Свадьба в Беляевке

Константин Чубич, 2018

Все конечно же помнят Остапа Ибрагимовича Бендера, красавца мужчину, великого комбинатора, а по совместительству отменного жулика. В «Двенадцати стульях» он погибает от рук Кисы Воробьянинова, но потом чудесным образом появляется на улицах славного города Арбатова, чтобы продолжить свои приключения. Было бы жалко с ним попрощаться ровно на том месте, где заканчивается «Золотой теленок», – на берегу пограничной реки, правда, с советской стороны. И это обнадеживает. Уже давно нет Советского Союза, но последователей у Остапа Ибрагимовича предостаточно, совсем как детей у лейтенанта Шмидта. Сударкин Владимир Константинович, он же Вениамин Бортник- Коновалов, он же Жульдя-Бандя, который, заметим, является внучатым племянником великого комбинатора, – один из них. Есть у него и свой Шура Балаганов, которого теперь зовут Фунтик. Та еще парочка, а действие, как водится, начинается в Одессе, где острят даже на похоронах. Содержит нецензурную брань. Содержит нецензурную брань.

Глава 4. Непрошеные гости

Жульдя-Бандя легко, как в тёплую июльскую воду, ступил на территорию частного крестьянского владения.

Ступил и Фунтик, но тяжело и осторожно, как на взявшуюся коркой навозную жижу. Чуть поодаль, вполне доверяя своему сумасбродному взбалмошному другу получить по морде первому. Он нервно озирался, стараясь найти наиболее лёгкий и безопасный путь к отступлению. Предпочёл держаться ближе к правой стороне плетня, в проходе, уводящем в глубь двора.

Сиганув через плетень, можно было пересечь палисадник по диагонали. На пути, однако, стояла рукотворная преграда из нескольких кустов роз. Потом снова через плетень, а там − спасительное поле пшеницы. Фунтик настолько увлёкся идеей бегства, что иной исход казался ему из разряда чудес.

Косоуры под навесом крыльца к свадьбе уладили резьбой, которую сотворил, по пятёрке за каждую, Бурбурыч − Новосельцев Борька, Борисыч по отцу. За что и получил такое прозвище.

В честь грандиозного события, дабы подчеркнуть величину торжественности, на крыльце дома прикрепили красное знамя, позаимствованное в сельсовете. На нём − лик вождя мирового пролетариата, вышитый золотой нитью, и серп с молотом в объятиях снопов пшеницы. Полотнище окаймлено жёлтой бархатной тесьмой с кистями.

Двор к свадьбе очистили от «бисквитов», произведённых коровой Изаурой и тёлкой Розалиндой. Изаура, культовая корова, была стара, но на зависть всему хутору давала по три цеберки молока в день. И это из года в год переносило её «экскурсию» на бойню.

Латиноамериканские слезоточивые сериалы проникли и в этот, богом забытый казачий хутор, отрывая пролетариев от суровой действительности. Мудрые правители стали кормить народ мыльными операми, заставляя баб плакать не над собственной хронической нищетой и безысходностью, а над вымышленной, импортируемой из-за океана…

…В свадебных приготовлениях более остальных усердствовал Упырь, неся трудовую повинность за убийство Самурая. Перетаскал со двора в сарай уголь, вычистил в хлеву, отремонтировал кормушку для свиней, покрасил собачью будку, а уборную − снаружи и изнутри. Заодно потравил опарышей, изрядно залив проклятых соляркой.

Отпас два дня хуторское стадо: за Изауру и Розалинду. Да так разохотился, что, ко всему, перевёз ко двору скирды сена за лиманом, за что Веркой Матюхиной, мамашей жениха, был полностью реабилитирован и, поговаривают, щедро вознаграждён. Как сплетничала соседка баба Нюра, старшая из «трёх девиц», «Верка Упырю на радостях зализала все раны», имея в виду нанесённые Самураем.

Гости, а их было никак не меньше полутора сотен, в полной боевой готовности нетерпеливо дожидались от тамады приказа «повторить». Предстояла самая сложная и ответственная часть обряда, и гости должны были быть подготовлены к расставанию с деньгами.

Столы занимали всё пространство между домом и лабазами. Выстроенные буквой «ш», с женихом, невестой, другом и дружкой на лобном месте и VIP-персонами из близких родственников и тех, от кого ожидали щедрого подарка. Все три ряда, начинённые пролетариями, стыдливо и покаянно пристыковывались к VIP-перешейку.

Жених в малинового цвета вельветовом костюме белой кляксой на чёрном покрывале выделялся среди прочих.

В малиновых костюмах в те времена расхаживали представители незаконных организованных преступных группировок. Их так и прозвали − «малиновые пиджаки». Нынче они поменяли малиновые костюмы на чёрные и статус: влившись во властные структуры, стали законными ОПГ…

В каждом ряду, согласно табели о рангах, гнездились пролетарии. На первом, возле дома − бесчисленные родственники со стороны жениха и невесты, кое-кто из сельсовета да начальнички со свинофермы. На втором − высокопоставленные хуторяне и из соседних деревень: в основной своей массе аксакалы с жёнами и почётные крестьяне.

Третий ряд соседствовал с хлевом и был приуготовлен для прочих. Основную массу представляла молодёжь, из которой редко кто находил смелость подарить червонец. Они взяли моду дарить коллективно: два червонца на троих − дёшево и сердито…

Появление незнакомцев крайне удивило жениха с невестой, как, впрочем, и всех присутствующих. Допрашивать пришельцев, однако, было бо́льшим неприличием, нежели тем вваливаться без приглашения.

Жульдя-Бандя, сообразно событию, цветя и сияя, как майская роза, сделал лёгкую паузу, преумножая величину любопытства у присутствующих.

Гости со стороны жениха, включая и его самого, признали в пришельцах, во всяком случае, в том который рослее, моложе и увереннее, дальнего родственника невесты. Невеста же в нём родственных уз не обнаружила, и ей, вместе со своими гостями, ничего не оставалось, как принять противоположную точку зрения.

Никто спросить не отваживался, по большей части оттого, что, возможно, незваные гости могли быть вовсе не гостями, а присланными из района с поздравлениями и напутствиями молодожёнам.

Молодёжь в поисках лёгкой жизни взяла моду перебираться в город, без капли сожаления покидая родные пенаты, сиротя землю-матушку и родной колхоз…

Все с напряжением ждали развязки.

− Сотни полторы, не меньше, − подумал Жульдя-Бандя, окинув взглядом мирное население, среди которого было чуть меньше воинственных казаков, с удовольствием бы почесавших кулаки о его благородное лицо. − Промедление смерти подобно (В. Ульянов), − выдвинул он гипотезу, которую, как ему показалось, какой-то интеллектуальный старатель имел наглость выстрадать до него.

− Больше двух сотен, − в объятиях страха предположил Фунтик.

За столами воцарилась пронзительная тишина, будто виновниками торжества были не молодожены, а покойник.

Мыкола Семенихин, сожитель Верки Матюхиной, матери жениха, хотел полюбопытствовать и для этой цели открыл было рот. Но та с усердием стукнула его локтем в бок, поскольку не желала видеть Монгола, как его прозвали за узкий разрез глаз, хозяином в своей хате.

Мыколе дозволялось разевать рот только в трёх случаях. Для еды. Чтобы хвалить Веркину стряпню перед соседками-сплетницами. И просить о помиловании или снисхождении, когда надирался с мужиками и возвращался в родные пенаты, мягко говоря, не очень трезвым.