Лёня Алеев в школе и дома

Леонид Алеев

В этой повести автор погружает читателей в непосредственную атмосферу той «далекой» жизни, когда под звуки горна и барабана пионеры ходили на линейку. Простая бесшабашная жизнь, увиденная детскими глазами рассказчика, без прикрас и лишних выводов, отражает заботы школьных дней и будни в удивительном месте – советской коммуналке, сегодня многим неизвестной. Книга содержит нецензурную брань.

«Советская Россия»

Почтовый ящик, разумеется, был один на всю квартиру и располагался в огромном холле парадного. Не сказать, чтобы ящик был переполнен: газеты выписывали только мы и Верванна. Бабушка — «Правду» и традиционно «Вечерку», папа — «Московскую правду», а Верванна — «Советскую Россию». В семье татар газет не читали, а Кокеткина могла прочитать только свою фамилию в пенсионной ведомости. На почтамте газеты формировались традиционно так: в «Правду» с цифрой 9 — номером нашей квартиры — были вложены все остальные газеты. Другого порядка я не видел никогда. Видимо, правда всегда одна.

В то время почта работала безукоризненно. В 8 утра — всегда свежая пресса. Корреспонденция — газеты, письма и открытки — забиралась папой, реже — мамой или бабушкой. Тот, кто приносил их в квартиру, оставлял «Советскую Россию» Верванны на телефонной полке в прихожей. И в это утро ничто не поменялось. Папа так же принес газеты, забрал свои, положил «Советскую Россию» и ушел на работу. Мама давно ушла, бабушка торопилась на собрание, а я собирался в школу. Верванна забирала свою газету всегда позже, часов в 11, потому что любила поспать. И вот вечером, когда все вернулись домой, разразился скандал.

Интеллигентная Верванна буквально клокотала Везувием, закатывала глаза и поднимала руки над головой, стоя посреди кухни. Рядом стояла моя бабушка и сочувственно кивала. Кокеткина сидела на табуретке у окна со своей кастрюлей. Удивленно оглядываясь на Верванну, переворачивала жарившиеся беляши Гуля. Эмиль Рейнович специально приоткрыл дверь комнаты, чтобы все слышать, но на поле брани не появлялся. Это был первый и последний раз, когда я видел Верванну в таком возбужденном состоянии. А дело было так.

Верванна, проснувшись и позавтракав, как обычно, около 11, подошла к телефонному столику за своей газетой и… не обнаружила ее. Тогда она сняла ключик от почтового ящика, висевший на гвоздике, и отправилась вниз. Там она газету тоже не обнаружила, и, вернувшись в квартиру, сходила в комнату за очками, еще минут пять разыскивала телефон доставки газет в своей утратившей актуальность, как потом выяснилось, записной книжке. По номеру, который нашла, она попала в регистратуру больницы, и только тогда прибегла к изучению исписанной химическим карандашом стены около телефона. Именно там всегда были записаны все самые важные номера, а некоторые, для заметности, еще и обведены. Наконец терпение ее было вознаграждено, И Верванна, дозвонилась в отдел доставки. В необычно вежливой манере ей сообщили, что доставка газет, включая «Советскую Россию», в нашу квартиру произведена без задержек сегодня утром. Тогда ничего не понимающая Верванна постучалась к нам в комнату, предполагая, что папа по ошибке прихватил и ее газету. Но в эти часы никого из членов нашей семьи дома не было, так что ей оставалось только ждать вечера.

— Я думала, — задыхалась от возмущения Верванна, — я сначала подумала, что Яша прихватил ее по ошибке! Но я была в шоке, Руфина Васильевна! Я была в шоке! Это ужасно! Это такое бескультурие, знаете ли! Мы что же, в пещере живем?! Скажите! Как же так можно поступать?! Я позвонила в доставку! Я все проверила. Газета, знаете ли — не иголка, исчезнуть не могла…

— Да успокойтесь, Верванна! — прервала ее начавшая нервничать бабушка. — Расскажите же, наконец, толком, что произошло.

Может показаться, что Верванна хотела привлечь максимум аудитории своим надрывным пафосом. Но нет, она искренне переживала о случившемся и не лукавила.

— Извините за подробность, — продолжала он с придыханием. — Я пошла в уборную и обнаружила на гвозде мою… — она даже всхлипнула, — мою «Советскую Россию». Титульным листом, прямо с датой, на клочки изорванную и измятую. Дома был только Слава, он как раз вышел…

— Отгул взял, выпимши вчерась, — вставила информацию Евдокия Прокофьевна, удовлетворенная развитием истории.

— Я спросила: «Слава, ты не знаешь, как оказалась сегодняшняя», — Верванна сделала еще раз ударение на последнем слове, — «сегодняшняя моя газета в туалете?» А он сказал мне, нагло так: «Знаю» — говорит, — «я ее со столика взял, потому что в туалете с утра…», — Верванна немного понизила голос — „…нечем жопу вытереть было“. И смеется, хам. Что, говорит, вам кричать что ли надо было, спрашивать газету? Вы спите, как убитая, вас пожар не разбудит, и ваш Рейныч с вами». Руфина Васильевна, я считаю — это безобразие, неуважение и хамство, надо сообщать на работу.

— А, сообщай — не сообщай! — рявкнул опершись о дверной косяк рукой появившийся на кухне и успешно похмелившийся дядя Слава Морозников. — Я увольняюсь. Поеду Уренгой строить. Ну, что вы тут собрались? — Он укоризненно оглядел всех. — А? Что вы тут обсуждаете, соседи? Что я газету трехкопеечную изорвал подтереться? Да нате Вам, Верванна, рубль — компенсирую.

С этими словами дядя Слава полез в карман и неверным движением извлек помятую трешку.

— А вот хоть бы и трешкой подавись! — разошелся он. Тут подоспела зуботычина от его жены. Дядя Слава был мастерски скручен и под взаимные крики препровожден к себе.

— Ты у меня поедешь на Уренгой, ты у меня так поедешь!.. — бушевала на всю квартиру жена дяди Славы.

Кокеткина сорвалась с кухни и быстро зашаркала на пост к комнате Морозниковых. Через некоторое время оттуда выбежала Дудуля, и, набрав полный стакан воды, убежала обратно. Верванна была совершенно опустошена. Бабушка ободряюще приобняла её за талию и сказала, что это больше не повторится.

— Слава — хороший мужчина, когда не пьяный. А в трезвом виде он на такие поступки не способен, — говорила она.

Верванна всхлипывала и кивала головой. Ураган прошел. Осталось только сожаление о новостях, не прочитанных за чашкой кофейного напитка «Кубань».