Возвращение к празднику. Книга-эссе о творческой работе композитора

Леонид Любовский

Эта книга – заметки композитора о духовной основе музыки. Особенность композиторского дарования – умение слышать окружающий мир, сущность которого необъятна. В книге сделана попытка объяснить такое слышание через музыкальную интуицию. Рассуждения композитора перемежаются с его рассказом о собственной творческой работе, об осуществлённых и неосуществлённых проектах, затрагиваются некоторые теоретические и исторические вопросы музыки, а также комментарии и дефиниции к созданному.

Первая опера и её судьба

В эти, шестидесятые годы, думаю, я был достаточно хорошо подготовлен для работы над оперой: все новые профессиональные технологии запада нам, студентам композиторского класса Казанской консерватории, были хорошо известны — спасибо нашим учителям — и даже пробовались на практике. В этом отношении и культурный официоз коснулся нас не очень сильно. В конце концов, я понял, что самая большая ценность композитора — свой собственный взгляд на мир, интуитивный голос своего «я». «Ещё много хорошего можно сказать в до-мажоре» — известные знаковые слова Арнольда Шёнберга: понять их можно, следовать им — трудно. В общем — средства вторичны. Всё равно из какого материала ты возводишь свой дом — из камня или из соломы — главное, чтобы он был крепким и в нём было тепло и уютно.

В эти годы у меня уже были написаны несколько вокальных циклов (звучавших и на всесоюзном радио), фортепианная соната, большой четырехчастный квартет, трёхчастная симфония… Свою первую оперу я написал на четвёртом курсе консерватории.

Я настолько увлёкся работой над оперой, что уже через сорок дней клавир-дирекцион был вчерне готов.

Вот её краткое содержание.

* * *

Глубокое средневековье.

В славный город Йоргенстад, известный своими праздниками в честь святого Йоргена, который триста лет тому назад был изгнан из города за разоблачение богатых коррупционеров, стекаются паломники. Предстоит очередной праздник, да ещё и выбор соборной невесты для святого, который, по слухам, обещал вернуться (через триста лет). С толпой паломников в город возвращается Микаэль Коркис по прозвищу Коронный вор, бывший исполнитель шекспировских ролей в бродячем балагане, а теперь простой бродяга. С ним его товарищ Франс Поджигатель, такой же бродяга и вор. Когда-то и Микаэль был изгнан из этого города, где он родился и вырос. Изгнан за то, что посмел сказать Главному Каппелану: ты — мой отец! Что было, увы, правдой. Оба товарища в толпе паломников прикидываются: один — слепым, другой — калекой (на костылях). И Микаэля и Франса разыскивают стражники Курфюрста.

В поисках наживы друзья проникают в сокровищницу храма. Неожиданно, увидев приготовленный к праздничной церемонии плащ святого, Микаэль решает выдать себя за Йоргена. Микаэлю терять нечего: надоело бояться, надоело скрываться… Он готов сыграть последнюю шекспировскую роль в своей жизни. На церемонии праздника Микаэль торжественно появляется на святой лестнице, куда не ступала нога обыкновенного смертного, и убеждает толпу в своей святости, совершая «чудо» — «исцеляя» калеку в толпе. Конечно — Франса. После некоторого колебания толпа признаёт Йоргена: Он пришёл! Сомневающегося Главного Каппелана, своего отца, Микаэль-Йорген бьёт посохом по голове, ещё больше убеждая паломников в своём истинном существовании.

Все вокруг ликуют: Он пришёл! Среди суеверных членов Капитула замешательство и страх. Что теперь будет!? Между тем, завистливый Франс пытается разоблачить Микаэля: это Коронный вор! Народ в замешательстве, но Микаэль уверяет: Коронный вор — это Франс! Франса вешают. «Прости мне, друг, — говорит ему перед смертью Микаэль, — обстоятельства сильнее нас: или я должен повесить тебя, или меня самого повесят».

Наконец, Йорген-Микаэль требует отвести его в покои, где он встречается со своей соборной невестой прекрасной Олеандрой, дочерью Гроссмейстера, избранной святым отцами накануне. Между ними вспыхивает любовь. Но внезапно появившийся гонец приносит приказ Курфюрста: во что бы то ни стало поймать Коронного вора, примета которого — красное солнце на груди. Услышавшая это, Олеандра падает в обморок со словами: я видела это солнце! Капитул вздохнул с облегчением, поняв всё.

Но как найти выход из такого положения, не скомпрометировав праздник, приносящий немалые доходы? Проще всего, конечно, всех осмотреть, но кто отважится, кто посмеет осматривать святого в толпе его фанатичных поклонников?! Мудрое решение принимает Гроссмейстер: «поскольку такой осмотр может оскорбить чувства верующих, мы полагаем, что своим отъездом ваше святейшество избавит нас от столь тягостной необходимости». Быстро решаются все вопросы, связанные с отъездом «святого». Тот прощается с огорченными паломниками и «своим» Капитулом. Паломники плачут, провожая его. «Не плачьте, я ещё вернусь, — обещает Йорген-Микаэль, — через триста лет!…». Микаэль занимает своё место в отъезжающей карете, куда успевает вскочить и Олеандра. Счастья и радость на лицах паломников! Они видели Его! C умилением машут платочками и члены Капитула. «Тот, кто Йоргена признает, бед и страхов не узнает…”, звучит заключительный хорал.

Так почти по-голливудски заканчивается это странное и довольно трогательное действо. Поразмыслите о сем!

Нет предела человеческой глупости. Нет предела человеческой доверчивости. Нет предела человеческой надежде на счастье и справедливость!

* * *

Поначалу судьба оперы складывалась удачно. Возможно, здесь уместна поговорка: слухами земля полнится. Я получил заинтересованное письмо из Ленинградского Малегота с предложением показать оперу художественному совету театра. Это был любимый театр моего отца. Когда-то с ним в этом театре мы переслушали почти весь его репертуар. До этого я показывал оперу только своим любимым профессорам — Альберту Семёновичу Леману, Генриху Ильичу Литинскому и Назибу Гаязовичу Жиганову. Все они дали опере довольно высокую оценку, предрекали ей интересную сценическую жизнь, а Литинский, будучи в некоем высоком редакционном совете, настойчиво советовал предложить оперу Большому театру. Всё же я, заваленный своей педагогической работой в консерватории, решил не спешить и дождаться вызова в Малегот. Через какое-то время вызов состоялся, и я, как и предполагалось, показал оперу худсовету театра, который её одобрил. Геннадий Пантелеймонович Проваторов, главный дирижёр театра, возглавляющий худсовет, попросил у меня партитуру, обнадёжил: ждите, это наша опера. При следующей с ним случайной встрече я увидел мою партитуру в его руках и окончательно успокоился. И стал ждать.

Конечно, я не знал, что такое музыкальный театр. Вскоре в театре сменился директор, затем главный дирижёр, затем главный режиссёр, затем снова директор… Бесконечные подготовки к всевозможным государственным и партийным праздникам занимали театр гораздо больше, чем текущий репертуар. Да и каждый новый руководитель приходил, как правило, со своим любимым репертуаром и поскорее старался воплотить его на сцене. К кому обращаться? Все переговоры с начальством заканчивались лишь обещаниями и заверениями: вот уже скоро, на следующий год…

А время уходило…

И вот, почти через десять лет у меня состоялся разговор с очередным новым главным режиссёром и художественным руководителем театра Эмилем Евгеньевичем Пасынковым. Я представился ему и сослался на решение худсовета. Вальяжный и очень уверенный в себе, Пасынков с любопытством осмотрел меня с ног до головы и заявил жёстко и нелицеприятно: «Я познакомился с решением того (акцентировал он) художественного совета. Скажу сразу, чтобы не обнадёживать вас: я не открою партитуру оперы, даже если бы она была гениальна. Мне важно имя автора, то есть, важно кого (снова акцент) мы ставим. Вот станете известны — приходите». От такого наглого откровения и полной неожиданности я не знал, что ответить. Такие слова — как обухом по голове. Дальше его я не слушал. А вернее сказать — не слышал. Он пригласил меня на свою премьеру какой-то оперы — кажется Монтеверди, — и вечером я сидел в директорской ложе на красивом спектакле, от которого помню только прозрачную белую кисею, заполнившую сцену. В голове у меня тоже была такая же тонкая кисея и звучали его жёсткие слова…

Конец ознакомительного фрагмента.