Идеальный полёт

Лора Деренская

Мечтательница с Урала попадает на край земли и неожиданно для себя становится… Невыдуманная история удивительных приключений захватывает, как водоворот. Аборигены, афганские беженцы, слава, любовь! «Терра Австралия! Игрушечная страна», – восторгается доверчивая Александра. «Ах, этот загадочный русский акцент». Новый мир принимает иностранку с распростертыми объятиями и заодно… норовит поставить на колени. Удастся ли убить в оптимистке жизнелюбие? Вечен ли сладкий поцелуй счастья или чудес не бывает… Книга содержит нецензурную брань.

8. Смерть и рождение

Владимиру Кузьмичу не было суждено увидеть внучку Аню. Он умер от обширного инфаркта за шесть месяцев до ее рождения, поднимаясь по лестнице к себе домой. Прошло уже больше года, но Саша помнила то горькое время, как будто это было вчера.

— Если бы работал лифт, может, избежал бы Володя смерти, — задумчиво сказала Елизавета, чиркнула спичкой и поставила чайник на газ.

— Не знаю, мам. Если бы он не пил… — Саша пальцами вытирала слезы под глазами. Натянутые отношения с мужем и беременность казались ей мелочью по сравнению с нелепой, ранней смертью отца.

— Никогда не прощу эту татарку с третьего из крайней квартиры. Он ведь стучал к ней, просил скорую вызвать. Так и умер там под дверью. Как собака, — с дрожью в голосе выговорила Лиза, теперь уже вдова. — Хороший он был, всем помогал, а ему никто не помог, когда он умирал. И юбилей никуда не годно прошел, потому что не хотел он отмечать свое пятидесятилетие. Как чувствовал, — она зарыдала, закрыв лицо руками.

— Мам, не плачь, пожалуйста. Мне и так плохо. Мамочка, ну прошу тебя! — Саша сама была готова завыть как белуга. — Нина-то что говорит?

— Молчит, — прогнусавила Лиза. Она шмыгала носом, всхлипывая, вытирала красные глаза носовым платком. Саша, комок нервов, затушила под краном сигарету.

— Как жить-то теперь?

— Вот уедешь, мы с Ниной вдвоем останемся.

— У вас бабушка еще есть, а я звонить буду, — она ощущала озноб в теле. Потом представила, как вернется на Дальний Восток в свое одиночество.

Чайник закипел. Саша налила маме и себе чай, зажала горячий стакан в ладошках, пытаясь согреть холодные руки.

— Ты-то как себя чувствуешь? Еще и куришь. Странно, что Юра тебя одну отпустил в твоем положении, — как будто прочла ее мысли Елизавета Васильевна.

— Они, грузчики, очень занятые люди! Да и зачем он здесь в такую минуту, — дочь вздохнула. — Жаль, что папа не знал про меня.

— Знал он, Саша, знал! Лида ему по телефону твой секрет выдала. Как он был рад, даже счастлив стать дедушкой.

Саша опять вздохнула, но теперь с долей облегчения, представив своего папу живым и улыбающимся.

Декабрь тысяча девятьсот девяностого выдался на Урале морозным. Дефицитный бензин для ритуального автобуса достали через знакомых. Ящик водки на поминки купили по талону, который можно было получить для особых случаев.

На похороны пришли сестра Лира с мужем, соседи, коллеги по работе, общие знакомые. Саша поглядывала на прилетевшего из Ленинграда брата отца, Виктора. Он и отец действительно были очень похожи. Казалось, папа не умер, а стоит вот тут рядом с Ниной. Шестнадцатилетняя сестра так громко рыдает, что ее пытаются вывести на улицу. Отец лежит в гробу как живой. Умело нанесенный грим превратил мертвое лицо в молодое и свежее, но Саша все равно не смогла его поцеловать, в последний раз прощаясь у гроба. Ей было жутко. Она никогда до этого не видела мертвецов.

После поминок, все родные отправились домой к Елизавете. Зашли в лифт. Нина нажала на пятый. Лифт начал подниматься и вдруг остановился. Погас свет.

— Это Володька! Он тут. Душа еще не улетела, — серьезно сказал Виктор.

— Да что ты говоришь! Нина, нащупай там внизу кнопку вызова, — испугалась бедная Елизавета.

— Что? Мне страшно, — раздался голос потрясенной Нины.

Зажатая в углу Саша понимала умом, что лифт застрял из-за перегруза. «Очень похоже на отца с его вечными шуточками» — мелькнула мысль. В кромешной темноте ей почудилось легкое дуновение, которое будто погладило ее по щеке. Рядом Лира с мужем шепотом обсуждали, как скоро их смогут вытащить из железного капкана.

Вынули минут через тридцать. Послышались голоса, скрежет, в темноту скользнул тусклый свет. В щелке между дверями показалось мужское лицо в кроличьей шапке.

— Сейчас, ребята, мы вас освободим. Готово! Это третий. Вы на какой ехали? Придется вам пешком идти.

Поблагодарив ремонтников, они начали молча подниматься по лестнице.

«О, господи. Он тут где-то умер на холодном полу. Сердце разорвалось с такой силой, что густая кровь шла из глаз, ушей и носа. Наверное, ему было очень больно. Мама сказала, кулаки были так сильно сжаты, что не сразу смогли выпрямить пальцы. Какие же он страдания пережил в последние минуты жизни! А может, он не долго мучился? А может, это дурной сон? Да нет, я же видела, как гроб охватило огнем. Ненавижу смерть! Ненавижу! Что ему не хватало? Все из-за проклятой водки». Саша шла за сестрой вверх по лестнице. Ей хотелось выть.

Старший брат Виктор уже улетел в Ленинград. До Нового Года оставалось три дня.

— Как вы теперь будете одни?

— Как-нибудь прорвемся, — Нина улыбнулась, показав белые ровные зубы.

Саша вдруг поняла, что младшая сестренка уже взрослая и очень красивая девушка.

— Ты маме помогай и себя хорошо веди, — Саша не находила покоя. Она не хотела оставлять маму и сестру. Но и оставаться тоже не желала. Этот огромный холодный город был наполнен рвущей душу тоской.

***

Прошла пара месяцев. Печаль из-за смерти отца и чувство тревоги за родных, как хроническая болезнь, засели где-то глубоко внутри. Саша не верила в бога, но любовь к жизни, какая-то детская наивность и вера в то, что все непременно будет хорошо, прочно жили в ее душе.

Для нее было естественно радоваться мелочам: солнечному утру, грозе, удачно проведенному уроку или новой настольной лампе формы перламутрового колокольчика на витой металлической ножке в виде стебля. Она много работала. Наматывая километры, давала уроки английского тут и там, забывая, что беременна. Вспоминала, только когда спрашивали на каком она месяце, или вечером, принимая душ.

Гипс на время замедлил ее сумасшедший ритм жизни. Все случилось ранним весенним утром. Она, как всегда, бодро шагала на работу. Увидев слегка припорошенную снегом ледяную плешину, приостановилась, решая с какой стороны обойти препятствие, чтобы не поскользнуться. Шагнула вправо, поскользнулась и рухнула на снег. Слезы непроизвольно брызнули из глаз от острой, как игла, боли, пронзившей тело снизу вверх.

Прохожие проходили мимо. Не сразу, только когда чуть отпустило, Саша поднялась и, прихрамывая, сумела доехать до работы и провести первое занятие. По дороге в травмпункт, ковыляя и волоча тяжелую, как кирпич, ногу, Саша уже была не в силах сдерживаться и плакала навзрыд, но никто не обращал на нее внимания.

Никуда не годная инфраструктура построенного на крутых холмах города с его полуразрушенными, нечищеными ступеньками приводила к высокому травматизму населения. Особенно в холодное время года. В травмпункте было полно народу.

— Сапог снять можешь? — не глядя на сидящую спросила взъерошенная врач.

— Не могу, — Саша поняла, что почему-то не может расстегнуть молнию. Нога невыносимо ныла.

— Придется разрезать обувку.

— Нет, не надо! Пожалуйста! — Саша снова зарыдала, не выдержав напряжения. — Я беременная.

— Ну вот еще, — хмыкнула докторша и мельком глянула на пациентку. — Наталья Петровна, помоги этой беременной сапог расстегнуть. Может, все же придется резать.

Пожилая санитарка, присев, колдовала над молнией. И та в итоге поддалась. Сашины глаза округлились от удивления.

— Ох! Как раздулась лодыжка. Удивительно, что молния раньше не разошлась! — Петровна встала с колен.

— Да-а! Сколько же ты так протопала? — врач заботливо осматривала похожую на толстую сосиску нижнюю часть ноги и заключила, обращаясь к санитарке. — На рентген отведи, тут, похоже, перелом.

Юрий приехал забирать жену. Вместо сострадания или слов поддержки недовольно буркнул ерунду: «Вечно с тобой что-то происходит». Саша неумело переставляла костыли, Юрий шел впереди. В автобус ее подсадил неизвестный мужчина, муж оказался где-то позади.

Через неделю зашла Раиса Федоровна. Принесла пачку приморской солянки из морской капусты с кальмаром. Сама заварила чай, нарезала хлеб квадратиками.

— Как же вас угораздило, Александра Владимировна? Надолго это? — она кивнула на загипсованную до колена ногу.

— Сказали, шесть недель, боковой перелом лодыжки. Как говорится, на ровном месте рухнула. Это все Инка с первого — ведьма злопамятная. Я из подъезда, она навстречу! Глянула на меня по-зверски. Через пять минут я ногу сломала. Сглазила меня, точно!

— Молодая, замужем, но очень злая еврейка. Так и не простила вам кусочек батона.

— Да надоела! Приходила каждый день за хлебом. Я раз отказала и все, понеслось. Сплетни, угрозы. Вы-то как? — Саша, полулежа, чуть поменяла положение, скрипя провисшей коечной сеткой.

— Обо мне не беспокойтесь. Тружусь, столы накрываю, кормлю малышню по расписанию, — доложила она. — Сильно болит?

— Болит култышка, особенно ночью. Уснуть не дает. Да вы кушайте, Раиса Федоровна.

— Я в саду наелась. Сегодня суп из морской капусты с яйцом давали. Вкусный! Юрий опять на репетиции? Ухаживает хоть за вами, помогает?

— Так себе. Я сама ползаю тут на одной ноге до холодильника, хлеб с маслом в основном ем. Кстати, суп с морской капустой — мой любимый, — она игриво облизнулась.

Раиса Федоровна покачала головой.

— Вы хоть по больничному получите в этом «ООО»? Как вы не побоялись из садика уйти? — риторически спросила няня.

— Волков бояться — в лес не ходить! — Саша засмеялась, откинув голову назад. — Больничный тю-тю, зато я уже на полгода вперед заработала. Прорвемся!

— Ну, как знаете. Я к вам могу заглядывать после работы. Вы не против? — нянечка как будто подмигивала узким глазом.

— Хорошо, спасибо вам. А то я совсем одна.

Саша не знала, как убить время. Целыми днями она смотрела телевизор, неистово чесала под гипсом длинной вязальной спицей. Периодически, стуча костылем, прыгала по напоминающей клетушку комнате. Топталась в кухонном углу, умудряясь готовить обеды и ужины из того, что приносил муж. Через месяц она уже гуляла около дома.

Когда не работал лифт, с огромным животом и на костылях Саша нелепо балансировала на одной ноге вперед-назад, спускаясь или поднимаясь по ступенькам. Живот то тянул ее вниз, то пытался опрокинуть на спину. Соседи по-доброму смеялись над неуклюжей круглой фигурой. Молодая женщина заливисто хохотала вместе с ними, приподняв черную ножку костыля. «Я человек-гора» — шутила она.

Наступила долгожданная весна и гипс сняли. Нога еще болела, а Саша уже работала. К концу мая миниатюрная директор школы остановила ее у кабинета химии.

— Александра Владимировна! У вас случайно не двойня? — наполовину шутя, наполовину всерьез заметила она. — Я боюсь, вы тут у нас на ступеньках родите. Вернетесь на будущий год? Дети и родители вас так любят!

— Спасибо, Ольга Викторовна! Приятно слышать. Я бы с удовольствием, к тому же, вы очень хорошая, — ей действительно нравилась директриса. Она была какая-то своя.

— Вот и ладно. Не забудьте, вам еще отбор детей надо провести. Будем отсеивать. Все сейчас хотят знать английский, в один класс не поместятся.

Саша была против дискриминации. «Если родители хотят учить своих отпрысков иностранному языку и готовы платить за уроки, о каком отсеивании может идти речь?», — подумала она, но вслух ничего не сказала. А вскоре совсем забыла о школе и уроках английского.

***

В послеродовой палате не было свободной койки.

Счастливые гражданочки СССР подарили Родине новых голопузых граждан. Хотя ниже пояса все болело, Саша, полусидя на кровати, по привычке накрасила глаза и подвела губы яркой помадой, не догадываясь, что через полгода после рождения ее маленького счастья произойдет историческое событие глобального значения — их страна исчезнет навсегда.

Молодой врач по-быстрому вёл осмотр мамаш.

— Не успела родить, а уже накрасилась, как на дискотеку. А ну раздвинь ноги, тряпку оттуда убери, — приказал он, когда очередь дошла до Саши. Глянул мельком, небрежно и с иронией громко произнес, — Ничего хорошего в родах нет, кроме одного — самого ребенка, согласна?

Сашу смутило замечание о косметике. «Наверное, глупо было краситься. Но какое его собачье дело! Я же не там, не между ног накрасила…» — подумала она. Глядя врачу в спину, вдруг разозлилась: «Идиот, а не доктор! Как же я, которая выносила и в болях родила? Младенец и мать — одно целое. Во мне, матери ребенка, ничего хорошего нет?»

«Где наши дети? Они же голодные!» — возмущались женщины, но тележка с уложенным аккуратными рядами драгоценным грузом вкатилась в палату только после обеда. Когда Саше вручили маленький живой сверток, она бережно приняла его, тихонько прижала к себе и, втягивая носом запах младенца, блаженствовала: «Какая сладкая! Часть меня! Только моя!» Ей вдруг стало жалко то, что было внутри пеленок. «Личико крохотное. Интересно, какого цвета глазки? Ни на кого не похожа. Свой собственный ребенок. Голосок, наверное, тоненький. Увидеть бы ее всю! Как жестоко тельце перетянуто материей, вытянуто, обездвижено. Наверное, так надо, но я бы развязала эти тряпки. Пусть бы свободно болтала ножками».

Через пару дней двадцатисемилетняя и самая старшая в палате мама Саша заметила, что, оказывается, все восемь грудничков в этой тесной комнате на третьем этаже разные, и теперь она без труда узнавала своего ребенка. Саша училась кормить дитя грудью, смотрела в непонятного цвета темные глазки дочки и шептала ей ласковые, заветные слова.

Трудно сказать, насколько счастлива была Саша. Несомненно, она была рада, что страх родов позади, и ребеночек здоровый. Но рядом не было никого, кто мог бы поговорить с ней по душам, похвалить и разделить эту радость. По просьбе жены Юрий сообщил тете Лиде о рождении Ани, но та так и не появилась. Юрины родители тоже не приехали поздравить ее, но обещали навестить, как только смогут. Сашина мама, наверное, была на седьмом небе, что наконец-то стала бабушкой, но лететь через всю Россию на Дальний Восток было не на что.

Муж приехал только раз после того, как Саша настояла на этом по телефону. Он стоял под окнами роддома и курил. Она торопливо открыла створку, радостно замахала и крикнула, что детей скоро принесут на кормление, и он сможет увидеть дочь. Юрий переминался с ноги на ногу и что-то отвечал.

— Говори громче, я не слышу, — Саша радостно улыбалась.

— Я говорю, что все равно не увижу отсюда. Когда вас выпишут? — он казался безразличным. Еще было видно, что ему не нравилось выкрикивать слова. — Все нормально?

— Да, — Саша поняла, к чему он клонит.

— Ладно, иди, — она помахала Юрию. Потом повернулась к соседкам и весело пояснила, — У мужа плохое зрение: не увидит ребенка отсюда. Да и на репетицию опаздывает. Он гитарист.

Так одно из самых важных, значимых, счастливых событий в жизни Александры Виват превратилось в незначительный и обыденный эпизод. Казалось, никому не было до нее дела.

В день выписки она чувствовала себя счастливой и бегала туда-сюда, собирая вещи. В коридоре лицом к окну одиноко стояла девушка лет двадцати. Её плечи вздрагивали от приглушенных рыданий. Саша остановилась. Защемило сердце: она умела чувствовать чужую боль. «Нужно подойти, спросить, может, что надо?» — подумала, но не решилась. Поинтересовалась у других, что произошло. Никто толком не знал, но похоже, несчастной просто некуда было идти с ребенком после выписки. Всю жизнь Александра будет вспоминать ту минуту, и каждый раз ей будет стыдно, что не подошла, не поддержала, словом, не пожалела. Ведь именно этого так часто не хватало ей самой. Равнодушие как круговая порука.

Вскоре после выписки у нее поднялась температура под сорок. Оставив младенца с мужем, она поплелась в женскую консультацию. В регистратуре рассказала о недомогании и грудном ребенке дома. Из-под стекла вылез талон с номером кабинета. Промучившись около двух часов в очереди, из последних сил вскарабкалась на ненавистное холодное кресло. Быстро осмотрев пациентку, врач написала направление в больницу и велела без промедления ложиться на лечение.

— И нечего было в очереди сидеть в таком состоянии, — закончила прием доктор.

«Кто же мне об этом сказал? Кругом безразличие. Никому я не нужна» — подумала Саша, но простонала другое.

— А как же ребенок?

— Оставишь с мужем. Будет смесью кормить. Они, мужики, кстати, отлично с этим делом справляются. А тебе немедленно надо начинать лечиться. Если не хочешь умереть.

Она буквально тащилась домой и думала, что, возможно, воспаление матки случилось из-за санитарки, плюхнувшей на Сашин только что опустошённый живот огромную резиновую грелку со льдом. Измученная долгими родами женщина почувствовала прохладу и тут же уснула. Сколько она спала неизвестно, но когда проснулась, то первым делом сбросила с себя тяжелый и теперь уже холодный резиновый груз. Может быть, ее переохладили, а может, так должно было случиться.

Муж растерянно вращал глазами, когда Саша стала бросать какие-то вещи в сумку. Ее плохое самочувствие и жар притупили жалость к дочери и тревогу за нее. Она смутно помнила, как доехала на транспорте в другой конец города и бродила в поисках больницы.

В отделении опытные медсестры сразу стали колоть ей антибиотики и ставить капельницы. В палате несколько таких же как Саша больных провели с новенькой ликбез, что теперь ее ребенок вряд ли возьмет грудь, привыкнув к бутылке. Саша понимала безвыходность положения. Рассудила, что лучше выздороветь, и у ребенка будет мать. Лучше питаться смесью из бутылки, чем высасывать разбавленное антибиотиками материнское молоко.

Но уже через сутки свекр на своем газике дребезжал по ухабистой дороге в город. Светлана Семеновна влетела в палату и велела невестке собираться. «Договорилась с сельской больницей! По знакомству будут лечить, и дите при тебе» — объявила она. Дежурная врач была совсем не в восторге, что из специализированного стационара пациентку хотят везти куда-то к черту на кулички, но Саша доверилась свекрови.

Все получилось наоборот. Антибиотики не пошли на пользу пищеварению новорожденной девочки. Женщина тут же прекратила давать младенцу грудь, но было поздно. Ребенок кричал без остановки и терял в весе. Еще не оправившаяся от собственного недуга мать, как раненая волчица, бросалась от стены к стене, крепко прижимая к себе угасающего младенца. Она решила, что, если ребенок умрет, она убьет и себя, потому что только ради этого теплого комочка Саше хотелось жить. Весь смысл и вся Вселенная тут, в ее руках. Зашла высокая молодая медсестра и озабоченно сказала:

— Ваш ребенок очень слаб. Вес критический. Мы могли бы попробовать поставить ей укол.

Саша насторожилась, сверкнув глазами на девушку в белом. Та нерешительно продолжила:

— Венки маленькие. Нужно колоть в голову.

Саша осторожно положила девочку на кровать, медленно повернулась к медсестре лицом и вдруг завопила, выкатив безумные глаза:

— Добить ее хотите! А ну пошла вон отсюда! И никогда не заходи сюда! Я вам всем укол в голову поставлю!

Напуганная медсестра выскочила за дверь, а Саша кричала ей вслед, не в силах остановиться. Сквозь рыдания она кляла врачей, что одобрили кормление ребёнка грудью, себя, что не послушала свой внутренний голос и делала то, чего не хотела, свекровь — за её глупость, а мужа — за черствость и безразличие.

В понедельник девочка пошла на поправку.

***

Саша любила ездить к свекрови в деревню. Особенно сейчас, когда магазинные полки опустели, а цены на все товары стремительно взлетели. Закупленные Сашей впрок ползунки по шестьдесят копеек сейчас стоили в восемь раз дороже, а сигареты исчезли совсем. Пустоты на площадях заняли лотки с вареными джинсами и самодельной обувью вполне сносного качества. А вот мясные продукты и курица просто испарились. Случались перебои даже с рыбой в этом, казалось бы, рыбном краю.

Светлана Семеновна была радушной хозяйкой, кормила гостей разными домашними вкусностями, шутила и смеялась. В то же время, за словом в карман она не лезла, имела свое мнение и была далеко не робкого десятка. Её муж, Николай Иванович, в основном молчал и был очень деревенским, но с нужной хитрецой. Саша до последнего хотела сохранить семью и предприняла попытку поговорить с Юриной мамой, рассчитывая на поддержку. Надежно устроив на руке трехмесячную Аню, Саша подыскивала нужные слова,

— Светлана Семеновна, спасибо, что встали к ней ночью, — Саша ласково склонила голову над игрушечным личиком ребенка. — Я даже не слышала ее плач. Очень устаю.

Мешая что-то ложкой у плиты, свекровь отвечала, не оборачиваясь.

— Привыкнешь и станет полегче, — она шумно переставляла с конфорки на конфорку кастрюли, прихватывая их полотенцем.

— Конечно, — согласилась невестка, — но мне очень тяжело одной. Юры никогда нет дома. С работы на репетицию, мы почти не разговариваем. С ребенком нянчится, только если очень попрошу. Кажется, мы ему и не нужны совсем.

Свекровь все никак не могла оторваться от своих кастрюль.

— Мой Коля тоже в молодости устраивал. Было дело. А я так решила — семью надо сохранить. Жить ради детей. Ане жидкий кисель сварю. Пойдет через соску, — она так и не взглянула на Сашу, а может, не посмела взглянуть.

Разочарованная невестка расстроилась еще больше. Сын и мать были похожи — как-то все без души. Бедная одинокая Саша поняла по металлу в голосе, что больше с ней на эту тему говорить не хотят, но решила остаться честной до конца.

— Я, наверное, так не смогу. Просто хочу вас предупредить, если что.

Светлана Семеновна хранила молчание. Саша вышла из кухни, бережно положила дочку на диван подальше от края, и начала собираться домой в давно ненавистное городское общежитие.

Через полгода она дозвонилась до Елизаветы Васильевны.

— Мама, посылай ко мне Нину. Она поможет от него выехать.

— Да ты что, Саша! Ребёнок без отца останется.

— Если я не уйду, добром это не кончится.

Елизавета Васильевна, с одной стороны, очень хотела, чтобы первая в ее жизни внучка жила рядом. С другой стороны, Лиза была воспитана так, что, несмотря на собственный печальный опыт, считала, что лучше быть при даже плохоньком муже, чем одной. Еще Елизавета Васильевна опасалась, что она и две взрослые дочери в двухкомнатной квартире будут все время наступать друг другу на пятки. Начнутся скандалы, которые не могла переносить покладистая добросердечная женщина. Назанимав денег, с тяжелым сердцем, она купила Нине билет на самолет.

Нина летела на Дальний Восток в отличном настроении. Девушка жаждала приключений и веселья. Когда не стало отца, Нине было шестнадцать. Стаканчик вина частенько разбавлял горе и одиночество Елизаветы Васильевны. Сестра жила на Дальнем Востоке, бабушка старела. Неопытная и наивная, предоставленная сама себе Нина не знала куда деть бушующую в ней энергию. Никто не может оставаться долго сам по себе. Появились компании, алкоголь и уродливая свобода девяностых. Нина, как и многие малообеспеченные девушки ее возраста, мечтала о красивой одежде и будущем муже на дорогой иномарке.

Саша поражалась, как изменилась ее сестренка, и частенько узнавала в ней себя десять лет назад. Оживленный портовый город окончательно вскружил Нине голову. Она вызывающе глазела на взрослых мужчин, стала уезжать вечерами на чьих-то машинах и возвращаться под утро. Вместо помощницы Нина оказалась обузой, не реагирующей на мольбы угомониться и начать помогать делать то, зачем она приехала. Девушка искренне удивилась, когда увидела, как Саша укладывает вещи в шкафах таким образом, чтобы в нужный момент было легко связать их в узлы.

— Ты правда, что ли, собралась этого бросать? — Нина не хотела называть Юрия по имени, потому что он с ней не разговаривал, да и домой приходил только ночевать. — Город такой красивый. Жалко уезжать.

— При чем тут город? — разозлилась старшая сестра. — Я не хочу сгнить тут. Мы уедем, вот увидишь. Я уже все придумала. И деньги на билеты найдем. Этому ничтожеству не удастся подмять меня под себя. Я не прощаю предательство! И у меня есть душа! Моя душа, которую этот урод хочет из меня вынуть. Он думает, мне некуда идти, и я покорюсь. Превращусь в униженную безропотную уборщицу и кухарку в этой несчастной комнатушке. Лучше умереть, чем жить под его гнетом.

Аня стояла в своей кроватке, держась за бортик левой ручкой. Она гремела погремушкой, зажатой в кулачке, и от этого светлый торчащий вверх хохолок волос на головке смешно трясся. Казалось, игрушкой она хотела заглушить громкий голос своей мамы. Нина оторопела, а Саша не могла остановиться,

— Ему не удастся меня растоптать! Никогда! Я знаю, люди ломаются от безысходности. Мне нельзя ломаться ради нее! — Саша ткнула указательным пальцем в сторону кроватки и посмотрела на испуганное лицо малютки.

— Лучше жить одной, чем с кем попало, — и тут Сашины глаза налились слезами. — Мне надо умыться.

Александра еще долго рыдала, склонившись над открытым краном, а Нина, присев на колени у детской кроватки что-то шептала маленькой, внимательно смотрящей на нее крошке.

Уже ночью, лежа на матрасе, Нина пыталась сообразить, о чем говорила Саша. «Ерунда какая-то. Тут так хорошо. Море вокруг. Я обязательно вернусь в этот Приморский город. Интересно, Артур завтра за мной заедет? Машина у него классная, иномарка, видно, денег полно. Может, подарит мне что-нибудь, чеченец. А этот Женька с первого! Он в моря ходит. У всей общаги на глазах мне сигналит, а жена в окно пялится! Нет, тут лучше, чем дома. Не пойму, чего Саша такая нервная и злая? Я вот тоже хочу замуж и ребенка, как у нее».

Кончалось лето 1992года…