Это офис, детка!

Лилия Куликова, 2020

Карьера или семья? Гармония или деньги? Полет души или вечная усталость? Миллионы женщин задают себе этот вопрос ежедневно. Ради чего жизнь посвящается туманному определению «успешности»? Чем они жертвуют и чего им уже никогда не вернуть? Героини книги – молодые амбициозные женщины, искренне верящие в постулат «каждому по заслугам». Но годы идут, заслуги копятся, а вознаграждение по-прежнему где-то там, в далеком будущем. И однажды осознание этого пронзает мозг так остро, что жить, как прежде, уже невозможно… Все имена, названия компаний, события – плод здорового воображения автора. Не ищите совпадений. Просто читайте и сопереживайте. Героиням этого будет вполне достаточно.

Ольга

— Что вы чувствуете?

Уже пятую встречу этот чертов психотерапевт мучает меня этим «что вы чувствуете». Целый час он задает мне только один вопрос, который стучит в моей голове, как монотонная долбежка дятла. Поначалу это было интересно, мне даже нравилось: наконец-то кто-то меня выслушает! Столько всего накопилось за последние годы, уже не было сил держать в себе. Чувствовала, что если не расскажу кому-нибудь, свихнусь. Но, с другой стороны, боялась, что засмеют. Как же, директор компании, мать двоих детей, жена серьезного бизнесмена — и на тебе, плачется в жилетку. Нет, поплакать-то можно, с подружками, например, во время банных посиделок, да что толку? Хватит с меня этих недоверчивых лиц: «Ка-а-ак, и богатые тоже плачут?!»

О чудо-докторе я узнала от своей подруги Лельки. А она познакомилась с ним на каком-то семинаре, после чего стала ярым его адептом. Все телефонные разговоры последних месяцев плавно сводились к Анатолию. С Лелькиной подачи я знала о нем все, прочитала все его книги, прослушала все диски. Ну и что? Мало ли сейчас кукукнутых мозгоправов? Вон сколько курсов: три месяца, максимум, полгода — и ты дипломированный психотерапевт. Лелька уверяла меня, что таких, как Анатолий, в Москве по пальцам одной руки можно пересчитать. К нему и на прием-то попасть — большая удача.

Последнее оказалось правдой — ждать пришлось почти полтора месяца. К моменту нашей встречи меня уже так распирало от любопытства, что я даже не среагировала на озвученный гонорар — весьма приличный. Ничего, за эксклюзив положено платить соответствующе. Пожертвую одним маникюром в «Мальдо Фопполо»…

Мой энтузиазм пропал после второго сеанса, когда Анатолий спросил меня, сделала ли я домашнее задание. Конечно, нет, это что, школа, что ли? Тем более, я не собиралась делать его с самого начала. Бред какой-то: написать сочинение о любимом животном. Ага, щас, сяду за свой директорский стол и начну писать сочинение, слюнявя карандаш.

Я забыла об этой ерунде на следующий же день. Наверное, я бы и про следующую встречу не вспомнила, но бдительная секретарша Анатолия позвонила мне накануне и вежливо поинтересовалась, собираюсь ли я завтра прийти на терапию. Черт, пришлось тащиться.

На третьей встрече Анатолий спросил, что меня останавливает от выполнения домашних заданий. Я мялась, что-то говорила о том, что мне сложно собраться с мыслями, трудно найти свободное время… В какой-то момент сдалась и клятвенно пообещала подготовиться к следующему разу. Я и вправду что-то нацарапала на половине листка А4, да и то только благодаря тому, что совет директоров затянулся. Мой зам по связям с общественностью сцепился с финансовым контролером, началась перепалка, а я, воспользовавшись моментом, достала листочек, написала первую фразу: «Мое любимое животное — пантера» и начала расписывать, какая она красивая, грациозная, быстрая, смелая… На полстранички как раз получилось. Даже самой понравилось. Хоть какое-то разнообразие, а то от этих договоров и финансовых отчетов уже тошнит, как во время первого триместра.

Я ехала на очередной сеанс, и мое веселое настроение уменьшалось, сжималось, съеживалось, а когда я, припарковавшись, вылезла из машины, исчезло вовсе. Может, ну его, домой поеду? Мне уже все понятно: надо быть в согласии со своим телом, чувствами и эмоциями, прислушиваться к внутреннему голосу, больше доверять себе, а не мнению окружающих. Все это я и без Анатолия знаю, тоже мне, Америку открыл! Но какая-то неизвестная мне ранее сила не давала повернуть назад, подпинывая в сторону третьего подъезда.

— Что вы сейчас чувствуете?

— Да ничего я не чувствую, неужели вы не понимаете?! Я ничего не чувствую, ни-че-го! Ничего, ничего, ничего…

Я вскочила на ноги, стала лихорадочно запихивать в сумку свой листочек с домашним заданием, рванула в сторону двери, но, запутавшись в длинной юбке, свалилась на пол. На какое-то мгновение в комнате воцарилась мертвая тишина. Анатолий смотрел чуть насмешливо, и тут у меня началась настоящая истерика. Я орала, что это бесчеловечно — ставить опыты на живом человеке, задавая ему один и тот же вопрос в течение пяти встреч, что это неприлично — смеяться, когда женщина спотыкается и падает на пол, что сыта по горло его дурацкими домашними заданиями. Я выкрикивала обвинения еще минут пять, не меньше, пока не устала и не плюхнулась на сиротливо стоящий в углу низенький табурет. И тут я начала… нет, не плакать, смеяться! Я смеялась так, что у меня слезы выступили на глазах; я заводилась все больше и больше. В какой-то момент смех перешел в неприличное ржание, всхлипывание, а потом, наконец, в слезы. Но плач этот был какой-то жалкий, детский. Я размазывала кулаками растекшуюся тушь, совершенно не обращая внимания на Анатолия, который сидел все это время на своем месте, как каменный истукан.

— Ольга, что вы сейчас чувствуете?

— Мне очень грустно, мне очень грустно и одиноко.

— А где вы это чувствуете в своем теле?

— Вот здесь, как будто у меня внутри пустота…

— А когда вы чувствовали такую же пустоту в последний раз? Это на что-то похоже? На что?

* * *

В родительский день мы вставали задолго до побудки. Спать было невозможно, все мысли были только об одном: скоро начнут приезжать взрослые. К десяти утра постели были заправлены «по-белому», полы в комнатах намыты до блеска, платьица выглажены (пришлось отдать заныканную шоколадку «Аленка» Ленке из второго отряда, чтобы пропустила меня в гладильную без очереди). Я даже зубы в честь такого случая чистила ровно три минуты, отсчитывая время по огромным настенным часам, висевшим в умывалке. Все, готова.

Первая партия родителей прибыла около одиннадцати. Часть ребят из отряда с визгом подбежала к автобусу, заметив в окошке своих. Я суетиться не стала, зная, что мама и папа приедут на своей машине, но все равно осталась караулить на воротах вместе со всеми — так все-таки веселее было.

К часу почти всех ребят разобрали родители, а моих все еще не было.

В половине второго Анна Васильевна повела меня и Андрюху из четвертого отряда на обед. В столовке, разукрашенной по случаю такого дня, яблоку негде было упасть — руководство лагеря распорядилось приготовить праздничный обед и пригласило всех детей вместе с родителями к столам.

Аппетита не было никакого, и я, воспользовавшись суетой, незаметно выскользнула на улицу. Странно, но плакать мне почему-то совсем не хотелось. Я пошаталась немного по территории, а потом направилась к секретному лазу в заборе, через который мы убегали в лес. Там было наше убежище, шалаш, который мы с мальчишками строили целую неделю, таская тяжелые ветки, собирая их по всему лесу, прилаживали как могли, чтобы получился настоящий шалаш, как у Тома Сойера и Гека Финна. Постепенно мы натаскали туда одежды, одеял, свистнутых в прачечной, печенюшек и свечей. При каждом удобном случае мы убегали туда днем, но остаться в шалаше надолго не получалось: бдительная Анна Васильевна чуть что, сразу поднимала шум: «Дети пропали!» Приходилось быть начеку. Но зато ночь была наша! Мы терпеливо лежали, дожидаясь, пока все заснут, а потом тихонько, на цыпочках, стараясь не издавать лишних звуков, выползали из корпуса. Самое страшное было идти по лесу на ощупь, почти в полной темноте, спотыкаясь о коряги и поскальзываясь на мокрой траве.

Наградой за все эти страхи был наш шалаш, который постепенно превратился в уютный домик для маленьких сорванцов. Мы вытаскивали из карманов съестные припасы — яблоки, конфеты, кусочки черного хлеба с солью, ломтики сыра, не съеденного за ужином, и начинали свою веселую трапезу. Какое же это было блаженство! Мы играли в карты, рассказывали страшилки, дурачились и смеялись, как сумасшедшие, над каждой глупой шуткой.

А сейчас в шалаше было пусто и темно. И хотя на полу были расстелены мягкие одеяла, валялись карты и комиксы, а на ящике из-под болгарских яблок — нашем импровизированном столике — даже осталась какая-то еда и полбутылки тархуна, мне было очень-очень печально и одиноко. Внутри, где-то глубоко в груди, стала расти-подрастать противная пустота. Холодная, металлическая, гулкая, как пустое цинковое ведро. Мне стало холодно. Я надела оставленную накануне шерстяную кофту, закуталась в одно из одеял, но теплее не становилось. Мне казалось, что я становлюсь меньше, меньше, съеживаюсь, постепенно превращаясь в маленькую металлическую сферу с гулкой пустотой внутри…

— Олька, ты здесь? Тебя уже весь лагерь ищет! Беги быстрее, к тебе бабушка приехала!

Наверное, я заснула, потому что Сашкин голос раздался откуда-то издалека, с той стороны сознания. Я слышала, как он меня зовет, но открывать глаза не хотелось: там, внутри сферы, было так хорошо… Немного зябко, но я постепенно привыкла, мне даже понравилась эта металлическая прохлада.

— Олька, ты чего, спишь? Просыпайся, беги в лагерь, тебя бабушка ждет!

Бабушка приехала только под вечер, с сумками, полными гостинцев, с пакетом чистого белья. Родителей срочно вызвали на объект, там случилось какое-то ЧП, рабочий-высотник сорвался с крыши. Понаехала милиция, проверяющий из главка примчался, в общем, сыр-бор. Мама только и успела предупредить бабушку, что на родительский день они не попадают, попросила съездить вместо них. «Пока на базар, пока блинчик жарила, курочку в духовке запекала, вот только сейчас и смогла приехать», — оправдывалась бабушка.

Грусть постепенно отступила, бабушку я обожала. Она была такая мягкая, уютная, пышная, как подушка. Как я любила прижаться к ней всем тельцем и замереть, ощущая биение своего маленького сердца! А немного погодя, прислушавшись, и еще одного — побольше, такого родного и заботливого… Бабушка обнимала меня своими пухленькими руками, еще ближе прижимала к себе, и наступало такое блаженство, что мне казалось, что ничего более приятного нет на всем белом свете.

— Зайчонок ты мой пушистый! Сердечко-то как стучит, того гляди выскочит. Тш-ш, все хорошо, я с тобой, все хорошо…

На какое-то время грусть ушла, я принялась с аппетитом поедать все, что наготовила и привезла в своих огромных сумках бабушка. Немного насытившись, я вдруг снова ощутила внутри металлическую прохладу той противной, пугающей пустоты.

— Мне возвращаться надо, внученька. Поздно уже, пока доберусь до дому, темно будет.

— Конечно, бабуля, ты поезжай, спасибо тебе, родная!

— А ты не скучай, мама с папой приедут сразу же, как только разберутся с этим ЧП, будь оно неладно. Они же тебя очень любят, гордятся тобой, ты вон какая умница и красавица выросла!

— Да-да, бабуля, я тоже их очень люблю! Ты передавай им привет.

Мы обнялись на прощанье, я проводила бабушку до ворот, а потом пошла к себе в отряд. Мне уже не было ни грустно, ни одиноко, внутри меня поселилась пустота — с надежными металлическими стенками, с холодным блеском и гулким звуком помпы, перекачивающей красную жидкость. А значит, все хорошо, прекрасная маркиза!..

* * *

— Спасибо, Анатолий! Вы мне очень помогли. Я в полном порядке. Немного расклеилась, нервы, наверное. Но я же пантера, а значит, встала, отряхнулась — и вперед! Гонорар за остальные пять встреч можете оставить себе, Лелька была права, вы — суперпрофессионал.