Тренер Людоеда

Лев Александрович Савров, 2020

Авантюрная и увлекательная повесть о жизни, работе и приключениях в Центральноафриканской Республике в середине 70-х годов. Фотографии и комментарии Саврова Льва-младшего в конце книги.

Глава 5. День независимости

По средам у меня с утра в университете лекций не было, поэтому моя «гопсборная», как я её называл, спозаранку добросовестно, но с видимой неохотой, отрабатывала незамысловатые тактические задумки, заимствованные мною из арсенала Палыча, нашего тренера в бытность мою московским студентом.

Сделав знак Сулею, второму тренеру, подгонять ребят, я ушёл на край поля к беговой дорожке и сел на барьер прыжковой ямы с водой для стипль-чеза, которая, слава богу, была без воды, а значит и без комаров.

Почти тут же мимо пронеслась лёгкая сухощавая фигура.

— Эй, Роберт! Крикнул я ему вслед. — Причаливай на перекур!

Сделав круг, Роберт присел рядом.

— Что нового в вашем корпусе мира? — поинтересовался я. — Где красавица Дайана? В воскресенье утром придёшь?

— Отвечаю по порядку, — сказал Роберт, слегка растягивая гласные с ужасным американским акцентом. — В корпусе всё по-старому, а у меня новоселье, получил виллу, в субботу бал-маскарад, приглашаю тебя, будут блины по-русски. Дайана уехала в провинцию, но к субботе вернётся и тоже придёт на пати. А утром каша будет?

Однажды мы с Виктором угостили Роберта манной кашей, это Виктор иногда делал такой завтрак по воскресеньям, когда наш повар Жан не работал, и с тех пор Роберт полюбил её патологически.

— Будет, будет, Виктор обещал.

— Тогда приду.

Послышался скрип тормозов, визг шин по асфальту, и в ворота стадиона влетела белая деканская «Рено-8», просвистела прямо по дорожке к нам и, проюзив добрый десяток метров, остановилась, чуть не нырнув в чёртову яму, обдав при этом нас пыльным облаком красного латерита. Из машины мягко выпрыгнул Виталий. Видно было, что он наслаждался ездой, как ребёнок.

— Сразу видно, что не своя машина, а казённая, — сказал я. — Смотри, свернёшь шею.

— Мне на роду не то написано, — засмеялся он. — Роберт, привет.

— Слушай, — это опять ко мне, — завтра же праздник, день независимости!

— Ну и что?

— Как что? Папаша будет принимать парад и демонстрацию. Вот тебе пропуск на диптрибуну, поглядишь вблизи отца нации.

— Да в гробу я его видал! А парад и демонстрацию тем более! Насмотрелся я этого добра в Западной Африке!

— С ума сошёл! Там посол будет, что он скажет, не увидя нас, он же знает, что по протоколу мы должны быть.

— Делать ему больше нечего, только нас проверять.

— А я бы пошёл, — сказал Роберт, да кто ж мне билет даст? От наших, наверное, будет посол и Джо Билдинг.

— От наших ещё наверняка Серёга будет, — засмеялся я. — Где Джо, там и Серёга. Возьми, Роберт, мой пропуск и сходи.

— Ни-ни, — ужаснулся Виталий. — Он же именной, на, держи, а я побежал!

Он впрыгнул в авто, даванул на газ и исчез в столбе пыли.

— Очень торопится, — сказал Роберт.

— Ты стайер, а он спринтер, — заметил я, — другой темперамент.

Утром за завтраком Виктор выглядел весьма хмурым.

— С левой ноги встал? — спросил я.

— С правой, с правой… Ты знаешь, что он пришёл к власти переворотом?

— Ну и что? У них тут переворот — сезонное развлечение. К тому же, он сместил своего кузена. Подумаешь, семейное дело!

— Да он же был начальником генштаба!

— Какая разница?

— Солдафон, значит, самодур. А история с румынкой из ансамбля…

Эта история прогремела если не на всю Африку, то на окрестный регион. Случилась она за год до нашего приезда. Оказался тут в столице на гастролях какой-то румынский фольклорный ансамбль. Папаша почтил их концерт своим присутствием и положил глаз на солистку. Той же ночью президентские головорезы доставили её во дворец, а наутро народу было объявлено, что у папаши теперь ещё одна временная жена, не то седьмая, не то восьмая по счёту. Первая-то была из местных, единственная официальная, сопровождавшая его на церемонии и в загранпоездки. Некоторые из временных жён уже отпущены за ненадобностью, но всех детей он оставлял себе, и было их во дворце числом уже более двадцати.

— Ничего, я не солистка…

— Всё равно, не нравится мне, что ты туда один едешь.

— А я и не один… Ты со мной.

— Ха, я! Кто мне пропуск даст именной?

В этот момент из кухни послышалось сдавленное хихиканье Жана вперемежку с хрюканьем и шипеньем старенького транзистора, стоявшего у него там на холодильнике.

— Что у тебя, Жан? — крикнул я.

— Да брось, — отмахнулся Виктор, — он же на пальчик смеётся, только покажи.

Из-за косяка кухонной двери выглянула широкая лоснящаяся физиономия с плутоватыми глазами.

— Наш папаша выступает, — сообщил Жан. — Говорит, что мы все должны радоваться.

— Чему это? — осведомился Виктор. — Дню независимости?

— Само собой, — ответил Жан, — но главное: ему румынка сына родила, — в открытую заливаясь смехом, провозгласил он. — Шестипалого!

— Где шестипалого? — ахнул я.

— На руках! Он говорит, что это божья отметина и к счастью.

— Во, даёт, — прокомментировал Виктор. — Ну что ж, теперь писай кверху от радости.

Не порти народу праздник своим цинизмом, — заметил я. — Иди, оденься поприличнее, пора ехать.

Оставив нашу таратайку на площади перед университетом, мы продвигались к той части проспекта — бывшей взлётной полосы, где были сооружены крытые временные трибуны.

— Сейчас твоя затея лопнет, как мой мочевой пузырь во время «кратенькой» речи премьер-министра на открытии учебного года, — заявил Виктор, завидя первую цепь армейского охранения.

— Не дрейфь, прорвёмся! Ты, главное, получше виляй хвостом подобострастия, всем покажи, что я не просто начальник, а царь и бог. Кстати, как здорово, что я не выбросил треногу.

— Кому здорово, а кому…, — немедленно отозвался он, громко пыхтя скорее всё-таки от возмущения, чем от усталости.

Нужно сказать, что мы представляли в это утро колоритную парочку: я впереди в белоснежном тропическом костюме и руки-в-брюки, а сзади Виктор в чёрном шерстяном костюме и белой сорочке с красным галстуком, с тремя фотоаппаратами на шее, моей кинокамерой на левом плече и треногой от теодолита под мышкой.

Всё обошлось как нельзя лучше. Первые два кордона мы миновали без остановки и молча, я только эффектным жестом выхватывал двумя пальцами из нагрудного кармана пропуск и слегка помахивал им. На третьем рубеже перед входом на диптрибуну, почти вплотную к правительственной, офицер службы безопасности всё же тормознул нас и тщательно проверил пропуск.

— Это мой шофёр, — небрежно пояснил я, отвечая на его вопросительный взгляд в сторону Виктора со снаряжением, который к этому времени не только действительно вспотел, но и всем видом изображал усталость и равнодушие.

Офицер удовлетворённо кивнул и отступил в сторону, освобождая проход, видно было, что тренога произвела на него впечатление.

Заметив слева на трибуне среди европейских дипломатов нашего посла, равно как Виталия и Сергея рядом с ним, я тут же повернул направо к азиатским представителям.

— А чего не к своим? — спросил Виктор.

— Тут все малорослые, даже мы с тобой хорошо увидим через их головы.

— Это правда, — оживился он, начиная верить, что затея удалась и есть шанс воочию повидать папашку. — Тебе-то что, — гудел он, — ты уже видел, а мне всё-таки интересно…

— Видел, видел! Мельком и издалека. Чует моё сердце, лучше бы нам совсем его не видеть… А вот и он, лёгок на помине!

По взлётной полосе к трибуне приближался длиннющий лимузин, у которого на плашке вместо номера барельефно выстроились пять звёздочек.

— Во, смотри, — оживился Виктор, — и здесь армянский коньяк!

— Что ты хочешь, если даже Черчилль только его и пил.

Перед лимузином «свиньёй» гнали воздух затянутые в кожу мотоциклисты на «Харлей-Дэвидсонах», сзади гарцевала полурота кентавров в алых плащах: всадники так расфуфырились, что на фоне блестящих фасадов не было видно лошадиных голов.

Лимузин припарковался у ковровой дорожки, маявшийся на противоположной стороне военный оркестр долбанул залихватский марш и явление отца нации народу состоялось.

— Чёрт побери, он же совсем плюгавый, — зашипел Виктор.

— Корявое дерево в сук растёт, — отозвался я.

— Да ещё и хромой!

Я наклонился к его уху и просипел: «Детский стих помнишь? Вдруг из маминой из спальни кривоногий и хромой выбегает… Он притворяется, чтобы палочку в руке оправдать. А это не палочка вовсе, там у ей внутре клинок остренький, он им уши-то и режет неугодным. Так-то. Закрой пасть и снимай аппаратом, а мне дай камеру.»

Виктор закрыл пасть и стал щёлкать затвором фотоаппарата.

Папаша проследовал к своему креслу, перед которым стоял микрофон. Он поудобнее угнездился, прихватил стойку микрофона обеими руками, прочистил горло и в наступившей тишине начал:

«Дорогие соотечественники, любезные гости, дамы и господа! Сегодня великий день нашей истории, десятилетний юбилей независимости. Многие спрашивают нас, чего мы добились, где мы сейчас, с кем мы, какова наша политика? Я хочу сказать, что моя политика — деньги! Кто нам даёт деньги, тот нам и друг. Вот сегодня у нас самый лучший друг — Германия. Вчера посол ФРГ вручил мне чек на два миллиона марок, поэтому мы сегодня следуем её политике. Я награждаю посла этой страны орденом в знак признательности, подойдите сюда, друг мой!»

— Вот это речь! — сказал Виктор, пока посол ФРГ приближался к папашке.

— В особенности, какая точная и краткая, — добавил я, глядя на ошеломлённые лица дипломатов.

Начался парад, типичный наивно-старательный африканский парад, воспринимавшийся карикатурой на наши — блестящие и грандиозные.

А кто это вон тот тучный впереди? — спросил Виктор.

— Наверное, начальник генштаба. Серёга рассказывал, что он был у папашки любимым капралом, когда тот ещё сам штабгенеральствовал.

— Ага, а как стал президентом, то доверенного капрала опять поближе.

— Не знаю, насколько доверенного. Он, по-моему, никому не доверяет, смотри, каждые полгода перетасовывает министров.

— Ну, наш-то, ректор, сидит крепко уж больше двух лет.

— Нашего он, должно быть, предпочитает умасливать пряником.

— Ладно, — вздохнул Виктор. — Вот и познакомились. — Думается мне, это только начало.

И он был прав.