От Лукова с любовью

Мариана Запата, 2018

Абсолютный бестселлер БукТока, более 300 000 000 просмотров! Он – чемпион. Она – неудачница. И они ненавидят друг друга. Джесмин Сантос не мыслит жизни без фигурного катания, но ей еще ни разу не удавалось занять первое место… К тому же, ее бросает партнер, и Джесмин в отчаянии. Пока ей не подворачивается возможность выступать в паре с Иваном Луковым – братом ее лучшей подруги и по совместительству настоящей звездой фигурного катания. Есть только одно «но»: Джесмин терпеть не может Ивана. Как и он ее. Их тандем предвещает много, очень много ссор. Но Джесмин решает рискнуть. Правда ли она готова на все ради успеха? Обжигающе ледяная история «от ненависти до любви» от королевы слоуберна Марианы Запаты. «Все, что пишет Мариана Запата – чистое золото! Я восхищаюсь ее способностью создавать таких удивительных персонажей. Эти истории – настоящий подарок для любителей романтики». – Али Хейзелвуд «Когда мне нужен гарантированно отличный роман, я всегда беру в руки Мариану Запату». – Тесса Бейли

Глава третья

Я не любила, когда меня пугали — да кто, блин, вообще, кроме фанатов ужастиков, такое любит? — но, если честно, меня вообще мало чем можно испугать. Пауки, летающие тараканы, мыши, темнота, клоуны, высота, углеводы, набор веса, смерть… ничего из этого не страшило меня. Я могу убить пауков, тараканов или мышь. Я могу включить свет. В целом могу дать пинка под зад клоуну (если только он не толстозадый). Несмотря на свой рост, я сильная и даже несколько лет вместе с сестрой посещала уроки самообороны. Высоты я вообще не боюсь. Углеводы великолепны, а если бы я поправилась, я знаю, как сбросить вес. И все мы когда-нибудь умрем. Ничто из этого не волновало меня. Ни капельки.

То, от чего я просыпалась по ночам, было нематериальным.

Например, тревогу из-за возможного провала и разочарование невозможно контролировать. Они просто существуют. Постоянно. И если и был какой-то способ справиться с ними, то я этому еще не научилась.

Я, наверное, могла сосчитать на пальцах одной руки, сколько раз в жизни теряла контроль от страха, и всякий раз это было связано с фигурным катанием. Третий раз случился, когда я получила сотрясение мозга. Тогда врач сказал маме, что ей стоит подумать и забрать меня из фигурного катания, и я некоторое время искренне верила, что она заставит меня отказаться от него. Помню, как за этим сотрясением последовали еще два, и я боялась, что мама настоит на своем и скажет, что я не должна рисковать, учитывая последствия, к которым могут привести постоянные травмы мозга. Но она так не поступила.

Было еще несколько моментов, когда я ощущала вкус ваты во рту, а желудок сжимался и сотрясался… Не хотелось думать об этом чаще, чем того требовалось.

Но дела обстояли так. Отец в шутку говорил, что я способна на проявление только двух эмоций: безразличия и раздражения. Это было неправдой, но он недостаточно хорошо знал меня, чтобы понимать.

Но, когда я стояла там и раздумывала, сплю ли я, или нахожусь под воздействием наркотиков, или все это происходит в реальности — хотелось верить, что это так, что я не под действием галлюциногенов, — я слегка испугалась. Я не хотела спрашивать, правда ли это. Потому что: а если это неправда? Что, если это какая-то извращенная шутка?

Мне было мерзко оттого, что я чувствовала себя неуверенно.

Мне было безумно мерзко от осознания, что за ответ, который я так ждала, я, наверное, готова буду продать душу.

Но мама однажды сказала мне, что сожаление хуже страха. Тогда я этого не поняла, зато понимала теперь.

И именно с этой мыслью я озвучила вопрос, ответ на который существенная часть моего «я» не желала знать на случай, если это не то, что я хотела бы услышать. «В каком смысле партнершей?» — медленно спросила я, чтобы удостовериться. Я мучительно пыталась представить, о каком, черт побери, партнерстве идет речь в этом дурацком сне, который казался мне таким правдоподобным. Будем вместе в гребаный «Эрудит» играть?

Мужчина, за взрослением которого я наблюдала на расстоянии (бывавшем слишком близким), закатил свои ледяные голубые глаза. И, как и всякий раз, когда он закатывал глаза, я в ответ прищурила свои.

— В смысле кататься в паре, — ответил он, подразумевая что-то вроде «господи боже». Он напрашивался на пощечину. — А ты о чем подумала? О кадрили?

Я моргнула.

— Ваня! — зашипела тренер Ли, и краешком глаза я увидела, как она хлопнула себя ладонью по лбу.

Но я не была уверена, что это действительно случилось, потому что была слишком занята пристальным разглядыванием сидящего передо мной наглеца. Не делай этого, Джесмин. Будь выше. Держи рот на замке…

Но потом тихий голосок, который был мне хорошо знаком, прошептал: Хотя бы до тех пор, пока не поймешь, чего они на самом деле от тебя хотят. Потому что этого просто не могло быть. Не в этой жизни.

— Что? — спросил Иван, по-прежнему глядя на меня. Равнодушное выражение его лица практически не изменилось, если не считать мимолетной ребяческой ухмылки, появившейся на его губах.

— Мы это обсуждали, — сказала его тренер, покачивая головой, и если бы я повернулась и посмотрела на нее, то увидела бы, что разозлилась не я одна. Но я была слишком увлечена тем, что уговаривала себя быть выше этого.

Хотя после ее замечания я очнулась и, переведя внимание на женщину, прищурилась.

— Обсуждали что? — лениво спросила я. Я бы приняла все, что бы она ни сказала. Хорошее или плохое. Я пережила все, что обо мне говорили, напомнила я себе. И когда при воспоминании об этих неприятностях у меня в душе ничего не перевернулось и не сжалось, я почувствовала себя лучше.

Тренер быстро скользнула по мне глазами, а потом одарила идиота на стуле недовольным взглядом.

— Он не должен был открывать рот, пока я все тебе не расскажу.

Я выдавила из себя только одно слово:

— Почему?

Женщина с нескрываемым раздражением глубоко вздохнула — мне был знаком этот вздох — и снова перевела взгляд на мужчину на стуле.

— Потому что мы пытаемся привлечь тебя в свою команду, вместо того чтобы напоминать о возможных причинах этого не делать.

Я моргнула. Опять.

А потом, не сумев сдержаться, повернула голову и ухмыльнулась, глядя на идиота в офисном кресле. Его ребяческая ухмылка никуда не делась, не исчезла даже тогда, когда он заметил, что я смотрю прямо на него.

Тупица, — беззвучно проговорила я, не успев сдержаться и вспомнив, что я собиралась быть выше этого.

Придурочная, — беззвучно произнес он в ответ.

После чего ухмылка быстро слетела с его лица, в принципе, как и всегда.

— Отлично, — сказала тренер Ли, раздраженно усмехнувшись, хотя в этом вообще не было ничего смешного. Я стояла и сверлила глазами демона в кресле, злясь на себя за то, что позволила ему себя разозлить. — Давайте на минуту вернемся к тому, о чем говорили. Джесмин, прошу, не обращай больше внимания сама знаешь на кого. Он не должен был открывать рта, чтобы не испортить наш важный разговор, о котором он прекрасно осведомлен.

Мне потребовалось собрать всю волю в кулак, чтобы снова повернуться к женщине, вместо того чтобы сосредоточиться на мужчине слева от меня.

Тренер Ли одарила меня улыбкой, которую я назвала бы безнадежной, принадлежи она кому-то другому. Она продолжала идти к своей цели напролом.

— Нам с Иваном хотелось бы, чтобы ты стала его новой партнершей. — Ее брови приподнялись, а на лице застыла та странная улыбка, которой я не верила. — Если тебе это интересно.

Нам с Иваном хотелось бы, чтобы ты стала его новой партнершей.

Если тебе это интересно.

Они — люди, которые выглядели и говорили как тренер Ли и Иван — хотели, чтобы я стала его новой партнершей?

Я.

Это просто дурацкая шутка, да?

За долю секунды я успела подумать, что здесь не обошлось без Карины, но потом решила, что этого не может быть. Прошло больше месяца с нашего последнего разговора. И она слишком хорошо знала меня, чтобы попытаться совершить нечто подобное. Тем более когда в это замешан не кто-нибудь, а Луков.

Но это ведь шутка… правда? Иван и я? Я и Иван? Всего месяц назад он спрашивал, закончится ли у меня когда-нибудь пубертатный период. И я ответила, что закончится тогда же, когда у него вырастут яйца.

Все из-за того, что мы попытались выйти на лед в одно и то же время. И она была там. Тренер Ли слышала нас. Я уверена.

— Не понимаю, — смутившись, медленно проговорила я. Я обращалась к ним обоим, слегка обиженная и не уверенная, на кого, черт возьми, нужно смотреть или что, черт побери, делать, потому что во всей ситуации не было никакого смысла. Ни единой капли смысла.

От моего внимания не ускользнуло, как они обменялись взглядами, которые сложно было разобрать, а затем тренер Ли, со своим вечно уставшим выражением лица, спросила:

— Чего ты не понимаешь?

Они могли бы обратиться к тысяче других девушек, большинство из которых моложе меня, что очень важно для этого вида спорта. Было совершенно нелогично просить меня… разве что я была лучше любой другой из этих девушек. По крайней мере, в техническом плане, а под техническим планом я подразумеваю прыжки и вращения, две вещи, которые у меня выходили лучше всех. Но порой умения прыгать выше всех и вращаться быстрее всех недостаточно. Для общей оценки не менее важны и многие другие компоненты программы — навыки катания на коньках, переходы, артистичность и чистота исполнения, хореография и интерпретация.

А я никогда не была слишком сильна в этих вещах. Все ругали моего хореографа. Моих тренеров за выбор неудачной музыки. Меня за то, что «не вкладываю душу», и за то, что «недостаточно артистична» и «не обладаю никакой интуицией». Нас с моим бывшим партнером за то, что не составляли «единого целого». Меня — что недостаточно доверяла ему. И, возможно, именно этим в огромной степени объяснялось, почему я не добилась успеха.

Этим и моей одышкой.

Правда.

Проглотив обиду, — по крайней мере сейчас, — я стала рассматривать этих двух знакомых и одновременно чужих мне людей.

— Вы хотите, чтобы я попробовала стать его, — я показала большим пальцем в ту сторону, где сидел Иван, чтобы убедиться, что мы говорим об одном и том же, — партнершей? — Я снова моргнула и втянула воздух, чтобы успокоить давление. — Я?

Женщина кивнула. Не колеблясь. Не бросив косого взгляда. Просто четко, резко кивнула.

— Почему? — Это прозвучало, скорее, как обвинение, а не вопрос, но что, черт возьми, мне было делать? Вести себя так, будто не случилось ничего экстраординарного?

Иван фыркнул и поерзал на стуле, вытянув ноги так, что теперь они лежали на ковре. Он дергал коленом.

— Ты хочешь объяснений?

Не посылай его куда подальше. Не посылай его куда подальше. Не делай этого, Джесмин.

Я не послала. И не пошлю.

Не делай этого.

— Да, — сухо сказала я, хотя вышло гораздо любезнее, чем он того заслуживал и обычно слышал от меня, — это все из-за ощущения стесненности в теле. Некоторые вещи кажутся слишком хорошими, чтобы быть правдой. Я никогда об этом не забывала. Не могла. — Почему? — снова спросила я, не собираясь уступать, пока мы не разберемся в этом дерьме.

Никто из них не произнес ни слова. Или, может, я была слишком нетерпелива, потому что продолжила говорить, не дождавшись ответа.

— Все мы прекрасно знаем, что с этой просьбой вы можете обратиться к фигуристкам помоложе, — добавила я, потому что какой был смысл скрывать, что именно так я и думала. Ну, то есть это же полный бред. Розыгрыш. Ночной кошмар. Самая большая подлость, которую люди мне делали… если все это было неправдой.

И что, черт возьми, происходит с моим давлением? Я вдруг почувствовала тошноту. Нащупав пальцами браслет, я сглотнула и посмотрела на двух практически чужих мне людей. Я старалась говорить ровным голосом и контролировать свои эмоции:

— Я хочу знать, почему вы пришли ко мне. Во-первых, есть девушки на пять лет младше, а во-вторых, есть те, у кого больше опыта в парном катании. Вам ведь известно, почему я не смогла найти другого партнера, — выпалила я, не удержавшись и оставив открытым свой вопрос «Почему?», будто приготовила бомбу замедленного действия.

Судя по их молчанию, они обо всем знали. Разве могло быть по-другому? Я давным-давно заработала дерьмовую репутацию и не могла избавиться от нее, несмотря на все усилия. Не моя вина, что люди повторяют обрывки, которые им хочется слышать, вместо того чтобы узнать всю историю целиком.

С ней сложно работать, — говорил Пол любому, кому было дело до парного катания.

Возможно, все сложилось бы иначе, объясняй я каждый свой поступок, но я этого не делала. И не сожалела. Мне было все равно, что думают другие.

Во всяком случае, до тех пор, пока это не стало оборачиваться против меня.

Но теперь было слишком поздно. Мне не оставалось ничего другого, кроме как признаться в этом. И я призналась.

Я толкнула одного ублюдка — конькобежца, который схватил меня за задницу, — и стала злодейкой.

Я обозвала мамашу одной из своих напарниц по катку шлюхой после ее замечания о том, что моя мама наверняка мастер минета, раз уж ее муж на двадцать лет моложе нее, но это я оказалась невоспитанной кретинкой.

Со мной было сложно, потому что мне до всего было дело. Но как, черт побери, я могла забить на все, если каждое утро просыпалась в возбуждении от того, что занимаюсь этим видом спорта?

Мелочи накапливались, накапливались и накапливались до тех пор, пока мой сарказм не стал восприниматься как грубость — как и все, что слетало с моих губ. Мама всегда предупреждала, что некоторые люди охотно верят в самое плохое. Это было прискорбной и досадной правдой.

Но я знала, кто я и что я делаю. Я не могла заставить себя сожалеть об этом. Во всяком случае, в большинстве случаев. Возможно, моя жизнь была бы намного проще, имей я доброту своей сестры или характер мамы, но я не была такой и никогда не стану.

Тебя определяют твои поступки, и либо ты проживаешь жизнь, прогибаясь, чтобы сделать других счастливыми, либо… нет.

А я была чертовски уверена, что у меня есть дела поважнее.

Мне просто хотелось убедиться, то ли это, о чем я думаю, иду ли я на это с открытыми глазами. Я никогда больше не стану закрывать глаза и надеяться на лучшее. Тем более когда в этом участвует человек, который в ту пору, когда я была одиночницей, после каждого соревнования записывал все мои ошибки, допущенные во время исполнения короткой и произвольной программ, — и старался, чтобы я, блин, точно узнала, почему проиграла. Так поступают только херовы мудаки.

— Ты настолько отчаялся? — напрямую спросила я Ивана, встретив взгляд серо-голубых глаз, которые он не отводил от меня. Я выразилась жестоко, но мне было все равно. Я хотела знать правду. — Больше никто не хочет кататься с тобой в паре?

Он все еще не отвел своих ледяных глаз. Его длинное мускулистое тело не дрогнуло. Он даже не скорчил рожу, как делал обычно, когда я открывала рот и обращалась к нему.

Абсолютно уверенный в себе, в своем таланте, в своем месте в этом мире, в том, что за ним сила, Иван просто встретил мой взгляд, оценивая в ответ. А потом открыл рот и снова показал истинного себя.

— Ну ты-то должна знать, каково это?

Вот же с…

— Ваня, — чуть ли не выкрикнула тренер Ли, качая головой, как мать, ругающая ребенка, который не умеет держать язык за зубами. — Прости, Джесмин…

При нормальных обстоятельствах я бы проговорила одними губами: Я надеру твою долбаную задницу, но сейчас я сдержалась. Еле-еле. Вместо этого я, пристально посмотрев в это ясное лицо с идеальными чертами… представила, что обвиваю его шею руками и сжимаю изо всех сил. Я даже никому не смогла бы сказать о том, какой выдержки мне это стоило, потому что мне никто бы не поверил.

Возможно, я повзрослела.

Потом я во второй раз надолго уставилась на него, думая, что при первой же возможности плюну ему в рожу, и решила, что со взрослением я преувеличила. К счастью, я осмелилась сказать только:

— Я и правда знаю, каково это, козлина.

Тренер Ли проворчала себе под нос что-то неразборчивое, но, не услышав от нее просьбы не разговаривать так с Иваном, я продолжила:

— На самом деле, Сатана, — у него затрепетали ноздри, что не укрылось от моего взгляда, — я просто хочу знать: ты обращаешься ко мне потому, что никто другой не желает связываться с тобой — а это полная бессмыслица, поэтому не держи меня за дуру, — или есть какие-то другие скрытые мотивы, которых я не понимаю? — Словно это подлейшая первоапрельская шутка с его стороны. У меня наконец-то появится шанс убить его, если это окажется так.

Тренер Ли снова вздохнула, что заставило меня перевести взгляд на нее. Она покачивала головой и, честно говоря, выглядела так, будто ей хотелось рвать волосы на голове; раньше я никогда не видела у нее такого выражения лица и поэтому занервничала. Наверное, до нее наконец доходило: мы с Иваном — лед и пламень. Мы несовместимы. Даже когда дело не доходило до разговора, мы испепеляли друг друга взглядами и обменивались неприличными жестами. Не один раз, когда я ужинала в доме его родителей, мы вели себя именно таким образом.

Но через секунду после того, как тошнота у меня в желудке почти достигла предела, плечи тренера Ли поникли. Бросив взгляд на потолок, она кивнула, как будто скорее самой себе, чем соглашаясь со мной, и наконец сказала:

— Хочу верить, что это не выйдет за пределы этой комнаты.

Иван издал какой-то звук, который тренер проигнорировала, но я была слишком занята размышлениями о том, что она не попросила меня больше не называть Ивана Сатаной и козлиной.

Очнувшись, я сосредоточилась.

— Мне некому сказать, — сказала я, и это было правдой. Я умею хранить секреты. Я очень хорошо умею хранить секреты.

Опустив подбородок, женщина остановила на мне взгляд и затем продолжила.

— Мы…

Идиот в кресле издал еще один звук, после чего выпрямился и перебил ее:

— Больше никого нет.

Я захлопала глазами.

Он продолжил:

— Это всего на год…

Подожди-ка.

На год?

Сукин сын, я знала, что это слишком заманчиво, чтобы быть правдой. Я знала это.

— Минди… пропускает сезон, — объяснил черноволосый мужчина, его голос звучал напряженно и чуть обиженно, когда он произносил имя той самой партнерши, с которой катался последние три сезона. — На это время мне нужна партнерша.

Разумеется. Разумеется. Вскинув подбородок, я подняла глаза к потолку и покачала головой, ощущая, как разочарование наносит мне удар прямо под дых, напоминая о том, что оно всегда было рядом и просто ожидало подходящего момента, чтобы заявить о себе.

Потому что оно не исчезло.

Я не могла вспомнить, когда в последний раз не испытывала разочарования в чем-либо, главным образом в самой себе.

Проклятье. Я должна была догадаться. Разве кто-нибудь обратился бы ко мне? С просьбой стать его постоянной партнершей? Конечно, нет.

Боже, я такая неудачница. Даже если я только рассматривала такую возможность… я была идиоткой. Я это отлично понимала. Мне не выпадает такая удача. Никогда не выпадала.

— Джесмин. — Голос тренера Ли звучал спокойно, но я не смотрела на нее. — Это было бы для тебя прекрасной возможностью…

Мне нужно было просто уйти. Какой смысл сидеть здесь и просто тратить время, если я все больше и больше опаздывала на работу. Глупая, глупая, глупая Джесмин.

–…Ты сможешь набраться опыта. Будешь соревноваться с ведущими спортсменами страны и чемпионами мира, — продолжала она, бросая на ветер слова, которые я, в принципе, игнорировала.

Может быть, для меня пришло время закончить с фигурным катанием. Какого еще знака я дожидалась? Господи, я была идиоткой.

Черт возьми, черт возьми, черт возьми.

— Джесмин, — очень мягко произнесла тренер Ли, почти, просто почти сердечно. — Ты сможешь выиграть чемпионат или хотя бы Кубок…

И это вынудило меня опустить подбородок и посмотреть на нее.

Она вскинула одну бровь, как будто знала, что это могло привлечь мое внимание, и не без основания.

— А потом сможешь найти партнера. Я могла бы помочь. И Иван тоже.

Я проигнорировала слова о том, что Иван мог бы помочь мне найти партнера, потому что очень сомневалась, что такая хрень вообще когда-нибудь произойдет, но — но — остального я не пропустила мимо ушей.

Чемпионат. Мать твою, Кубок. Любой Кубок.

По правде сказать, я не выигрывала ни одного с тех пор, как была юниоркой и перешла во взрослую категорию, в которой к этому моменту находилась уже много лет.

Кроме того, было еще одно — тренер Ли могла помочь мне найти партнера.

Но главное — гребаный чемпионат. Или по меньшей мере возможность участвовать в нем, реальная возможность. Надежда.

Как будто незнакомец предлагал маленькому ребенку конфетку за то, что тот сядет в его машину, и я была этим неразумным маленьким ребенком. Если не считать того, что эта женщина и этот кретин размахивали двумя вещами, которых я желала больше, чем чего-либо. Этого было достаточно для того, чтобы я перестала думать и заткнулась.

— Может, это и выглядит как дерзкая затея, но, если приложить побольше усилий, мы думаем, что все получится, — продолжала женщина, глядя прямо перед собой. — Я не вижу никаких препятствий, если быть до конца честной. За десять лет у Ивана не было ни одного неудачного сезона.

Подождите-ка.

Ко мне вернулось чувство реальности, и я заставила себя осмыслить то, о чем она сейчас говорила и на что намекала.

Предполагалось, что мы выиграем чемпионат, до которого оставалось меньше года?

Если отбросить ее слова о том, что у Ивана ни разу не было ни одного неудачного сезона, в то время как у меня их было очень много, кажется, я должна была смириться со всем этим ради него.

Она сказала, что надеется, что раньше чем через год мы победим на чемпионате.

Черт. Большинство новых пар пропускают один сезон, чтобы научиться кататься друг с другом, отработать технические элементы — все, начиная с прыжков до поддержек и выбросов, — до тех пор, пока не станут делать их синхронно… и даже потом, спустя год, остаются шероховатости. Парное катание предполагает единение, доверие, командный дух, предвосхищение и синхронность. Предполагает, что два человека становятся почти одним целым, но сохраняют при этом свою индивидуальность.

А для того, о чем они просили, оставалось всего несколько месяцев — чтобы хорошо подготовиться, — прежде чем нам пришлось бы выучить и усвоить хореографию. Несколько месяцев для того, что обычно занимает год или больше.

Проклятье, это почти невозможно. Вот что им было нужно.

— Ты же хочешь принять участие в чемпионате? — задал вопрос Иван так, словно ударил меня прямо в грудь.

Я окинула его взглядом: спортивные брюки, толстый свитер, идеально зачесанные назад волосы, длинные на макушке и выгоревшие по бокам. Своими отточенными чертами лица он был обязан генетическому отбору в нескольких поколениях, и благодаря им выглядел как типичный наследник трастового фонда, которым, по сути, и являлся. Я проглотила вставший в горле комок размером с грейпфрут… да еще утыканный гвоздями.

Хочу ли я того, ради чего пожертвовала большей частью своей жизни?

Хочу ли я воспользоваться счастливой возможностью и продолжать кататься? Надеяться на будущее? Стать наконец гордостью своей семьи?

Конечно, хочу. Я так сильно этого хочу, что у меня вспотели ладони, которые пришлось спрятать за спиной, чтобы никто не увидел, как я вытираю их о рабочие брюки. Им не нужно было знать, как сильно я нуждалась в этом.

Но твою мать.

Один год ради того, чего я желала больше всего на свете. Ради чемпионата. Ради чего моя мама стала почти банкротом, ради того, о чем всегда мечтала моя семья. Чего я всегда ждала от себя, но при этом постоянно терпела неудачу.

И ради этого целый год кататься в паре с придурком, который тем не менее предоставит мне лучший шанс из тех, что были, и поможет добиться того, во что я уже перестала верить.

Но…

Реальность и факты.

Не было никакой уверенности в том, что мы победим. Даже если мы и займем какое-то место — любое — не факт, что я получу партнера. Не было никаких гарантий, что все получится. Мне повезло, что за свою карьеру я нечасто получала травмы, но такое случалось, и порой эти травмы заставляли закончить сезон раньше срока.

Вдобавок я могла лишь попытаться представить себе все те усилия, которые нужно будет приложить, чтобы быть готовой. Планы, которые препятствовали бы выполнению других планов, от которых я не могла отступиться, потому что дала обещания. А я серьезно относилась к выполнению своих обещаний.

— Мы хотим, чтобы переходный период прошел легко. Минди предпочитает не распространяться о своей личной жизни. Иван тоже, — сказала она, как будто я не знала. У Карины не было даже аккаунта в Пикчеграме, а в Фейсбуке^[5] она зарегистрировалась под вымышленным именем.

— Мы сконцентрируемся на спорте, — неторопливо объяснила тренер Ли, осторожно поглядывая на меня, пока я стояла, пытаясь все осмыслить, и выходило не очень. — Твоя кандидатура, Джесмин, будет выглядеть убедительно, так как вы с Иваном много лет тренировались в одном и том же комплексе. К тому же ты — друг семьи. В этом бизнесе тебя знают в лицо, и ты талантлива. У тебя за плечами есть опыт, позволяющий соревноваться на таком уровне, не начиная с азов, чего, с учетом ограниченного времени, мы не можем себе позволить. Мы должны работать с тем, что привнесешь ты. — Помолчав, она посмотрела на Ивана и выложила последний козырь: — Ваша разница в возрасте тоже пойдет на пользу. Я твердо уверена, что ты будешь хорошей партнершей для Ивана.

Ах.

Разница в возрасте. Мне двадцать шесть, а Ивану почти тридцать. Она намекала на то, о чем я не подумала. Было бы странно видеть этого великовозрастного болвана в паре с девочкой-подростком. Наверное, это даже навредило бы ему больше, чем помогло.

Потом еще замечание о работе с тем, что я могу привнести в наше партнерство… Но об этом я подумала позже. Намного позже. Не тогда, когда, стоя там, в центре внимания, чувствовала, будто вся моя жизнь рушится, как только мне ее вернули.

Придется немало потрудиться. Мне никто ничего не обещал. У меня есть своя жизнь за пределами этого мира, которую я не спеша строила, несмотря на то что не горела желанием это делать. Жизнь, которую я все еще выстраивала и не могла пренебрегать ею.

Таковы факты.

Но…

Мне нужно было подумать. Слов не вернешь, или как там говорят, да? У меня уже были проблемы из-за того, что я открывала рот раньше, чем думала.

Сделав глубокий вдох носом, я спросила первое, что пришло на ум:

— Ваши спонсоры не будут возражать? — Потому что сейчас тренер с Иваном могли попытаться и наобещать мне чего угодно, но, если спонсоры скажут «нет», все будет напрасно. Не то чтобы на протяжении всей карьеры у меня была куча спонсоров, и не то чтобы все платья для меня по-прежнему шила сестра. Я все еще бесплатно получала коньки, но знала, как обстоят дела у победителей, фигуристов, которых обожает публика. И не то чтобы Иван нуждался в финансовой помощи, но это все равно было реальностью и необходимостью.

Спонсоры и АФКС (Американская федерация конькобежного спорта) могли бы воспротивиться нашему союзу, а я не собиралась допускать, чтобы они дали мне эту возможность, а потом отобрали ее.

Тренер Ли отреагировала практически мгновенно, пожав плечами:

— Это не станет проблемой. Люди могут и должны выпутываться и из худших ситуаций, Джесмин.

Почему после этого замечания я почувствовала себя наркоманкой?

Она продолжила говорить, прежде чем я успела обдумать сказанное.

— Ты сможешь напомнить о себе. С этим не будет проблем. Если мы примем правильные решения, все получится отлично. Нам только нужно, чтобы ты… согласилась на необходимые изменения.

Последняя фраза зацепила меня. Тренер Ли допускала, что со мной что-то не так, но я как будто бы не знала об этом. Однако одно дело, когда я признавала, что у меня есть проблемы, но другое дело — что это признавала она.

— Что за изменения? — спросила я, обдумывая каждое слово и переводя взгляд с нее на Ивана будто в поисках подсказки. Потому что если бы они сказали, что мне нужно сменить имидж или начать целовать малышей… либо превратиться в притворщицу, которая типа сделана изо льда и готова, чтобы ее причислили к лику святых… то этого не случилось бы. Никогда. Я пыталась быть Снежной королевой, когда была очень маленькой, и отлично знала, что это такое. Чопорность, пристойность, ангельский лик и любезность. Я продержалась примерно полчаса. Теперь я была слишком взрослой для того, чтобы притворяться идеальной маленькой Снежной королевой, которая не ругается и ест всякую дрянь на завтрак, и все ради того, чтобы нравиться публике.

Тренер Ли склонила голову набок:

— Ничего серьезного. Можем поговорить об этом позже.

Позже?

— Давайте поговорим об этом сейчас. — Потому что я не собиралась ни о чем думать, пока не узнаю, во что ввязываюсь.

Наморщив нос, женщина продолжила:

— Не знаю. Просто предложу несколько вариантов…

— Хорошо.

На секунду ее глаза скользнули в сторону, а затем остановились на мне.

— Хорошо. — Она пожала плечами так, словно ей было неловко. — Может, будешь почаще улыбаться?

Я моргнула, глядя на нее, и мне показалось, что Иван ухмыльнулся, но это не точно.

— Вы могли бы пару раз сфотографироваться вместе на показательных выступлениях. Тебе нужно быть активнее в социальных сетях — даже если бы ты время от времени постила что-то о своей обычной жизни, уже было бы совсем другое дело.

Она хотела, чтобы мы делали все это ради одного года в паре? Господи, она что, издевается?

А потом до меня дошло.

Когда я наконец переварила ее просьбу относительно соцсетей, от тошнотворного ощущения по загривку побежали мурашки. Раньше у меня было много аккаунтов, но в конечном счете я их все удалила, когда стала мучиться бессонницей. Нужно сказать ей об этом, — подумала я, и как раз в этот момент внутренний голос сказал мне, что из ведения соцсетей ничего хорошего не выйдет.

Наверное, следовало бы признаться тренеру еще и в том, что мне потребуется… дополнительная помощь. Но я не могла. Если это означало, что я упущу эту возможность, — нет.

Это мой шанс. Более того, наверное, мой последний шанс.

Можно же вести соцсети осторожно. Да? Отслеживать то, что я выкладываю. Быть осмотрительнее. Быть умнее на тот случай, если все возобновится. Особенно если эта возможность станет реальной и действительно моей.

Я могла бы записывать наши тренировки, а потом повторять их самостоятельно. Я уже так делала. Мама и братья с сестрами помогли бы мне, попроси я их. Я могла бы больше концентрироваться и прокатывать все элементы с Иваном, как только мы дойдем до хореографии. Я могла бы все продумать. Я могла бы воплотить это в реальность, не ставя их в известность о своих планах.

Все это возможно… не так ли? Я сильная, умная и не боюсь работы.

Только провала.

Поэтому я держала свой мерзкий рот на замке.

— Мы не просим тебя измениться кардинально, Джесмин. Клянусь, об этом и речи не идет. Мне просто нужно знать, что ты готова постараться для команды. Всем нам предстоит полно работы, но это выполнимо.

Я бы сделала все, что угодно, ради победы. Даже завела бы новый аккаунт в социальной сети, если потребуется. Я бы лгала, жульничала и хитрила… до известной степени.

Ну, то есть я бы, конечно, не стала надирать задницу сопернику, или принимать стероиды, или делать минет Ивану, но на все остальное я, наверное, дала бы согласие, будь этот шанс реальным. Судя по выражению лица тренера Ли и почти болезненному выражению лица Ивана… видимо, таковым он и являлся.

Иван был самым успешным фигуристом в парном катании, и за последние двадцать лет получил огромное количество наград. Я же в последний сезон даже не смогла дойти до финала Гран-при, а национальные соревнования прошли и вовсе ужасно. Мы с моим бывшим получили пятое и шестое место в обоих турнирах.

Это была лучшая из возможностей, на которые я когда-либо могла надеяться после того, как осталась без партнера.

— Тебе интересно? — спросила тренер Ли.

Выражение ее лица, как и голос, было спокойным и уравновешенным, и мне хотелось, чтобы это было именно так.

Интересно ли мне? Еще бы.

Меня всего лишь волновали детали.

Любой парник знает, что должен полностью доверять своему партнеру. Фигуристка, катающаяся в паре — особенно фигуристка, — каждый божий день практически отдает свою жизнь в руки партнеру. Мне не нужно было напоминать об этом тренеру Ли или Ивану. Доверие — основа любого партнерства. Либо это вера в то, что кто-то, может, и ненавидит тебя, но достаточно сильно хочет победить и не станет рисковать удачей, либо это искренняя, чистая вера в то, что ты доверяешь тому, кто этого заслуживает, и можешь надеяться лишь на то, что это взаимно.

Но мне хотелось победить. Мне этого хотелось. Мне всегда этого хотелось. Ради этого я истекала кровью, ради этого плакала, ломала кости, получала сотрясения мозга, растягивала почти каждую мышцу своего тела, никогда не имела друзей, никогда не училась в колледже, никогда никого не любила, пренебрегала своей семьей, все ради этого. Ради любви, которая была больше всего самого дорогого на свете. Ради спорта, внушившего мне уверенность в том, что после каждого падения я могу подняться на ноги.

Год назад… полгода назад… то, что сейчас происходило, могло бы означать, что мои молитвы услышаны.

Я смотрела в пустоту между ними, мучаясь от возбуждения, которое пробудила во мне эта возможность, хотя и подразумевающая работу с реинкарнацией Люцифера, — мне так сильно хотелось победы, что я не желала этого учитывать. Но, как говорила моя мама, когда мы были детьми и не хотели есть то, что она приготовила на ужин, не до жиру, быть бы живу, — и все равно, все равно я не могла подавить в себе тревожное ощущение, твердящее о том, что это какой-то долбаный заговор. В этом не было бы ничего странного. Некоторых людей не волнует, что или кого они калечат ради достижения своей цели.

Я бы не выдержала, если бы меня использовали. Еще раз. Я не сказала бы этого, но я отдала бы им всю себя, дай они мне такой шанс. Всю.

Но…

У меня были обязательства. Компромиссы и обещания, которые я не желала нарушать. Как бы мне не хотелось сказать «да»… Да! Да! Нужно было подумать. Не все зависело от меня, и мне понадобилось много, много времени для того, чтобы смириться с этой мыслью.

Хотя и не до конца.

— Если это какой-то розыгрыш или вы хотите использовать меня, чтобы потом утвердить другую фигуристку, — я не собиралась заводиться. Я не верила, что эти двое честны, и неважно, что они убеждали меня в обратном, — то даже не думайте. — Иван, наверное, уже знал, что я убью его в случае чего. Черт, да его родная сестра убьет, если он так со мной поступит.

В комнате повисла тишина, и я не понимала, что она означает. Чувство вины? Или признание в том, что это полная фигня, о которой даже не следовало заводить разговор?

— Нет, — сказала тренер Ли спустя минуту, такую напряженную, что в комнате осталось тяжелое ощущение, от которого я не могла избавиться. — Это не так. Мы хотим, чтобы к нам присоединилась ты, Джесмин.

Если у меня и защемило сердце после ее слов, я не стала на этом зацикливаться.

Я посмотрела на мужчину, тихо, чертовски тихо, и настороженно сидящего за столом… и подумала, что заставило его партнершу сделать перерыв на год. Может, она выходит замуж. Может, кто-то заболел. А может, она не смогла выдержать этого кретина, и ей потребовалась передышка. Я пожалела о том, что у меня нет ее номера, а то бы я написала ей эсэмэс, чтобы уточнить. Она всегда была милой.

— Сделай уже фотку, раз так пялишься, — сухо сказал Иван, откидываясь на спинку кресла.

Закатив глаза, я окинула взглядом тренера Ли в надежде на то, что она удержит меня от очередной колкости, сказанной в лицо этому придурку, пока я все не испортила. Оставлю это на потом.

По счастливой случайности тренер Ли тоже закатила глаза, словно не была удивлена его тупым замечанием, и сфокусировалась на мне. Напряжение на ее лице говорило о том, что она старается оставаться профессионалом и сохранять сдержанность.

— Ты не обязана давать нам ответ прямо сейчас. У тебя есть время подумать, но рано или поздно мы должны будем узнать. Время идет, и если вы оба в следующем сезоне собираетесь участвовать в соревнованиях, для подготовки нам нужно использовать каждую минуту.

* * *

— Что тебя мучает? — спросил мой брат Джонатан спустя всего минут пять после того, как я села рядом, держа в руках тарелку курицы с пармезаном, приготовленной мамой. Такой едой год назад я могла побаловать себя лишь раз в неделю. Все мои брюки — и бюстгальтеры, и трусики — свидетельствовали о том, что происходило. Моя долбаная грудь стала размером с целую чашку, хотя это не имело большого значения. Мама прокляла всех своих дочек, передав им в наследство сиськи не больше комариного укуса, а самым — буквально — большим нашим достоянием, переданным вместе с ее генами, была задница. Одним из немногих преимуществ сниженной нагрузки во время тренировок стали моя чуть подросшая грудь и еще чуть более подросшая задница. То, что я стала тренироваться не по шесть или семь часов в день, а по два, имело огромное значение.

А теперь… ну, теперь мне, возможно, придется начать все сначала.

Возможно.

Прошло почти двенадцать часов после встречи, а я так и не приняла решения.

Если бы, и это было важное если бы, я согласилась на предложение тренера Ли и Ивана, то мне пришлось бы распрощаться с «Эм-энд-Эмс», которые я лопала три раза в неделю. Впрочем, это была бы небольшая жертва. Если бы я согласилась.

Но я смотрела вперед. А вдруг я смирюсь с мыслью, что дала согласие тренеру Ли, и потом решу, что не хочу снова рисковать всем ради всего лишь возможности. Мне нужно было рассмотреть и взвесить все варианты. Я не могла перестать думать об этом. Ни на работе, ни потом, во время второй тренировки, и ни на занятии пилатесом, которое я по-прежнему посещала раз в неделю.

Въехав на подъездную дорожку, я не удивилась при виде знакомой машины, припарковавшейся на улице полчаса назад. Родственники заходили к нам, когда им заблагорассудится, и это не ограничивалось только выходными или праздниками. Если у тебя два старших брата и две старшие сестры, всегда найдется кому зайти. Мои братья и сестры от случая к случаю заезжали к нам поужинать, несмотря на то что все они переехали много лет тому назад, оставив меня одну с соседями… то есть с мамой и ее мужем.

Когда я вошла, мама, мой брат Джонатан и Джеймс находились в комнате.

Первым, что каждый из них сказал мне, было: «Иди в душ!»

Я показала брату средний палец и прикусила язык, медленно поднимаясь по лестнице и направляясь в свою комнату. Мне не потребовалось много времени, чтобы собрать вещи, принять душ и одеться — при этом из головы не выходил утренний разговор, который предшествовал самому бестолковому рабочему дню из всех, что были у меня с тех пор, как я узнала, что партнер меня бросает.

Спустившись по лестнице, я нашла всю свою семью на кухне: они раскладывали по тарелкам приготовленный мамой ужин. Я поцеловала каждого из них в щеку, в ответ брат обслюнявил и выбесил меня, Джеймс чмокнул, а мама хлопнула по заднице. Только после этого я начала есть.

Стараясь изо всех сил отогнать мучившие меня мысли о Сатане и его тренере, я положила на тарелку порцию лапши и курицы с пармезаном, а потом села на табурет за столом в центре кухни, за которым все мы ели. Столовая использовалась исключительно по праздникам. Я съела примерно три куска и медленно пережевывала их, когда брат задал мне вопрос, который следовало бы предвидеть. Я вела себя слишком тихо, а такое случалось нечасто.

Прежде чем я успела подумать о том, что же, черт побери, сказать им, мама нарушила тишину. Она обошла стол, держа в одной руке тарелку, а в другой — такой полный бокал вина, что в него, кажется, влезло полбутылки.

— Боже, мам. Надо было просто взять бутылку вместо того, чтобы пачкать бокал. — Я хихикнула, когда она поставила бокал на стол — осторожнее, чем, вероятно, укладывала меня в постель в младенческом возрасте.

Закатив глаза, она поставила рядом с бокалом тарелку.

— Отстань. У меня был длинный день, а это полезно для сердца.

Я фыркнула и вскинула брови. У меня наконец появилась возможность рассмотреть, что на ней надето: обтягивающие джинсы, которые, я почти уверена, были моими, и ярко-красная блузка, которую, если я не ошибаюсь, носила моя сестра до того, как переехала отсюда.

— И все-таки, Ворчун, что с тобой? Неприятности в КЛ? — спросила мама, садясь за стол и не замечая взглядов, которые я бросала на нее из-за того, что она вырядилась в мои штаны.

В середине дня она прислала мне сообщение с вопросом, как прошла встреча. Я не ответила. Я даже не дала себе возможности подумать о том, хочу ли рассказать им о сделанном мне предложении. Не то чтобы я постоянно лгала. Нет. Но… что, если из этого ничего не получится? Что, если я растревожу их понапрасну? За многие годы я принесла им достаточно разочарований.

Да, эта мысль была словно осколок стекла, застрявший в дыхательном горле.

Переводя взгляд с женщины, к которой за неделю подкатывали чаще, чем ко мне за всю жизнь, я снова сосредоточилась на тарелке, накручивая лапшу на вилку. Я пожала плечами и спокойно ответила «Ничего», мгновенно осознав, что этими словами только все испортила.

Сидящие за столом усмехнулись, каждый на свой манер. Не было нужды смотреть на них, чтобы понять, что они переглядываются и думают, что я, наверное, по уши в дерьме — а так оно и было, — но в конце концов мой брат фыркнул:

— Блин, Джес, да ты даже не постаралась.

Я скорчила рожу, глядя в тарелку, и посмотрела на него. Потом поднесла средний палец как можно ближе к Джонатану, подняла его к лицу и притворилась, что тру внутренний уголок глаза.

Единственный член моей семьи со смуглой кожей, черными волосами и темными глазами, который отчасти был похож на меня, высунул язык. Человеку тридцать три года, а он показывает мне язык. Что за сучонок!

— Мы, может, и поверили бы тебе, если бы ты не сказала «ничего». Теперь мы знаем, что ты врешь, — поддержала его мама. — Ты не разговариваешь с нами, когда тебя что-то тревожит? — Она чуть было не фыркнула, снова обратив внимание на курицу, которую разрезала на куски. — Ха! И с каких это пор?

Именно поэтому все эти годы они были моими лучшими друзьями. Если не считать Карины, с которой в последние несколько лет я разговаривала все реже и реже, и еще парочки других, — семья и была моими друзьями. Мама говорила, что у меня серьезные проблемы с доверием к людям, но, честно говоря, чем чаще я встречалась с людьми, тем сильнее росло мое желание больше не встречаться с ними.

— Ты в порядке, Джес? — с беспокойством в голосе спросил Джеймс, оказывавший лучшее за последние плюс-минус десять лет влияние на моего брата.

Снова вонзив вилку в лапшу, я посмотрела на самого красивого мужчину из всех, которых видела за свою жизнь, и кивнула. С черными волосами, яснейшими карими глазами и кожей цвета темного меда, никому не дававшей ключа к разгадке тайны его происхождения, он мог встречаться с кем угодно. С кем угодно. Буквально. Если бы он решил стать моделью, то затмил бы абсолютно всех манекенщиков в мире. Даже моя сестра говорила, что вышла бы за него замуж, если бы он сделал ей предложение. Я вышла бы за него замуж, даже если бы он не сделал мне предложения. Он был добрейшим мужчиной, красавцем, успешным и трезво мыслящим. Мы все любили его.

Люди любят говорить, что любовь слепа, но невозможно, чтобы любовь была настолько слепа. Как он оказался в лапах самого большого идиота из нашей семьи, я не понимала… У моего брата были огромные ослиные уши и щель между двумя передними зубами, которую мама всю его жизнь называла очаровательной, но он так и не потрудился установить брекеты. Хотя у меня был слегка неправильный прикус, и я три года ходила с брекетами.

Но это все неважно.

— Со мной все нормально. Не слушай их, — сказала я Джеймсу довольно рассеянно и попыталась сменить тему разговора, выбрав самую очевидную — мужа моей мамы, который должен был бы сидеть с нами за столом… но не сидел. — Мама, а где Бен?

— Он встречается с друзьями, — быстро объяснила подарившая мне жизнь рыжеволосая женщина, прежде чем поднять глаза и нацелиться на меня вилкой. — Не увиливай. Что с тобой происходит?

Разумеется, это не сработало.

Я еле сдержала стон, засовывая кусок курицы в рот, и, неторопливо прожевав его, ответила:

— Все прекрасно. Просто я… кое о чем думаю, и это портит мне настроение.

Брат, сидевший рядом со мной, хихикнул:

— У тебя? Плохое настроение?

— Нет.

Я склонилась к нему и ущипнула за дряблую мышцу, которую он называл бицепсом.

— Ой-й! — вскрикнул он, отдергивая руку и потирая ее.

Я попыталась повторить, но он замахнулся на меня локтем, не давая возможности ущипнуть его еще раз.

— Мама! Посмотри на нее! — заныл мой брат, жестом показывая так, словно я нападаю на него. — Джеймс, помоги мне!

— Ябеда, — прошептала я, пытаясь ущипнуть его. — Дрянь.

Джеймс рассмеялся, но сохранил нейтралитет. Неудивительно, что он так мне нравился.

— Прекрати обижать брата, — сказала мама, вероятно, в тысячный раз за всю мою жизнь.

Когда он опустил руки, прикрывая талию, я протянула руку и очень-очень быстро шлепнула его по шее. Он открыл рот и попытался укусить меня.

— Маменькин сынок, — прошептала я, отдергивая руку.

Ухмыляющийся Джонатан наклонил голову в одну, потом в другую сторону, насмехаясь надо мной, как делал обычно, когда мама принимала его сторону. Она всегда принимала его сторону. Этот подлиза был ее любимчиком, несмотря на то что она никогда не признавалась в этом. Но все мы знали, что это так. Я любила обоих своих братьев, но понимала, почему мама любит его больше, чем остальных своих детей. Если не обращать внимания на сходство Джонатана с диснеевским псом Плуто, то все, видя его, улыбались. Такое воздействие оказывали на людей его огромные глаза.

— Малышка, судя по твоему тону, даже мне понятно, что тебя что-то беспокоит. Что случилось? — спросил Джеймс, наклоняясь вперед с таким участливым выражением лица, что оно вызвало у меня значительно большее чувство вины, чем все сказанное мамой или Джоджо.

Мне хотелось рассказать им.

Но…

Я вспомнила, — и, вероятно, это воспоминание никогда не сотрется из моей памяти, — как брат плакал от ярости, когда мы впервые узнали, что я осталась без партнера. Мама никогда не призналась бы, что она тогда была опустошена, но я слишком хорошо знала ее, чтобы не замечать опасных симптомов. Те же самые симптомы я замечала после каждого ее провального брака, не учитывая нынешний, когда она понимала, что жизнь изменилась навсегда и невозможно повернуть все вспять.

Сразу после того, как я прекратила тренировки для участия в соревнованиях — потому что невозможно точно исполнять многие парные элементы, катаясь в одиночку, а я полностью осознавала, насколько слаба моя надежда добиться успеха в одиночном женском фигурном катании, — я большей частью стала оставлять свои чувства при себе. Возможно, правильнее было бы употребить термин «депрессия», но я не хотела думать об этом. Мне было не впервой, я была абсолютной неудачницей.

Ни для кого не секрет, какой несчастной я ощущала себя, видя, как моя мечта ускользает… как зла, и обижена, и расстроена я была. Как зла, и обижена, и расстроена я до сих пор. Честно говоря, отчасти мне казалось, что я никогда не справлюсь с этим. Я, как дворняжка, затаила обиду. Но вся семья преодолевала этот путь вместе со мной, когда на один успех приходилось пять проигрышей, год за годом, снова и снова.

Самое главное, что все они были здесь, со мной, пока я лениво пыталась построить новую жизнь за пределами катка. Они заставляли меня делать всякую ерунду, например ужинать вместе, в то время как мне хотелось лишь одного — отсидеться в своей комнате; они развлекали меня, уговаривая пойти с ними куда-нибудь, они помогали мне забыть о чувстве вины за то, что я делаю что-то непривычное. Они делали это снова и снова до тех пор, пока я не начала чувствовать, что привыкаю. Но настал момент, когда я сказала маме, что ей больше не нужно платить астрономические суммы за тренировки, потому что у меня больше нет тренера. Он тоже меня бросил.

Это одна из причин, объяснявшая мою грусть и смятение, но я не хотела, чтобы они почувствовали то же самое. Никогда больше. До тех пор, пока я в силах предотвратить это.

И я по-прежнему не знала, что делать.

Эгоистичная сторона моего «я» желала новой жизни. Еще бы.

Но другая сторона моего «я», та крохотная частичка, которая не хотела быть эгоистичной мерзавкой, не хотела огорчать этих людей, превращать меня в ту, которой я была прежде. Ту, которой никогда не было рядом. Ту, которой, как все думали, на все наплевать… вероятно, потому, что я была недостаточно внимательна к ним.

Была еще одна целая сторона моего «я», не уверенная в том, что я справлюсь, если все пойдет не так… настолько, что я чувствовала себя тряпкой.

И все дело было в Иване.

Иван. Фу. Мне так сильно хотелось этого, что я не подумала сразу же отказаться от возможности проводить все свои дни с ним, а не с кем-то другим. Вот до чего я докатилась. До возможности проводить время с этим заносчивым недоумком.

Черт побери, я действительно представления не имела, что делать.

Поэтому в тот момент… я соврала.

— Кажется, месячные скоро начнутся.

— Ахх, — произнес в ответ Джонатан, потому что тот факт, что у девушек бывают месячные, давно не был для него новостью. Первые восемнадцать лет своей жизни он делил ванную комнату с тремя сестрами.

Мама, сидящая по другую руку от меня, искоса смотрела на меня пару слишком долгих минут. Таких долгих, что я подумала, будто она собирается уличить меня во лжи, но, как только я предположила это, она пожала плечами, а потом сбросила очередную бомбу:

— Так это правда, что Луков расходится со своей партнершей?

Я моргнула, не понимая, почему так удивилась.

Она всегда все обо всех знала. Каким-то образом, как-то.

Первым громко присвистнул Джеймс. Это имя о чем-то ему говорило. Я помнила, как много лет тому назад Джеймс не имел ни малейшего понятия о фигурном катании. Но теперь он достаточно долго был членом нашей семьи, чтобы разбираться в этом виде спорта больше, и я могла бы в этом поклясться.

— Он избавился от своей партнерши? — оживился Джонатан, поправляя очки на носу так, словно это была лучшая сплетня, услышанная им за последнее время.

Мама, вскинув брови, кивнула:

— Насколько я знаю, несколько дней назад.

Я постаралась засунуть в рот большой кусок курицы, чтобы по моему лицу нельзя было прочитать: случилось совсем не это.

К счастью, мой любопытный тупица-брат зевнул.

— Они же всего пару лет назад начали кататься вместе? — спросил Джоджо, обращая свой вопрос к маме, потому что она была в курсе всех сплетен.

— Угу. Партнерша, которая была до нее, дважды падала на финале Гран-при. Они завоевали бронзу, а с этой девушкой он стал победителем национального чемпионата и чемпионата мира.

Гран-при. Чемпионат мира. Национальное первенство. Три самых престижных соревнования по фигурному катанию. Только Иван мог облажаться и все равно что-то выиграть. Эти мысли должны были вселить в меня уверенность, что я делаю правильный выбор, принимая его предложение, но я лишь озлобилась на саму себя за то, что облажалась и так и не заняла никаких мест.

— Карина ничего тебе не рассказывала? — Мама переключила свое внимание на меня.

Стараясь тщательно пережевать курицу, я покачала головой и проговорила с набитым ртом:

— Она еще в Мехико. — Они знали, что она в колледже.

— Напиши ей и узнай, — посоветовала мне мама.

Я нахмурилась.

— Сама напиши.

Мама ухмыльнулась, словно говоря: ну, давай же.

— Так и сделаю.

— Я всегда забываю, что Карина — его сестра, — заметил Джеймс, наклоняясь через стол. — Он вблизи так же привлекателен? Когда видишь его вживую.

Я хихикнула:

— Нет.

Джоджо усмехнулся:

— Ага. — Но его тон взбесил меня. Я посмотрела в его сторону и увидела, что он облокотился на плечо Джеймса. Этот идиот притворялся, будто пытается говорить шепотом, но, глядя прямо на меня, добавил: — Джесмин всегда с ним флиртовала. Видел бы ты.

Подавившись курицей, я не смогла проглотить ее и закашлялась.

— Что за бред?!

После его «ха!» я тут же показала ему средний палец.

— Даже не прикидывайся. Ты всегда приходила домой и говорила о нем, — заявил мужчина ростом метр шестьдесят восемь, всегда идеально сочетавший в себе качества старшего брата, всегда готового прийти на помощь, и досадной занозы в заднице, не способной вовремя остановиться. — Ты была неравнодушна к нему. Мы все знали. — Посмотрев на Джеймса, он вскинул брови. — Мы знали.

Он издевался надо мной? Он, блин, издевался, да? Я флиртовала с Иваном? С Иваном?

— Нет, — спокойно сказала я только потому, что, прояви я излишнюю агрессию, они бы стали нести всякую чушь. Я знала, как они действуют. — Я не флиртовала с ним. — И специально для того, чтобы Джеймс понял, подчеркнула: — Никогда.

Мама издала звук, который, как правило, означал: «Ну-ну».

Переведя взгляд на нее, я покачала головой:

— Нет. Нет, я не флиртовала. Он хорошо выглядит. — Если бы я сказала, что Иван не в моем вкусе, они бы решили, что я пытаюсь что-то скрыть, а это не так. — Но такого никогда не было. Никогда, ни капельки. Он же придурок. Мы дружим с его сестрой. Вот и все.

— Он не был придурком, — вмешалась мама. — Он всегда очень вежлив. Очень добр к своим поклонникам. Мне кажется, он очень милый мальчик. — Она скользнула по мне взглядом. — И он нравился тебе.

Милый мальчик? Они что, под чем-то?

Да, все любили его, и все превозносили его. Красивый, талантливый Иван Луков, завоевавший весь мир, будучи привлекательным, сверкающим, самоуверенным подростком. Он знал правила игры. Этого у него было не отнять. Но он никогда не нравился мне. Никогда.

— Нет, нет, он мне не нравился, — возразила я, качая головой и не веря, что они пытаются убедить меня в этой херне. Неужели они действительно так считают? — Вы придумываете черт знает что. Мы раз в месяц перекидываемся фразой, обычно язвительной и грубой.

— Некоторые могут счесть это за прелюдию, — начал было мой брат, но я его оборвала.

Я опять зарычала, продолжая качать головой:

— Господи, нет…

Джонатан расхохотался.

— Почему ты так покраснела, Джес? — спросил он, шлепая меня ладонью по макушке, отчего я вздрогнула, не успев отдернуть голову.

— Закрой рот, — сказала я Джоджо, обдумывая десяток разных язвительных замечаний и понимая, что не могу воспользоваться ими, потому что получится так, будто я защищаюсь, а потому буду выглядеть виноватой. Или, что еще хуже, я могла бы рассказать им о предложении, которое мне сделали сегодня утром. — Мне он не нравится, ясно? Не знаю, почему вам обоим это вообще пришло в голову.

Мама хихикнула:

— Нет ничего страшного, если ты признаешься, что была в него влюблена. В мире полно девушек, которые влюблены в Ивана. Возможно, даже я была слегка увлечена им в свое время…

Мы с Джоджо, забыв о том, что находимся по разные стороны баррикад, оба поперхнулись.

Мама проворчала:

— Ой, прекратите! Я совсем не это имела в виду!

Разумеется, женщина, вышедшая замуж за мужчину, который был старше меня даже не на десять лет, должна объясниться. Мама была не просто любительницей молодых мужчин, она была Любительницей с большой буквы. Все остальные такие Любительницы восторгались ею.

— Мам, я сделаю вид, что ты этого не говорила, иначе я не усну, — пробормотал Джоджо, глядя на нее с почти болезненным выражением лица, смена которого явно потребовала физических усилий.

Потом он толкнул меня локтем:

— Обычно ты много говорила о нем, Джес.

Я моргнула:

— Мне тогда было лет семнадцать, и все это только потому, что он — козел.

Мама открыла рот, но я продолжила:

— Да, да. Козел. Клянусь, он был таким. Вы просто никогда не слышали, потому что он старался не попадаться, но это так. Карина знает.

— Что он тебе сделал? — спросил Джеймс, единственный, кто, видимо, все еще оставался на моей стороне. По крайней мере, потому, что не опровергал моих утверждений и казался по-настоящему заинтересованным в том, чтобы услышать правду.

Я собиралась выложить им эту правду, потому что меньше всего хотела, чтобы мама и Джонатан продолжали верить в свою чушь. Тем более учитывая, что может случиться. Могло бы. Возможно.

Поэтому я рассказала им.

* * *

Все пошло наперекосяк, когда Иван Луков надел самый безобразный костюм, который я когда-либо видела.

Мне было шестнадцать, а Ивану только что исполнилось двадцать. Я помнила об этом потому, что меня всегда удивляло, что он старше меня меньше чем на четыре года, но уже так далеко продвинулся в карьере. Он уже выиграл множество чемпионатов как юниор вместе со своей постоянной партнершей, а в семнадцать лет перешел во взрослую категорию. К двадцати годам он обогнал уже многих. Я тогда этого не знала, но в следующие десять лет ничего особенно не изменилось.

К тому времени мы с его сестрой дружили уже несколько лет. Я уже больше пяти раз ночевала у нее дома. Она уже больше пяти раз ночевала у меня. Иван был просто членом ее семьи, которого я видела на днях рождения и от случая к случаю у Карины дома, когда он заходил навестить ее. На самом деле до того момента он ничего не говорил лично мне, разве что с неохотой смотрел на меня, чтобы не разочаровать родителей, которые полагали, что у их сына хорошие манеры.

Итак, в тот день, много лет назад, он выехал на лед, когда я разминалась на полу, и я не сумела скрыть своего отвращения и даже не попыталась это сделать. Его костюм напоминал рекламу бананов. Оборки желтые, красные, зеленые, где-то среди них был даже приколот цветок, и эти отвратительные желтые брюки, в которых его ноги выглядели как настоящие бананы на его тогда еще юном теле.

Костюм был ужасен. Совершенно ужасен. На мне было надето трико, сшитое сестрой, и оно было… своего рода экспериментом, но мне не хотелось оскорблять ее чувства, поэтому я, как бы то ни было, надела его.

Но то, что носила я, было ерундой по сравнению с той хренью, которая была надета на нем в тот день.

Иван начал выступление с партнершей, какой-то девушкой, с которой до этого момента катался несколько лет, но вскоре после этого случая они расстались. Бетани как-то там еще. Впрочем, что бы ни было надето на ней, в любом случае было несравнимо с его уродским нарядом. Я видела их программу урывками, если была не занята на прогонах, и, конечно же, слышала музыку. Но до этого момента я не видела костюмов. Это было все равно что смотреть, как кто-то танцует брейк-данс под Моцарта. Бред. И в моем представлении тот кошмарный костюм, который был на нем надет, отвлекал внимание от исполняемого им и его партнершей фрагмента, уж точно не похожего на мамбо.

Грех за то, что я открыла в тот день рот, я возложила на это. Я думала, что он оказывает медвежью услугу своей программе. То есть мне казалось, что я делаю ему одолжение своим замечанием.

Я точно знаю, что не думала о том, что делаю, до того, как подошла к нему. Иван покидал лед после тренировки, защелкивая чехлы на лезвиях коньков под своими черными ботинками. И первым, что я сказала мальчику-мужчине, который до этого ни разу со мной не заговорил, было:

— Тебе правда нужно сменить костюм.

Он даже не моргнул, повернув голову и посмотрев на меня. А затем произнес одно-единственное вежливое слово, которое вечно адресовал и будет адресовать мне:

— Извини?

Может, стоило обвинить маму или даже своих братьев и сестер за то, что недостаточно давили на меня, чтобы я помалкивала и оставляла свое мнение при себе. Потому что из всех слов, которые я могла бы употребить, чтобы смягчить свое высказывание, я не выбрала ни одного.

— Это уродство, — вот что слетело с моих губ.

Не «Это отвлекает внимание от твоей фигуры и мешает высоко прыгать». Не «Это пестровато».

Я не сказала ничего для того, чтобы мое замечание прозвучало не так по-идиотски.

Потом, чтобы он понял, что это не просто ужасно, я добавила:

— Страшное уродство.

И после этого все изменилось.

Двадцатилетий юноша моргнул, глядя на меня, словно видел впервые, что было не так, а потом отпрянул. Затем низким-низким голосом, исходящим из глубин его мальчишески-мужского тела, он прошипел:

— Ты бы лучше о своем наряде переживала.

Я помню первое, что пришло мне в голову: вот же сука.

Но, прежде чем я успела произнести хоть слово, его черные брови, совсем не похожие на светло-коричневые брови сестры, приподнялись на гладком лбу, напоминая мне о взглядах других девчонок… Они смотрели на меня так, будто я была ниже их, потому что не носила роскошные вещи и не каталась на коньках новых брендов. Моя мама не могла позволить себе этого и по возможности не просила денег у отца… но я всегда думала, что она просто боялась, что он не даст ей денег, ведь они нужны именно для фигурного катания, а не потому, что он жадный. В то время я каталась бы в нижнем белье, лишь бы мне давали время на льду. С тех пор, как мама объяснила мне, что это максимум ее возможностей, я не переживала о роскошных вещах.

Но дело в том, что никто никогда не ставил меня в неловкое положение из-за этого. Во всяком случае, никто не говорил мне этого в лицо. Хотя у меня за спиной происходило совсем другое. Невозможно скрыть выражение лица или движение глаз. Невозможно заткнуть уши и не слышать, как перешептываются люди, которые считают, что их никто не слышит. В то время другие девушки не любили меня, потому что я была их соперницей и иногда проявляла характер — когда ситуация складывалась не так, как мне хотелось.

Я отпрянула точно так же, как он, думая о сестре, которая сшила мне этот костюм — однотонное трико красивого голубого оттенка, отделанное по вырезу и рукавам горным хрусталем, — и взбесилась. И я произнесла единственное, что пришло мне на ум:

— Я просто сказала тебе правду. Это выглядит по-идиотски.

Его щеки, обычно почти персикового оттенка, потемнели. Он не покраснел, не было даже намека на это, но для него, как я теперь думаю, это было практически то же самое. Иван Луков наклонился ко мне и прошипел то, что преследовало меня следующую пару лет.

— Будь осторожна, коротышка. — А потом направился в раздевалку или черт знает куда еще.

Две недели спустя он выиграл свой первый национальный чемпионат США по парному фигурному катанию в костюме для мамбо. О его наряде говорили много гадостей, но каким бы безвкусным он ни был, это не затмило его талант. Он заслуживал победы. Даже если у тех, кто смотрел на него, из глаз шла кровь.

Через неделю после случившегося, в первый день после его возвращения в КЛ, когда я не находила себе места от того, что натворила, а от Карины не было никакого толка, — она не подсказала мне, как решить эту проблему, потому что считала мой поступок смешным, — Иван, сделав над собой усилие, подошел, чтобы поговорить со мной. Хотя под разговором я на самом деле подразумеваю следующее:

— Не думаешь уйти? Ты слишком старая, чтобы чего-то добиться.

Я широко открыла рот, опешив от того, что он сказал. Я и слова не успела ответить, как Иван откатился прочь.

Весь день я думала о его словах, потому что их прямота одновременно больно ранила и бесила меня. Тогда мне было трудно не сравнивать себя с девушками, катавшимися с трехлетнего возраста и продвинувшимися дальше, чем я, несмотря на то что Галина говорила, что я одарена от природы и что если бы я достаточно усердно работала, то в один прекрасный день обошла бы всех их.

Но я никому не рассказала о словах Ивана. Никто больше не должен был знать об этом.

Я молчала еще целый месяц. Это продолжалось до тех пор, пока этот придурок нарочно не подошел ко мне после тренировки и не бросил в лицо:

— Это трико было рассчитано на размер меньше или?.. — У него не было ни малейших оснований для этой гадости.

В тот раз я успела ответить лишь:

— Ну ты и говнюк, — прежде чем он исчез.

Остальное уже история.

* * *

Когда я закончила пересказывать самое важное, брат, откинув голову назад, фыркнул:

— Ты просто истеричка.

Если бы у меня на тарелке осталось что-нибудь, кроме лапши, я бы запустила этим в него.

— Что?

— Истеричка, — заявила третья истеричка в нашей семье после мамы и старшей сестры. — Ты говорила, что он устроил тебе сущий ад, но я что-то не увидел никакого ада. Он просто подкалывал тебя, — пояснил Джоджо, качая головой. — Мы за час можем выбесить тебя сильнее.

Я моргнула, потому что брат был прав. Но ведь это совсем другое дело, потому что они — моя семья. Подтрунивания друг над другом — почти обязательный ритуал.

Брат моей подруги, человек, с которым мы вместе катались… не должен был оскорблять меня.

— Да, Ворчун. Это звучит не так уж страшно, — подала голос мама.

Проклятые предатели.

— Однажды он сказал, что я должна похудеть, пока подо мной не подломились коньки!

Что сделала троица, сидевшая вокруг кухонного стола? Они рассмеялись. Расхохотались до упаду.

— Ты тогда правда была толстой, — закудахтал мой чертов братец с раскрасневшимся лицом.

Я снова потянулась к нему в попытке ущипнуть, но он резко отклонился, практически упав на колени Джеймсу.

— Почему мне никогда не приходило в голову сказать тебе об этом? — продолжал Джонатан, чуть ли не плача от смеха. Его тело тряслось, и он повис на Джеймсе, отодвинувшись от меня еще дальше. Я достаточно часто видела, как он делает это, чтобы распознать сигналы.

— Я вам всем не верю, — сказала я, не зная, почему, черт побери, им всегда удается удивить меня. — Однажды перед соревнованием он пожелал мне сломать ногу^[6]. Буквально.

То, что я рассказала о его очередной грубой выходке, отнюдь не помогло убедить семью в том, что Иван — придурок. Они лишь рассмеялись еще громче. Даже Джеймс, который был добрее всех остальных, оставил поле битвы. Я не могла этому поверить… но, видимо, придется.

— Он долгие годы звал меня Фрикаделькой, — сказала я, ощущая, как начинают дрожать ресницы при упоминании этого идиотского прозвища. Оно сводило меня с ума независимо от того, как часто я говорила себе, что должна быть выше этого. Палки и камни могут поломать кости, но я не позволяла людям ранить меня словами.

Обычно.

Однако все они давились от смеха. Все трое.

— Джесмин, милая, — прокаркал Джеймс, прикрывая глаза ладонью. — Я просто хочу знать, что ты ему отвечала.

Я подумала о том, чтобы держать рот на замке и не произносить ни слова, но если кто-то во всем мире и знал меня, так это были эти люди — мои братья и сестры. Господи, как, черт возьми, я буду работать с Иваном после того, что случилось десять лет назад? Его собственный тренер приказала ему не открывать рта, чтобы он не поддался искушению сказать какую-то гадость, из-за которой я могу отказаться.

Наверное, через неделю мы бы с ним подрались. Даже если бы продержались так долго. Честно говоря, это всего лишь вопрос времени. Мы готовились к этому много лет.

Мне нужно было многое обдумать.

— Всякое. — Я больше не сказала ничего и постаралась не думать о том дерьме, что говорила Ивану в ответ.

— Что за всякое? — спросил Джеймс. Его смуглое лицо порозовело, и он ущипнул себя за кончик носа.

Искоса посмотрев на него, я одарила его легкой улыбкой, оставшейся незамеченной, и повторила:

— Всякое.

Джеймс засмеялся и с трудом сумел взять себя в руки.

— Отлично. Я пока не буду настаивать. Но вы же перестали обзывать друг друга?

Я моргнула.

— Нет. Сегодня я назвала его Сатаной.

— Джесмин! — прошипела мама, после чего упала на пустой стул рядом в припадке смеха.

Я так широко улыбнулась, что у меня заболели щеки… ровно до того момента, пока я не вспомнила, что скрываю от них.

Хотела ли я просыпаться раньше восхода солнца, чтобы тренироваться по шесть-семь часов в день с тем самым мужчиной, который спросил, не проходила ли я кастинг на роль дурнушки Бетти? С намерением победить в чемпионате?

Я не была уверена.

Примечания

5

21 марта 2022 г. деятельность социальных сетей Instagram и Facebook, принадлежащих компании Meta Platforms Inc., была признана Тверским судом г. Москвы экстремистской и запрещена на территории России.

6

В английском языке идиома break a leg, т. е. «сломай ногу», означает пожелание успеха, аналог «ни пуха ни пера».