История странной любви

Лариса Райт, 2015

Вике не повезло в жизни – сложные отношения с матерью, безденежье и отсутствие какой-либо надежды на положительные изменения заставили девушку покинуть дом в юном возрасте. Она буквально вгрызалась в жизнь, пытаясь урвать хотя бы кусочек счастья. Но всякий раз с таким трудом добытое вдруг растворялось в руках Вики, оборачивалось туманом. Есть ли в этом мире хоть островок надежды? Да, и он зовется любовью, только Вика еще не готова принять эту любовь, ведь она не умеет любить даже себя.

3

— Как прошел день? — Жена открыла глаза и обняла прилегшего рядом Бориса.

— Как обычно, Манюнь. — Он клюнул вздернутый нос, и тот удовлетворенно отвернулся, сонно запыхтев и подставив его губам коротко стриженный затылок.

Борис слегка поморщился. Ему нравились длинные волосы, но Маша решительно сказала: «Надоело, Борюнь», — и практически побрилась. Да нет, ей, в общем, очень даже шло. Крупные глаза теперь казались глазищами, а стройная, почти детская фигурка смотрелась особенно трогательно и беззащитно. Наверное, из-за того, что открылась тонюсенькая, цыплячья шея. В общем, все это тоже нравилось Борису в какой-то степени, но все-таки не в той, в которой нравились шикарные Машины каштановые волосы, ниспадавшие красивыми волнами до самых лопаток. Но это они по вечерам ниспадали, а до этого их приходилось стягивать под резиновой шапочкой, а на соревнованиях нещадно сдабривать желатином, чтобы, не дай бог, ни один выбившийся волосок не испортил команде удачного выступления. Развалившийся костюм или прическа понижают оценки во многих видах спорта. И синхронное плавание не исключение.

Конечно, Манюня устала. Особенно после того, как пробилась в сборную. Теперь соревнования чаще, а спрос строже. Тем более не навсегда же это все…

— Ты же понимаешь, — сказала она мужу, — это скоро закончится.

Борис был старше Манюни и опытнее, и он понимал, что «это» не закончится никогда. Волосы, конечно, отрастут, но синхронное плавание из жизни Манюни не исчезнет. Она была ненормальной, одержимой, буквально сумасшедшей во всем, что касалось работы. Впрочем, такой же, как и он. Они были прекрасной парой. Он не умел плавать, а она никогда не ела то великолепие, что он готовил.

— Ты — змей-искуситель! — Она втягивала носом божественный аромат и героически открывала очередную бутылку кефира.

А он… он выбрасывал шедевры в помойку. Есть одному было невкусно, и почему-то вспоминалось, как лет пятнадцать назад они с первой женой уминали на ужин утку в апельсиновом соусе и сковородку жареной картошки, а потом еще и закусывали это хулиганство домашним мороженым. И никто не думал о фигуре, а если и думал, то вслух не говорил. Вслух всегда были только похвалы и восторги:

— Быть тебе, Борька, шефом, помяни мое слово!

Или:

— Умру за столом, но слопаю последний кусочек.

А вот любимое:

— За твою стряпню, Анохин, я бы продала душу.

Потом, уже перед самым разводом, он скажет, что «врать некрасиво, потому что душу она продала уже давно, и, видимо, отнюдь не любимому мужу». Но это не меняет сути. Первая жена не просто ценила, а умела разделить его страсть:

— Ты сюда что-то добавил новенькое, правда? — Она шумно втягивала воздух, а он смеялся, глядя на смешно вздрагивающие крылья ее изящного носика. — Нет, Борька, точно, тут что-то не так, как обычно, я же чувствую.

Она осторожно и сосредоточенно жевала:

— Гвоздика?

Он самодовольно мотал головой.

— Розмарин?

Он разводил руками.

— Я все равно угадаю. Миндаль?

— Вот и нет.

— Борька! — Она шутливо сжимала пальцами его шею, делая вид, что задушит: — Признавайся сейчас же, иначе…

— Пусти, сумасшедшая. Там просто куркума.

— Кур… что?

— Куркума.

— А что это?

— Это один из видов имбиря. В кулинарии используют ее высушенный корень. А еще она содержит куркумин, который обладает целебными свойствами: дезинфицирует, обезболивает, заживляет. Даже останавливает развитие некоторых видов рака. Диетологи, кстати, рекомендуют употреблять ее при похудении.

— Сомневаюсь, что в сочетании с бараниной и рисом, — тут же реагировала она, и они дружно смеялись.

Они вообще много смеялись…

С Манюней жизнь стала совсем другой: взрослой, ответственной и (в этом Борис боялся признаться даже себе) немного скучной. Сама Манюня иногда казалась скучной. Кроме своего плавания, она мало чем интересовалась. Ей никогда не пришло бы в голову пытаться угадать, какие специи использует муж в своих рецептах. А если он пытался рассказывать, она прерывала на полуслове:

— Борюнь, я все равно не запомню. Зачем мне это? Я не ем и не готовлю. Это твоя территория.

Даже странно. Ведь именно из-за этого он и развелся. Из-за того, что жена все время пыталась влезть на его территорию и установить там свои порядки. А Манюня ничего такого не делала, все давала на откуп. И это почему-то особенно раздражало. Борис невольно отодвинулся от жены. Она тут же почувствовала, снова прижалась к его плечу своим колючим затылком. Борис невольно поморщился и вздохнул. Наверное, слишком громко, потому что Манюня тут же встрепенулась и взглянула на него в темноте сонными глазами:

— Что-то не так?

— Все хорошо, спи!

— Точно?

— Точно. Слушай, Мань, а может, в субботу придешь ко мне в ресторан днем? Я сооружу что-нибудь диетическое…

— Борюнь, — теперь на Бориса недоуменно смотрели оба глаза. — В субботу я буду в Бухаресте. Там же Гран-при, забыл?

— Извини.

— В другой раз, ладно? — Манюня снова свернулась под боком колючим калачиком, а Борис еще долго лежал без сна, размышляя над тем, когда же наступит этот самый другой раз, и наступит ли когда-нибудь.

Виктория вернулась домой в десять вечера. Водителя она все-таки отпустила, решила, что жена Поповского не обидится, если какая-то там не слишком знакомая дама на ее юбилее ограничится глотком вина и уйдет, не отведав торта.

Вика чувствовала себя слишком усталой. Соблюла этикет — и достаточно. До того как зайти в подъезд, она еще долго сидела в машине, пытаясь угадать, что ждет ее там — за дверью квартиры: скандал, еще раз скандал или холодная тишина отчуждения?

Она не угадала. Уже на лестничной клетке был слышен голос Пинк, которую Вика в последнее время активно недолюбливала. Конечно, не за вокальные данные, а за то, что Лялька обрезала свои шикарные волосы и выкрасила оставшийся ежик в розовый цвет. Сегодня, однако, звучание Пинк даже обрадовало Вику. «Поет, — подумала она, — и танцует. Значит, ничего не знает». И тут же другая мысль: «А лучше бы знала. Теперь я должна сказать. А как? Конечно, Сережа Ляльке не родной, но относился он к ней хорошо, внимания уделял немало. Во всяком случае, больше, чем Вика, уж это точно. Конечно, девчонка прикипела. В ссорах вон всегда на его сторону становилась. Сейчас, конечно, во всем случившемся будет винить мать. Ну что ж, значит, придется пережить еще и это».

Вика зашла в квартиру, сняла пальто и сапоги и прошла в комнату. Музыка, оказывается, была просто фоном. Лялька сидела в кресле и, ничего не замечая, смотрела в планшет. Она водила пальцем по экрану и что-то бурчала себе под нос.

— Привет.

Вика присела на подлокотник, неловко чмокнула дочь в затылок.

— Хай! — буркнула дочь, не прерывая игры.

— Интересно?

— Угу.

— Ляль…

— «Пять» по русскому, «четыре» по алгебре, по физике тройбан. Уроки сделала, к репетитору ходила, поела яичницу, — быстро проговорила девочка, не отрывая взгляда от экрана. — Что-нибудь еще?

— Да.

Зачем тянуть? Подбирать слова и смягчать удар Вика никогда не умела:

— Сережа ушел.

— А я знаю. — Лялькины пальчики ловко перемещались по картинке с какими-то монстрами. — Он и вещи уже вывез.

— Вот как?

— Ага. Еще вчера.

— Как вчера? — Кресло качнулось, и Вика чуть не упала. — Ты все знала еще вчера?

— Ну да.

Лялька наконец оторвалась от планшета и взглянула на мать с нескрываемым презрением:

— Он же тебе еще вчера целый день трезвонил. Слушал гудки и говорил: «Вот если, Ляль, твоя мать возьмет трубку, может, еще и не все потеряно». Но ты же всегда занята, тебе не до нас. Вот он звонил, звонил и ушел. И знаешь, что?

Девушка вскочила с кресла и теперь смотрела на мать свысока, воинственный розовый ежик возмущенно навис над Викой.

— Что? — Вика тоже встала и вызывающе вскинула голову. Никто не имел права демонстрировать ей свое превосходство. А уж собственный четырнадцатилетний ребенок — тем более.

— И правильно сделал, что ушел. Вот вчера я очень хотела, чтобы ты подошла к телефону. Он звонил, а я шептала, молилась просто: «Вика, возьми трубку. Вика, возьми трубку».

— Сколько можно звать меня Викой?!

Лялька отмахнулась от матери, как от чего-то совсем незначительного. Она включила полный привод и неслась вперед с неснижаемой скоростью:

— А вечером я посмотрела, как ты пришла, час просидела в ванной, потом выпила кефир и пошла в свою спальню. К нему даже не заглянула. Так зачем ему с тобой жить?

— Я же думала, что он спит!

Лялька скривилась, будто проглотила кислятину:

— Ты о нем вообще не думала! Ни о нем, ни обо мне!

Вика задохнулась от возмущения, лицо ее горело, будто ей надавали пощечин. Она зашипела на дочь:

— Скажи еще, что и к тебе я не подходила!

— Ко мне? Подходила. А как же? Все, как обычно: уроки, еда и «когда ты наконец перекрасишься». Больше ведь тебя ни черта не волнует!

— Ты что себе позволяешь?! — Это Вика уже выкрикивала в громко захлопнутую дочерью дверь комнаты. Вика дернула ручку, но с тех пор как Ляльке позволили закрываться на ключ, попасть к ней можно было только по предварительной договоренности. «Не хватало еще мне слушать про убери, разложи и переставь», — говорила она, и Вика, в общем, не возражала. Она считала, что в достаточной степени контролирует дочь, чтобы позволить ей какой-то островок свободы. Тем более теперь, когда балом правил переходный возраст, а гормоны зашкаливали и довлели над разумом. Правда, сейчас следовало признать, что все обвинения дочери не были так уж неразумны. Но Вика никогда не думала, что Ляльке чего-то не хватает. Казалось, она была счастлива. Учится прилично, кушает хорошо, одета с иголочки. А сколько раз Вика ее с собой за границу возила?! И там тоже все к ее услугам. Пока мать на переговорах, дочь с няней — и на аттракционы, и на пляж, и в зоопарк, и в магазин, и куда еще душа попросит. Конечно, иногда она просит мамочку, но Ляльке ведь уже четырнадцать! Раньше Вика старалась освободиться на каникулах и хотя бы неделю посвятить материнству, но в последние годы халтурила. Как-то предложила дочери вместо своей компании подружкину, и та так обрадовалась, что замена превратилась в постоянную величину. Вика искренне полагала, что Ляльку это более чем устраивает. Ведь устраивало же это Вику: ребенок сыт, здоров и, кажется, счастлив — что еще надо? Тем более ребенок вполне уже взрослый, способен увидеть и понять, что мать работает сутками и старается, между прочим, ради нее!

Тут Вика, конечно, лукавила. Она просто делала в этой жизни то, что любила делать и в чем разбиралась. Дочь она тоже любила, но мысли о настольных играх или чтении сказок всегда навевали на нее тоску. А вот новые рабочие проекты, заманчивые идеи и творческие планы заставляли глаза гореть, а сердце радостно биться. Вика, увы, не относилась к тому типу людей, кто на вопрос о своих самых больших достижениях уверенно отвечает: «Мои дети». Она, честно говоря, считала таких особей довольно странными. Конечно, услышать это из уст матери Билла Гейтса, или Ильи Репина, или Константина Станиславского — это одно, но, простите, слышать такое от неизвестной и малоуспешной личности — по меньшей мере нелепо. В активе у взрослого человека могут быть отличные роли в кино и театре, замечательные бизнес-проекты, чудесные благотворительные акции, а вот что получится из его отпрыска, пока еще неясно. Посему Вика полагала, что возгордиться Лялькой, если та, конечно, даст ей повод, она еще успеет, а пока ей, Вике, следует гордиться теми проектами, которые ей уже удалось претворить в жизнь.

Она как-то не задумывалась над тем, что для того, чтобы проект стал успешным, она вкладывает в него очень много сил не только физических, но и душевных. А вот с Лялькой привыкла обходиться минимумом усилий и думала, что та всем довольна. А взбрыки, выкрики, злые глаза и хамское поведение — издержки возраста. Пройдет. Во всяком случае, у Ляльки как раз есть повод гордиться собственной матерью: всего добилась сама, и доченьке своей заранее гладенькую дорожку проложила. Захочет — станет экономистом, захочет — врачом. Да кем захочет, тем и станет, в конце концов! У Вики денег хватит и на Оксфорд, и на Гарвард, и даже на шоу-бизнес. Почему бы и нет? Может, Ляльке взбредет в голову перекраситься, например, в голубой и назваться певицей Блю. Что ж, конкуренция с Пинк дочкиному самолюбию пойдет только на пользу. Сомнения в том, что она проиграет битву, ее никогда не посещали. Само их наличие она уже считала залогом проигрыша. А вот если идея захватывала целиком и не оставляла места ненужным колебаниям, то успех был в кармане! Так что с Лялькиным превращением в суперзвезду все могло получиться очень даже неплохо. Если, конечно, удастся наладить отношения. Впрочем, над этим можно поработать уже сейчас. Вика осторожно постучала в закрытую дверь и произнесла так ласково, как только умела:

— Лялечка, открой дверь, пожалуйста.

Ключ повернулся в замке так быстро, словно Лялька стояла у двери и ждала этих слов. Однако выражение ее лица — нахмуренное и обиженное — не обещало ничего хорошего. Как, впрочем, и голос, которым она произнесла:

— Ну?

— Что значит — «ну»?! — с ходу завелась Вика, но осеклась, подумав, что начинать примирение с очередной нотации — не самый лучший способ добиться желаемого. — Ляль, я понимаю, тебе тяжело и неприятно, но, наверное, ты права: наши отношения с Сережей…

— Мне нет никакого дела до ваших отношений, — фыркнула дочь, но прежняя воинственность исчезла из ее голоса.

— И все-таки ты должна понять, что в отношениях двоих не бывает так: что один кругом виноват, а другой полностью прав. Слышишь?

Лялька стояла, отвернувшись к окну, и вертела в руках наушники, словно раздумывала: послушать мать еще какое-то время или отключить ее более приятной музыкой?

— Ляль, это наше дело, и мне жаль, если тебе больно из-за этого расставания.

— Мне? А я тут при чем? Сережа ушел от тебя, а не от меня. Мы с ним, между прочим, завтра в театр идем, а послезавтра он меня в музей поведет, — она нацепила на лицо скучающее выражение, — будем образовываться импрессионистами.

Вика ощутила тревогу. Конечно, муж не был похож на педофила, да и относился к Ляльке всегда, как к собственной дочери. Да нет, если бы было что-то такое, то Вика определенно заметила бы. Да и Лялька наверняка рассказала бы. А вдруг нет? Современные дети — они такие странные. Не поймешь, что у них на уме. Или уже не дети?..

Вика испуганно смотрела на дочь: подросток, конечно, но уже вполне сформировавшийся. И бедра присутствуют, и грудь имеется. Губки пухлые, глаза с поволокой. Конечно, мужчины могут засматриваться. Пойди разбери: четырнадцать лет этой конфетке или все восемнадцать.

Но Сережа! Сережа! Да быть не может! Или все-таки может?..

— Кстати, он обещал познакомить меня со своей новой, — нарочито равнодушно бросила Лялька и вызывающе взглянула на мать. Вика усмехнулась:

— Это жестоко.

— Ничего. Ты же у нас сильная.

— А ты никогда не задумывалась над тем, что, возможно, мне надоело быть сильной…

— Что-то непохоже.

Вика вздохнула. Лялька снова была права.

Ей нравилось ощущение власти над обстоятельствами и людьми. Она любила решать и командовать, и мысль о том, что у мужа есть другая женщина, была ей неприятна в основном потому, что появилась она без ее, Викиного, на то благословения.

Лялька между тем продолжала:

— Если бы ты не хотела быть сильной, ты бы перестала еще тогда.

— Когда это «тогда»?

— Тогда, когда ушел папа.

Вика устало опустилась на стул. Для этого ей пришлось поднять плюшевого мишку и посадить его к себе на колени.

«Вообще-то это я от него ушла, хотя Ляльке это никак не втолкуешь».

— Дожила, — произнесла она вслух, — собственный ребенок в роли прокурора.

— А разве я не права? — Лялька спросила уже спокойно, без прежней нервозности. Видимо, мирный настрой матери заставил и ее перейти от военных действий к переговорам.

— Нет, Лялечка, ты не права.

На этом Вика остановилась, хотя не сказала главного. Не сказала: «Я должна была перестать гораздо раньше».

Дочь потеряла интерес к разговору. Она улеглась на кровать, вставила наушники и, прежде чем включить музыку, заявила:

— Короче, со мной все в порядке. Ваши отношения с Сережей — это ваши отношения. Из моей жизни он исчезать не собирается. Во всяком случае, пока. Посмотрим, конечно, что за мамзель он завтра с собой приведет. Я тебе расскажу, хорошо?

— Хорошо, — озадаченно кивнула Вика.

Похоже, она добилась своего. Лялька согласилась на потепление в отношениях и даже решила возложить на себя функции лучшей подруги собственной матери. За неимением таковых, можно было и позволить ей поиграть в эту игру. Если мир возможен только при выворачивании душ наизнанку, Вика готова чуть-чуть приоткрыть завесу. Но только немного, лишь на малую толику, а на душевный стриптиз пусть не рассчитывает ни Лялька, ни кто-либо другой. Все эти слезы, сопли, признания и женские разговоры о «чем-то важном» Вика терпеть не могла. Больно тебе, неприятно, обидно? Отряхнись и иди дальше. В обиде не застревай, соплей не жуй, и все будет хорошо!

Требовательной и жесткой Вика была не только к другим, но и к самой себе. И жесткость эта часто себя оправдывала. Да, она не позволяла расслабиться, но она и помогала не пасовать перед трудностями, не сгибаться перед обстоятельствами и не утопать в жалости к себе тогда, когда очень этого хотелось. Людей, пролеживающих часами на кушетках психоаналитиков, Вика считала, либо симулянтами, либо бездельниками, либо глупцами, не жалеющими собственных денег и времени. «Сам себе не поможешь — никто не поможет», — любила повторять она и всегда неукоснительно следовала этому девизу.

— В общем, — решила Лялька подвести итог своему выступлению, увидев, что мать еще не ушла, — в моей жизни все тип-топ, а вот тебе надо подумать, что теперь делать с твоей.

Девочка нажала кнопку плеера, и тут же принялась подпевать любимой песне. Она уже не слышала, как Вика вздохнула и ответила то ли ей, лежащей так близко, то ли кому-то неведомому, находящемуся очень далеко:

— Мне не привыкать.

Она вышла из Лялькиной комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь.

Время близилось к полуночи. Надо было бы вернуться и сказать дочери, что пора спать, но разбираться потом с очередным всплеском непослушания не хотелось. Уж лучше пусть она послушает свой «музон» пятнадцать минут и уснет. А Вика потом осторожно вытащит наушники…

Ну, не почистит Лялька один раз зубы, велика важность! Подумаешь, один раз!

Конечно, Вика кривила душой. «Раз» этот повторялся довольно часто. Особенно тогда, когда она возвращалась домой за полночь. В этом случае она гарантированно находила Ляльку спящей на кровати в джинсах и футболке. Естественно, нечесаную и немытую и с поющим где-то под пледом плеером.

— Помойся, — шепотом просила Вика.

— Ну, мам, — Лялька отзывалась сонным бормотанием и, перевернувшись на другой бок, продолжала спать.

— Как же ты можешь — не мыться?! — негодовала Вика по утрам.

— Могу, — равнодушно отвечала дочь, пожимая плечами.

А вот Вика не мыться не могла.

И сегодня, так же, как и всегда, она набрала ванну, залезла в теплую воду и вспомнила о том случае, который научил ее не только чистоплотности (к сожалению, только физической), но и тому, что в жизни она должна полагаться только на себя, и только от ее собственного решения зависит — что с ней в конечном итоге случится дальше.

Вика прикрыла глаза и увидела маленькую шестнадцатилетнюю девочку, спящую в купе поезда, которую будит чей-то пьяный смех и грубые голоса.

— Вот это удача!

— Не журавль в небе, конечно, но цаца вполне подходящая.

— Не думал, не гадал он, никак не ожидал он…

А дальше — ржание и сильный толчок в бок.

Девочка открыла глаза. Над ней в скабрезной ухмылке склонился бородатый мужик. Несколько зубов у него были золотые, на месте двух верхних зияли дыры.

— Ну, привет, крошка, — произнес он сальным голосом и мазанул жирной ладонью по лицу девочки. Та резко села и, как ни в чем не бывало, ответила:

— Здрасьти! Со мной поедете?

— Само собой, — хохотнул мужик и плюхнулся на полку. Он приобнял девочку за плечо и тут же по-хозяйски ощупал ее всю — от шеи до копчика. — Костлява, конечно, но ничего лучше здесь не наблюдается, — сообщил он двум другим не менее «симпатичным» кадрам, которые осклабились на девочку с противоположной полки. Та выворачиваться не стала. Напротив, улыбнувшись, как можно дружелюбнее, сказала:

— Ну, давайте знакомиться, меня Вика зовут.

— Вика, Вика, ты моя клубника. — Исследующая ее рука переместилась на грудь, глаза соседа затуманились.

Девочка прижалась к нему и прошептала жеманно, пробуя отстраниться:

— Сейчас вернусь.

— Куда?! — Теперь ее держали обе грубых руки. Глаза мужика стали злыми.

Вика безмятежно улыбнулась:

— В туалет хочу. Вас же трое, вдруг захотите вместе, а не по очереди… Может случиться конфуз.

Мужики довольно захохотали.

— Иди.

Хватка ослабла.

Вика открыла дверь купе. В коридоре было пусто и тихо.

— Проводить? — поднялся за ней второй мужик ростом с фонарный столб и внешностью гориллы.

Вика кокетливо улыбнулась:

— Дорогу найду. И туда, — она сделала многообещающую паузу, — и обратно. Не скучайте, мальчики.

«Мальчики» купились и остались в купе. Вика на ватных ногах и с почти остановившимся от ужаса сердцем бросилась к проводнице, которая, к счастью, вышла к титану с водой.

— Ко мне пристают! Зовите милицию!

Проводница схватила ее за руку и втянула в свое купе:

— Вот говорила тебе: не будет добра от этой поездки, а ты не верила, хорохорилась все, а теперь что выходит?!

— Да ничего такого не выходит. Милицию позовите!

— Ну, позову, и чего? Они тебя еще и задержат.

— Да вы что такое говорите?!

— Говорю как есть. Я тебя предупреждала: сидела бы ты, девка, дома. Это ж не просто какие-то там пьянчуги, а рыбаки с траулера домой возвращаются.

— Ну и что?

— А то, что у них деньжищ немерено и они, где надо, подмазали.

Вика нервно сглотнула:

— Ну, не все же рыбаки и милиционеры такие.

— Не все, — философски согласилась проводница, — но тебе не повезло.

— А я кричать буду.

— Давай. В одном купе женщина с двумя малыми детьми, в другом две старушки. Как заорешь, так и помрут от испуга. А остальной вагон такие же, как твои соседи.

— Что, все вот такие уроды?!

Проводница только вздохнула и взглянула на Вику с жалостью.

— Вот что я тебе скажу, девонька. Сейчас полустанок проезжать будем, я стоп-кран дерну — а ты беги что есть мочи. Станция немаленькая — найдутся добрые люди, помогут.

— А в поезде не помогут?

— Экая ты непонятливая! Говорю же тебе русским языком — у этих все схвачено. Будто не знаешь, какие теперь времена? Кругом одни бандюганы. И эти вон из артели известной, и «крыша» у них имеется, так что связываться никто не станет. Себе дороже.

— Значит, нет на свете честных людей?

— На свете, может, и найдутся, а вот в поезде я бы тебе проверять не советовала. Будешь ломаться — на тебя и пятнадцать сбежаться может.

— Вам, значит, тоже подмазали, — мрачно бросила Вика.

— Дура ты! — беззлобно откликнулась проводница. — На кой им это? Я им что-нить скажу, они начальнику поезда пожалуются — в момент с работы вылечу.

— Да что у вас за поезд такой?! — возмутилась девушка. — Одни преступники вокруг…

— Я же говорю тебе — время такое, — беззлобно откликнулась проводница. — И о чем только твоя мать думала?

— О том, кто вместо меня станет готовить, стирать и гладить, — мрачно сообщила Вика.

Проводница сделала попытку погладить ее по щеке. Девушка отпрянула. Проводница, не заметив этого движения, возбужденно затараторила:

— Говорю тебе: иди вперед по поезду, через десять минут остановка будет — кран дернем, спрыгнешь, и все дела.

— Как это сойду? А вещи?

— Ну, что вещи? Придется без вещей как-нибудь, сама решай.

Вика прикусила губу и закрыла глаза. Увидела себя в спортивном костюме и тапочках на перроне, без денег и документов и без малейшего представления о том, что делать дальше.

— А что дальше? — Вика открыла глаза.

— Ну, что дальше? — Проводница пожала плечами. — Пойдешь в ментовку, расскажешь все, как есть, выдадут тебе справку об утере паспорта и отправят восвояси.

— Домой, что ли?

— Ну а куда ж еще? Туда тебе и надо — от греха подальше. Глядишь, умнее станешь: не будешь соваться, куда не надо.

— Я не суюсь! — отчеканила Вика. — И мне в Москву надо.

Проводница развела руками:

— Больше ничем помочь не могу.

— Ну почему же? Водка есть?

— Выпить хочешь? Это правильно, конечно. Пьяненькой легче через себя переступить, но только на трезвую голову все одно все вспомнишь.

— Так есть или нет?

— Есть, как не быть.

— Отлично. Рыбаки, значит, говорите? При деньгах? Ну, так я сейчас.

Вика бросилась обратно в купе. Стоило открыть дверь, как давешний ухажер сгреб ее в охапку и жадно задышал прямо в ухо:

— Долго ходишь, я уж заждался.

Вику затошнило, но, подавив приступ, она нацепила на лицо улыбку и выставила вперед локти, упершись мужику чуть выше пупка, спросила кокетливо:

— Еще чуток потерпишь? Глазки подмажу, чтобы краше казаться.

— Да нам и так сойдет.

Одной мерзкой лапой он больно потянул ее за волосы, другой сдавил девушке грудь.

— Вам сойдет, а мне нет. — Вика решилась на грубость. — Много вы в бабах понимаете. Мы пока морду не нарисуем, себя и за людей не считаем.

— Да пусти ее, Витек. Пусть помажется, а то выглядит, как школьница какая-то недоделанная…

«А я и есть школьница», — чуть не вырвалось у Вики, но она все же сдержалась, решив, что подобное признание вряд ли остановит похотливых уродов.

Витек ослабил хватку, и Вика метнулась к своей сумке. Она рылась в ней, кокетливо приговаривая:

— Сейчас, сейчас, мальчики. Вот только найду свое барахло. Вот! — Она продемонстрировала объемную косметичку. — Я мигом.

Проводница встретила ее с литровой бутылкой в руках. Увидев косметичку, спросила:

— Документы свои сперла, деньги?

— Нет! — огрызнулась Вика. Слово «сперла» неприятно резануло слух. Она бы с удовольствием забрала свои вещи, они лежали в маленькой сумочке, припрятанной под подушкой, но наверняка эти твари уже обнаружили ее за время ее отсутствия. Так что взять сумочку она даже не попыталась, дабы не подорвать «доверия» преступников и не разозлить их. У Вики созрел план, и она была уверена, что он гораздо лучше идеи побега, даже с деньгами и документами.

— Бутылку давайте!

— На, бедолага. — Вике показалось, что проводница шмыгнула носом. — Пей.

Вика схватила бутылку, открыла одним движением и вылила половину содержимого прямо на пол.

— Ты что делаешь, сумасшедшая?! — Женщина дернулась, чтобы забрать водку, но Вика остановила ее решительным взглядом, пригвоздившим проводницу к месту.

Девушка поставила бутылку на стол, быстро открыла свою косметичку, вытащила оттуда пакет, наполненный целой кучей маленьких пакетиков с какими-то семенами и травами. Через секунду все они валялись на столе, а Вика лихорадочно перебирала свое богатство, пришептывая: «Валериана, пустырник, боярышник, мята».

— Э…э…э, — проводница схватила девушку за руку, — ты чего удумала? Травиться из-за этих козлов, что ли? Да глаза закрыла, пережила — помылась и пошла дальше. Зато живая и практически невредимая.

Вика молча стряхнула ее руку со своего запястья. Проводница схватила бутылку, прижала ее к себе:

— Не отдам!

Девушка подняла на нее тяжелый взгляд:

— Не отдашь — рвану стоп-кран и крикну этим, что это ты меня надоумила. Думаешь, они тебя по головке погладят?

Вика зло усмехнулась.

— Ох, девка! — Проводница осела на полку. — Что ж ты творишь-то?

— Себя спасаю, и тебя заодно.

Вика уже не церемонилась — беззастенчиво «тыкала» и не скрывала презрительного отношения к женщине.

— Меня? — удивилась та. — От чего?

— От угрызений совести. — Вика отобрала из груды четыре пакетика. — Чашку дай.

Проводница с готовностью протянула стакан. Вика всыпала в него трав из каждого пакета, потребовала:

— Кипятка!

Через десять секунд из стакана повалил пар. Не сбавляя оборотов, Вика приказала:

— Тушь!

Получив желаемое, повернулась к зеркалу и ловко накрасила ресницы, став с виду года на три постарше. Собственная косметика осталась в купе в другой косметичке. В этой же не было ничего, кроме домашней аптечки, собственноручно подобранной в полном соответствии со знаниями, полученными от бабушки. Бабушка была ведуньей и в теплое время года пропадала в лесу неделями, собирая травы, коренья, цветы и листья. Маленькой Вике колдующая над настоями бабушка казалась доброй волшебницей, и ей хотелось хоть немного приблизиться к этому волшебству. Бабушка не возражала, даже поддерживала интерес внучки. «Должна же я кому-то передать свои знания», — говорила она. «Эта вон, — кивала на сноху, — меня блаженной считает, а без веры травы тебе служить не будут, так что ей эта наука неподвластна останется, ни к чему и время тратить. А вот из тебя, Викуля, пожалуй, толк выйдет». Бабушка водила маленькую девочку по лугам, лесам и полям, терпеливая крошка внимательно слушала все объяснения, и чувствовала постепенно нарастающий в себе трепет перед всесильем природы.

— Учись, девка, — говорила бабушка, заваривая очередной отвар, — учись, и травы тебя и отблагодарят, и помогут, и исцелят, и облагодетельствуют.

В бабушкиной правоте Вике уже не раз приходилось убеждаться. Неоднократно снимала она своими снадобьями жар у брата и сестры, заживляла им раны, синяки и ушибы, лечила скотину, и свою, и соседскую. А главное — на несколько лет продлила жизнь самой бабушке, когда та тяжело заболела. И сейчас, постукивая ложкой по стенкам стакана, Вика не забыла поблагодарить:

— Спасибо, бабулечка. Спасибо, травушка. И поможешь мне, и облагодетельствуешь.

— Что ты там шепчешь-то? — Проводница тоже склонилась над столом.

— Заклинание.

— Какое?

— Кто выпьет — у того хрен отсохнет.

— Да ты что? — охнула женщина, прижав ладони ко рту.

— Ничего. Выдаю желаемое за действительное.

Вика закончила приготовления и осторожно, так, чтобы сама трава осталась на дне стакана, влила настой в бутылку с оставшейся водкой. Взболтала желтоватую жидкость, скривилась:

— Теплая.

— Ну, так и топют тут не по-детски, — откликнулась проводница.

— А вдруг не станут пить? — засомневалась девушка. Ее боевой пыл на мгновение угас.

— Эти? Эти все что хошь выпьют.

— Надеюсь. Когда остановка следующая?

Проводница взглянула на простенький настольный будильник:

— Через сорок пять минут.

Вика сникла, ужас неизбежного заколол кончики пальцев, по коже побежали мурашки, но природная сила воли тут же взяла свое, пообещав стальным голосом: «Переживешь!»

— Ладно. — Вика отерла ладонью проступившую на лбу испарину. В вагоне действительно было жарко, но ее била холодная дрожь. — Пошла.

Проводница кивнула ей и перекрестила в спину.

Вика с трудом подавила желание броситься этой тетке в объятия и разреветься.

На ватных ногах она приближалась к своему купе. Девушка отсутствовала минут десять, но ей казалось, что прошла вечность. Сердце ее прыгало в бешеном ритме, зубы стучали, ледяные пальцы правой руки сжимали спасительную бутылку. Вика рванула дверь и, удивленно раскрыв глаза, закричала, показывая в окно свободной рукой:

— Ух ты!

Как по мановению волшебной палочки, три пьяных головы повернулись и уставились в стекло. Бутылка со снадобьем мгновенно перекочевала в Викину сумку.

— Чего орешь? На простачков напала? — Золотозубый рванул ее к себе на колени и осклабился в лицо перегаром.

— На снегирей. — Вика простодушно улыбнулась. — Там береза была — вся в снегирях! Красиво.

«Господи, что я несу? Сущий бред! Какие снегири летом?»

— Ишь, красоту она нашла. — Второй детина поднялся с полки и навис над ней. — Ща мы твоей красотой полюбуемся. — И одним движением он разорвал на девушке футболку.

Следующие полчаса Вика следовала совету проводницы: закрыла глаза и старалась ни о чем не думать. Вернее, она думала — думала о том, чтобы ее не порвали, не изуродовали и просто оставили в живых. Мужики, к ее счастью, хоть и оказались насильниками, но то ли по пьяному делу, то ли по жизни, в окончательных садистов и убийц пока не превратились.

Изощренными мучениями не занимались, залезали на нее, сменяя друг друга, щипали за грудь, шлепали по попе и, удовлетворив свою похоть, уступали место соседу. Потом золотозубый объявил:

— Ща отдохнем, и по второму заходу.

— И ребят позвать надо, — отозвался его дружбан. — Жалко, что ли?

«Все!» — Вика до боли сжала кулаки, приподнялась на полке, неловко прикрывшись простыней, произнесла елейным голосом:

— Позовете, мальчики, только сначала выпить бы неплохо, за знакомство-то. — Она достала бутылку. — Только на ваших товарищей у меня не хватит. Маманька только одну бутылку сунула, жадина.

— Чевой это? — Золотозубый, которого два других называли Петькой, вырвал у Вики бутылку, открыл и понюхал.

— Самогонка. — Вика пожала плечами. — Не хотите — сама выпью.

— Чего ж не хотим? Скажешь тоже! — Петька сделал глоток, скривился, но, пересилив себя, выдул граммов двести. Выдохнул: — Хорошо!

— Делись давай!

— Не жадничай!

Бутылка перекочевала в следующие руки.

— Эй, мальчики, — обиженно протянула Вика, — вы так мне ничего не оставите.

— А тебе маманька еще пришлет, — отозвался последний собутыльник, выбрасывая пустую тару на пол. — Ну че? Следующий круг?

— А может, в картишки? — предложила Вика, вытаскивая колоду. — До Москвы еще больше суток пилить. Все успеем — и с вами, и с друзьями вашими.

— Дело говоришь! — хлопнул по столу Петька. — Сдавай! Во что играть-то будем?

— Козла забьем, — с вызовом ответила девушка и добавила себе под нос: — Козлов…

Еще через пятнадцать минут ее мучители храпели мертвецким сном. Вике понадобилось пять минут, чтобы собрать свои вещи и прихватить чужие: часы, блоки сигарет, и главное — деньги. Совесть ее ни капли не мучила: по счетам надо платить.

— Заработала, — сказала она, осторожно прикрывая за собой дверь в купе.

Уже через три минуты, даже не оглянувшись на уходящий поезд, она спрашивала у кассирши провинциального полустанка:

— Когда следующий до Москвы? Есть билеты?

Но тут же спохватилась, представив, что обманутые мужики могут озлобиться и ждать ее на следующей станции.

— А в обратную сторону?

Получив заветную бумажку, она задала следующий вопрос:

— А помыться у вас есть где?

— Разве что в больнице, — откликнулась кассирша.

В больнице Вика рассталась с первыми заработанными рублями, которые перекочевали в карманы доктора и медсестры. Врач осмотрел ее и обработал промежность, успокоив:

— Обычный половой акт, но о последствиях, сама понимаешь, пока говорить не надо.

— Может, и обойдется, — посочувствовала сестричка. Она выдала Вике полотенце, постельное белье, проводила в душ и протянула ключ, сказав: — Это от бокса на третьем этаже. Постели там себе и поспи до ужина. К шести в столовую приходи, поешь и пойдешь обратно на станцию, а там уж и до поезда недалеко. Ты сама-то откуда? Здесь каким ветром?

— В Москву еду.

— А чего ж обратно в Иркутск намылилась?

— Намылили, — усмехнулась Вика, и медсестра залилась густой краской понимания. Вика разрядила обстановку: — Ладно, чего там. Все к лучшему. С поездом не вышло, самолетом полечу. Еще и быстрей прибуду.

Она захлопнула за собой дверь душевой и не выходила целый час, смывая с себя мылом, слезами, ногтями весь ужас пережитого. Со временем наступит исцеление, тело излечится окончательно, но душа то и дело будет сталкиваться с рецидивами, а память — с воспоминаниями, которые станут заставлять Вику ежевечерне оттирать себя так, будто она — вернувшийся со смены шахтер…

Но тогда Вика еще ничего об этом не знала. Она помылась, наплакалась и, казалось, окончательно успокоилась. Девушка забралась в кровать, вытянулась на чистом белье и даже улыбнулась. У нее в сумке лежал билет на поезд и целая куча денег, о которых с утра она даже мечтать не могла.

— Все будет хорошо, — пообещала она себе и забылась крепким, совсем не тревожным сном.