Потомокъ. Фабрика мертвецов

Кирилл Кащеев, 2022

Первая книга цикла «Потомокъ», действие которого происходит в альтернативной Российской империи конца XIX века. Здесь правят потомки древних славянских богов, среди которых все чаще появляются малокровные: почти бессильные и ни на что не способные… Митя Меркулов, сын талантливого (и крайне принципиального) следователя и княжны Морановны, для которой, из-за ее малокровия, не нашлось жениха получше. Митя мечтает жить в свое удовольствие: заказывать дорогие сюртуки, ходить по светским раутам, быть представленным императорскому двору… Но его отец слишком глубоко влез в тайны царствующего дома, и, то ли в награду, то ли в наказание, обоим Меркуловым пришлось уехать из столицы. Однако за Митей по пятам следует вестница самой Мораны Темной, да и в глухой провинции оказывается не так уж и скучно…

Глава 5

Неприятнейшее путешествие в пренеприятнейшей компании

— Так и будем всю дорогу молчать? — устало спросил отец.

— Ну что вы, батюшка, — с предельной вежливостью ответствовал Митя. — Как можно. Об чем бы вам желалось поговорить?

— Как я буду справляться с губернскими властями, ежели с собственным сыном управиться не могу?

— Не беспокойтесь, батюшка, я вовсе не собираюсь вас компрометировать. Обещаю быть покорнейшим из сыновей.

— О Боже, Боже… — Отец только вздохнул, бездумно глядя то ли на мелькающие за окном квадраты полей, то ли на собственное отражение в темном стекле.

Вскоре поля, и без того едва различимые, утонули в чернильном мраке, лишь изредка вспыхивая тусклыми, похожими на мерцание гнилушек в болоте огоньками деревень. Смотреть стало вовсе не на что. Навряд ли хоть кто-то подсядет на следующих станциях — тут, сдается, люди и вовсе не живут.

Митя бросил разложенный портплед поверх вытертых цветов обивки вагонного дивана.

— Надо же, ты снял сюртук! — саркастически протянул отец. — Я уж думал, он для тебя как вторая кожа.

— Вам стоило только приказать, батюшка, — все так же вежливо откликнулся Митя. — Быть может, вашему авторитету перед губернскими властями поспособствует, если я пробегусь голышом по вагону?

Отец молча отвернулся к окну. Митя удовлетворенно прикрыл глаза: он так и знал, что никому не нужен — ни бабушке, ни дядюшке, ни тем более отцу. Того волнует лишь собственная карьера! Он один в провинциальной пустыне, оклеветанный и униженный светом, оставленный семьей, совсем как Манфред или Лара в сочинениях лорда Байрона:

Nor to slumber, nor to die,

Shall be in thy destiny;

Though thy death shall still seem near

To thy wish, but as a fear;

Lo! The spell now works around thee,

And the clank less chain hath bound thee;

Oʼer thy heart and brain together

Hath the word been pass ʼd — now wither!^[11]

Внутри разливалось жгучее чувство обиды, в своей мучительности даже… слегка приятное.

Герои альвийского лорда-поэта страдали хотя бы среди сияющих пиков гор и бездонных пропастей, а не в вагоне второго класса! Посмотрел бы он, как бы они вынесли подобную муку! Это был уже третий вагон, который они сменили в дороге, и каждый был хуже предыдущего. Нынешний и вовсе считался миксом: наполовину первый класс, наполовину — второй. Отец даже сказал, что уж теперь-то Митя поймет, как глупо тратить лишние десять рублёв на каждого, если все равно вагон один и тот же.

Микс оказался хуже всех: пах сладковатой древесной гнилью и кренился набок под тяжестью здоровенной вагонной печи, отделанной облупившимися изразцами. «Первоклассную» половину отгородило занавесями помещичье семейство с многочисленными детьми: видно их не было, зато слышно — превосходно. Разве что к ночи детские крики и слезливый голос гувернантки сменились сонным бормотанием.

Четверо купчиков, отмечавшие некую удачную сделку, пытались вовлечь в свой праздник и отца, но натолкнулись на особенный, «полицейский» взгляд и затихли. Зато повадились сбегать из вагона на каждой станции, добирая веселья в станционных буфетах. Сейчас с их диванов доносился раскатистый храп и омерзительно тянуло кислятиной.

Митя уткнулся носом в спинку вагонного дивана, а заодно уж накрылся пледом с головой. Цоки-цоки-цок, цоки-цок… — клацанье паровоза по рельсам переплеталось с гулким стуком вагонов — чуки-чук, чуки-чук. Темнота неохотно сгущалась под веками, обещая краткое забвение всех горестей, и с плавным покачиванием дивана Митя поплыл в сон.

— Сюда извольте… — донесся негромкий голос кондуктора, следом послышался топот — шагать старались осторожно, а оттого еще больше шаркали, сопели и кряхтели. — Прощенья просим, ваше высок-блаародие. Остальные места все заняты.

— Да-да, господа, прошу вас… — раздался в ответ тихий голос отца. — Митя…

Зашипел стравленный пар, затягивая окна белой пеленой, вагон дернулся. Рядом с головой отчаянно сопротивляющегося пробуждению Мити что-то грохнуло, висящая над ним багажная сетка прогнулась под тяжестью, сам он судорожно подскочил… и ткнулся лбом в высунувшийся сквозь ячейки сетки медный уголок чемодана.

— Оуууй! — схватившись за лоб, взвыл Митя.

Дрыхнувший на соседнем диване купчина ухнул на пол, подскочил, водя вокруг сонными, безумными глазами:

— Разбойники… Грабят… Вот я вас, башибузуков! — хрипло забормотал он, хватая спрятанный за голенищем нож.

За занавесом, отделяющим помещичье семейство, проснулся и заплакал ребенок; плач побежал по детям как по бикфордову шнуру, и скоро из-за занавеса уже несся непрерывный вой.

— Владимир Никитич, что же вы сидите, когда там нас, возможно, уже убивают какие-нибудь апаши! — вскричал требовательный женский голос.

— Дорогая, мне пригласить их сюда, чтоб они убивали нас тут? — поинтересовался мужской бас.

— Господа, успокойтесь! — возвысил голос отец. — Никто никого не убивает, всего лишь небольшое столкновение.

— Когда речь о железной дороге, слово «столкновение» отнюдь не успокаивает, — пробормотал стоящий рядом с отцом господин в форме инженера-путейца.

— Небольшое столкновение головы с чемоданом, — поглядывая на Митю, громко уточнил отец.

Рядом хихикнули. Митя резко обернулся и увидел юношу чуть выше себя ростом. Курносая физиономия аж вздрагивала от желания расхохотаться — казалось, веснушки сейчас посыплются. Митя представил себя: встрепанного, в сбившейся сорочке, может, даже с синяком на лбу… Почувствовал, что вот-вот покраснеет… и одарил юношу долгим оценивающим взглядом, особенно останавливаясь на потрепанных ботинках и на запястьях, выглядывающих из слишком коротких рукавов мундира реального училища. В глазах юноши вместо веселья вспыхнуло возмущение.

«Понятливый», — с довольным злорадством подумал Митя.

Старшие этот быстрый обмен взглядами не заметили.

— Какой переполох мы учинили! Душевно прошу прощения за беспокойство! — Путеец поклонился. — Мне крайне неловко, вы давно в дороге, устали, а тут мы…

Митя только сжал губы: истинный дворянин даже вдали от цивилизации должен выглядеть как после визита цирюльника. А он так и выглядел, ровно до сего момента! Пока не явились эти… тактичные господа.

— Так уж видно, что давно? — весело вопросил отец, ничуть не обиженный наглым замечанием. — Что ж мы стоим, господа?

— Ну что вы! Просто я-то на железной дороге, почитай, с детства, глаз наметан. — Путеец уселся рядом с отцом. — Позвольте отрекомендоваться: Смирнов Александр Васильевич, титулярный советник, инженер Курско-Харьковской чугунки, следую со своего участка строительства в Екатеринослав, в канцелярию губернатора, с весьма важным докладом. Ну и с сыном вот, Гришей…

— Меркулов Аркадий Валерьянович, в отпуску… пока что, — наклонил голову отец. — Еду с сыном смотреть новое имение.

«Говорить, что имение государь подарил, батюшка не станет», — желчно подумал Митя. Чина отец не назвал, что будет в этой их губернии вторым человеком после губернатора — не сообщил, а Мите из-за его либерализма общайся невесть с кем! Почему плебеи полагают, что наличие билета дает им право вот так бесцеремонно навязывать свое общество? Митя брезгливо покосился на плюхнувшегося на диван путейского сынка и подтянул к себе плед.

— Не пожалеете, что купили! — горячо вскричал путеец. — Черноземы богатейшие, и вся Екатеринославская губерния преизрядная… или вот-вот будет таковой. Как Екатерининскую чугунку достроят. Не только зерно вывозить станут, промышленность здешняя тоже вперед рванет: тут и железо, и уголь. Истинная Новая Америка! В губернии-то у нас не то что на Урале — иностранцам тоже дозволено землю приобретать: хоть под имения, хоть под заводы.

Полный город бельгийских представителей, и французы, и немцы есть, даже… — он заговорщически понизил голос, — из Туманного Альвиона кое-кто имеется.

Митя вздохнул: глупо надеяться, что среди иностранных подданных случатся благородные, светские люди. Наверняка сплошь мужланы, думающие только о железе, угле или вон… железных дорогах.

— Железные дороги, это я вам скажу, сударь, и есть истинный движитель прогресса! — продолжал разливаться соловьем путеец. — Еще лет десять назад проехали б вы так через всю империю? Мало того что самих дорог было раз-два и обчелся, так ведь у каждой еще и свой хозяин имелся. Это сейчас поезд с рельс на рельсы перевели, и пассажир следует себе дальше, иногда даже и не заметив перемены. А тогда не-ет! Закончилась дорога одного хозяина, выгружайся да со всеми сундуками на другую тащись: близко ли, далеко — неважно! Вагоны: лавки вдоль бортов поставили, парусину сверху натянули — извольте видеть, вагон! Не то что сейчас: и диван, и вот… — он слегка сконфузился, — место отхожее.

— Вы много знаете о железных дорогах, — улыбнулся отец.

— Так ведь все предки мои на чугунке трудились.

«„Ne serait-ce pas charmant?”, как говаривает князь Волкон…» Митя вспомнил о последней встрече со своим кумиром в Яхт-клубе и мучительно сморщился. И все равно, это не отменяет правоты князя! Вот именно что — прелестно! Царская семья — потомки Даждьбога-Солнца, в крови Даждьбожичей — наследственное право на власть, у Кровных Князей у кого в предках Велес-Змей, у кого — Стрибог-Ветер или Макошь-Хозяйка… У дворянства предки — бывшие служилые люди князей или, на худой конец, кровного боярства. И у господина путейца тоже, стало быть, предки. И в крови у них не иначе как пар. А вместо позвоночника — рельс.

— Дед еще самую первую, к Царскому Селу, дорогу строил. Отец уж старшим мастером сделался. Казенная квартира на две комнаты да жалкие тридцать пять рублев жалованья, матушке едва на прислугу хватало. Но сыновей выучили, все по железнодорожному ведомству пошли. Теперь вот Гришку моего в реальное училище определили.

— После реального не берут в университет, — напомнил отец.

— И, батенька, что тот университет? На Руси издревле все решало Кровное Родство.

— Ежели от того державе только польза…

— Аркадий Валерьянович, разве ж я против! — вскинулся путеец. — Куда б мы в нашем, путейском деле без Кровных Сварожичей да Огневичей? Смешно и думать! Но должен сказать вам, сударь мой, что и мы, простые бескровные, талантами не обижены. Взять хоть Гришку моего — прямая ему дорога семейное дело продолжать. Железная, можно сказать, дорога!

Пошутил, стало быть… Отец старательно рассмеялся. Наверное, только Митя мог заметить, что улыбка на губах отца деланая, словно приклеенная, и что отец быстро покосился на него, Митю.

«Завидуем, батюшка? Слушаем глупейшие дифирамбы дурно одетому прыщавому юнцу и завидуем? Тоже желаете, чтоб я ваше дело продолжил? Городовым или будочником, а то и дворником? Со свистком!»

— Талант у хлопца к делам механическим, любому Сварожичу впору! — Путеец воззрился на сына с такой гордостью, как если бы… если бы… того на прием к Шереметьевым пригласили, а то и к самому государю!

— Просто первый Истинный Князь за полтысячи лет. Сварожич, надо полагать, Новая Кровь… — негромко и отчетливо произнес Митя и холодно-любезно улыбнулся в ответ на устремленные на него взгляды: ошеломленно-сконфуженный — от путейца и злой — от его сынка.

— Дмитрий… — процедил отец.

— Что? Я только предположил. — Митя глядел невиннейшим образом: разве он что-то плохое сказал?

— Ну… это навряд… Супруга моя — дама суровая, к ней ежели бы и сам Сварог с неприличностями сунулся, мог и костей не собрать, не в обиду Великим Предкам сказано, — с принужденным смешком ответил путеец. — Но хотите верьте, хотите нет, господа, а Гришку моего в Институт инженеров путей сообщения без экзаменов берут! Будет стараться, глядишь, кто из Кровных Сварожичей его и впрямь приметит, а там и карьера пойдет. А вы, Дмитрий, что намереваетесь делать в будущем?

— Право, не знаю, нужно ли мне беспокоиться о будущем, — лениво, как франты в салоне княгини-бабушки, протянул Митя. — Для начала мне хватит хорошего… университетского образования… и хорошего сюртука.

— Образование — это нужно, — невнятно пробормотал путеец. Кажется, он понял, что в Митиных словах есть какой-то подвох, но не мог сообразить какой.

Сынок его опять оказался понятливей — кончиками пальцев попытался натянуть короткие рукава на голые тощие запястья.

Отец смотрел на Митю мрачно, исподлобья.

«Я вам, батюшка, и без того не слишком нравлюсь. — Митя едва заметно повел плечом. — Какая разница, если стану нравиться еще меньше?»

Поезд начал замедлять ход. Только что храпевшие купчики, проснувшись как по команде, сонно затопотали к выходу.

Примечания

11

Ни забвенья, ни могилы

Не найдет твой дух унылый;

Заклинанье! — очарован

И беззвучной цепью скован,

Без конца томись, страдай

И в страданьях — увядай!

(Англ.) Дж. Г. Байрон. «Манфред», перевод И. Бунина.