Два писателя, или Ключи от чердака

Марина Голубицкая, 2022

«Ключи от чердака» – конечно, метафора. Метафора высокого безумия. Те, кто знаком с культурной жизнью Екатеринбурга, легко узнают в персонажах местных художников и поэтов, к тому же некоторые из них (Николай Коляда и Борис Рыжий) выведены в романе под своим именем. Эта книга – отчасти па-мятник их вере в то, что стихи, как и картины, пишутся кровью.Сюжет разворачивается на детально прописанном фоне конца 90-х – начала нулевых годов, но несмотря на фотографическую точность, перед нами не мемуары, а роман о творческом инстинкте, который способен поразить, как болезнь, превратить обычного человека в раба вечного поиска слова и читательского признания, навсегда спрятать его «ключи от чердака». О радости и унижениях писательства, об амбициях, тщеславии и шутовстве автор повествует с самоиронией – иногда жёстко и аналитично, а иногда очень смешно.

11

И мне вдруг захотелось быть на месте Марины. Захотелось свойских отношений с этим похабником из пионерского лагеря. Чтобы можно было болтать о чем угодно, забегать на запретную территорию, дразнить друг друга, обижать и осаживать. Чтоб в родительский день неожиданно покраснеть: «Вот этот, этот — наш горнист». А потом терзаться, грустить в темноте, выбирать его в «ручеек» и пропускать белый танец. И прощаться — на костре! — и обмениваться адресами. «Мама, я взяла его адрес». В десять лет с мамой так легко! «Зачем?» Соврать, если не понимает: «Напишу письмо». Да, мама, низачем, а чтоб взять у него адрес! Чтоб екнуло в груди, чтоб перед сном улыбаться и чтобы было это низачем не нужно. Чтобы сейчас, тридцать лет спустя, достать в памяти из-под стопки тетрадей и книг мятую бумажку: «Коммунистическая, 218, кв. 3…»

Следующий день был моим днем рождения. Я забежала в институт, приняла экзамен у двоечников, потом поехала к Зое и опять попала на английский.

— Простите, — чинно обратился ко мне Чмутов, — вы второй день здесь присутствуете, вы тоже английский преподаете или…

Он говорил спокойно, не интонируя, как человек, умеющий обращаться с дамой в пиджаке.

— Нет-нет, моя дочь собирается в эту школу. Мы приглядываемся.

— А, пожалуйста-пожалуйста.

После урока он быстро вышел, тут же вернулся и упал передо мной на колени.

— Извини, матушка, не признал! Ты, оказывается, Лёнюшки Горинского жена, — он поднес к губам мою руку, поднял брови, завел ко лбу глаза, он прямо-таки вылез из своих глаз, заглядывая в мои! — Лёнюшка-то мне с книжкой помог, я ему в предисловии благодарность отписал. Книжка выйдет, так подпишу, подарю, — он поднялся с колен. — Чудеса, да, Иринушка?

— У меня сегодня день рождения.

— Поздравляю, матушка, поздравляю, — он говорил мягко, густо, обволакивая.

В коридор выбежали первоклассники. Чмутов пошел собирать сынка. Я заглянула к ним в раздевалку:

— Говоришь, я Лёнюшки Горинского жена? А еще-то я кто?

— Хочешь, чтоб узнал? — он глянул сухо, серьезно.

— Да, хочу.

— Ну ладно. Еще спознаемся.

Через пять минут за нами заехал Лёня. Вслед выскочил мистер Дон Кихот:

— Как, уже уходите?

— Да, у меня сегодня день рождения.

— И вы потратили его, чтоб наблюдать наше безобразие? Вам понравилось? Вы слышали Танины стихи?

Зоя с Лёней уже сели в машину, я топчусь рядом, Пьюбис, ссутулившись, жестикулирует на крыльце и кажется мне гигантским морским коньком.

— А про свободу, про философию щуки, вы заметили этот подтекст? — он подносит к глазам длинные гибкие пальцы, откидывает назад свою легкую гриву, томно щурится. — Вы почувствуйте, как это тонко: чтобы щука исполняла желания, ее надо отпустить. Гениально!..

Я киваю, уношусь мыслями и вспоминаю, как в последний раз фаршировала рыбу. С головой в магазинах была только мойва — я скрестила рыночную щуку с безголовым магазинным судаком, а гостям предлагала выбрать, какое имя больше подходит гибриду — щу-дак или су-ка?

–…Гениально!

Теперь мы не собираемся дома, одной готовить неинтересно, а Лёня… Позавчера он спросил, перекрикивая свой утренний фен:

— Так ты решила что-то по пятнице?!

— По какой еще пятнице?!

— У тебя же в пятницу день рождения?!

Я обиженно промолчала. И вот подарок — он бросил свои дела.

— А поехали в «Таинственный остров»?

«Таинственный остров» открылся недавно, это модно и дорого, там должны быть аттракционы — это место для всей семьи. Мне хочется позвать гостей. Мы заезжаем за Лёлей в садик, отменяем Машины курсы, звоним Майорову: «Бери Рому с Мариной». Он отказывается — как всегда! Я выхватываю у Лёни трубку:

— Андрей, ну что тебе стоит! Там хорошая кухня и детский боулинг!

— Ирин, считай, что у меня социофобия. Я ботинок своих в чужой прихожей стесняюсь.

— Там не надо снимать ботинки, Андрей! Сорвись спонтанно, хоть раз сорвись!

— У меня только-только башка прошла, я картинку начал рисовать, три вечера подряд субфебрильная температура…

Это все. Субфебрильная температура Майорова — приговор любому празднику.

Подъехав, мы с силой дергаем дверные ручки, с недоверием читаем вывеску и убеждаемся, что сегодня днем «Таинственный остров» закрыт. Я посылаю Лёне взгляд стоило ли так упрашивать Майорова. Лёлька хнычет, мы отправляемся в помпезный «Белый пароход», у нас есть единственный гость — водитель Толик.

В огромном зале с позолоченной лепниной нет никого, лишь пальмы и попугаи. Толик, не притрагиваясь к меню, бросает Лёне: «Как всегда». Зоя с Лёлей вопросительно смотрят на папу. Когда появляется официант, наша Машенька, претендентка на золотую медаль, не успевает изучить даже список закусок в увесистом фолианте. Толик тычет пальцем в лощеный лист:

— Вот эту рыбу, фиш по-еврейски, я ел у Вовки на свадьбе, только с яйцом, внутри крутое яйцо. Я ем и думаю, ну как же щука яйцо заглотила? Вот ведь пень!..

Он обводит нас взглядом, кивает, взмахивает руками, как дирижер. Правой, криво сросшейся после аварии, выписывает затейливые петли.

— Мне мужик на парковке сказал: «Толик, у тебя теперь рука, как лицо у Фредди Крюгера».

Наш водитель столкнулся с лосем на дороге, перенес несколько операций, полтора года ходил с аппаратом Илизарова. Исполнив вступление, он привычно солирует.

— Я когда в таксопарке работал, денег было как грязи. Печатка на пальце, джинсы и с€або. Таких с€або в городе вообще не было ну ни у кого! А потом их украли. Мне их так жалко было, ну очень мне их было жаль… — он будто и вправду расстроен: — О чем я думал, девчонки, я сейчас просто не понимаю, о чем я думал?! Все вещи по друзьям растерял. Мне ж ночевать было негде! Шел и не знал, где я сегодня ночую. Мамка, как приеду домой, грибов с собой даст, рыжиков соленых, маслят маринованных, а я все спорчу! Ну кто я был? Солома прелая! Залил бы подсолнечным. Мамка горбатилась, собирала…

Мы осторожно пьем холодные соки, долго ждем, пока подадут закуски, испуганно поглощаем дорогую еду. Шутим вполголоса, за окнами тихо — пруд во льду и морозный белый день.

— Ирин, прикинь, здесь было первое варьете! Ты же тогда уже была в Свердловске, нет?

Прикидываю: да, уже была — с грудной Машей, мне было не до варьете.

— Ну что мы видели раньше? А я с армии. И деньги были. Ужинал. Короче говоря, я стул поставил вон там, — он жует и тычет в пространство вилкой с наколотым масленком, — вон там, в проходе, чтоб лучше видеть. А девчонка, танцовщица, со сцены спрыгнула и в зал как помчится… У нее по танцу такой пробег. Прямо на меня. Я растерялся, а она — раз! — и ногу подняла. Махнула ногой вот так! — Толик машет кривой рукой, масленок срывается с вилки, — и дальше побежала. Я сам не свой три дня ходил, глаза закрою, и так мне хорошо… А даже и глаз закрывать не надо!.. Потом у меня была тут одна, из кордебалета, сменщикова любовница. Сменщик просит: «Толик, прикрой» — и жене свистит: «Лида с Толиком! Я чист, как мытая посуда!» Она даже удивилась: «Я думала, Толик, ты еще мальчик». Короче говоря, стали мы с этой Лидой. Она мне рассказывала. Как она с тем артистом, как с этим. С Джигарханяном как. А у нее с красотой все в порядке, и с ростом ну просто очень все в порядке, под ней нога, как белый гриб, — он снова машет вилкой, — мне поначалу было даже не по себе. А потом говорит: «Толик, давай поженимся. Родители квартиру мне купят». Я думаю, ну как я буду на ней жениться? А ребята обрадовались: «А че, Толик, правда, ты женись, мы все с ней спать будем!»

Лёля с Зоей жмутся к клетке с попугаями. Толик просит официанта: «Слышь, друг, сделай музыку». Приносят магнитолу, мы танцуем, я, Лёня, Маша и Толик, то парами, то в кружок, я очень стараюсь развеселиться. Мне не хватает огня, не хватает гостей, заинтересованных глаз, не хватает шампанского, мне нельзя пить — я лечусь у гомеопата.

— Мама, учись! — врывается Зойка, показывает движения. К ним бы длинные ноги — как раз такие, как у нее. Я не могу повторить за Зойкой, я не люблю сумерки, Лёня не любит быстрых танцев. Мы выходим. Толик запевает:

— Мы, шофера третьего класса! — и выруливает по синусоиде. — А поехали смотреть, как взлетают самолеты?

Я думала, это шутка, но Толик мчит в аэропорт. Как это Лёнька согласился? Темнота, огоньки, заснеженные елки. Я сижу впереди. Настроение — будто куда-то улетаешь. Я и правда улетаю через два дня. Толик травит свои байки:

— Два раза чуть не женился, два раза мне родители денег на свадьбу давали! Я не женюсь, а они мне ни слова. Будто так и надо. А я с армии пришел, был такой романтичный. Ну, целовался напропалую — это да, мать говорит, когда ты женишься наконец, уже весь до ногтей истрепался! — Толик, оборачивается назад, бросает руль, я пугаюсь. — Да у меня ничего как бы и не было. Я мог с девчонкой даже спать, а ничего не было! Только с одной… Я уходил — мальчик-колокольчик, пальто клетчатое, женские боты на каблуках, это ж так модно было, помнишь? А у меня нога как раз маленькая. Думал, ждала меня два года, а оказалось, вовсе и не ждала, мне девки потом сказали, подружки ее…

Сзади не слышат: им тесно и жарко, младшие в шубах, а у Лёнечки габариты. Зоя с Лёлькой ссорятся и дерутся.

–…короче говоря, стюардесса узнала и студентке кольцом губу пробила, перстнем с аметистом, у нее до сих пор вот тут шрамчик, я на Пасху видал… А я и эту любил, и другая мне нравилась, другая сама меня ну очень любила!

— Сколько их было-то?

— Ирин, ну зачем мне считать? Никогда я не считал. И примерно не знаю, ну честное слово.

Он огибает аэропорт, останавливается.

Маша заметила вблизи самолетик, но мы не знаем, будет ли он взлетать. И вдруг видим: поехал, поехал… Замолкаем, следим, затихаем — шестиглавою кошкой в двенадцать глаз… Стоп, стоит. Вроде пошевелился. Давай, лети! Но он развернулся. Куда ты? Куда-а-а?! Он стремительно разбежался и улетел прочь и в ночь.

— Дядя То-о-оля, вы говорили, они над машиной взлетают!

— Ну откуда я знаю, раньше здесь взлетали… Девчонки визжали неимоверно. Визжали просто со страшной силой!

Лёне не терпится:

— Але, девушка, сейчас самолет куда улетел? На Кишинев? А следующий во сколько, не подскажете? Вот спасибо… Следующий на Иркутск, — объявляет Лёня, будто это имеет значение. Зоя воодушевляется.

— Где Иркутск? Мама, не делай такие глаза! Где Иркутск? Он полетит в другую сторону?

Поворачиваюсь в недоумении:

— Лёнька! Ну почему они тебе отвечают? Я вечно звоню-звоню, а они «тяф!» и бросят трубку. И дозвонился ты в момент!

— Мама, глупенькая, мы же рядом, — встревает Лёлька. Лёня подмигивает.

— Ты не то спрашиваешь. Слышала, как надо? Куда улетел? Когда следующий…

— А-а-а-а-а!!! А-а-а-а-а!!! А-а-а-а-а!!!

Мы кричим, спасая перепонки. Он пролетел прямо над машиной — было видно все брюхо! Это было… это было даже неприлично. Подкрался откуда-то сзади и промчался ровнехонько над нами, были видны и шасси, и хвост, и подхвостье, и какие-то отверстия… И этот грохот! Нас тряхнуло. Но он не взмыл — он сел и покатился.

— Дядя Толя, здесь садятся самолеты! Здесь садятся, садятся! Не взлетают!!!