Белая Рать

Максим Злобин

Пересвет Лютич панически боится чудовищ. Вопреки здравому смыслу, именно охотой на нечисть он зарабатывает себе на жизнь. Какое-то время ему удается избегать работы, но встреча с ведьмой меняет все. Теперь по его следу идет суккуб, соратники считают предателем, а таинственный голос в голове пытается склонить к самоубийству. Как Пересвет справится со всем этим, не будучи Избранным, попаданцем из другого мира, умелым волшебником, великим комбинатором, да или хотя бы просто вменяемым человеком? Книга содержит нецензурную брань.

Глава третья

В скромной маленькой избе, что в скромной маленькой деревне, жили да не тужили аж пятнадцать человек народу.

Войны, болезни и происки нечистых обходили эту семью стороной. Старики были бодрыми и мудрыми, дети звонкими и розовощекими, мужики крепкими, а бабы дородными.

Но даже в такой образцовой ячейке общества должен был быть урод. Таковы неписанные законы мироздания. И поскольку ярко выраженного урода не наблюдалось, это звание занял самый неуклюжий.

А точнее самая.

Девушка Анна. Умница, мастерица, все при ней, волос пшеничный, глазищи голубые размером с блюдце, да только было в ней что-то такое… медвежье. Она была родом из того племени людей, которые вскрывая банку с соленьями могут в лучшем случае распороть себе руку, а в худшем устроить дворцовый переворот с пожарами и резней на столичной площади.

Так что сегодня, в день рождения старейшего мужчины семьи, ей было велено сидеть в углу и ничего не трогать.

Так она, впрочем, и поступила. Усидчивости ей было не занимать. И если вдруг придется составить рассказ про Анну, который обязан будет включать в себя слова «шило», «в» и «заднице», то он будет примерно таков: «Анна случайно воткнула шило в глаз старосты Гордея Златославыча и получит от отца по заднице».

Итак, Анна тихонечко сидела на лавочке. Справа окно, слева мешки с крупами, над головой полка с различными банками-склянками, а впереди вся жизнь.

Приготовления к празднику шли полным ходом. Бабушки стругали овощи, мать караулила у печи, а отец грузил в тачку всякий хлам. Тот самый хлам, который накопился за зиму и ждал особого случая, чтобы оказаться выброшенным.

Дверь открылась. С огромным ушатом мокрого белья, в хату зашла тетушка. Злая и уставшая. И не мудрено, ведь сегодня ей досталось стирать на всю семью. Причем очень тщательно. Белые вещи. Праздничные, мать его за ногу. Старику-имениннику, видите ли, будет приятно, что у него выросли такие опрятные дети и внуки. Как будто он видит дальше собственного носа.

— Ы-ы-ы, — сказала тетушка.

Она опустила кадку и круто разогнулась, схватившись за поясницу.

— Я стирала, а вы вешайте, — предъявила она.

— Повесим-повесим. Присядь, отдохни, — сказала мать Анны, ловко сунула ухват в печь и достала оттуда горшок разогретого борща.

Ничто не предвещало беды.

— Аннушка, — ласково пропела одна из бабушек, — принеси-ка маслице.

— Бегу, бабушка!

И Аннушка, схватив с банко-скляночной полки маслице, побежала. И, конечно же, Аннушка это маслице разлила. И, конечно же, кто-то поскользнулся.

Мать Аннушки потеряла сцепление с полом и на одной ноге покатилась по хате. Чтобы не обжечься, она выкинула ухват с борщом вперед себя. Так же опытный воин выкидывает вперед копье, заметив прореху в стене щитов.

Кипящий снаряд миновал всю комнату и упал — правильно, — в ушат с мокрым бельем.

Отец как раз вез мимо тачку. Он не успел вовремя остановиться и проехал колесом по голове матери. Будь тачка тяжелее, отрезал бы, честное слово.

— Еб твою мать, — выругалась мама Анны. — Ах ты ж…

***

Самая интересная погоня случается тогда, когда силы равны. А самая долгая погоня случается тогда, когда равные силы начинают одновременно заканчиваться.

Эта ночь выдалась гораздо теплее предыдущей. Тем же полем, которым он ехал в Старый Порог, Пересвет Лютич возвращался обратно.

Все те же еловые островки вдоль дороги, все те же беспокойные травы вокруг и все та же половинка луны в небе.

Только проблем стало на порядок больше. Пересвету Лютичу впору было начинать их записывать.

Лошади уже совсем вымотались и еле-еле переставляли ноги.

Как только дорога пошла через лес, повозку пришлось отстегнуть и бросить. Она стала обузой. Уж больно много возникало на пути ручейков, валежников и тропинок, по которым можно было срезать одиночному конному, но никак не запряженной тройке. Так что дальше Бажен и Пересвет ехали каждый верхом на своей лошади.

— Как же заебали эти сверчки, — рявкнул Пересвет Лютич.

Таким раздражительным он был неспроста. Так на нем сказались без малого десять часов езды. Да не абы какой, а без седла.

Спину свело к чертовой матери. Пах распух и зарделся, как гроздь спелой смородины. На заднице натерлась огромная мозоль. Натерлась, надулась, лопнула, содралась, загрубела и уже даже начала блестеть.

В совокупности все это болело с такой силой, как если бы за время погони на причинных местах Пересвета прорезались и тут же застудились зубы.

А вот сторож был спокоен. Пускай и не к лицу такая спокойность человеку, которому пришлось бинтовать свою руку своей же рубахой.

Да, сейчас он был мужчиной с голым торсом верхом на коне.

Когда женщина говорит эту фразу, она невольно рисует в своем воображение некую картину. Эта картина пьянит и будоражит. Она манит к себе. Она сулит страсть и наслаждение. А еще эта картина не имеет ничего общего с Баженом Неждановичем.

От толстого лысого сторожа, подпоясанного на локоть выше пупка, не будоражился никто.

— Действительно, это немного раздражает, — согласился Бажен Нежданович касаемо сверчков.

— Глядите!

— Что?

— Вон там!

— Где?

— Там!

— Никого не вижу.

— Конечно, не видите, там уже никого нет.

Пересвет Лютич злился. Злился, но не понимал на кого. То ли на медлительного сторожа, который уже в десятый раз не успевал рассмотреть темный силуэт на обочине, то ли на темный силуэт, который исчезал под взглядом сторожа, то ли на весь этот мир, породивший медлительных сторожей, темные силуэты и сверчков.

Что-то следило за ратниками из темноты. В том, что это была вчерашняя бледная тварь, одноухий не сомневался.

Это тебе мерещится, — успокаивал его Голос Лампы. — От усталости. Совсем ты дерганый стал.

Тут кто угодно дерганым станет.

Во-о-от! Сам все понимаешь! Так что давай, не глупи. Ложись спать. Полюшко родное травами укутает, да врагов отведет.

Почему ты постоянно пытаешься меня обмануть?

Обмануть!? Постоянно!? Ты что такое говоришь, бессовестный!? В чем же я тебя обманываю!?

Если я лягу спать в открытом поле, то меня сожрет бледная черноволосая девка.

Не-е-е. Не сожрет.

Ну вот, опять обманываешь.

Не-е-е. Не обманываю.

Обманываешь.

Мамой клянусь, не обманываю!

На горизонте образовалось зарево. Меньшее чем от деревни, но большее, нежели от костра.

А быть может это и есть та самая спасительная лучина в непроглядной тьме? — подумалось Пересвету. — Ну… та самая, о которой талдычат рифмачи всех мастей. Мол, так и так, вокруг тлен до колен, но вдруг все резко меняется. И все живут долго и счастливо.

— О! — коротко воскликнул Бажен. — Да, теперь я видел.

— Правда?

— Да. Это какая-то заграничная нечисть. Во всяком случае, мне неизвестно чтобы нечто подобное водилось в наших краях. Судя по всему, это чудище не привязано к определенному месту и ему под силу покрывать внушительные расстояния. Как славно, что оно охотится за тобой.

— Что ж в этом славного?

— Для тебя ничего. А я, по правде говоря, до сих пор надеюсь выжить. Для начала мне нужно добраться до границы княжества. Потом, если ты до сих пор будешь жив, нужно с тобой разминуться. Чтобы отвести от себя опасность. И в конце концов осесть на некоторое время где-нибудь в глуши.

— Отличный план.

— Спасибо. В нем действительно есть здравое зерно.

Нет, — подумал Пересвет, — спасительных лучин не бывает. Это все вранье.

И он оказался прав.

Порыв ветра принес звук. Если бы звукам пристало иметь цвет, то этот стал бы отчасти золотым, отчасти пестро-красным. Даже едва различимый среди остервенелого стрекота сверчков, он рвал душу на лоскуты и заставлял передернуть плечами.

Сомнений не оставалось. Впереди стоял цыганский табор.

***

Сегодня Бахтало не спалось.

Он поставил свой шатер на окраине табора, отказался от вина и вообще производил унылое впечатление. А все потому, что слишком многое навалилось на него за прошлые сутки.

С самого утра пришли цыгане из соседнего клана и сватали своего сына к маленькой Шанте. Вроде бы есть повод порадоваться, но возникает вопрос. А почему до сих пор не сватаются к старшим Вите и Лиле?

А даже если и станет понятно почему, то возникает новый вопрос. Можно ли девушкам, не нарушая цыганских обычаев, сбрить усы?

Потом добрая половина дня ушла на поиски пропавшего Шандора. Сорванец вернулся сам, ведя под уздцы краденого рысака.

Вот и все. Мальчик стал мужчиной. Бахтало должен им гордиться, но обычаи вновь таят в себе подвох. Ну, право дело. Не рано ли пятилетнему мальчишке съезжать от родителей?

Дальше — больше. Средний сын Чирикло занедужил желудком, а Кхамало и Бахтало Младший вырвали золотой зуб у медведя самого Барона. Тем самым они обрекли своего отца на серьезный разговор и, скорее всего, нехилую повинность.

Бахтало пригладил волосы рукой. Меж пальцев остался целый клок седых завитушек.

Трудно растить семерых детей, — подумал цыган. — Начинаю уставать. И ноги уж не те, и в груди все чаще колет без причины. Да и на рожу без слез не взглянешь. Вся в морщинах, будто это и не рожа вовсе, а вешенки.

Бахтало тяжело вздохнул. Не так, как вздыхают от душевных переживаний, а действительно тяжело — со свистами, хрипами и глубинным бульканьем.

Хотя, чему тут удивляться? Я ведь не молодею. Время несется вскачь и мне уже двадцать два.

Свет костров выцепил из темноты два конных силуэта.

Один — длинный оборванец с мутным взглядом. Второй — полуголый толстяк с рукой, коричневой от запекшейся крови. На секунду Бахтало показалось, что он видел еще и третий, женский силуэт. Но то лишь на секунду.

— Бахтало! — послышалось позади. — Ну-ка иди сюда!

Это кричала его жена Земфира. Голос ее был тем самым, настоящим женским цыганским голосом. В нем был такой надрыв и такая глубина, каких не бывает в голосах других народностей.

— Я занят!

— Чем ты там опять занят!?

— У меня покупатели!

— Какие покупатели в такое время? Иди, помоги! Чирикло опять вырвало!

— Так убери!

— Его вырвало в твои сапоги! Я к ним и близко не подойду!

— Замолчи, женщина! Я работаю! — раздраженно крикнул цыган.

Ратники спешились.

— Доброй ночи, — поздоровался Пересвет.

— Доброй-доброй, мои вы золотые, — Бахтало поклонился путникам в пояс. — С чем пожаловали? Судьбу свою узнать желаете, али с медведушкой силой померяться? А может быть, есть настроение покутить?

Какой стереотипный цыган, — подумал Пересвет Лютич.

Слово «стереотип» это анахронизм! — недовольно подметил Голос Лампы.

Слово «анахронизм» тоже анахронизм, — парировал ратник.

И впрямь… Челом бьем, квашня, коромысло! — сказал Голос.

Охальник, полоз, беспроторица, — добавил Пересвет. Тут же им обоим стало гораздо спокойней.

— Нам нужно поменять лошадей, — сказал Бажен Нежданович.

— Да без проб…

— Это очень срочно, — перебил сторож. — За нами погоня. Нас хотят убить.

— А-а-а, — протянул Бахтало. — Вот оно что.

Пересвет Лютич устало заплакал, а хитрый цыган вооружился улыбкой. Причем, в прямом смысле этого слова. Золотая сабля зубов с лязгом покинула губные ножны.

— Лошадей поменять, говорите. Это можно.

— Отлично, — сказал Бажен. — Денег мы с тебя не возьмем.

— Чего? — опешил цыган.

— Считай это жестом великодушия.

— Э-э-э…

— Бажен Нежданович, — Пересвет взял себя в руки, — отгадайте загадку. Под каким деревом волк пережидает грозу?

— Под дубом?

— Нет.

— Под елью?

— Нет.

— Клен?

— Нет.

— Вяз?

— Нет.

Озадаченный Бажен Нежданович уставился в темноту.

— Что происходит? — спросил Бахтало.

— Бахтало! — прокричала из шатра его жена. — Шандор кинул твой сапог в костер! Иди, вытаскивай!

— Женщина, я занят!

— Так, — сказал Пересвет, убедившись, что сторож погрузился в себя чуть более чем полностью. — Давай договариваться.

— Давай.

— Нам нужно поменять лошадей.

— Сорок целковых и по рукам.

— Сколько!? — возмутился Пересвет Лютич. — Да мы за двадцать взяли тройку с телегой и оснасткой!

— Раз так, то можешь попытаться найти дешевле. Например, где-нибудь там, — Бахтало махнул рукой в сторону ночного поля.

— Понятно.

— Ай, как славно, что всем все понятно! Так что? Выводить лошадок?

— У нас… нет денег.

— Ну-у-у, мой ты золотой, так дела не делаются.

— Послушай, я понимаю, что грех не нажиться на чужом горе. Но у нас правда нет денег. Совсем.

Молчание — это такая штука, которая постоянно норовит повиснуть. А иногда, повиснув, она начинает напрягаться. Особенно когда разговор заходит в тупик.

Вот и сейчас. Молчание взяло, да и повисло. Напряженное, как собака с полной пастью горячей нуги.

Прошло с полминуты, перед тем как залихватский свист насмерть резанул это противное висячее молчание. Никто не свистел. Это цыган втянул носом воздух.

— Да, денег у вас действительно нет, — подтвердил он.

— Видишь, я тебе не вру.

Еще один свист.

— Зато, могу поклясться, пахнет каким-то самоцветом.

Свист.

— А если точнее, рубином.

Нет-нет-нет, — завторил про себя Пересвет Лютич, — только не это. Только не рубин. Без него мне не протянуть даже до рассвета.

— Бахтало! — уже совсем недовольно прокричала из шатра Земфира. — Ну-ка иди сюда немедленно!

— Да что опять случилось!?

— Лучше подойди, чтобы я не кричала на весь табор!

— Я не могу! Говори уже!

— Как скажешь! В твоем сапоге запеклась блевотина! Воняет жутко! Я его выкидываю!

— Женщина, угомонись наконец! И прекрати тревожить меня по пустякам! Я пытаюсь работать!

— Работает он! Говорила мне мать, что я с тобой горя нахлебаюсь! Права была!

— Заткнись уже!

— Сам заткнись!

Бахтало крепко зажмурил глаза, как если бы он несколько часов кряду провел за книжкой. Покачал головой. Сплюнул.

— Бабы, — исчерпывающе произнес он. — Так на чем мы остановились? Ах, да. У вас нет денег. Но разве это моя проблема?

— Нет.

Пересвет попытался изобразить жалостливый взгляд, который бывает у евнуха при гареме, но в глубине души визжал от счастья. Цыган позабыл про рубин.

— Но, быть может, мы что-нибудь сообразим? Например, поменяем двух наших породистых кобылиц на одну твою клячу?

— Породистых? Э-э-э, друг, не ври старому цыгану.

Бахтало видел, что лошади действительно хороши. Холеные, поджарые, грациозные создания саврасой масти. И пускай они устали до изнеможения, сон и еда быстро приведут их в товарный вид.

Бахтало обязательно заберет их себе. Эти скакуны и есть то самое приданное, ради которого соседние кланы закроют глаза на пикантную волосатость его дочерей.

Нужно только повыгоднее сторговаться и дело с концом.

— У всех мужья, как мужья! А этот!? — заорала Земфира.

Далее понеслась непереводимая цыганская брань, а из шатра вылетел дымящийся сапог. Он просвистел над головой у Пересвета Лютича и скрылся в неизвестности. И уже там, в неизвестности, срывая покрывала мистики и выставляя тайное обыденным, сапог заехал суккубу прямо по лбу.

— Меняю на осла, — вынес вердикт Бахтало.

— На какого еще осла?

— На хорошего, молодого, тяглового осла.

— Но нам нужны лошади! За нами погоня!

— Ваши лошади в обмен на осла. И твои сапоги в обмен на то, что погоня вас не настигнет. Это мое последнее слово.

— Волк может пережидать грозу под любым деревом, — вылез из чащи собственных мыслей Бажен Нежданович. — Вопрос не имеет смысла. Я прав?

— Нет, Бажен Нежданович. Волк пережидает грозу под мокрым деревом.

***

Деревня Нижние Низины находилась — вот так диво, — в низине.

Каждую весну ее частично затапливало, и деревня превращалась в настоящее хозяйство по разведению головастиков. Правда, в местных исполинских лужах встречались не только головастики…

Люто вспениваясь, наверх перли нужники и выгребные ямы. Явившись прямиком из их недр, зловонные карие челноки расплывались по всей деревне. Вокруг куч перегнившего компоста возникали маленькие болотца.

Тут-то в свои права и вступала вонища. Страшная, всепроникающая и осязаемая настолько, что можно отрезать от нее кусочек и намазать на хлеб. Будучи непобедимой, эта вонища могла княжить вплоть до середины лета.

Казалось бы, тяжело так жить. Но это только поначалу. Через пару дней принюхиваешься, а через неделю зарабатываешь себе такой насморк, что можно нечаянно задохнуться, если слишком долго пережевывать еду.

Но в общем и целом, вонь была не главной проблемой Низин. Самой главной бедой, из-за которой молодежь мечтала поскорее покинуть деревню, был староста Гордей Златославович. Человек очень глупый и очень наивный.

Почему при этом он так долго оставался старостой — большой вопрос. Скорее всего, потому что часто говорил: «я староста», — а мысли и слова мечтают стать материальными. Это известно всем. Особенно тем нищебродам, которые пишут книги о том, как быстро разбогатеть.

Златославыч верил всему. Он мог бы стать богом наивности, но по наивности не был им.

В раннем детстве он верил тому, что его принес аист. И не в раннем, кстати, тоже. Потом Златославыч верил всем тем девушкам, которые говорили ему о том, что он очень хороший, но воспринимается скорей как старший брат и что когда-нибудь он обязательно встретит свою половинку, но вот только не здесь и не сейчас, а бусы да, бусы спасибо, бусы я оставлю.

Когда Златославыч помыкался по окрестностям и все-таки нашел ту единственную, ей он тоже верил безоговорочно.

Его жена частенько теряла денежку. Она частенько отдавала сиротам последний кусок мяса и страдала провалами в памяти, когда дело касалось ведения хозяйства. А еще она каждую неделю ходила с мужиками в баню. Ведь мужики, они как малые дети. Ничего не соображают. Не равен час как они перепьются и спалят баню к чертям. Следить за ними нужно.

Проследив за мужиками, жена Златославыча возвращалась сильно уставшая и пару дней ходила враскоряку.

Кстати, проблемы с памятью были и у самого Златославыча. Он забывал, как ему отдавали долги. Из-за этого он чувствовал себя очень неловко. В конце концов он вообще перестал упоминать в беседах эту тему.

Дети Златославыча были похожи на соседей, дом на сарай, а жизнь на бред.

К своим сорока с хвостиком, он успел побывать в секте, стать наследником почившего западного короля, сменять корову на волшебные бобы, купить три карты сокровищ и вороного скакуна, который посерел после первого же дождя.

И не каждый другой староста поверил бы в то, что парочка грязных оборванцев верхом на осле — это охотники на нечисть из Белой Рати.

Златославыч накормил путников и уложил их спать в амбаре.

А спустя несколько часов в Низины въехало еще три человека. Кстати, тоже на ослах. Кстати, тоже из Белой Рати. Точней не «тоже», а из настоящей Рати, потому как те, первые, на самом деле коварные упыри, которые искали убежища от солнечного света.

Не колеблясь ни секунды, доверчивый Златославыч повел настоящих ратников к амбару.

***

— Как удачно, что вы так мало спите, — сказал Пересвет.

— Да, — ответил ему сторож.

А получилось действительно удачно.

Во-первых, для того чтобы выспаться Бажену Неждановичу требовалось от силы минут сорок. Во-вторых, он вовремя услышал голоса старосты и Влада. Приближаясь к амбару, они шумно обсуждали ослов, упырей и безграничное радушие Гордея Златославыча.

В-третьих, в стене амбара была дыра. Если попытаться представить себе животное, которому под силу прогрызть такую дыру, то на ум сразу приходит мышь. Да только не обыкновенная мышка-норушка с розовым носиком, а двадцатипудовая тварь с красными глазами, острыми зубами, ядовитым дыханием и розовым носиком.

Как правило, в норку к таким мышкам ходят вооруженной толпой. И ходят только тогда, когда очередная дочь очередного самодержца решается на замужество и требует в подарок голову чудовища.

Здоровенная, короче говоря, была дыра.

Меленькими перебежками от куста к кусту, Пересвет Лютич и Бажен Нежданович перебрались из амбара в хлев. Зверюшки потеснились, но возмущаться не стали.

— Сон отнимает у работы время, — сказал сторож.

— Но вы же сейчас не на работе.

— Так только кажется. Вот, смотри, что я придумал.

Бажен Нежданович достал из штанов кусочек бересты и вручил ее одноухому. На ней была нарисована та самая кастрюля с мельничным колесом. Теперь при помощи неведомых приблуд колесо крепилось цепью к другому, гораздо большему колесу.

А еще сторож начертил стрелочки, дескать, все это дело должно вращаться.

— Смекаешь? — спросил Бажен.

— Да, — соврал Пересвет.

— Бэ-э-э-э! — сказала коза.

— Отойдите, пожалуйста, — вежливо обратился к ней сторож.

Коза не послушалась и получила пинок от одноухого. Босая нога звонко шлепнула по козьей заднице. Животина недовольно заблеяла и отбежала в угол. Оттуда она зло уставилась на обидчика.

Посмотрев сейчас в глаза этой козы, можно было нечаянно достичь просветления. Ее взгляд в пух и прах разносил все религии мира, в которых отрицалась идея перерождения души. Коза была уверена, что когда-нибудь они с Пересветом встретятся снова. При других обстоятельствах и в других телах. И вот тогда-то… тогда-то и посмотрим, кто кому напинает.

Не замечая обиженную скотину, ратники припали к щелке в стене хлева. Две пары глаз внимательно следили за тем, как Влад и его люди рыщут по амбару. Амбар, хлев, изба. В хозяйстве Гордея Златославыча все постройки были ветошью о четырех стенах и худой крыше.

— А это кто? — спросил Пересвет.

— Большой?

— Нет, другой. Тот, что в серой рубахе.

— Это Волчок.

— Волчок?

— Да. Удивительный человек. Обладает звериным нюхом. Пока он помогает Владу, нам не скрыться.

— А вы умеете приободрить, — сказал одноухий. — А большой? Наверняка силач, каких свет не видывал?

— Нет. Это Боря. Он чертовски здорово играет на гуслях.

Вот ведь как интересно получается, — подумал Пересвет Лютич, — одним ратникам достаются щедрые дары, а другим какое-то недоразумение. Одним суждено творить чудеса наравне с богами, а другим играть на гуслях. Кстати, а…

— Бажен Нежданович, а какой у вас дар?

— Тише. Замолчи и постарайся не пахнуть.

Воздух наполнился опасностью.

Зазвенел коровий колокольчик. Рогатая в панике заметалась по своему стойлу. Маленькие резвые поросятки, которых так и хочется назвать парными, истошно завизжали и забились под бочок нахохлившейся матери.

Со стороны курятника послышалось такое остервенелое кудахтанье, какое можно сравнить разве что с перекрестной ссорой четырех пьяных баб.

По всем Нижним Низинам завыли собаки. И даже у той козы, которая помышляла о мести Пересвету, дерзости заметно поубавилось.

Пространство как будто заискрилось. Но только отнюдь не роскошью драгоценных алмазов. Скорее это были отблески на зазубринах бандитского ножа.

По спине у Пересвета Лютича пробежал холодок, а по ушам жарок. Его волосы встали дыбом, а сердце заколотилось чаще.

Что-то мне не по себе, — даже Голос Лампы почувствовал неладное.

— Выбираемся отсюда. Быстро, — сказал сторож. — Волчок взял след.

***

— У-у-у… — выдохнул Волчок.

Его ноги подкашивались. Изрядно кружилась голова. Волчку было очень-очень плохо. Как будто бы похмелье, предназначенное дюжине выпивох, разом досталось ему одному. А самое обидное, что браги он при этом не выпил ни капли.

— Не могу, — сказал он.

— Ну Волчок, ну миленький, постарайся, — попросил Влад.

— Не могу.

— Ради Белой Рати.

— Ради Рати?

— Ну а ради чего же еще?

— Ладно, попробую.

Волчок шлепнул себя по щеке. Собранности от этого не прибавилось.

И кой черт дернул его присоединиться к погоне? Ах, ну да, это же Влад приказал. Безумец этот Влад.

Волчок медлил. Ему очень не хотелось пользоваться своим даром здесь. Чтобы не сойти с ума, он перестал дышать носом еще за несколько верст до Низин.

— Как вы здесь, блядь, живете? — презрительно спросил он у старосты.

— А что не так? — удивился Златославыч.

— Все, — ответил Волчок.

Сплюнув в сердцах, ратник сжал кулаки и втянул носом густой воздух Нижних Низин.

Для звериного обоняния Волчка местные запахи были невыносимы. Так же отреагирует ухо обычного человека на гром от молнии, бьющей ему прямо под ноги. Но не так, мол, трах-бабах и все, а постоянно, не прекращая ни на секунду. И где-то за этим оглушительным треском Волчку нужно было услышать робкий шепот. Шепот запаха беглых преступников Пересвета и Бажена.

— У-у-у-у-у… — выдохнул он.

Волчка зашатало из стороны в сторону. Его сознание уже стояло в дверях и выпивало на посошок. Чтобы не упасть, он сел прямо на мягкую болотистую землю Низин.

— Там, — он указал на хлев.

— Боря, иди, проверь.

Боря пошел проверять, а над Волчком сомкнулась темнота. Ему снился кусок жареного мяса, цветущая сирень и свежие березовые опилки.

***

Меленькими перебежками от куста к кусту, Пересвет Лютич и Бажен Нежданович вернулись из хлева в амбар. Мешки с крупами и овощами не теснились и не возмущались, поскольку разума в них было, как в мешках с крупами и овощами.

— Бажен Нежданович, а вы уверены, что вернуться в амбар — это хорошая затея?

— Нет, — честно ответил сторож.

— Ясненько.

— Это полнейшая глупость и проявление скудоумия.

— Тогда зачем мы это сделали?

— Этого они от нас не ждут.

— Почему?

— Потому что с тобой я.

Пересвет Лютич задумался.

На что это он намекает!? — встрял Голос.

— На что это вы намекаете?

— На то, что Влад не ожидает от меня глупых поступков.

— А от меня?

— А от тебя ожидает.

— Хотите сказать, что я глупый?

— Ну-у-у, — Бажен оценивающе поглядел на Пересвета. — Глупее большинства известных мне людей.

— Чего!?

— Глу-пе-е боль-шин-ства, — чуть помедленнее начал повторять сторож.

— Я не глупый! Это вы, — какого черта я с ним на вы? — Это ты не от мира сего!

— Пересвет, успокойся. Ты отдал все мои деньги сомнительному пьяному типу, а после обменял двух лошадей и сапоги на осла. Такое может сделать лишь человек, который очень мало смыслит в природе вещей и не может задать им объективную — пусть даже и приблизительную, — денежную оценку. Отчасти это и есть глупость. Знаешь сказку про вершки и корешки?

— Да я же нас спас!

— Зато, — сторож пропустил слова о спасении мимо ушей, — ты прекрасно сложен физически. Ты можешь переносить грузы.

— Переносить грузы, — повторил Пересвет.

Да пошел он, — подумал одноухий. — Опять вся надежда только на меня.

Конечно на тебя! Дай им бой!

Издеваешься?

Почему издеваюсь!? Ты же бывший дружинник! Меч — продолжение руки и всякое такое!

У меня топор.

Значит топор — продолжение руки!

Нет, Лампа. Я, конечно, военному ремеслу обучен, но с этим Борей мне не потягаться.

Это почему же!?

Хотя бы потому, что я вижу как он нас ищет. Вот сейчас, например, он в хлеву. Одной рукой приподнял свинью и смотрит, не под ней ли мы прячемся.

Да-а-а, — сочувствующе протянул Голос. — Тогда пускай этот, умный, решает что делать!

А и правда.

— Бажен Нежданович, а ты можешь придумать, как уйти от погони?

— Да, — ответил сторож.

— Так придумай.

— Прямо сейчас?

— Да.

— Хорошо. Есть одна мыслишка.

Содружество лба и лысины Бажена Неждановича наморщилось. Словно старый шрам от лапы гигантской кошки, из ниоткуда возникли его думательные складочки.

Сторож принялся ощупывать мешки. Он явно искал что-то определенное. Тут репа. Тут мука. Дальше горох, гречка, репа, овес, репа, еще репа и… вот оно. Искомое было найдено. В руке у сторожа оказалась огромная немытая морковь.

— Раздевайся, — приказал Бажен Нежданович.

***

Волчок провел рубанком по дереву. Свежий березовый спил послушно расходился на белобрысые завитушки. Волчок не пытался сделать из него ничего определенного. Он просто строгал. Строгал и нюхал.

О боги, как же пахнут опилки! Лучше всего на свете! — думал Волчок.

В опровержение этих слов тут же подул ветер. Словно фиолетовая метелица, на него налетели лепестки сирени.

Как же здорово, — ликовал Волчок. — Не хватает разве что… о!

Чья-то рука поднесла ему прямо под нос кусок зажаристого мяса. Жизнь удалась. Жизнь уже удалась, а впереди еще столько планов. Покосить траву, испечь хлеб, прогуляться под дождем по хвойному лесу.

А слабо, — обратился Волчок к руке, — найти цветок ванили?

Рука исчезла. Вместе с ней исчез и благоухающий кусок мяса. Вновь подул ветер. Вновь прохладные лепестки прошуршали по его лицу.

Все эти высказывания и поговорки о счастье, — думал Волчок, — придумывают люди глубоко несчастные. Действительно, зачем думать о счастье, когда ты счастлив? Зачем чего-то там мозговать, напрягаться, подбирать слова? Какой-то червячок недовольства должен копошиться в душе, чтобы человек стал задумываться о природе счастья.

Ну, действительно. Видел ли кто-нибудь когда-нибудь, чтобы дедок, проживший со своей бабкой душа в душу всю жизнь, начинал выдумывать какие-нибудь высокопарные мудрости о любви? Или того хуже, сыпать советами? Да никто такого не видал. Так же и со счастьем. Ты просто счастлив и все… что… что это такое? Что это…

Рука вернулась. Мало того что она не нашла цветок ванили, так она еще и испачкалась в чем-то буро-коричневом.

Это же… это… не-е-е-т!

Рука сжалась в кулак. Затем от кулака оттопырились два склизких пальца. Они угрожающе заходили вверх-вниз на манер «идет коза рогатая».

Нет! Пожалуйста, не-е-е-е-т!

Пальцы не слушали. Они вонзились в ноздри Волчка и полезли дальше. Глубже, глубже, глубже, прямо в мозг.

***

— Не-е-е-т! — заорал Волчок.

Когда люди возвращаются из забвения, они для начала садятся. Садятся, а уж потом встают и — если им так заблагорассудится, — прыгают. Волчку же удалось подпрыгнуть выше собственного роста из положения лежа на спине.

Бедолагу окатили студеной дождевой водой. Именно дождевой, потому как колодцев в Нижних Низинах не было. По понятным причинам.

Волчок очнулся ото сна. Жалкий, мокрый. Ресницы заправлены внутрь, трава в волосах.

— Там пусто, — Влад сразу же перешел к делу.

— Что?

— Их там нет.

— Где?

— В хлеву.

Мечник говорил тихо и дружелюбно. Кажется, он даже улыбался.

Дело плохо, — смекнул Волчок. — Очень-очень плохо.

— Но я же почувствовал…

— Ты ошибся.

Сросшиеся брови Влада задергались так, будто в них напустили орды голодных вшей. Напряглись и забегали желваки.

— Попробуй еще раз.

— Пожалуйста, не надо.

— Пробуй еще!

Волчок заплакал. Спорить с этим человеком бессмысленно. Он одержим. Он опасен. Старшие ратники говорили, что если на живот человеку посадить Влада, накрыть его железным ведром и кинуть сверху огниво…

— Я сказал, пробуй еще! Найди их! Быстро!

— Пожалуйста, ты же видишь, как мне плохо, — сквозь слезы упрашивал Волчок.

— Ты будешь слушаться, — Влад притянул его за шиворот. — Ты будешь нюхать до тех пор, пока я не разрешу остановиться. Ты понял?

— Да.

Волчок утер слезы. Делать было нечего. Из темного закоулка его памяти вылезла поговорка о том, что перед смертью не надышишься. Человек, который придумал ее, явно никогда не бывал в Нижних Низинах.

Вдох.

Тошнотворный смрад заполнил все его существо. На этот раз Волчку было не просто плохо. На этот раз ему было больно. К запахам дерьма и гнили примешался еще один. Резкий и металлический. Запах… крови?

Выдох.

С неподдельным ужасом, Волчок сунул палец себе в нос. Да, он так и думал. Ноздри кровоточили. Он перевел взгляд с окровавленного пальца на Влада.

Что-то происходило с мечником. Что-то недоброе.

В этом коротышке произрастала злость. Она цвела и плодоносила. И столько ее накопилось во Владе, что если слегка поменять устройство мира и присвоить злости самую-пресамую малюсенькую единичку плотности, то его разорвет, да так что остатки потом будут собирать по всем Пяти Княжествам.

Нужно постараться. Нужно сделать то, что хочет Влад.

Вдох.

— Есть! — обрадовался Волчок.

Он вычленил нужный запах и теперь держался за него изо всех сил. Примерно такое же усилие требуется приложить, чтобы двумя пальцами удержать за хвост бесноватую щуку.

Выдох и тут же вдох.

Он движется, — понял Волчок и просиял. — Запах движется! Он уходит из деревни. Они уходят из этой ебаной деревни!

— Они удаляются.

Выдох-вдох.

— Причем быстро.

— По коням! — заорал Влад.

— Э-э-э, — Боря почесал в затылке. — По ослам?

— По ослам!

***

Торопливо цокая, три гончих ослика убегали из Нижних Низин.

Волчок не ошибся. Просто ему очень захотелось, чтобы запах Пересвета Лютича и Бажена Неждановича уводил прочь из этого гиблого места. И он действительно уводил прочь. Ошибки не было, он мог бы поклясться.

Другое дело разум Волчка. Измученный до предела, он отчаялся. Он понял, что на хозяина надеяться бестолку и решил защитить себя сам. Он умолчал Волчку о том, что другой, точь в точь такой же запах остается в Низинах и поныне.

— Получилось, — сказал Бажен Нежданович.

Чуть ранее сторож запихал всю их с Пересветом одежду в сумку и взвалил сумку на осла. К спине животного он привязал палку, а к палке морковку. Получилось так, что корнеплод болтался прямо перед серой мордой скотинки.

Ну-да, ну-да, — подумал осел, — э-ка ты меня обманул, хитрюга хуев.

Презрительно фыркнув, осел побрел по дороге. Запах пота и крови ратников побрел вместе с ним.

Сами ратники схоронились в кустах орешника, что неряшливо рос у ближайшей избы. Когда обманутый Влад вместе со своими людьми скрылся за горизонтом — а в Нижних Низинах горизонт располагается довольно близко, — ратники вылезли из укрытия.

Опасность миновала.

По этому поводу одноухий испытывал целый пучок различных чувств. Некоторые из них были весьма странными. Например, он испытывал гнетущую пустоту внутри себя из-за того, что никто не пытается его убить. Ни ведьма, ни бледное проклятие, ни Влад.

Даже Лампа предательски молчит и не норовит предложить очередное затейливое самоубийство.

Никому нет дела до бедного Пересвета Лютича. Его будто бы бросили за ненадобностью, как старую игрушку.

Эх, старые добрые покушения на жизнь Пересвета. Как говорится, имел, да не ценил. А погоня? За последние два дня он накрепко привык к погоне. И теперь без нее так тоскливо и пасмурно стало на душе, что впору идти колотить палкой осиное гнездо.

Наступил полдень. Сегодня было еще теплее, чем вчера. А завтра, скорее всего, будет теплее, чем сегодня. Хорошая выдалась весна, целеустремленная. Безо всяких там нечаянностей. Прет напролом и навязывает миру свои цветочки-бабочки вне зависимости от того, чего этот мир хочет.

Сторож стоял, уперев руки в боки. В отличие от Пересвета, который сгреб свое достоинство в ладошку, Бажен Нежданович не смущался наготы. Ведь как известно, стыдно тому, у кого видно. А у сторожа ничего такого не видать. Его срамота надежно укрылась под нежной рыхлостью висячего пуза.

— Распогодилось, — почесываясь, отметил Бажен Нежданович.

— Ага, — подтвердил Пересвет. — Что будем делать дальше?

— Я бы перекусил.

— Может, сперва найдем одежду?

Одетый в рубин, ремень и сумку через плечо, Пересвет чувствовал себя неловко. Особенно здесь. На дворе чужого дома чужой деревни.

— Попросим одежду у местных, — Бажен указал на ближайшую избу. — Там же и пообедаем.

— Нет!

— Почему?

— Ты голый!

— Я знаю.

— И что, тебя ничего не смущает?

— Нет. Вот если бы я просил одежду, будучи одетым…

— А еще в этой деревне нас считают упырями!

— Глупость. Мы белые ратники.

— Так-то да, но деревенские уверены в обратном.

— Пересвет, люди твоего склада ума должны колоть дрова или дубить кожу. Оставь общение с людьми и составление планов мне. Я могу легко доказать, что я не упырь. Любым общеизвестным способом. Могу подолгу находиться на солнце. Могу войти в дом без приглашения. Могу выйти из мелового круга.

— Войти в дом? На солнце? Из круга? — Пересвет хохотнул. — Упырь ты или нет, будут проверять при помощи киянки и деревянного колышка.

Бажен Нежданович помотал головой и сочувственно посмотрел на Пересвета. Так же породистая борзая смотрит на дворнягу, которая пытается догнать свой хвост.

— Пересвет, — выдохнул он, — это известное заблуждение. Никакой колышек тебе не поможет. Упырю нужно отрубить голову.

— Вот именно так им и скажешь.

— Именно так и скажу.

А что? Жирный дело говорит! — проснулся Голос.

— Послушай, Пересвет. Мы — Белая Рать. Мы вправе требовать от людей помощи. Так же, как они требуют ее от нас.

— Ы-ы-ы, — послышалось невдалеке.

— Прячься! — шепотом прокричал Пересвет.

— Зачем?

— Ы-ы-ы, — еще ближе.

— Прячься, я сказал!

Сторож не послушался. Тогда Пересвет обхватил его обеими руками, прижался к нему крепко-крепко и прогибом бросил через себя. Обнаженная тушка Бажена Неждановича пропала в кустах.

— Ы-ы-ы-ы, — раздалось уже совсем близко.

Лишь чудом женщина не заметила Пересвета, ползущего в орешник вслед за сторожем. Покряхтывая, она прошла мимо, поднялась на низенькое крыльцо и вошла в избу. Изнутри послышались голоса.

— Делай, что говорю! — вполголоса проорал Пересвет.

— Не буду.

— Нас чуть не обнаружили!

— И что?

И что? — подумал Пересвет, — А как тебе это?

Одноухий ударил сторожа в пузо. Тот согнулся пополам. На лбу сторожа проступили думательные складочки.

— Аннушка, — раздалось из окна, — принеси-ка маслице.

— Бегу, бабушка!

И грянул грохот. И крик, и визг, и лязг железный, и мокрый всплеск, и деревянный скрип. И чего только еще не послышалось из избы. А когда все стихло, чей-то голос злобно произнес:

— Еб твою мать. Ах ты ж дура косорукая!

— Мамочка, я случайно!

— У тебя все случайно!

— Я не хотела!

— Это я тебя не хотела!

Дверь распахнулась и из нее стрелой выбежала зареванная девушка. Предположительно, косорукая дура. Вслед за ней с полным ушатом чего-то розового вышла разъяренная женщина. Выглядела она так, будто бы ее только что переехали груженой тачкой по лицу — на такие вещи невольно обращаешь внимание.

— Весь праздник насмарку! — крикнула она и вылила ушат прямо на орешник. На ратников обрушился град из некогда чистой белой одежды, картошечки, капусточки и свеколочки.

— Ай, — вырвалось у Пересвета.

— Хм? — спросила женщина с помятым лицом.

— Мяу? — предположил ратник.

— Ебучие коты! — крикнула она.

Женщина решительно погоняла остатки борща по дну ушата и еще раз окатила кусты. Вскоре она ушла.

— Хотел просить помощи у местных? — спросил Пересвет. — Вот тебе, пожалуйста. И одежда, и еда.

Кушать ратники, конечно, не стали. А вот к примеркам приступили сразу же.

Одноухий быстро нашел себе подходящую рубаху и подходящие штаны. Хотя слово «подходящий» в данном случае немного извращено. Мужики в Нижних Низинах — под стать названию деревни, — были весьма приземисты. Розовая рубаха Пересвета кокетливо приоткрывала пупок, а розовые штанишки еле-еле доходили до щиколоток. Тем не менее, Пересвет оделся.

А вот с Баженом Неждановичем пришлось повозиться. Все портки, которые удавалось натянуть на его массивный зад, рвались при первом же движении, а рубахи оказывались слишком приталенными для человека с выпуклой талией.

Зато сторожу пришлось впору платьице старшей сестры Аннушки, которая как раз была на сносях.

— Нужно выбираться отсюда, — сказал Пересвет.

— Куда пойдем? — спросил Бажен.

— Ты к границе княжества, как и хотел. А я, — и тут одноухий понял, что совершенно не знает, что же ему делать дальше. — А я не знаю куда. Наверное, буду искать пленных ордынцев. Покажу им лампу, попрошу о помощи. Мое проклятие так никуда и не делось.

— Ты знаешь, у меня появились некоторые соображения насчет лампы, — сказал Бажен. — Есть одно село на берегу озера, там живет мой старинный друг. Он трудится волхвом и на «ты» со всякими волшебными безделушками. Можем попросить его взглянуть.

— У тебя есть друг!? — не поверил своему уху Пересвет.

— Да.

— А он точно в своем уме?

— Страдает незначительными расстройствами личности.

Пересвет немного успокоился.

— Впрочем, как и любой волхв, — продолжил Бажен Нежданович. — Общение с богами дюже вредно для рассудка.

— И что, ты хочешь мне помочь?

— А почему бы и нет? — сказал Бажен. — Соберу интересный материал о восточной нечисти, напишу книгу.

Вот как, — подумал Пересвет, — стоило разок ударить этого тюфяка по пузу, как он вдруг стал шелковым. Надо бы почаще его колотить.

— Да и к тому же моя библиотека. Труд всей моей жизни. Уничтожить Влада будет проще, чем собрать ее заново.

— Ага. Стало быть, будем уничтожать Влада?

— Думаю, да. После того как избавимся от проклятия. Когда кто-то хочет тебя убить, весьма резонно попытаться сыграть на опережение и убить его первым.

— Хорошо. Тогда показывай куда идти.

— Туда, — указал Бажен.

— Куда!? — спросил Гордей Златославыч, который уже минут десять наблюдал за ратниками. — Куда собрались, упыри!?

***

Оказалось, что Бажен Нежданович неплохо бегает. Задирая подол, он перемахивал через кусты и овраги.

Все-таки упырь — это не та нечисть, при появлении которой стоит сетовать на злой рок и сидеть, сложа руки. Упыря можно разрубить на куски. А после того как минует полночь и он чудесным образом восстанет, разрубить снова. А потом снова, и снова, и снова. И так вплоть до приезда Белой Рати.

Потому и высыпала из домов толпа людей. И во главе той толпы бежал сухой старик со ржавыми вилами. Пересвет Лютич дал бы три к одному, что этого старика звали Володей.

Погоня! — думал он. — Как же здорово!