Лилия Белая. Эпический роман

Лариса Малмыгина

Судьбы трех сестер из семьи уральского крестьянина Назарова резко изменились, когда грянула Великая Октябрьская революция. Девушек разбросало по разные стороны баррикад…

Глава 4 Побег

Дни безропотно перерождались в бесконечно долгие ночи, ночи — в неизменно тусклые, бессолнечные дни. Некто неотчетливый заботливо поил Уленьку пенистым, ударяющим в нос, квасом, некто расплывчатый заставлял ее съесть ложку-другую кислых наваристых щей, но непреклонное Улино сердце не желало возвращаться к опостылевшей донельзя действительности

Прошла, наверное, вечность. Неожиданно для сельчан, уже покорно притерпевшихся к беспросветности безрадостных однообразных будней, выглянуло слепящее глаза солнышко. Оно неспешно окинуло удивленным взглядом унылое бытие крестьян и, смилостивившись над ними, решило подарить бесправным людям несколько часов подлинного счастья. И тут грянул мороз. Заскрипел снег под полозьями саней, весело заржали кони разных мастей, приветствуя пришедшую, наконец-то, зиму. И тогда Уля открыла глаза. Жить не хотелось.

— Неча валяться, — заметив пробуждение нелюбимой невестки, сдернула с нее стеганое одеяло Фекла Устиновна. — Довела моего сыночка до тяжкой немочи, проклятая. Вернула бы я тебя Василью, да токмо отец не велит. Заморочила стары мозги Дементию Евсеичу, колдунья назаровская.

Вздрогнув, Ульяна попыталась подняться, да только напрасно, не послушались ее ноги и голова закружилась.

— Маманя! — вошел в их светелку вечно пьяный муж Уленьки — Маманя, Улька померла, что ль?

С силой повернувшись на ненавистный сиплый голос, девушка в ужасе замерла.

— Жива змея подколодная, — покачала редковолосой головой свекровка, — чтой-то ей сдеется!

— Отринь, карга старая! — вдруг оказался подле второй половины старший Макаров. — Не то по зубам получишь! А ты лежи, лежи, девонька, Парашка немедля тебе пирога капустного приволочет.

Сузив почти белые свои глаза, не обросшие до сих пор ресницами, отвернулась от снохи Фекла Устиновна, отвернулась да из светлицы вперевалку пошла. Опустив щуплые плечики, покорно поплелось за нею и ее единственное чадо.

— Не кручинься, зазнобушка, — рывком наклоняясь над девушкой, зашептал между тем Дементий Евсеич. — Брошу я старуху беззубую да на тебе женюсь. Родишь ты мне сыночка нормального, на меня похожего. Будет на кого свои капиталы оставить.

Его бородатое лицо ужасало горемычную, но она все яснее и отчетливее начинала понимать, что этот огромный и неповоротливый, схожий с медведем, мужик — единственный из всех живущих на белом свете, способный защитить ее от побоев душевнобольного мужа.

— Полюби меня, девица, — надрывался меж тем над ее ухом грозный свекор, и его толстые мясистые пальцы неумело гладили обмякшее от слабости тело сношеньки. — Не перечь мне, краса ненаглядная. Давно я тебя заприметил, да чтоб ты рядком со мною находилася, решил сдуру болвана Тришку на тебе женить. Прости мужицку страсть, любушка!

— Не надо! — в ужасе воскликнула Уленька, оттолкнулась от старика постылого и снова погрузилась в спасительное небытие.

Была ночь, когда Уля пришла в себя. Пошевелив онемевшими пальцами, девушка с тоской осознала, что до сих пор жива. С омерзением вспомнив о домогательствах Дементия Евсеича, она поднатужилась и встала. Неведомая сила подняла ее иссохшее безвольное тело и поставила его на ослабевшие от болезни ноги. Пошарив руками по тумбочке, несчастная нашла свечку и коробок спичек, а когда несмелый огонек осветил окружающее пространство, Улюшка поняла, что находится в горнице совершенно одна. Мощный порыв ветра с силой прибил озябшую ветку старой корявой яблони к окошку ненавистного макаровского дома, и тогда раздался тихий стук в дверь. Уленька вздрогнула и прислушалась. Бесстрастное тиканье часов резко ударило в уши и оглушило ее настолько, что она, будто защищаясь, крепко стиснула веки. Прошла вечность. Холодная щекотливая струйка едкого пота давно не мытого тела извилистым ручейком пробежалась по ее оцепеневшей напряженной спине, скопилась на ложбинке между окаменевшими ягодицами и по ногам ринулась на полосатый домотканый половик. Стало зябко.

Неясный шорох неспешно прошелся по застывшей от ужаса светелке и остановился подле большой русской печи. Вспомнив о бабушкиных сказках про домовых, Уленька решила улыбнуться, но вместо дерзкой, разрушающей глупые деревенские суеверия усмешки, на свет божий родилась страшная, отчаянная гримаска.

«Надо непременно бежать, — затравленно оглядываясь по сторонам, внезапно решила девушка. — Только куда пойдет сиротинка бесприютная? К батюшке, который не пустит ее на порог»?

На полированном фабричном стуле как ни в чем не бывало мирно покоилась ее первая, вызывающая острую зависть подружек, кроличья шубка. Серые, расшитые замысловатыми узорами, валенки прикорнули к тяжелым полам подлинного господского одеяния. Будто кто-то специально приготовил их для отчаявшейся беглянки. Даже синее шерстяное платье лежало на краю кровати и настоящие городские чулки.

Лихорадочно одевшись и наскоро накинув на голову новую пуховую шаль, бесшумно вышла Уленька в гулкий пустой коридор. Дом мирно спал. Где-то в отдалении тоненько постанывала Пульхерия Матвеевна да басовито похрапывал Еремей Кузьмич.

Входная дубовая дверь недовольно скрипнула, нехотя выплевывая наружу то, что так стремилось выбраться из охраняемой ею территории. Ветер, истосковавшись по живым существам, бездумно почивающим в неволе бревенчатых и каменных тюрем, стремительно рванулся навстречу нечаянной товарке и, играючи, бросил ей в лицо пригоршню колкой снежной крупки. Зябко поежившись, Уля пошла. Куда? Она не знала. Зловеще темнеющий на горизонте лес манил ее в свои неизведанные глубины, чтобы адским магнитом притянуть к коварной реке Сороке, а там и к прожорливому Ведьминому болоту.

«Куда я иду? — с трудом переставляя будто пудовые валенки, с безразличием думала девушка. — И зачем я иду туда»?

Маленькая щупленькая фигурка, похожая на призрак, вдруг появилась подле самой опушки. Она кружилась в неизвестном танце, резко приседала и, подбрасывая вверх, к небу, неясные длинные тени, что-то надрывно выкрикивала.

— Привиделось, — обмирая на месте, прошептала Уля и медленно развернулась назад. Туда, в логово Тришки Макарова.

Словно удивившись намерениям нерешительной подружки, притихший было ветер метнулся к ней с новой силой и попробовал свалить долгожданную добычу в недавно наметенный, схожий с могильным холмом, сугроб.

Фигура неожиданно остановилась. Точно бесплотный дух, она неторопливо поплыла на Ульяну, чтобы утянуть ее, беззащитную, в потустороннее сатанинское царство. Время умерло, и бедняжка обреченно опустилась на окоченевшую землю, чтобы слиться с ней воедино.

Привидение неуклонно приближалось. И тогда несчастная покорно сомкнула запорошенные неугомонными снежинками вдруг резко потяжелевшие веки.

— Вставай! — приказало привидение хриплым женским голосом. — Вставай и пойдем со мной.

Уши не могли врать, по крайней мере, они никогда не лгали своей любимой хозяйке прежде, а потому, памятуя о том, что духи не простужаются, Ульяна робко открыла глаза. Вся в глубоких морщинах, пожилая женщина стояла перед непорочной женой жестокосердного безумца. В том, что борозды на лице незнакомки были настоящими человеческими морщинами, Уля не сомневалась. Только тлеющие угольки в глубоких глазных впадинах неизвестной не позволяли беглянке обрадоваться возникновению из ниоткуда неожиданного спасения.

— Ты слышала о Марфе-колдунье? — как можно мягче поинтересовалось неожиданное спасение и, приподняв чуть зримые брови, бесцеремонно воткнуло в девушку два черных острых клинка. — Ты навестишь одинокую даму?

Выбирать не приходилось, и Уля послушно встала на четвереньки. Подняться на ноги сил не было.

— Ешь, — повелела ведьма и протолкнула сквозь одеревеневшие губы девушки отчаянно горький корешок.

Сделав несколько жевательных движений, Уленька безропотно проглотила несъедобную мерзость, а затем с удивлением обнаружила, что может идти. Мощная энергия огненными струйками стремительно побежала по безжизненным жилам горемычной, понуждая обездвиженный прежде стан легко вспорхнуть со снега и смиренно подставить проказничающему ветру битое мужем лицо.

— Идем, — скомандовала диковинная старуха и, круто развернувшись, зашагала навстречу тьме и Ведьминому болоту.

В избушке удушливо пахло сухими травами, пучками подвешенными под самый потолок. Возле двери, ведущей в крохотные сенцы, колченогий табурет приткнулся к огромному котлу, в котором пузырилось и булькало что-то, судя по запаху, вполне съедобное.

— Что вы делали в лесу в такую темень? — превращаясь из сосульки в разомлевшего от тепла человека, робко поинтересовалась Уленька.

— Я же не справляюсь о том, что делала в лесу ты? — фыркнула на гостью Марфа и, скинув залатанный полушубок, опустилась на прикрытый медвежьей шкурой топчан. — Хотя… я ведаю почти все, что происходит или произойдет на белом свете.

— Расскажите, — почему-то вздрогнула Уленька и мгновенно осознала каждой клеточкой своего тела, что именно сейчас услышит что-то настолько страшное, что это страшное не даст ей прожить спокойно остаток ее только что начавшейся жизни.

— Антихрист шагает по земле, деточка, — неспешно закуривая треснутую глиняную трубку, проговорила бабуся. — Антихрист, совсем не похожий на черта, но нравом суровый и беспощадный. Бойся его и его войска, девочка, ибо то, что будет тебе дорого, отнимет он у тебя.

— Мне уже ничего не дорого, — покачала головой Ульяна. — Разве только сестра Натальюшка да братец милый.

— Выздоровеет твой братец, — шмыгнула носом ведьма и слезу со щеки смахнула. — Да не будешь ты рада выздоровлению его.

Что-то темное прошмыгнуло в отдаленной части избушки. Передернувшись от испуга, Уля с силой протерла кулаками глаза и увидела большую черную птицу, надзирающую исподтишка за ней.

— Это мой ворон Кирк, — проследив ошеломленный взгляд девушки, устало пояснила старая женщина. — На днях он летал в Питер и принес пренеприятнейшие известия.

— Какие? — с интересом разглядывая высокомерную крючконосую персону, ахнула Уленька.

— Скоро узнаешь, — усмехнулась ведьма и по-молодому вскочив с места, стала спешно стелить Ульяне постель на старой, почерневшей от времени, скамье.

Утро пришло внезапно. Сладко потянувшись, Улюшка поняла, что находится в светлице не одна.

— Пей, — поднесла к ее рту кружку с травяным настоем Марфа-колдунья. — Пей да в город собирайся.

Уля послушно отхлебнула полный глоток крепкого навара и почувствовала новый прилив сил.

— Вот тебе деньжата, — чернокнижница ткнула в руки беглянке носовой платочек, завязанный в тугой узелок. — Бери и пользуйся.

— Почему вы мне помогаете? — изумилась Уленька, но платочек все же за пазуху спрятала. От греха подальше.

Никогда не видела молодая крестьянка настоящих городских денег. Пряники, леденцы и петушки на палочках — пожалуйста, а вот копеечками их, детей, строгие родители не баловали.

— Много будешь знать, — зыркнула быстрыми глазищами ведьма и к окну отвернулась, — скоро состаришься.

«Чудно, — нащупывая с неба свалившееся богатство, невольно подумала счастливица. — Чудно-то как. Неужели я убегу из родимой деревушки, будто воровка какая? Только выхода у меня нет, так как никуда от приказа спасительницы Марфы не денешься».

— Там лошадь, — кивнула за окошко старая женщина. — Кирк дорогу укажет, а потом и коня назад приведет. Доверься ему, красавица, доверься мне, милая. В Сорокине тебя ждет смерть. А теперь садись и поешь.

Краюха черного пахучего хлебушка легла на стол возле проголодавшейся за жуткую ночь беглянки, кувшин с молоком примостился подле ее правой руки.

— Козье молочко-то, козье, все болезни лечит, — кивая на неожиданное лакомство, по-матерински проворковала Марфа и торжественно положила перед Улюшкой солидный шматок сала с аппетитными мясными прожилками. — А это возьми с собой в дорогу, доченька. Пригодится.

Позавтракав и от души поблагодарив хлебосольную хозяюшку, Улюшка вышла во двор, чтобы продолжить свое нечаянное путешествие из родного, поди, потерянного навсегда родительского гнездышка.

Бревенчатая избушка, в которой проживала прославленная чернокнижница, снаружи казалась ветхой, хотя внутри жилье пленяло уютом и чистотой. Высокие, стройные сосны надежно защищали неприступную обитель колдуньи от нескромных посторонних взглядов, пропуская к домику лишь небольшую дорожку, позволяющую самодельным крохотным санцам проехать по ней в сторону села Сорокина и уездного городка Михайловска.

— Оденься, — заботливо заворачивая гостью в старый овечий тулуп, приказала взыскательная чародейка. — И учти, судьба твоя лежит в самом первом домике слева, укрытая стеганым одеялом и с повязкой на бритой голове. — А теперь прощай, драгоценная, прощай да назад не возвращайся.

Уля вздохнула и пристально вгляделась вдаль, туда, где заканчивалась шеренга остроконечных вечнозеленых стражей, честных, благонадежных и неподкупных, как сама матушка-земля.