Лилия Белая. Эпический роман

Лариса Малмыгина

Судьбы трех сестер из семьи уральского крестьянина Назарова резко изменились, когда грянула Великая Октябрьская революция. Девушек разбросало по разные стороны баррикад…

Глава 8 Сестры

Добротный пятистенник Назаровых по-хозяйски расположился подле промерзшего чуть ли не до донышка небольшого пруда, в котором с весны по позднюю осень весело плескались рядышком с дикими сородичами многочисленные сорокинские утки и гуси. Вместительная горница в избе Василия Ивановича, служащая гостиной, справа и слева занавешенная цветастыми ситцевыми шторками, разделяющими друг от друга махонькие, в одну кровать, спаленки, была разобщена с кухней тщательно выбеленной огромной русской печью. Угрюмая чистота жарко протопленного помещения освещалась парой-тройкой свечей, гордо восседающих на бронзовых городских канделябрах.

В своей крохотной светелке Наталья тихо плакала в подушку, вспоминая любимую младшую сестренку. С Матреной никогда не были они так близки, как с Улей. Да и близки ли они были со старшей сестрой когда-нибудь? Держала себя Мотя высоко, чуждалась сельчан, с достоинством несла надменную голову и будто не примечала низкорослую Натальюшку, да и всех парней в округе, вместе взятых. Только Гришку гордячка к себе подпустила, да и потому только, что он городской да пригожий больно. Уехала Матрена в Михайловск, и будто не было в ее жизни родимого Сорокина. А Уля, Улюшка бы этого не сделала. Не отрешилась бы она от хромоногого брата и уродки сестры. Видимо, Господь забирает к себе, на небо, самых наилучших. А поганые ему и там не нужны.

— Груня, — послышался недалече быстрый хриплый шепоток Филимона. — Грунечка, ясынька моя ненаглядная, поди ко мне.

Наталья затихла. Догадывалась она и раньше о безответной страсти Фильки к злой мачехе, догадывалась, да свиданий их бесстыжих не видела. А тут….

— Окстись, окаянный, — умиротворенно фыркнула за занавеской Аграфена Петровна. — Небось, безмозглый батяня твой прослышал про наши сношения. Прибьет он тебя, паря, прибьет, не пожалеет.

— Ну и пусть порешит, — между тяжелыми вздохами, будто запыхавшись, противно прогундосил Филька. — Не мил мне свет без тебя, любезная. А то я и сам прикончу супостата, а без него поженимся. Хошь?

Долгий женский стон прорезал настороженное безмолвие родной избы, и Наталья, почувствовав необъяснимое волнующее напряжение внизу живота, обессилено откинулась на край кровати, хватая обескровленными губами пропахший травами воздух дорогого сердцу жилища. Вспомнился Тиша Баранов, его пронизывающие насквозь фиалковые очи, косая сажень в плечах.

— Баба! — внезапно ворвался в грезы девушки зычный голос Василия Ивановича. — Грунька, куды ты запропастилась, проклятущая?

Недолгая тишина взорвалась множеством мельчайших взбудораженных черных точек, которые тут же осели на крепкую немудреную мебель примолкшей от изумления горенки.

«Мне показалось, — ощущая всем своим естеством отчаяние тех двоих, притаившихся за ситцевой завесой, удивленно подумала Натальюшка. — Или Господь посылает знак, чтобы я, ненужная никому, пошла бы навстречу его могущественным желаниям. Каким»?

Грохнув табуреткой, вылетел во двор хозяин дома.

— Грушка! — стараясь перекричать ветер, заорал он, стоя под окнами. — Грушка!

Уткнувшись в подушку, чтобы вдоволь выплакаться, тотчас почувствовала средняя дочь назаровская, как вынырнула из спаленки пасынка наглая Аграфена Платоновна, отряхнулась, будто снесшая яйцо курица, и гоголем пошла туда, навстречу зову нелюбимого старого мужа.

Девушка притаилась. И тогда внезапно поняла она, что не может больше жить на этом несправедливом свете, который заносчиво отвернулся от нее, сиротинушки, чтобы, непрерывно награждая колкими тумаками, злобно посмеиваться за ее согбенной спиной. Приняв единственное правильное решение в своей короткой и смурной жизни, Наталья решительно встала и, столкнувшись нос к носу с куда-то спешившим братцем, накинула на себя старую шубейку, чтобы под прикрытием ночи навсегда покинуть опостылевшее без матушки жилище.

Матрена смеялась. Она никогда еще так долго не хохотала, ибо исполнилась ее давнишняя мечта. Исчезла Мотина соперница Улька, утопла в болоте Ведьмином. Так ей и надо, шалаве востроглазой. Чуяло Матренино сердце, чуяло, что и Гришенька ненаглядный иной раз искоса поглядывает на худосочную младшую сестрицу. И в кого она такая тощая да белокожая уродилась? Не иначе как маменька с благородным переспала. Не иначе. Только где сейчас благородные те? Кто без подштанников заграницу подался, а кто и в землицу, сложимши ручки, лег. Пристрелили буржуев недорезанных комиссары народные. Вот и ихней Ульке, словно буржуйке, каюк вышел. Не будет бесстыжими зенками зыркать, чужих мужиков приваживать.

— Какая же ты бессердечная, — с удивлением наблюдая за противоестественным весельем жены, осуждающе покачал головой Григорий.

— Влюбился? — впервые закричала на мужа старшая дочь Василия. — Чего молчишь, кобель михайловский?

То ли померещилась Матрене, то ли нет, но сверкнула в зрачках супруга лютая звериная злоба, сверкнула да за ресницами утаилась.

Как-то странно хмыкнул Гриша, резво вспрыгнул на ноги да, ни слова не говоря, из дому удалился.

Ойкнули внутренности у Моти, почуяли они беду неминучую, а потому вскочила Матрена с кресла и, накинув шубейку овчинную, выбежала на заснеженное крыльцо.

Старательно чеканя шаг, прошествовала мимо нестройная колонна рабоче-крестьянской армии, в хвосте которой галопировали шустрые михайловские ребятишки, обряженные в обноски своих политизированных родителей.

— Тетя Мотя, что вы трете…, — послышалось с другого конца тротуара, — между ног….

— Тьфу ты, пропади пропадом эта революция, — в сердцах сплюнула женщина и, повертев головой по сторонам, не увидела никого.

Григория тоже не было. Сглотнув набежавшую слезу, старшая назаровская дочь обреченно поплелась в комнату, ставшую вдруг безжизненной без красавца парикмахера Иванова.

Мороз крепчал и, не имея голоса и слуха, тихо нашептывал свою нехитрую песенку под серыми подшитыми валенками: хрусть, хрусть. Зима, конечно, на Руси завсегда славилась своей лютостью, но такой…..

Наталья втянула в воротник голову и побрела по еле видной во тьме тропинке туда, к лесу, в котором ее обязательно растерзают оголодавшие волки. Или удушит появившееся совсем недавно привидение. Можно, конечно бы, прыгнуть в колодец, но из него еще долго пить воду батяня будет. А она отцу не вражина какая.

Однобокая луна подслеповато наблюдала за девушкой, непослушные ноги которой неизменно вязли в недавно выпавшем снежном месиве, и упорно не замечала ее отчаяния. Выдохнувшись, Натальюшка остановилась и с обреченностью огляделась по сторонам. Что-то угольно-черное неожиданно отделилось от плохо зримого во мраке горизонта и отгородило от несчастной равнодушное к мирскому горю тусклое ночное светило. Немыслимая темень опустилась на Сорокино, проглотив жутким беззубым ртом скособоченные от старости избы, среди которых было и ее еще крепкое родимое гнездышко. Всхлипнув, сиротка покорно осела в один из мягких коварных сугробов и приготовилась к самому худшему. Тихий стон послышался ей со стороны глухого леса. Или что-то из того, что поют не похоронах? Наверное, ангелы прилетели в сорокинские леса, чтобы отнести на страшный суд к Господу Натальину грешную душу. Али демоны? Все равно. Молниеносно заледенели ноги, а длинные ресницы умирающей покрылись инеем, который запечатает навеки ее уставшие от слез глаза.

Стон повторился. И тогда какая-то крупная желтая звездочка самоотверженно кинулась с благополучных высот, чтобы осветить хоть на мгновение затерянную во мгле частицу божьих владений. Слабый свет пролился сквозь небольшие редкие ели и явил пораженному взору сиротки хрупкую одинокую фигурку, которая, подражая свободолюбивым снежинкам, кружилась в неизвестном танце и что-то негромко напевала.

«Призрак», — решила Натальюшка, быстро перекрестилась, но видение не исчезло.

Оно медленно приближалось к беглянке и уже протягивало к ней свои еле различимые бестелесные руки.

— Встань и иди за мной, — игнорируя страстные молитвы грешницы, властно проговорило привидение и совсем по-человечески подало ей две маленькие сильные, теплые ладошки.

«Оно без перчаток», — мысленно подивилась девушка и, взяв себя в руки, с просыпающейся надеждой ухватилась за нежданное спасение.

— Меня зовут Марфой, — глухо провещала незнакомка и потащила за собой в дремучий лес отчаявшуюся добычу.

«Колдунья»? — мелькнуло в голове несостоявшейся самоубийцы, но усилием воли она отогнала от себя эту наводящую панику мысль, так как в жизни страха и так натерпелась немало.

Сколько времени они добирались до избушки ведьминой, Наталья не помнит. Только помнит она, как ожесточившись на варварский род людской, больно хлестали ветки по ее обмороженным щекам, да где-то вдалеке непрерывно ухал незримый филин. Наконец, небогато обставленная изба, насквозь пропахшая луговыми цветами, и почерневший от времени булькающий котел, который явил ее раздувающимся от быстрого хода ноздрям что-то чрезвычайно аппетитное, предстали затравленному взору беглянки.

— Сначала выпей, — протянула кружку с неизвестным напитком старая черноглазая женщина и неуловимым движением скинула с себя аккуратно залатанный черный полушубок.

Множественные морщинки бороздили ее бледное до синевы лицо и придавали ему необъяснимое очарование.

— Благодарствую, — поддаваясь этому необъяснимому очарованию, разомкнула оледеневшие губы девушка и с жадностью припала к горько-сладкому травяному настою.

— Карр, — одобрил поведение незнакомки некто, притаившийся в дальнем углу горницы. — Крроха! Крраля! Корролева.

Наталья вздрогнула и резко обернулась на диковинный гортанный голос.

Большая черная птица восседала на покрытом душистыми травами топчане и, будто насмехаясь над нечаянной зрительницей, неуклюже кланялась ей.

— Это Кирк, — проследив взгляд ошеломленной девушки, тяжело усмехнулась чернокнижница. — Не обязательно иметь человеческое тулово, чтобы обладать рыцарским сердцем.

Что такое «рыцарским», Наталья не знала, но решила не выдавать своего зазорного невежества.

— Ворронн, — пояснил слова хозяйки ее говорливый друг. — Благорродство! Сверркание! Соверршенство!

— А теперь спать, — распорядилась владелица дома и распахнула пеструю занавеску, за которой стояла разобранная, готовая к приему гостьи, кровать.

Ночь прошла как одно мгновение. Видимо, горьковато-сладкий травяной настой обладал чудодейственной силой матушки земли, дарующей успокоение и излечение тем, кто верует в ее мудрость и мощь.

Блаженно потянувшись, Наталья открыла глаза и, растерянно оглядевшись по сторонам, стремительно вскочила на ноги. В подслеповатое окошко с любопытством заглядывала мохнатая лапа ели, на которой пристроилась весело щебечущая синичка.

«Где я»? — озадаченно подумала беглянка и отдернула плотную, тщательно заштопанную шторку, отделяющую ее крохотную светелку от большой, заваленной различными дикоросами, горницы.

На столе, рядышком с кринкой, доверху наполненной молоком, и краюхой черного хлеба переминался с ноги на ногу вчерашний словоохотливый ворон.

— Прривет, — покосился на гостью черным любопытным оком любимец хозяйки дома.

«Причудилось», — помотала головой Натальюшка и взглядом поискала рукомойник.

— Он здесь, — проговорил кто-то над самой головой.

На печи, укрывшись старой шубейкой, возлежала Марфа, и пунцовое ее лицо сливалось с красным шерстяным платком, надвинутым на самые брови.

— Захворали? — ахнула девушка и с беспокойством потрогала пылающий лоб спасительницы. — Какой заварить травки, чтобы приготовить для вас снадобье?

— Не стоит беспокоиться, барышня, так как я уже приняла лекарство, которое только что сбило лихорадку, — усмехнулась колдунья и кивнула на вычищенный до блеска умывальник. — И ведуньи иногда болеют.

— Простудились, поди, вчерась, пока со мной возились, — укоризненно проворчала Натальюшка и, наскоро умывшись, вновь подошла к чернокнижнице, чтобы поменять на ней промокшее насквозь белье.

— Не волнуйся, к вечеру пройдет, — отдаваясь в умелые руки гостьи, пропыхтела Марфа и вдруг как бы нечаянно потрогала тугой локон, выбившийся из-под косынки нежданной помощницы.

К вечеру температура спала. Наталья убралась в горнице, испекла пышный, душистый каравай, сварила вкусные наваристые щи с кислой капустой и накормила ими болезную. Затем угостила хрустящей корочкой праздношатающегося Кирка, а только потом поела сама и, ощущая сильную усталость во всем теле, с чувством исполненного долга завалилась на свою постель, дабы вдоволь насладиться сытостью и покоем. Уходить никуда не хотелось.-

— Вот и оставайся, — угадала ее нескромные мысли хозяйка дома. — Всю жизнь мечтала о дочери, да вот Бог не давал. Теперь же, — она закашлялась и сплюнула слюну в настоящий горожанский платочек, — сжалилась надо мной Пресвятая Богородица, послала тебя, милая. Кто знает, может, передам я тебе знания свои, красавица, ибо только такая добросердечная душа, как твоя, сможет стать моей способной ученицей. Отныне ты и выглядеть будешь по-новому.

— По-новому? — подивилась диковинным речам колдуньи Натальюшка, почувствовала внезапную жажду, схватила стоящий недалече расписной глиняный кувшин с ароматным настоем и выпила из него ровно столько, сколько поместилось в ее наполненном до отказа желудке.

Жутко закаркал ворон, настойчиво призывая на буйный сатанинский пир своих неприглядных хвостатых сородичей, захлопали многочисленные невидимые окна и двери, а потом все разом стихло, только невеселый голос незабвенного Тиши Баранова нежно шептал умирающей от горя и блаженства девушке скорбные слова прощания.