Мятежная королева

Линетт Нони, 2021

Австралийский бестселлер! Рекомендация Сары Маас, смесь «Тени и кости» Ли Бардуго и «Голодных игр» Сьюзен Коллинз. Десять лет своей жизни семнадцатилетняя Кива Меридан провела в Залиндове, самой известной и жуткой тюрьме континента, где каждый день – это борьба за выживание. Когда в Залиндов привозят таинственную Мятежную королеву, Киве как тюремному лекарю дают задание: оберегать и лечить смертельно больную женщину, чтобы та дожила до Ордалий – четырех испытаний стихиями, к которым приговаривают только опаснейших из преступников. И вместе с тем Кива получает послание от семьи: «Не дай ей умереть». Понимая, что пытки воздухом, огнём, водой и землёй убьют больную мятежницу, Кива вызывается участвовать в Ордалиях вместо неё. Если девушка преуспеет, то и она, и королева вновь обретут свободу. Но все Ордалии ещё не переживал никто…

Глава третья

Кива не смела двинуться с места, пока несколько минут спустя надзирательница не вернулась. С собой она привела мальчика. Как только тот увидел Киву, его забрызганное веснушками лицо просветлело, и он расплылся в широкой щербатой улыбке.

С ярко-рыжими волосами и огромными синими глазами Типп напоминал горящую свечку. Он и по характеру походил на свечу: чуть ли не пылал от переполнявших его эмоций. Ему было всего одиннадцать, и казалось, ничто в этом мире не могло его расстроить. Неважно, сколько насмешек и невзгод обрушивалось на него каждый день — куда бы Типп ни пошел, он всегда носил внутри свет, всегда находил доброе слово или ласковый жест для нуждающихся. Даже с надзирателями он был приветлив, хотя те нередко вели себя с ним грубо и нетерпеливо.

Кива никогда не встречала никого похожего на Типпа, тем более в Залиндове.

— К-К-Кива! — Типп бросился к ней. На мгновение Киве показалось, что мальчик собирается ее обнять — как будто они несколько лет не виделись, хотя встречались всего пару дней назад — но в последнюю секунду он передумал, увидев, как скованно Кива держится. — Я н-не знал, зачем Наари меня сюда в-в-ведет! Я за-за-за… — Типп поморщился и решил попробовать другое слово: — Я и-испугался.

Кива взглянула на надзирательницу. Ее даже не удивляло, что дружелюбный Типп знал ее имя. Наари. Зато теперь Киве не придется больше называть ее про себя янтарноглазой женщиной.

— Лекарю нужна помощь, мальчик, — скучающим голосом отозвалась Наари. — Принеси ей свежей воды.

— Сейчас! — охотно воскликнул угловатый мальчишка и кинулся к бадье. На мгновенье Кива испугалась, что грязная вода с кровью окажется на полу лазарета, но не успела она попросить Типпа быть осторожнее, как тот уже исчез со своей ношей за дверью.

В комнате повисла неловкая тишина, пока в конце концов Кива не откашлялась и не пробормотала:

— Спасибо. В смысле, за то, что привели Типпа.

Надзирательница — Наари — коротко кивнула.

— И за… помощь той ночью, — тихо добавила Кива. Она не взглянула на свежие ожоги на руке, не стала упоминать, что развлечься с ней решили именно надзиратели.

Это был не первый раз.

И даже не худший.

Но она все равно была благодарна, что тюремщица вмешалась.

Наари снова кивнула, и по ее отрывистому движению Кива сообразила, что лучше не продолжать. Но вот что странно: теперь, когда Кива знала имя надзирательницы, она не чувствовала прежней тревоги, прежнего… страха.

«Осторожно, мышонок».

Кива не нуждалась в отголосках отцовских предупреждений. В руках Наари покоилась власть над жизнью и смертью — жизнью и смерти Кивы. Она была надзирательницей Залиндова, настоящим оружием, смертью во плоти.

Мысленно пнув себя, Кива вернулась к выжившему мужчине и нащупала его пульс. Все еще слабый, но уже лучше, чем прежде.

От колодца Типп вернулся почти мгновенно, таща деревянную бадью, до краев наполненную свежей и чистой водой.

Когда Кива начала бережно отмывать лицо живого мужчины, Типп указал на двух мертвецов.

— А с ними ч-что случилось?

— Я не уверена. — Кива кинула быстрый взгляд на Наари, чтобы понять, как та отреагирует на их разговор. Надзирательница выглядела безучастной, поэтому Кива продолжила: — Но вот этот был весь покрыт их кровью.

Типп задумчиво вгляделся в мужчину.

— Думаешь, это он с-сделал?

Кива сполоснула тряпку и вернулась к слоям грязи.

— А какая разница? Кто-то думает, что он что-то сделал, иначе бы он здесь не оказался.

— Х-хорошая вышла бы история.

Типп кинулся к деревянному лабораторному столу со шкафом и принялся собирать вещи, которые потом понадобятся Киве. При виде его заботы она просветлела, но прежде чем Типп обернулся, Кива напустила на себя безразличие.

В Залиндове опасно к кому-либо привязываться. Чем сильнее ты к кому-то привязываешься, тем больнее потом будет.

— Уверена, у тебя бы история вышла хорошей, даже если на самом деле она не очень. — Кива наконец-то перешла к волосам мужчины.

— Мама г-говорила, что когда-нибудь я стану б-б-бардом, — улыбнулся Типп.

Тряпка дрогнула в руках Кивы, сердце стиснула боль: она впервые за три года вспомнила мать Типпа, Инеке. Ту обвинили в краже драгоценностей у аристократки и отправили в Залиндов, а восьмилетний Типп никак не хотел отпускать ее юбки, так что его кинули в фургон вместе с матерью. Шесть месяцев спустя Инеке порезалась во время работы на бойне, но надзиратели не отпускали ее в лазарет, пока не стало слишком поздно. Инфекция уже добралась до сердца, и через несколько дней Инеке умерла.

В ту ночь Кива долго прижимала Типпа к себе, пока он тихими слезами заливал ей одежду.

На следующий день этот маленький мальчик с красными глазами и опухшим от слез лицом произнес только шесть слов: «Она бы х-хотела, чтобы я жил».

И он жил. Всем своим естеством Типп жил.

Кива ни разу не сомневалась, что он будет жить и дальше — где-нибудь за стенами Залиндова. Когда-нибудь.

Мечтают только глупцы. И Кива была глупейшей из них.

Снова повернувшись к мужчине перед ней, Кива медленно распутала его грязные волосы. Они оказались не слишком длинными, что значительно облегчало дело, и при этом не слишком короткими. Кива внимательно их осмотрела, размышляя, стоит ли их сбривать. Но на голове у мужчины не было ни следа паразитов, и когда Кива смыла кровь и грязь, а волосы начали подсыхать, стало видно, что они насыщенно золотого цвета — где-то между русым и каштановым — и на ощупь как шелк.

Здоровые волосы, здоровое тело. И то, и другое у новых заключенных встречалось редко.

Кива снова задалась вопросом, какую жизнь вел этот мужчина и как эта жизнь довела его до такого.

— Ты же н-не упадешь в обморок? — Типп вылез у Кивы из-под локтя с костяной иглой и мотком кетгута^[1] в руке.

— Что?

Типп кивком указал на мужчину.

— В обморок. Из-за того, к-как он выглядит.

Кива нахмурилась.

— Как он… — Ее взгляд метнулся к его лицу, и впервые за день она обратила внимание на его внешность. — О. — Кива нахмурилась еще сильнее и ответила: — Нет, конечно, не упаду.

Губы Типпа дрогнули.

— Даже если и уп-п-падешь, ничего страшного. Я тебя поймаю.

Пронзив его взглядом, Кива уже собиралась было ответить, но не успела она и слова сказать, как рядом с ними бесшумно возникла Наари.

Кива не сдержала тихого писка от неожиданности, но надзирательница не отрывала взгляда от мужчины на металлической кушетке.

Нет, не мужчины. Теперь, когда Кива отмыла его от грязи и крови, она увидела, что он еще не взрослый. Но уже и не мальчик. Ему было, может быть, лет восемнадцать или девятнадцать — выглядел он примерно на год-два старше Кивы.

Наари продолжала на него пялиться, и Кива тоже оглядела юношу. Высокий лоб, прямой нос, длинные ресницы… Любой художник пришел бы в восторг от этих черт лица. Над левым глазом у него алела глубокая рана в форме полумесяца, которую требовалось зашить — скорее всего, на медовой коже потом останется бледный шрам. Но в остальном его лицо было безупречно. В отличие от всего остального тела, которое Кива успела оглядеть, пока мыла юношу. Его спину крест-накрест покрывали шрамы, похожие на шрамы Кивы и любого другого узника, пережившего хотя бы одну порку. Но, судя по всему, пороли его не кошкой-девятихвосткой^[2], и Кива не знала плети, которая бы оставляла на коже подобные рубцы. Однако больше всего истерзана была спина, на других частях тела виднелось лишь несколько шрамов, не считая, конечно, свежих ран, полученных на пути в Залиндов.

— А вы в обморок н-не упадете, Наари?

У Кивы перехватило дыхание, когда до нее дошло, что Типп обратился с вопросом к надзирательнице.

Заключенные никогда и ни о чем не должны спрашивать надзирателей.

А он, хуже того, дразнил ее.

С тех самых пор, как мать Типпа умерла, Кива старалась защищать его, но она не могла защитить его от всего. А теперь…

Наари оторвала янтарные глаза от лица юноши и прищурившись посмотрела на Типпа, который озорно улыбался, и на Киву, которая безуспешно пыталась скрыть страх. Но ответила лишь:

— Надо его подержать на случай, если он проснется.

Заключенный в легких Кивы воздух вырвался наружу, а от облегчения закружилась голова, хотя она и заметила, как взгляд Наари скользнул к руке Типпа, в которой тот сжимал скальпель — уже нагретый, с остро заточенным кончиком, раскаленным добела.

Конечно. Киве предстояло не только зашить раны юноши, но и вырезать на его руке метку. Оставался только решить, что делать первым. Однако, похоже, надзирательница уже все решила за нее; вблизи с ней Киве не оставалось ничего иного, кроме как потянуться за скальпелем. Иголка с мотком подождут, пока надзирательница не отойдет подальше.

— Я м-могу его подержать. — Типп обошел Киву и встал по другую сторону от мужчины. Он, похоже, и не заметил, как чудесным образом избежал опасности, и не обращал никакого внимания на предупреждающий взгляд Кивы, полный отчаяния.

— Тогда держи за ноги, — приказала ему Наари. — Этот парень выглядит сильным.

Сильным. От этого слова у Кивы внутри что-то перевернулось. Его ни за что в жизни не распределят на кухни или в мастерские. Можно даже не сомневаться: этого юношу ждут каторжные работы.

Он проживет месяцев шесть. Год, если повезет.

А потом умрет.

Кива не должна о нем переживать. Слишком много смертей она видела за последние десять лет, слишком много страданий. Судьба еще одного человека ничего не изменит. Он был всего лишь номером — Д24Л103, как значилось на металлическом браслете, который закрепили на его запястье следившие за ним в пути надзиратели.

Как только Кива провела скальпелем по тыльной стороне его левой руки, ей снова кольнуло бедро, но она не обратила на него внимания и только напомнила себе, почему она это делает. Почему она предает самую суть целительства и осознанно наносит людям раны.

«Мы в порядке. Береги себя. Мы придем».

С последней записки она больше не получала новостей от семьи, однако зима была в полном разгаре, и Кива понимала, что до весны, когда в тюрьму начнут свозить новых узников, ничего ожидать не стоило. Но она раз за разом прокручивала в голове их последнее письмо, их заверение, просьбу, обещание.

Кива делала то, что должна — лечила людей, но и причиняла им боль. Она делала все, чтобы выжить. Все, чтобы дожить до того момента, когда семья придет за ней, когда она сможет сбежать.

Этот юноша… Вырезать метку на нем Киве было не так совестно. В отличие от многих других, он лежал без сознания, а значит, ей не приходилось видеть боль в его взгляде, не приходилось ощущать, как он дрожит под ее пальцами, не приходилось чувствовать себя чудовищем в его глазах. Хотя кто она, если не чудовище?

Типп все знал: он много раз видел, как Кива вырезает метку на ладонях бесчисленных заключенных, но ни разу не осуждал ее, а в его взгляде никогда не было ничего, кроме понимания.

Надзирателям же было плевать; они лишь хотели, чтобы Кива побыстрее расправилась со своей задачей. Наари не была исключением, даже когда впервые увидела, как Кива вырезает метку. Впрочем, янтарноглазая надзирательница единственная не стала скрывать отвращения. Даже сейчас, когда Кива провела лезвием по коже юноши, Наари сжала зубы, кожаными перчатками вжимая плечи узника в металлическую кушетку на случай, если он проснется.

Кива работала быстро, и когда она наконец закончила, Типп уже был тут как тут с горшком сока баллико и чистой тканью наготове. Надзирательница безмолвно вернулась на свой пост у двери, как если бы удостоверившись, что новый заключенный не дернется и не испортит только что вырезанную «З» на ладони.

— Жаль, что его п-п-поранили, — произнес Типп, когда Кива перебинтовала юноше ладонь и перешла к другим ранам, которые надо было зашить и смазать антибактериальным соком.

— Почему это? — пробормотала Кива, слушая вполуха.

— Со шрамом он б-будет уже не таким красавчиком.

Иголка Кивы застыла над раной на правой грудной мышцей заключенного.

— Красавчик он или нет, Типп, он все равно мужчина.

— И что?

— А то, — продолжила Кива, — большинство мужчин — те еще свиньи.

Тишина свинцом разлилась по комнате, и только Наари у дверей тихо прыснула — как будто ответ Кивы ее рассмешил. Наконец Типп ответил:

— Я мужчина. И я н-не свинья.

— Ты еще маленький, — парировала Кива. — Вот подрастешь…

Типп фыркнул, словно она пошутила. Кива не стала ему ничего объяснять. Да, она надеялась, что Типп, когда вырастет, останется таким же чудесным и добрым, но вероятность этого стремилась к нулю. Единственным взрослым мужчиной, которого Кива когда-либо уважала, был ее любимый отец. Но… он был исключением.

Не давая ностальгии снова захлестнуть себя с головой, Кива быстро и без проблем зашила все остальные раны на животе и спине юноши, еще раз проверила, нет ли порезов на ногах, и перешла к лицу.

И когда она поднесла костяную иглу к его брови, юноша открыл глаза.

Примечания

1

Кетгут — шовный материал из кишечника крупного рогатого скота. (Здесь и далее прим. пер.)

2

Кошка-девятихвостка — плеть с девятью и более хвостами, обычно с твердыми наконечниками или узлами на концах, которые наносят рваные раны.