Неглект

Лёнька Лёнькович

После войны в Гремячевском районе Московской области выживших колхозников всем необходимым снабжали цыгане: «Кон чюрдела дрэ тутэ барэса, чюрдэ дрэ лэстэ марэса». А удивляться здесь нечему: «В тебя бросят камнем, а ты брось в него хлебом». Другими словами, «любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас… и молитесь за обижающих вас» (Евангелие от Матфея 5:44). Это к тому, что от неглектора, который пренебрегает потребностями, интересами и личностью жертвы, кулаком не отгородиться.

Неглект, или Продолжение разговора

Так ты прав? Вышел совсем сух из воды.

Постой же, я выведу тебя на свежую воду.

Иван Гончаров.Обыкновенная история

Эпизод 1

«Такой вещи, как идеальный текст, не существует. Как не существует идеального отчаяния». Это я прочитал у Харуки Мураками в его первой книге «Слушай песню ветра». Он начал повествование с признания в отчаянии, которое накатывало на него, когда он брался «что-нибудь написать».

Точно так же и у меня. Мураками открыл опечатанную дверь к моим попыткам выплеснуть переполняющие душу размышления и переживания. Есть крошечная надежда, что мои потуги в изложении собственных мыслей и опыта кого-то заинтересуют и помогут меньше наделать глупостей.

Однако главное, что заставило меня писать, — желание помочь близким понять меня. Увидеть мои белые пятна на потемневших от человеческой предвзятости страницах прожитых лет. И здесь опять хочется процитировать Мураками: «Ложь и молчание — два тяжких греха, которые особенно буйно разрослись в современном человеческом обществе. Мы действительно много лжем — или молчим. Но, с другой стороны, если бы мы круглый год говорили — причем только правду и ничего кроме правды, — то, как знать, может, правда и потеряла бы свою ценность…»

Я стою в одном из залов Тверского императорского дворца после его реконструкции. Построенный для императрицы Екатерины II в 1763—1778 годах по проекту русского градостроителя П. Р. Никитина, за более чем двухвековую историю он неоднократно менял свой облик, отражая стили и вкусы эпох. Передо мной картина «Перед исповедью» академика-бунтаря Алексея Ивановича Корзухина.

Почему бунтаря?

Корзухин Алексей Иванович. Перед исповедью, 1876.

Тверская областная картинная галерея

В 1863 году исполнялось сто лет со дня основания Императорской Академии художеств. Возглавлявшие ее академики решили провести юбилейный конкурс среди четырнадцати лучших выпускников, обязав их написать картины на германо-скандинавский сюжет пира в Валгалле. Не получилось, потому что вспыхнул бунт, который еще называют «живописным». Возглавляемые Иваном Крамским тринадцать художников с примкнувшим скульптором Василием Крейтаном написали прошение о выходе из академии. Тринадцать бунтарей, посчитав предложенную тему слишком далекой от реальности, попросили свободную тему. Получив отказ, покинули аудиторию, чем сорвали юбилейный конкурс. По высочайшему повелению императора Александра II за бывшими академистами был установлен негласный полицейский надзор. Правда, это не помешало восьми из четырнадцати участников бунта впоследствии получить почетное звание академика Императорской Академии художеств, в том числе бывшему крепостному Алексею Корзухину.

Свою первую награду — малую золотую медаль — художник получил в 1861 году, когда сотворил знаменитое полотно — картину «Пьяный отец семейства».

Тема картины поднимает социально острые проблемы — пьянство и бедность российского народа. Сюжет довольно знакомый и реалистичный для каждой второй семьи. Пьяный отец хочет показать, кто в доме хозяин. Алкоголь придает ему уверенности и сил для скандала. Это видно по тому, что стул и вещи опрокинуты на пол. Жена покорно, склонив голову, смотрит на его пьяные выходки. Она приняла всю тяжесть своего креста, смирившись с судьбой. Жалость вызывает ребенок, прижавшийся к маминым ногам, он боится скандалов. Семья живет бедно, это видно по обстановке дома.

Максим Горький в автобиографичной повести «Детство» писал: «Вспоминая эти свинцовые мерзости дикой русской жизни, я минутами спрашиваю себя: да стоит ли говорить об этом? И, с обновленной уверенностью, отвечаю себе: стоит…»

Художник Илья Репин говорил о зарождении нового направления в жанровой живописи: «Картины той эпохи заставляли зрителя краснеть, содрогаться и построже вглядываться в себя. Не угодно ли любоваться картиной Корзухина: пьяный отец вваливается в свою семью в бесчувственном состоянии. Дети и жена в паническом ужасе… До чего одичал этот варвар!»

К сожалению, сколько ни пытался узнать, где находится эта знаменитая картина, так и не нашел ответа.

Зато «Перед исповедью» целых две картины. Первую, которой я люблю любоваться в Тверской областной картинной галерея, Алексей Корзухин написал в 1886 году. Не удовлетворившись сделанным, в следующем году художник пишет картину заново, видоизменяя некоторые ее части. Второй вариант картины хранится в Государственной Третьяковской галерее.

На картинах изображены группы людей разного сословия и возраста, ожидающие очереди исповедаться у священника — рассказать о своих грехах, покаяться. Этот мотив давал художнику возможность показать различные типы современного ему общества, обычно обособленно существующие в жизни, но поневоле столкнувшиеся в церкви. Художник позволяет зрителю судить о том, как выглядит на деле тезис о равенстве бедных и богатых перед лицом Бога.

Мне сложно полностью оценивать достоинства картин. Могу только сказать, нравится мне полотно или нет. Моему сердцу ближе то, что показано на картине в тверском варианте.

Вот солидный купец в добротной шубе на лисьем меху, он сидит на стуле в ожидании очереди, глубоко погрузившись в свои мирские расчеты, его мысли далеки от обряда, он не задумывается над его смыслом, он привык его исполнять, как и его далекие предки. Чуть позади него стоят, терпеливо дожидаясь очереди, два старика-крестьянина. Для присутствующих привычно, что богатому всегда почет и уважение — таков закон жизни. Молодой чиновник ерзает на стуле, заглядывая за перегородку. Он явно торопится и выполняет обряд на ходу, как обязательный визит к начальству. Тут же старушка, строго наставляющая внука, как себя вести в церкви, что отвечать священнику. Для двух крестьянских мальчиков, стоящих в очереди, это просто утомительная и непонятная повинность. Гордая дама, находясь в непривычной для нее обстановке, среди простонародья, испытывает неловкость и принимает холодный вид… Интересно, что конца очереди на полотне не показано. Возможно, где-то там, за границами холста, и мой дедушка Иван задумался о своей грешной жизни и покаянии.

К сожалению, советские искусствоведы относили работы Алексея Ивановича Корзухина к второстепенным. Но прошли годы, и картины художника на аукционах начали продаваться по баснословным ценам, а его признали одним из лучших, восстановив историческую справедливость. Сегодня хочется поклониться мастеру, чье творчество, несомненно, пробуждает светлые чувства родства и национальной принадлежности, идентичности с русской культурой, русской живописью.

Эпизод 2

Больной, усталый лед,

Больной и талый снег…

И все течет, течет…

Как весел вешний бег

Могучих мутных вод!

И плачет дряхлый снег,

И умирает лед.

А воздух полон нег,

И колокол поет.

От стрел весны падет

Тюрьма свободных рек,

Угрюмых зим оплот, —

Больной и темный лед,

Усталый, талый снег…

И колокол поет,

Что жив мой Бог вовек,

Что Смерть сама умрет!

Дмитрий Мережковский

— Танька, не трогай его! Не топи Леньку!

Мог ли я слышать эти слова? Конечно, мог. Но любой скажет, что память моя не могла бы их удержать и воспроизвести — ведь мне было всего-то чуть более, а может быть, и менее трех лет. Напомнила мне тот далекий случай мама, мой единственный друг. Это она кричала моей одиннадцатилетней сестре, глотая слезы и торопясь ко мне, бросившись в воду.

Вода была ледяной. И месяца не прошло с того славного праздника, который местные называли ледоход.

Старшую сестру Иру, закатившуюся от смеха, трясло на берегу, как будто в эпилептическом припадке. Смеяться она умела и любила. Смеялась и в радости, и в беде, а чаще без причины. Какой может быть смех, когда маленький брат тонет? Его уже подхватила река и мгновенно могла бы утащить в свое ненасытное чрево. А вокруг гоготали гуси, то ли поддерживая дикий смех сестры, то ли возмущаясь случившимся, то ли радуясь за маму в ее усилиях по моему спасению.

Набух, оттаял лед на речке,

Стал пегим, ржаво-золотым,

В кустах затеплилися свечки,

И засинел кадильный дым.

Березки — бледные белички,

Потупясь, выстроились в ряд.

Я голоску веснянки-птички,

Как материнской ласке, рад.

<…>

Как пробудившиеся речки

Бурлят на талых валунах,

И невидимка теплит свечки

В нагих, дымящихся кустах.

Николай Клюев

Эпизод 3

Помню другой случай.

Один приезжий франт смеялся над местными, слушая их рассказы о зыбучих песках в реке: «Вроде бы и мелко, по щиколотку, а перейти реку невозможно. Песок проглотит, а потом через километр или два выплюнет. Моргнуть не успеешь».

Он решил удивить всех, попытавшись перейти реку на якобы мелководье. Зыбучие пески поглотили его мгновенно. Так моментально, как молния пронзает небо в сильную грозу.

Мужики бросились спасать его, а его нет. След простыл… Потом, даже не припомню, через день или два, его тело нашли в нескольких километрах от села.

Эпизод 4

Маме, как она вспоминала, удалось в последнюю минуту ухватить меня за воротник зимнего пальто и вытащить на берег. На ее крик сбежались рыбаки, побросав свои немудреные снасти. Они принесли меня, мокрого и застывшего, домой. Помогли добраться до дома и маме, захватив белье, которое она полоскала в реке. У мамы всегда в минуты серьезных потрясений отнимались ноги, и она без посторонней помощи не могла идти. Сестры попрятались куда-то от страха…

Спустя много-много лет я спросил старшую сестру Иру, помнит ли она тот случай на реке, когда я тонул.

Я ее и раньше, бывало, расспрашивал о нашей жизни на родине — почему-то она чаще всего ничего вспомнить не могла.

Не вспомнила она и похода на речку, где меня сестры прокараулили и чуть не утопили, пока мама полоскала белье.

Конечно, я гоню от себя не то что ростки, а даже зачатки недобрых мыслей и подозрений. Мама бы сказала, что я наивен и чересчур доверчив: «Хотя на небе и ласковое солнце, в сердцах людей чаще всего непроглядная зависть и жажда первенства…»

В романе Мураками у главного героя был друг, который свыкся со своей далеко не лестной кличкой — Крыса.

Оглядываясь на прожитые годы, все четче осознаю, что единственный друг у меня была и есть — моя дорогая мамочка. Как бы я плохо или хорошо ни поступал, я был уверен в одном: мама не прогонит, выслушает и найдет возможность помочь или порадуется вместе со мной.

Хотя у меня есть еще один Друг — Господь наш Иисус Христос, который рядом, и я чувствую, как Его рука все время поддерживает меня и в радости, и в горе. Но правильно ли Творца неба и земли называть Другом? Ведь сказано было Господом, что один Отец у нас — наш Создатель, Святая Троица. Это и смущает меня, поэтому стараюсь меньше задумываться на сей счет, а больше благодарить Господа за Его милость ко мне.

Обращаясь же к образу мамы, думаю о ее бесконечном терпении со мной.

Мне часто кажется, что мою сестру Таню ни на миг не покидало чувство зависти к неподдельной любви мамы ко мне. Таня не хотела видеть, что материнская любовь безмерна и не обошла стороной и моих двух старших сестер, которых также любили и мама, и папа. Ее ослепление этой завистью все время требовало подпитки, что вызывало постоянное стремление доказать родителям, что она лучшая, она без греха. Как-то она мне рассказывала о поездке в Годеново к Животворящему Кресту, а я ее спросил про исповедь и причастие и услышал убивший меня наповал ответ: «А зачем мне исповедоваться? Я безгрешна». Тогда спорить с сестрой и что-либо ей доказывать мне показалось не по силам, да и сейчас понимаю, что это пустая затея. Спросил Господь наш Иисус Христос гадаринского бесноватого об имени и в ответ услышал: «Легион имя мне, потому что нас много» (Евангелие от Марка 5:9).

Вот и на картине Владимира Егоровича Маковского «Две сестры» («Две дочери») на переднем плане безгрешная самодовольная и бесстыжая Татьяна. Она пришла в отцовский дом с какими-то требованиями, выглядит чужой в скромной обстановке рабочего кабинета отца и засиживаться здесь явно не собирается: не сняла в прихожей шубки, даже муфта все еще в ее руках. Выражение лица девушки, вызывающее, дерзкое, даже надменное, кажется нарочитым, неискренним. Она хочет продемонстрировать свою независимость, превосходство, уверенность в правильности своего пути. Несмотря на яркий, эффектный внешний вид, героиня не выглядит ни счастливой, ни благополучной.

Ираида, бледная, худая, одетая в простое черное платье без всяких украшений старшая сестра центральной героини, нарочито противопоставлена ей. Она положила руку на плечо отца — жест, демонстрирующий родственную близость и поддержку. Ее упрекающий взгляд и умоляющее выражение лица исполнены внутренней боли. Визит сестры разбередил старые раны, расстроил отца, нарушил мирное, хоть и не слишком счастливое течение жизни.

Отец сидит за столом, вокруг которого царит беспорядок: разбросаны бумаги, книги попадали со стула. Старик безразлично смотрит в окно, он отворачивается от обеих дочерей, потому что больше не хочет участвовать в семейной размолвке.

Художник некогда говорил: «Картина — не слово, она дает одну минуту, и в этой минуте должно быть все, а нет — нет картины».

Полотно у Маковского получилось. Всего один взгляд — и ты понимаешь, какая непреодолимая пропасть социального и финансового неравенства зияет между сестрами.

Маковский написал эту картину в 1893 году, хранится она в Самарском областном художественном музее.

Маковский Владимир Егорович. Две сестры (Две дочери), 1893.

Самарский областной художественный музей

Эпизод 5

Вот о таком «легионе» хвостатых я размышлял, рассматривая свой грех в чрезмерном пристрастии к куреву. Мне казалось, что каждой сигаретой я приглашал в свое сердце, приоткрывая дверцу, представителя окружающих нас бесчисленных бестелесных воинов тьмы. Когда попытался посчитать эти сигареты, то затрепетал от страха, представив перед собой десятки миллионов выстроившихся ровными рядами лохматых чудовищ, которых можно увидеть в страшных снах…

Конец ознакомительного фрагмента.