Свадьба в Беляевке

Константин Чубич, 2018

Все конечно же помнят Остапа Ибрагимовича Бендера, красавца мужчину, великого комбинатора, а по совместительству отменного жулика. В «Двенадцати стульях» он погибает от рук Кисы Воробьянинова, но потом чудесным образом появляется на улицах славного города Арбатова, чтобы продолжить свои приключения. Было бы жалко с ним попрощаться ровно на том месте, где заканчивается «Золотой теленок», – на берегу пограничной реки, правда, с советской стороны. И это обнадеживает. Уже давно нет Советского Союза, но последователей у Остапа Ибрагимовича предостаточно, совсем как детей у лейтенанта Шмидта. Сударкин Владимир Константинович, он же Вениамин Бортник- Коновалов, он же Жульдя-Бандя, который, заметим, является внучатым племянником великого комбинатора, – один из них. Есть у него и свой Шура Балаганов, которого теперь зовут Фунтик. Та еще парочка, а действие, как водится, начинается в Одессе, где острят даже на похоронах. Содержит нецензурную брань. Содержит нецензурную брань.

Глава 5. Поздравительная речь посланника короля Иордании − Абу Ашурбанипала Махтум ибн аль Бахрума

− Здоровэньки булы… дорогие казаки и казачки! − Жульдя-Бандя поклонился в пояс, приветствуя хуторян, ответивших радушными пролетарскими улыбками доброжелательному пришельцу.

− Булы, − согласилась злоупотреблявшая жизнью, 93-летняя Устинья, прабабка невесты и бесчисленному множеству неблагодарных потомков приходилось терпеть её долголетие в ожидании какого-никакого наследства.

Она была самой пожилой в округе, и по ней в сырых могилах уже давно скучали предки. В девственности у неё осталось три зуба, которые она по воскресеньям баловала зубным порошком, перед тем, как отправиться на заутреню в поповскую церквушку.

Фунтик, более походивший на делопроизводителя при молодом самоуверенном мужчине, молча поклонился, не имея шансов соперничать с неиссякаемым темпераментом товарища.

− Дамы и господа!.− Жульдя-Бандя, как конферансье столичного цирка, одарил всех, включая и долгожительницу Устинью, которую за истекший век дамой назвать никто не решился, белозубой, удивительно откровенной и располагающей улыбкой.

Мария Коноплёва, агрономова дочка из Дячек, невысокая, смазливая, курносая, с роскошною, до пояса, косой, неисправимая хохотушка, которую прозвали Марихуаной, толкнула в бок Хому, хуторского шута:

− Господин!

Они залились высоким собачьим лаем, найдя в этом повод для веселья.

Валерка Гальцов, двоюродный брат жениха, хихикнул:

− Хома − своей жопе господин!

− Валерка, как родственник, по статусу должен был гнездиться в конце первого или на втором ряду, но пожелал среди молодёжи…

Хома − Сергей Трофимов, курчавый, как ягнёнок, и такой же глупый тридцатилетний детина, жил с матерью на краю средней Беляевки, возле кладбища. Работал трактористом в колхозе и осенью становился чрезвычайно популярным на хуторе. За вспашку огородов брал самогоном. Одинокие бабы, ежели в теле и нестрашные, расплачивались натурою.

«Три девицы», исключая мамашу, конечно, рассчитывались по очереди, дополняя слухи феерическими рассказами Хомы. На хуторе, да и в окрестностях, перезревшего парубка любили за неистощимый, по-детски наивный глупый юмор и высокий лающий колоратурный от природы смех.

Мозг хуторского шута никогда не был отягощён мыслями. Он включался только тогда, когда необходимо было что-нибудь придумать, чтобы найти выпивку. Следует заметить, что он приводил в действие свои извилины и в случае крайней нужды, когда трещала по швам голова и возникала необходимость опохмелиться.

Хома заключал в себе полное собрание недостатков, как полное собрание сочинений упокоенного вождя мирового пролетариата. Единственным положительным качеством его, впрочем, был неиссякаемый оптимизм. Он с оптимизмом смотрел не только в будущее, но и в пустое, никчёмное и безотрадное прошлое…

−…Леди энд джентльмены, колхозники и колхозницы… и лица, приближённые к председателю! Дорогие граждане и старушки! − возмутитель спокойствия направил взор с сияющей неотразимой улыбкой к виновникам торжества, руками помогая обозначить их месторасположение. − Дорогие молодожёны, кузнецы маленьких пролетариев…

− А можэ, воны выкують прынса! − нарочито громко, дабы быть услышанным, предположил старый Ларин, которого на хуторе прозвали Капиталистом. Его дом хоть и уступал по размерам розовому, под шубой, в котором происходили описываемые события, зато был из новомодного силикатного кирпича, с шиферной крышей и вызывал у хуторян неприкрытую зависть.

−…Мы прибыли к вам от короля Иордании Абу Ашурбанипала Махтум ибн аль Бахрума с почётной миссией − поздравить молодых, я имею в виду жениха и невесту, − пояснил Жульдя-Бандя, чтобы кто-нибудь моложе легендарной бабки Устиньи не принял это на свой счёт. − Со вступлением в гражданский брак! Мы, от имени его высокопреосвященства короля Иордании Абу Ашурбанипала… − временный королевский поверенный от волнения позабыл полное имя монарха, решив ограничиться лишь прологом, − намерены вручить эту скромную ассигнацию… молодожёнам!

Он гордо вознёс «пригласительный билет», удивляя гостей и родственников столь щедрым подарком…

Даритель, в котором королевского посланника признала только выжившая из ума бабка Устинья, нарушив традицию, начал поздравление с себя. Нисколько, впрочем, не задев собственного достоинства первоочередников − родителей молодожёнов.

Он, как святыню, вознёс стодолларовую купюру. Сияя, как золотой динар, направился к виновникам торжества. Фунтик, счастливый от того, что всё складывается так удачно и что ежели их и будут бить воинственные казаки, то не сейчас, последовал за приятелем.

Невеста торопливо встала. Потащила за рукав валуховатого жениха, который доселе с долларами не встречался и с конвертируемостью валюты был знаком не больше, чем атеист со вторым пришествием Иисуса Христа.

Потомки ветхозаветных неискусобрачных Адама и Евы, роли которых прекрасно исполнили закреплённые брачными узами Авраам и Сара, стояли во всеоружии, готовые приступить к реализации элементов обряда посвящения в семейную рутину. Жених глупо улыбался, периодически, как любопытная сорока, вертя головой. В улыбке невесты угадывался лёгкий минорный холодок.

− Сегодня посвятить молодожёнов в семью, как мы видим, пришло очень много народу, − Жульдя-Бандя жестом обозначил это, проведя рукой от края дома до сарая, где на скамьях гнездились пролетарии третьей категории. − Я… мы желаем, − поздравляющий виновато улыбнулся, позабыв о Фунтике, − чтобы ваш союз был надёжным…

−…как ДТ-75, − вставил Хома, работающий в полеводческой бригаде на одноимённом железном труженике, и захихикал вместе с Марихуаной, с которой делить эмоции порознь не мог.

−…как сбережения в швейцарском банке!.Чтобы в вашей хате всегда…

−…были сало и самогонка, − перебил сосед Хмель − Ванька Хмелевской, трудившийся на маслобойне в Атаманске…

У него были принципы прокурора, мораль гиббона, потребности миллионера, возможности советского социалистического раба, образование неоконченное среднее.

Хмель купался в лучах популярности, и к нему со всей округи денно и нощно стекались просители за макухой для своих вентерей и самоловов из ивового прута. Его и прозвали за это Ванька Макуха. Уступал, разве что, Насте Жирновой из Мокроталовки, к которой тоже стекались, только по иному поводу…

−…был корм… или, правильнее сказать, еда, − Жульдя-Бандя посвятил сельским труженикам лучезарную улыбку. − Все самые высокие чувства разбиваются о стенки вопиющего желудка!..

Тут невеста что-то шепнула дружке, и Жульдя-Бандя с удивлением отметил, что они похожи, и только одежда создает некоторый контраст.

Тотчас же ему и Фунтику поднесли тарелку с четвертованным солёным огурчиком и по рюмке водки. Водкой, кстати, на свадьбе потчевали лишь избранных − почётных гостей да близких родственников, словом, обитателей перешейка для VIР-персон. Могли себе позволить водку и гости по соседству, но уже контрабандно.

Фунтик глупо улыбался, обезумев от счастья, от того, что отпала необходимость в побеге и, что казаки не такие воинственные, − за период полувековой коллективизации, утратившие свою историческую сущность.

Жульдя-Бандя вознёс рюмку, которую крестьянам заменила «дочка» гранёного стакана:

− Свадьба − это ритуальное заклание свободы и похороны холостяцкой жизни, − оратор обвёл гостей умилительной улыбкой, по большей части, чтобы зафиксировать перед сельчанами торжество интеллекта. − Брак − это рабство по согласию, одна из разновидностей домашнего ареста. Выражаясь словами классиков, «Война и мир» или «Наказание без преступления».

Жених глупо улыбался, поскольку речь незваного гостя чем-то смахивала на эпитафию.

Жульдя-Бандя после коротенькой паузы обнял присутствующих солнечной улыбкой:

− По поводу открытой русской души ходят легенды! О размахе русских свадеб говорят так: «Молодые уже разошлись, а гости ещё гуляют!» Так пожелаем гостям разойтись раньше!

Верка Матюхина, мамаша жениха, кисло улыбнулась, понимая, что сие из разряда «очевидное — невероятное».

− Пользуясь случаем, я хотел бы дать наставление молодым! − Жульдя-Бандя сделал паузу, с тем чтобы подобрать что-нибудь соответствующее моменту. − Помните! − он придал голосу торжественной грациозности, в точности, как иерей, призывающий паству к смирению и всепрощению. − Злые языки страшнее пистолета (А. Грибоедов)!

− Конечно, страшнее, − прощебетала Глухариха, мамаша Насти Жирновой, которую мужики любили, но никто не отваживался заслать сватов.

− Море житейское подводных каменьев преисполнено!

Фунтик, едва сдерживая смех, добавил про себя:

− Аминь.

Дружок больше походил на проповедника, нежели на женолюба, что несколько противоречило его конституции.

− Супружество − это одна из форм узаконенной тирании, и если у котят глаза открываются на пятый день, у молодожёнов − на следующий.

− У Манюни они не откроются никогда, − шепнула Нинка Кудасова молодице Каркуше − Рите Ворончихиной, однокласснице невесты.

Та, растянув губы, заметила:

− Откукарекался Манюня.

− Живите, прищурившись, как китайцы, чтобы не замечать бытовых мелочей повседневности, − Жульдя-Бандя прищурился, растянув губы в доброжелательной восточной улыбке, отчего и впрямь стал похож на китайца. − Медовый месяц заканчивается, когда заканчиваются средства на его содержание. Так пусть ваш медовый месяц не закончится никогда!

− Цэ будэ дуже гарно, − схоронив улыбку под копною седых усов, с хитрым прищуром подметил дед Ларин.

− Чтобы жить долго и счастливо, покупайте два телевизора!

− Тут на усю Беляевку три, − заметил Иван Хмель, у которого и был один из них.

− А сейчас я хочу сделать наставление невесте.

Та, улыбаясь, облизнула губы и, смахнув с фаты жирную с зелёным брюхом муху, устремила взгляд, пожалуй, более чем любопытный, на проповедника. Если бы она была сучкой, непременно завиляла бы хвостиком.

Жульдя-Бандя уловил этот взгляд, однако не смог прочесть: зелёная ли ассигнация или его обаяние, может великие артистические способности, то ли искромётный юмор смогли породить расположение королевы праздника. Он, сияя, как выигрышная лотерея, продолжал:

− Мужа нужно зануздать, прежде чем погонять!

Невеста, улыбаясь, кивнула, эротично сомкнув реснички.

− Та вона яго вже стреножила, − шепнул Тарзан Марии Макашевой, училке начальных классов из Поповки. Гадливые детишки прозвали её Макакой, хотя она была молода и вовсе не дурна собой.

Тарзан − Федька Беляев из Атаманска, был приглашён в качестве музыканта на общественных началах. Он лихо управлялся с гармошкой и был вполне востребован, что меньше всего радовало жену и тёщу.

Поскольку денег за свои концерты не приносил, а проживал на оккупированной территории, у тёщи, вследствие чего периодически изгонялся. Тёща была до умиления откровенна, перед изгнанием называя зятя «неблагодарной скотиной».

Отшельничество Тарзан принимал безропотно: устраивался на огромной вербе у речки, на сбитом из досок щите, прикреплённом к расходящемуся в стороны стволу. Сверху он с уклоном приладил жердины, покрыл камышом, а под себя − соломы.

Питался рыбой, запекая её на углях. Жил на дереве по несколько дней, наслаждаясь античностью своего положения. До тех пор, пока тёща, а именно она всегда была инициатором изгнания зятя, не появлялась самолично под вербой.

Изгонялся он постоянно, исключая зимнее время. Поэтому неизменно подвергал её этой унизительной процедуре, возвращаясь непобеждённым, но изрядно покусанным комарами…

−…Береги мужа. Мужья на дорогах не валяются!

Лёгкий смех, исходящий преимущественно от представительниц слабого пола, словно потревоженная сапогами охотника осенняя листва, прошелестел за столами, искренне радуя его производителя.

Молодая, хихикнув, похлопала лопоухого жениха по плечу, развенчав вековые традиции, по которым невеста под белоснежным покрывалом из кисеи, кружев и шёлка должна была хотя бы в этот день источать кротость, невинность, целомудрие и покорность.

− Помогай мужу мыть посуду, иначе он вынужден будет это делать сам!

Жених нахохлился, всем своим существом выказывая протест и то, что готов стерпеть всё, кроме этого. Жорка в этот момент походил на воинственного воробья, чем искренне рассмешил Марихуану с Хомой. Они залились звонко и заразительно, инфицируя остальных.

Верка Матюхина, понимая, что насмехаются над её сыном, к тому же ещё и женихом, метнула в их сторону ядовитый взгляд, на какое-то время охладив весельчаков.

− Будь бдительна: если муж стал часто выезжать на рыбалку, возможно, он на крючке у «золотой рыбки».

Хома толкнул локтем Марихуану:

− У бабы Васи.

Безумная парочка задребезжала, увлекая в свои сети доверчивую молодёжь.

Жульдя-Бандя, взирая на радушие пролетариев, открыто и честно улыбаясь, продолжил:

− А теперь, дамы и господа, с вашего позволения, напутствие жениху!

− Нехай напустует, − прошипела беззубая Устинья, высохшая и древняя, и её одобрение исходило будто из глубины веков.

Для неё с торца стола обустроили кресло, позаимствованное у старого Штыля, который брехал, что оно трофейное и что на нём восседал сам Борман. При жизни «отца народов» Штыль такие остросюжетные заявления делать стеснялся. Он помнил о судьбе Семёна Колодяжного, столяра с МТФ, который от безответной любви к «отцу народов» оттрубил 17 лет по 58-й статье.

Его прозвали Фуганычем. Впрочем, многие величали Заслуженным врагом народа. Тело и душа Фуганыча пребывали в постоянной конфронтации: в душе он был непоседливым ветреным юношей, а тело влачило тяжкое унылое бремя старчества.

Первый раз Семён стал узником Соловецкого монастыря за то, что назвал поросёнка Иосифом, вернее, после того, как Иосифа, уже будучи кабаном, зарезали и сожрали. Потом — Беломорканал за то, что Фуганыч установил вождя, вырезанного из «Правды», в божнице, рядом с иконой Христа-спасителя.

Лик Иосифа Виссарионовича показался учётчику со свинарника Броньке Бурундуку, с которым тот пил горькую, непростительно меньшим, чем лик Сына Божия. Вдобавок ко всему, Бронька положил глаз на его бабу Варенику, смазливую гарную казачку. Бурундук настрочил в НКВД про божницу да приврал ещё о том, будто Фуганыч свернул самокрутку из газеты с ликом Иосифа Сталина и выкурил.

Затем − до боли непростительная ошибка. Всё из-за своей бабы, Вареники, которой сподобилось, дуре, родиться 21 декабря, в один день с вождём. И он, безмозглый баран, при всём честном народе: «Поздравляю мою Вареничку…»

Сначала поздравляют царей, а уж потом холопов. Да и имя его бабе дали, врагу не пожелаешь. Вареника с греческого − «несущая беду»…

Фуганыча уважали во всей округе и почитали как великомученика…

…Жульдя-Бандя, с благословения старухи, продолжил, переместив взор на жениха. Тот незадолго перед этим опрокинул рюмку водки, смягчился и, казалось, уже готов был стирать тёщины носки.

− Скупой платит дважды, женатый — всю жизнь, − тамада лучезарную улыбку посвятил почему-то невесте. − Брак − это когда ты засыпаешь на груди невинной овечки, а просыпаешься в когтях пантеры.

Невеста изобразила это, впившись кровавыми когтями в малиновый пиджак жениха.

− Решение жениться − последнее, принимаемое мужчиной самостоятельно…

− Совместно с мамой, − шепнула на ухо Семёну Колодяжному Настя Жирнова.

Тамада праздничной улыбкой одарил присутствующих:

− Невеста садится на руки жениху, супруга − на шею мужу. Забудь о демократии в семье: право голоса ты сможешь получить только после зарплаты, − Жульдя-Бандя воскресил указательный палец. − Семья − это когда тебе придётся совмещать звание господина с должностью раба.

Верка Матюхина криво улыбнулась, плохо представляя своего непутёвого Жорку в звании господина.

− Брак − это когда ты, минуя постриг, обрекаешь себя на вечное послушание.

Жульдя-Бандя понял, что никто ничего не понял, поскольку уже три поколения пролетариев было заражено атеистической проказой, и поспешил продолжить.

− Если тебе изменила жена, радуйся, что она изменила тебе, а не отечеству (А. Чехов)!

Дружка − Ирина Сильченко, близняшка невесты, доселе нейтрально воспринимавшая интеллектуальные потуги поздравителя, взорвалась, как пороховая бочка, размазывая по щекам слёзы, слегка подпачканные тушью для ресниц.

− Если невеста к другому уйдёт, то неизвестно, кому повезёт, − шепнула баба Мыколы Хмеля − Марина, в девичестве Старых, снохе, оставив её мучиться сомнениями, та за красных или за белых.

− Никогда не спорь с женой: переспоришь − сочтёт тебя консерватором, проспоришь − дураком!

− А концэрватори − це ти, хто замисто мьяса жруть концэрвы? − поинтересовался Горшок, Митька Гончаров, родной дядя близняшек.

− Це ти, кто заместо консервов жруть мясо, − передразнила Мария Макашева, училка из Поповки, вероятно, одна из немногих понимающая значение этого слова.

−…Бойся друга, а не врага, − не враги нам ставят рога! (И. Губерман).

Внимание общественности переместилось на Сосунка − Мишку Сибилёва, который нынче находился при должности, по левую руку от жениха. Они дружили с пелёнок, поскольку родители были кумовьями, но это не мешало Сосунку флиртовать с сёстрами. Мишка покраснел, стыдливо пряча глаза…

Сосунком его прозвали потому, что он до четырёх лет не мог расстаться с соской. Родители как-то забрали её и при нём выкинули в печь. Мишка долго ворошил кочергой перегоревшие угли в печи, после чего забрал соску у полугодовалой сестрички.

Сосунок был патологическим себялюбцем. Он любил себя настолько, что, казалось, готов был сам себе отдаться, что технически исполнить было крайне сложно. После того, как отрочество приказало долго жить, его любимым занятием стало самолюбование в зеркале. И нечаянный возрастной прыщик на лице наносил тяжёлые моральные увечья его лирической натуре.

Впрочем, иногда наступали моменты, когда его обуревали противоположные чувства: он открыто себя ненавидел. Это происходило, когда он под стрёкот кузнечиков, пение луговых фиалок или тоскливое сопрано влюблённого соловья низвергал из себя то, что опускало на грешную землю. Запахом и всем своим видом оно показывало прозаическое начало бытия, никак не гармонирующее с чем-то возвышенным, трепетным и волнительно-обворожительным.

Сосунок вместе с Жоркой служил в «королевских войсках» − стройбате, однако вернулся в переплетённом аксельбантами мундире, с целой галереей знаков отличия: «Воин-спортсмен» трёх степеней, знак «Гвардия», хотя часть не была гвардейской, «Отличник ВДВ», «Отличный танкист», «Отличник боевой подготовки», «Отличник-морпех».

Он, как доминирующий самец, два месяца шарахался по Атаманску в парадном мундире и белой, в голубую полоску тельняшке десантника, пока над ним не стали откровенно потешаться, называя его «отставной козы барабанщиком», «застуженным сержантом» и «юбилейною копейкой».

Сосунок честно отгулял положенные 60 дней и устроился на МТФ скотником, что вполне гармонировало с его образованием, пролетарским происхождением и скудной родословной. Мундир был заброшен в сундук, поскольку плохо сочетался с его скотской должностью…

− Бог шельму метит, − кивнув в сторону дружка, шепнула старая Цынриха Нюре, старшей из «трёх девиц». Глаза Цындрихи, казалось, утонули в глазницах, чтобы схорониться от творящегося в умирающей империи бардака.

Сосунок, дабы нейтрализовать лукавые взгляды на свою персону, с деланным равнодушием принялся уничтожать отливающий золотом кусочек копчёной скумбрии.

Полный рефрижератор слегка подпорченной рыбы привезли днём ранее на свинарник: ту, которая без запаха, работники несли по хатам. Жорке, в связи с событием, дозволено было взять два пуда, поэтому крестьянский деликатес присутствовал даже на столах третьей категории, для гостей эконом-класса, рядом с сараем.

Жульдя-Бандя сделался серьёзным, как на панихиде:

− Помни, ревнивым мужьям жёны изменяют чаще и с удовольствием!

− А Белла своему редко и без удовольствия! − протрубил Упырь, указав на блондинку напротив.

Взрыв смеха разверз пространство. Белла, а с нею рядом Василий, муж-красавец, хохотали, словно речь шла об их соседке.

…Белла жила с ним на первой Беляевке, работала дояркой на МТФ. Была плясуньей и самой голосистой в округе. Однако Господь напрочь обделил её внешностью. Полный ажиотаж пропорций: длинное туловище, короткие кривые ноги, мужские стопы, толстые пальцы на длинных руках, а на тонкой шее − внушительная круглая скуластая голова, походившая на посаженную на кол тыкву. При этом − добродушная, жизнерадостная, с притягательной улыбкой, вовсе не казалась неполноценной или ущербной.

Белла любила Василия всего: целиком и по отдельности. Но противоположные чувства у неё возникали только тогда, когда ей на глаза попадалась незакрытая упаковка с зубным порошком…

Жульдя-Бандя принял всеобщий восторг и веселье только на свой счёт. Сполна насытившись вниманием пролетариев, возгласил:

− Итак, дамы и господа, сегодня мы стали свидетелями того, как молодые, поменяв свободу на традиции, возвращаются в наше конституционное пространство уже в качестве мужа и жены! Примите наши собо… пардон, поздравления и скромный подарок.

Он вознёс стодолларовую купюру, как святыню, подошёл к молодым, нанести официальное вручение.

Шокируя хуторян столь щедрым подарком, поздравитель вручил ассигнацию почему-то невесте. С удовольствием поцеловал её в розовую щёчку, пожав лопоухому жениху руку.

− Но это, дорогие граждане и старушки, ещё не всё! − посланник его королевского высочества придал указующему персту восклицательное положение. − Его преосвященство дарует молодым евнуха! − он указал на Фунтика, который на радостях, что не пришлось спасаться бегством, готов был снести даже столь дерзкую шутку товарища.

Близняшки − натуральные блондинки, смеялись, не в силах сдержаться, под напором мощного темперамента непрошеного, но уже столь желанного гостя.

Друзья выпили. Жульдя-Бандя возопил:

− Горько!

Тут, с некоторой заминкой, под балалайку грянул туш. Это было очень забавно, как если бы под балалайку − похоронный марш.

Гармонист Тарзан, который должен был играть с балалайкой дуэтом, виновато улыбался, пытаясь вынуть запавшую басовую кнопку. Справившись, он присоединился, но по причине того, что кнопка запала снова, слышалось монотонное шипение, будто это шипела накопившая на невестку яду Верка Матюхина.

Муся не поспевал за Тарзаном, коему было глубоко наплевать на него и на его балалайку, и мелодия больше походила на парафраз. Зато посредством Муси устранялось шипение, издаваемое гармошкой Тарзана.

Муся − Валентин Мусыгин, жил с Мосей − Веркой Мосиной, в Каюковке. Он в совершенстве знал три-четыре десятка аккордов и считал себя лучшим балалаечником всех времён и народов, хотя общественность с ним этого мнения не разделяла.

У Муси был покатый, как у шимпанзе, лоб, хотя своей конституцией и повадками он более походил на глупую суетливую макаку. Летними вечерами он частенько выл за двором какую-нибудь безысходно-лирическую, прилаживая слова к известным ему аккордам. Мося в тени лавров Муси, пожиравшего её харчи, чувствовала себя генеральшей, беспременно сопровождая его на всех мероприятиях.

Музыкальная дискуссия двух титанов, пожалуй, только вредила, потому что каждый в надежде выделиться лишь гадил хрупкой нежной капризной гармонии.

Среди гармонистов района свирепствовал мор, который в первую очередь выкашивал лучших. Поэтому Тарзан был более востребован и понимал это, что давало ему повод с пренебрежением относиться к балалаечникам и к Мусе в частности.

Жульдя-Бандя, закусив хрустящим ядрёным огурчиком, принял от радушной крестьянки пахнущий дымком кусочек жертвенного кабанчика.

Молодые исполнили свои ритуальные обязанности, но как-то сухо, по-военному, из чего опытному глазу было ясно, что брак не по любви, а из корысти.

Это понимала и Верка Матюхина, сознавая, что её лопоухого прыщавого невеличку сможет полюбить разве что слепая. Она и усердствовала женить Жорку на Татьяне Сильченко, хотя прекрасно знала, что та слаба на передок.