Мой бумажный замок. Литературные эссе

Людмила Николаевна Перцевая, 2021

Как же непостижимо в этом необъятном книжном мире всё связано! Чехов встречается с Хемингуэем на охоте, Фаулз вводит свою героиню в викторианскую эпоху Голсуорси, а Маркес «Сто лет одиночества» строит по принципу фантастического уплотнения смыслов газетной полосы. С тонким проникновением в замысел творца автор этих остроумных эссе поведает читателю, почему «Пирамида» Л. Леонова – типично русский роман, а профессор Преображенский в романе Булгакова – страшнее Шарикова. Фантастика и антиутопия, лорд Честерфилд и русская кавалерист-девица, лукавая проза экономических гуру и проблематика женских романов, а еще – о живописи, музыке, театре и кино. И с особенным чувством – о любимом романе «Альтист Данилов», узнайте, чем он так уж хорош! Эссе автора-книголюба – чтение не монотонное, содержательное, увлекательное.

1. Мой бумажный замок

Рассеянно блуждая в сети, увидела занятную фотографию: помпезный замок на искусственном острове посреди озера, явный новодел, собравший все архитектурные приметы средневекового строения, какой-нибудь резиденции Тевтонского ордена. Как пишут, этот скандальный объект близ деревни Стобница недалеко от Познани возведен польским олигархом в нарушение законодательных норм, по соседству с заповедником. Осталось провести лишь отделочные работы, поэтому скорее всего этот монстр уничтожен не будет. Еще бы! Высота почти 50 метров, 14 этажей,"…рассчитан на 46 апартаментов со всей сопутствующей инфраструктурой премиум-класса: фитнес-центр со спортивными залами и бассейнами, концертный зал и даже зачем-то библиотека".

И вот тут я расхохоталась, настолько непосредственно, искренне недоумевающе прозвучали последние слова: фитнес-центр — понятно, а библиотека-то с какого перепуга?!

Сразу вспомнились слова дам-критикесс литературного сайта:"Кто сейчас книги читает, какой-то Байрон, Пушкин, кому они нужны…"Всё замечательно сомкнулось, знаменуя удивительное время: чтобы у тебя были миллионы посещений, надо на своей страничке демонстрировать эротичные телодвижения, какое-нибудь откровенное похабство, а не остроту ума и эрудицию. Давеча слушала на НТВ горячие прения у Норкина, имеет ли право учительница-словесница на своей страничке демонстрировать эротичную фотосессию, не аморально ли это? Сошлись на том, что имеет. А что ей еще демонстрировать? Что имеет — то и демонстрирует.

Время говорит само за себя. И ничего в этой примете нет неожиданного, такое отторжение артефакта истории — КНИГИ — наблюдалось и в древности, и в предполагаемом будущем. Из древности припомню многострадальный Дамаск, когда уникальными свитками монголы в ХШ веке вымостили переправу через реку Тигр, спеша завоевать Арабский халифат. Не за знаниями ведь стремились варвары, за вполне реальной добычей! А в фантастическом будущем — Рэй Брэдбери с его пожарными командами, выслеживающими и сжигающими все книги без разбора.

О, сколько раз они горели на кострах! Прижизненное издание трудов итальянского философа Джордано Бруно было сожжено вместе с ним. Как еще удалось каким-то безумцам спасти эти 26 томов! Книга Коперника, напечатанная в 1543 году, потрясла поколения, но тоже была запрещена. Мудрый Галилей почти век спустя осмелился написать «Диалог о двух главнейших системах мира» с пересказом и учения Коперника, просил позволения у папы Урбана YIII напечатать ее. Позволили. Подумали. Нахмурились — и запретили. В костер её!

Так вот и развивалась неукротимая мысль — от пыточных подвалов до костра, пряталась то в складках монашеских одеяний, то в сундуках важных особ, то на чердаках неграмотных крестьян. Да что там отдельные фолианты, пропадали бесследно огромные библиотеки. Александрийская библиотека, просуществовавшая почти тысячу лет, насчитывающая 700 тысяч книг-свитков, канула в небытие. В «Повести временных лет» поминается огромная библиотека, собранная Ярославом Мудрым и хранившаяся в храме святой Софии. Сгорела вместе с храмом. Еще одна уникальная библиотека была собрана в новгородском одноименном храме — Софийском соборе. Тоже нет следов. Ищут безрезультатно библиотеку Ивана Грозного — жива ли, нет, не ясно.

Все надеются на чудо. Ведь обнаружилась пропавшая было бесследно библиотека Ломоносова, и где — в Хельсинки, в университете! Да, не вся, из 700 экземпляров только 127 книг, прочитанных нашим Михаилом Васильевичем, с его пометками и замечаниями. Чуть меньше половины этого богатства финны передали в дар библиотеке Академии наук СССР в Ленинграде.

Горят, пропадают, разворовываются и вновь непостижимым образом вырастают эти сокровищницы человеческой мысли, игры ума, строгих изысканий, игривых повествований, мучительного поиска истины и прихотливой фантазии. Естественно, в первую очередь у людей состоятельных в замках и дворцах были богатые библиотеки. Я полистала «Историю моей жизни» Казановы, авантюриста, селадона и мошенника, путешественника, блестяще образованного — и не стеснительного в средствах. Сошедши со своего круга, в конце жизни он притулился к книгам: «Не имея довольно денег, дабы помериться силами с игроками или доставить себе приятное знакомство с актеркой из французского или итальянского театра, я воспылал интересом к библиотеке монсеньора Залуского». Примерно так же поступил и наш баснописец Крылов, ставший первым библиотекарем только что основанной Публичной библиотеки в Санкт-Петербурге в 1812 году.

Вот тут, пренебрегая временем и пространством, хочу отметить тенденцию: из частных крупных коллекций складывались первые национальные публичные библиотеки. Отталкиваясь от венецианца Казановы, напомню, что первая публичная библиотека Италии родилась благодаря дару великого Петрарки: он в 1362 году передал Венецианской республике в дар свое личное собрание. А ровно через 500 лет, в 1862 году, подобный жест сделал русский вельможа Николай Петрович Румянцев, — он передал публичной библиотеке 16`000 томов, собранных за всю свою жизнь. Были там и спасенные от костра инквизиции книги Джордано Бруно, прижизненного издания!

Личные библиотеки, таким образом, были тем первым старательским лотком, в котором намывалось это золото, отсюда книги стекались впоследствии в огромные хранилища, в музеи, в общедоступные библиотеки. Но ведь первоначальный посыл — страсть, вкус, кругозор личности, формирующей собрание. Не могу удержаться, чтобы не сказать о библиотеке Пушкина, удивительном многоязычном собрании книг. Почитайте его письма — к друзьям, родственникам, знакомым. Ссыльный поэт, запертый в деревне, умоляет всех их об одном: книг, книг, пришлите, привезите; все, что издано у нас, во Франции, в Лондоне…все, что доступно! Вот и в стихах он их с гордостью рекомендует:

«На полке за Вольтером

Виргилий, Тасс с Гомером

Все вместе предстоят.

В час утренний досуга

Я часто друг от друга

Люблю их отрывать…»

В последнюю минуту жизни, обратив взор к книжным полкам, прошептал: «Прощайте, друзья!»

Думаю, никого не удивлю, сказав, что богатейшим собранием книг обладал Л.Н. Толстой. «Что может быть драгоценнее, как ежедневно входить в общение с мудрейшими людьми мира», — писал граф. Учитывая, что и сам он был невероятно авторитетен, посещаем самыми разными деятелями культуры, в его библиотеке образовалось большая подборка книг с автографами Чехова и Бунина, Ромена Роллана и Горького. Кстати, великим книголюбом был и сам Алексей Максимович. Книги его, прошедшего один класс начального обучения, образовывали, они были ему мудрыми учителями и друзьями. А он, в свою очередь, был великим энтузиастом издательских проектов.

Не знаю, как вы, но для меня было невероятным открытием и еще одно собрание: пренебрежительно обруганного Демьяна Бедного («Я не чета каким-то там Демьянам…»). С великой страстью, лишая себя самого необходимого, собрал он уникальную коллекцию и передал в Государственный литературный музей 30 тысяч книг — чуть ли не вся русская словесность. Сын его вспоминал: «До самой смерти отец не переставал изумлять окружающих своими неуемными поисками редких книг…Уже совершенно больной, он все еще мечтал о каких-то редчайших экземплярах, которые, как он был уверен, удастся раскопать в тайниках букинистов». Признаюсь, я Демьяна зауважала.

На меня очень действует отношение человека к книге, когда она для него не просто предмет собирательства, но инструмент в работе, помощник в поиске решений, собеседник, учитель. Так я была потрясена, прочитав в книге братьев Медведевых о библиотеке Сталина, которого тоже всегда рекомендовали как неисправимого невежу.

Библиотека формировалась по личному указанию Иосифа Виссарионовича, записке библиотекарю, составленной очень грамотно и четко. Начало было положено в 1925 году, и работа велась до самой его смерти. Книги были под рукой — и в служебном кабинете, и на даче. Ежегодно она прирастала примерно на 300 экземпляров, к концу жизни в ней насчитывалось свыше 20 тысяч: справочная литература, вся российская классика, специальные разделы по дипломатии, философии, промышленности, сельскому хозяйству, истории революций…

Нет, я не буду пересказывать эти главы, отмечу только, что все книги Сталин просматривал, одни читал на раз, к другим возвращался многократно, книги испещрены пометками цветными карандашами, надписями, страницы загибались, закладывались… Он с ними работал неустанно и в обязательном порядке всю свою жизнь. «Моя дневная норма — 500 страниц» — говорил он иногда, показывая на стопку книг на столе.

Читал он и толстые журналы, новинки современной литературы. Когда его спросили, какие из списка белоэмигрантских журналов ему выписать, он нетерпеливо перебил: все, конечно все! Историк Борис Илизаров написал о вожде: «Единственный свободный читатель в стране» — и, наверное, он прав, ведь даже после запрета на книги Троцкого и Каменева в библиотеке Сталина они оставались на полках.

Он встречался с писателями, кого-то поощрял, кого-то категорически не воспринимал, кому-то даже в рукописях правку вносил, были свои предпочтения… Живой человек, думающий, заблуждающийся, ищущий. Нет, мне многое даже в Сталине-читателе не близко, но подкупает его попытка постичь мир, услышать и понять мудрость веков, руководствоваться ею. ЧТО искал он в книгах, не находя в близком окружении людей?

Умирал диктатор всеми брошенный, на полу, его смерти ждали, а рядом на этажерке лежала нераспечатанная стопка новых книг.

Я думаю, политики — создания совсем другой крови, нежели поэты и философы. У них другие резоны, по-иному устроен мыслительный аппарат. Но многие ли из них так преданы книге? Кстати, маргиналии Сталина (так называют пометки на полях) изучают специалисты, они опровергают многие расхожие представления об этой личности.

Свои библиотеки собирались во все времена людьми самых разнообразных профессий и устремлений, к примеру, знаменитую библиотеку Циолковского вспоминают с придыханием. Позволю себе еще пару всемирно известных примеров.

В 1741 году умер врач и ботаник Ханс Слоун, он оставил Британскому музею в дар свыше трех тысяч рукописей и 40 тысяч книг. Маленькое замечание: музей состоялся через 50 лет после того, как парламент с благодарностью принял этот дар, собственно, благодаря ему и случился музей, была заложена его основа!

Точно также благодаря дару президента Джефферсона (семь тысяч томов личной библиотеки) возникла Национальная библиотека США.

В Румянцевскую публичную библиотеку, о которой я уже упоминала, лишь за первые 55 лет существования поступило полсотни крупных личных собраний. Для сравнения: в порядке обязательных поступлений на полки встали 500 тысяч томов, а в качестве дара от доброхотов — 300 тысяч. Сопоставимо!

О книголюбе и артисте Н.П. Смирнове-Сокольском и его библиотеке я рассказывать не буду, он сам написал двухтомник о своем увлечении «Моя библиотека» — потрясающий рассказ о сосуществовании Человека и Книги. Разве можно подобный союз разрушить, да никакими кострами-пожарищами его не истребить!

Я как-то написала целое исследование о том, как с первых лет советской власти, в пору разрухи и государственной неопределенности, была поставлена цель — создать по стране густую библиотечную сеть, чтобы к чтению привлечь всех…кто не может сам купить книгу, кто еще и не грамотен! По всему Советскому Союзу было организовано свыше 300 тысяч библиотек, на государственный кошт. А ведь надо было еще ликвидировать безграмотность, напечатать книг столько, чтобы всем библиотекам хватило, да и для личного пользования досталось, обучить библиотекарей. Колоссальные средства!

После перестройки Горбачева библиотек в России стало на порядок меньше — около 30 тысяч. Упали на порядок, а то и в сто раз тиражи книг. Да и кто сейчас пойдет учиться на библиотекаря? В наше время они были с университетским образованием, как Вера Тарасик, моя ближайшая подруга.

А я еще помню по Североуральску (30 тыс. горожан), что хорошие библиотеки были в клубе строителей и в клубе горняков, а еще — городская и детская, а еще — в школах и в доме пионеров. Но моя мама считала, что в семье обязательно должна быть домашняя библиотека, с 6 утра занимала очередь в книжный магазин, чтобы подписаться на первую Детскую энциклопедию, позже — на Большую советскую энциклопедию, на Всемирную литературу, Малую историю искусств в 10 томах. Бурно радовалась, что по случаю купила собрание сочинений Гиляровского, двухтомник Тютчева просто обожала. Книжки народной библиотеки, детские, русская классика шли в дом регулярно, своим чередом.

В Ленинграде, будучи студенткой, я с восторгом открыла для себя букинистические магазины, антикварные…И мы все без конца дарили друг другу книги, у меня они с дарственными надписями моих преподавателей, друзей, а потом и авторов. Удивительно, но они и в самом деле какие-то особенные, хранят сердечное тепло тех дорогих мне людей. Не представляю, как бы я в теперешнем своем состоянии жила без них. Радуют, спасают, разговаривают со мной и продолжают открывать мир.

Мой друг, долгие годы работавший в журналах"Урал"и"Уральский следопыт", собрал огромную библиотеку, которая едва не вытеснила из квартиры его самого вместе с семьей. Он подарил ее областной публичной библиотеке, которая давно облизывалась на это сокровище. Ведь государство практически прекратило заботиться о библиотеках, поступления редки. А сам Юний Алексеевич Горбунов со страстью взялся возрождать павленковские библиотеки по всей России, переиздавать книги, входившие в первую серию ЖЗЛ, задуманную Павленковым еще до Горького. Удивительная, потрясающая эстафета! Кроме того Горбунов создал энциклопедию русских писательниц — сотни биографий подвижниц, от дочери Петра Первого Елизаветы до феминисток наших дней. Но не может найти издателя — нет у бедного книжника на это средств.

Видимо, время возвращается вспять — к редким рукописным фолиантам.