Потомокъ. Фабрика мертвецов

Кирилл Кащеев, 2022

Первая книга цикла «Потомокъ», действие которого происходит в альтернативной Российской империи конца XIX века. Здесь правят потомки древних славянских богов, среди которых все чаще появляются малокровные: почти бессильные и ни на что не способные… Митя Меркулов, сын талантливого (и крайне принципиального) следователя и княжны Морановны, для которой, из-за ее малокровия, не нашлось жениха получше. Митя мечтает жить в свое удовольствие: заказывать дорогие сюртуки, ходить по светским раутам, быть представленным императорскому двору… Но его отец слишком глубоко влез в тайны царствующего дома, и, то ли в награду, то ли в наказание, обоим Меркуловым пришлось уехать из столицы. Однако за Митей по пятам следует вестница самой Мораны Темной, да и в глухой провинции оказывается не так уж и скучно…

Глава 10

Вор собственного имения

Солнечный лучик теплой лапкой погладил лоб. Посветил в глаза — горячая краснота под веками заставила только прикрыть лицо локтем. Тогда нахальный лучик заполз в нос.

— Ааапчхи! — Митя содрогнулся всем телом.

«Буууунг!» — ответил под ним старый рояль.

— О Боже! — не открывая глаз, Митя попытался нырнуть обратно в сон.

Бамс!

«Буууунг!» — на стук затылком об крышку рояль отозвался снова.

Митя глухо застонал и глаза все же открыл, уставившись в высокий, некогда белый, а теперь серый от пыли потолок с узорной лепниной. Он лежал на рояле, отчаянно болели спина и бока, и… испытывал совершенное довольство человека, чьи мрачные ожидания полностью сбылись. В этой провинции жить попросту невозможно! Митя еще полежал, разглядывая заржавленный крюк, торчащий из лепного плафона в потолке. Каких же размеров была сама люстра и где она висит теперь? Ломота в лопатках стала вовсе невыносима, пропотевшее за долгую дорогу и тяжкую ночь тело чесалось, так что он сбросил сюртук, которым укрывался, и сполз с рояля.

Темная груда на составленных в ряд стульях зашевелилась, и отец тоже сел, уронив сюртук на захламленный пол. От каждого его движения с облезлой обивки стульев поднималась пыль и сыпалась побелка. Нагибаясь и потягиваясь, чтоб размять стонущие мышцы, Митя только порадовался, что сам выбрал рояль.

— Надеюсь, хотя бы водопровод здесь работает.

— Да колодец-то еще поди поломай.

Отец сполз со стульев.

— Ко… колодец? — начавший приседать Митя так и застыл на полусогнутых ногах и с вытянутыми вперед руками.

— Не ожидал же ты и впрямь найти здесь водопровод? — ехидно хмыкнул отец. — В имении, да еще заброшенном?

— У Белозерских есть, — мрачно буркнул Митя. Бабушкино имение на Волге — единственное, где ему случалось бывать.

— Раньше, небось, ведра прислуга таскала. От колодца. Должен быть там, — прикинул отец и, не затрудняя себя походом к дверям, просто вылез в освобожденное от глухих ставен и тоже разбитое окно.

— Дикари… Совершеннейшие дикари… Со слугами. А мы — еще и без слуг. — Митя оглядел собственные подштанники, почти всерьез задаваясь вопросом, станут ли они грязнее, если уйти пешком в Петербург.

Из распахнутого окна донесся отчетливый звон колодезной цепи и плеск воды. Митя тяжко вздохнул — что приходится терпеть! — откопал в саквояже зубную щетку, порошок и полотенце и тоже полез в окно.

Он торчал из окна как раз наполовину, когда в физиономию ему полетела выплеснутая из ведра вода.

— Папа! — захлебнувшись от неожиданности, будто в стремнину попал, заорал Митя.

Коварно притаившийся под стеной отец, гремя ведром, кинулся удирать.

— Детство какое! — вытирая лицо, неодобрительно проворчал Митя. — Будто это ему пятнадцать, а не мне!

Сохраняя солидность, Митя выбрался из окна. Чопорно поджав губы, оглядел уже наполненную отцом бадью, брезгливо, двумя пальцами, подхватил второе ведро, зачерпнул… и с размаху выплеснул на подкрадывающегося отца.

— Аглуп! — Отец замер, как суслик, выхваченный из мрака светом пароконских глаз. — Какое коварство! Стоишь тут с видом альвийского лорда перед человечьим нужником, а сам! Ну сейчас я тебя… — Он попытался прорваться к бадье.

Митя прыжком махнул через бадью, подхватил из травы дырявый ковш и встретил отца целым водным залпом. И было нечестно со стороны отца все-таки прорваться, окунуть ведро в воду, несмотря на все попытки отнять его, и вылить сыну на голову. Крайне дурной тон: сперва заманил Бог весть куда, теперь еще и обливается.

— Ну во-от… опять надулся! — протянул отец, глядя вслед нахохленному, как мокрый воробей, сыну.

Хотелось ответить, что он вовсе и не сдувался, но уж больно глупо звучало. Поэтому Митя просто забрался обратно (может, двери заколотить за ненадобностью?) и, не оборачиваясь на запрыгнувшего следом отца, принялся разыскивать в саквояже сменную пару белья. Он даже успел натянуть чистые подштанники…

Входные двери грохнули, точно в них ударили тараном. Засов вылетел, со звоном ударился об пол. Двери распахнулись, с размаху врезавшись в стены. По коридору затопотало множество ног…

— Ось воны, ворюги! — завопил ворвавшийся в залу кудлатый мужик. — Зовсим знахабнилы, по панскому дому голяка вештаются!

Следом за ним, грохоча сапогами, вломилась… толпа. Зверообразные мужики с палками кинулись к отцу. Впереди мчался мужичонка посубтильней, зато с шашкой наголо.

— Стоять! — Голос отца, вроде негромкий, перекрыл и хриплое от азарта дыхание, и топот.

Разогнавшиеся налетчики немедленно остановились. В первую очередь тот, с шашкой, уже вскинувший ее над головой отца. Ну а как не остановиться, от такого-то непререкаемого приказа, да эдаким командным тоном, да еще паробеллум, упершийся в грудь налетчика с шашкой, тоже… способствует. Может, и поболее командного голоса. Точно поболее.

Мужик с шашкой замер, аж покачиваясь на носочках, как неловко выставленный портняжный манекен. Медленно опустил взгляд, будто желая убедиться, и впрямь ли паробеллум глядит ему в грудь. Рука его заметно задрожала, и поднятая шашка слегка стукнула своего владельца по голове, вызвав еще большую дрожь.

— Ну чого встав, мов укопаный? Руби его! — завопил оттертый к стене кудлатый.

И только теперь Митя сообразил, что это их запертый в чулане пленник! То есть не запертый уже, выходит…

— Заткнись, Юхимка! — не отрывая глаз от паробеллума, процедил мужик с шашкой. — А ну как стрелит?

— Да не стрелит он, морда бандитская, забоится! — приплясывая от нетерпения, выкрикнул кудлатый сторож.

— Якщо морда-то бандитская, чого б ему и не стрельнуть? — рассудительно предположил мужик с палкой.

Их оказалось не толпа, а всего-то двое.

— Гнат Гнатыч! Бандюги-то вооруженные! — Юхимка завопил, как обиженный ребенок, вызывающий на помощь родителя.

— Кинь пистоль, бисов сын! — В залу тяжеловесно, как носорог, ворвался полицейский урядник. От его рыка загудели струны в недрах старого рояля, мужики с палками присели, а отцов пленник снова стукнул себя шашкой по голове. На отца рык впечатления не произвел, что явно обозлило урядника. — На каторгу захотел, ворюга? Кидай, кому сказано!

— Что вы делаете в моем доме, милейший? — очень холодно, очень веско, очень раздельно поинтересовался отец.

— Как ррразговариваешь, мерррзавец? — Побагровевший от ярости урядник принялся лапать кобуру на поясе.

— От и мне таку байку рассказывал: та я ж, звычайно, не слухав! Так они давай вдвоем меня бить, що у-у-у-у! — Юхим принялся раскачиваться, подвывая от жалости к себе. — И руками, и ногами, почитай, до смерти забили, ироды кляти!

— Повторяю! — возвысил голос отец. — Что вы делаете в моем имении и моем доме?

— Ишь, завзятый какой: уж попался, а все россказни рассказывает! — Урядник стал вовсе похож на свеклу — такой же багровый и надутый. — Имение это почтенному Остапу Степановичу принадлежит, об том у нас каждому известно.

— Кто такой Остап Степанович? — неожиданно поинтересовался отец у мужиков с дубинками.

— Большой хозяин… — растерялся от вопроса мужик. — Усей волости нашей благодетель.

— И что же этот благодетель? Купил имение? — удивился отец.

— Никак нет-с… — вмешался второй мужик, помоложе. — Вроде как намереваются… С акциону-с…

— Остапа Степановича придется огорчить, — усмехнулся отец. — Имение на аукцион выставлено не будет, поскольку пожаловано мне.

— Это кто ж у нас казенные имения жалует? — насмешливо хмыкнул урядник.

— Государь император, — пожал плечом отец.

Урядник аж притопнул каблуками, невольно вытягиваясь во фрунт… и тут же спохватился.

— Еще и государя к своим воровским делам приплел! А бумаги на имение у тебя в тех штанах остались, которые ты надеть позабыл, босяк?

Урядник победно покосился на подчиненных, предлагая оценить остроумие. Угодливо хихикнул лишь Юхим. Мужики с палками растерянно переминались, а несчастный владелец шашки лишь потел да постанывал, когда шашка тюкала его по темечку. Но опустить руку не решался.

— Митя, подай саквояж! — скомандовал отец.

Митя шумно выдохнул, только сейчас обнаружив, что не дышит. «Надеюсь, это отвратительное недоразумение сейчас и разрешится». Он аккуратно, бочком двинулся за саквояжем.

— Стрельте, Гнат Гнатыч, малого стрельте! — вдруг пронзительно заорал Юхим, и урядник, словно подхлестнутый, выдернул паробеллум из кобуры… и прицелился в Митю:

— Кидай пистолю, ворюга, не то хлопца твоего пристрелю!

Митя замер, оцепенело глядя в черный зрачок дула. Зрачок глядел ему в лоб: холодно, точно, безжалостно, а толстый, красный, покрытый мелкими волосками палец дергался на курке при каждом вопле урядника.

«Но я же не могу умереть! — растерянно подумал Митя. — Вот так…»

Лицо отца закаменело… паробеллум ни на дюйм не отодвинулся от груди его пленника.

— Пан урядник! — вдруг заголосил мужик, что помоложе. — Поглядите вы те бумаги, може, и правда новые хозяева приехали?

— Тю, дурный! Голяком? — возмутился Юхим.

— Я в лакеях служил, панов во всяком виде видал, и голяком тоже!

— Справди, пане уряднику! — взмолился мужик с шашкой. — Бо мочи вже нету так-то стоять!

— Погляжу! — продолжая целиться в Митю, с глухой угрозой процедил урядник. — Кидай пистоль да ложись на пол, чтоб я и руки, и ноги твои видел, тогда и глядеть буду! — легким движением дула указывая, куда отцу ложиться, распорядился урядник.

Митя с надеждой воззрился на отца: сейчас тот сдастся и ляжет, урядник отведет зловещий ствол, и желудок перестанет дергать ледяной судорогой, а юркие струйки пота — катиться по спине. Даже если обозлившийся урядник и стукнет отца разок… сам же потом лебезить и извиняться будет.

Снова короткая гримаса, едва заметно дернувшийся уголок рта… и отец только плотнее прижал паробеллум к груди своего пленника.

— Ах так… — зловеще процедил урядник, и его палец начал сгибаться… Курок сухо и отчетливо щелкнул в тишине…

— Брось паробеллум, убийца! — раздался повелительный окрик… и из коридора в залу снова ввалилась толпа. Еще одна. И впереди опять мужик с шашкой наголо!

— Брось, кому сказал! — Мужик с размаху опустил шашку на голову… уряднику. В последний момент он, кажется, успел сообразить, что на вооруженном убийце мундир, как и на нем самом. Сделать только успел немного — всего лишь провернуть шашку в руке, так что удар пришелся плашмя.

Урядник рухнул как подрубленный, перегораживая своим телом дорогу вбегающим в залу уездным стражникам. Отлетевший паробеллум с силой стукнул Митю по босой ноге, тот взвыл и согнулся, хватаясь за ушибленную ногу, паробеллум оказался у него под носом — и пальцы словно сами сомкнулись на рукояти.

— Пане исправнику, да за что ж? То ж я… То есть то ж не я… Какой из меня убийца… — простонал лежащий на полу урядник.

Мужчина в мундире уездного исправника сперва растерянно посмотрел на прибитого им урядника, потом на отца, снова на урядника…

— Гнат Гнатыч? — наконец пробормотал он. — Ты тут откуда?

— Так ворюгу арестовывать приехал, — ворочаясь на полу и то и дело хватаясь за голову, простонал урядник. — А вы чего?

— За убийцей гоняюсь, сюда ушел…

— Казав я! — возрадовался отлипший от стенки сторож Юхим. — Убивец и есть — меня-то как есть убил!

— Заткнись, Юхим! — бросил явно знакомый со сторожем исправник и медленно повернулся к отцу. Глаза его потемнели, наполняясь угрозой. — Ты держишь под прицелом уездного стражника. Власть полицейскую под прицелом держишь, понимаешь это, бунтовщик?

Отец чуть отстранился, оглядел застиранную рубаху пленника…

— Шальвары-с форменные, — смущенно прошептал тот, безошибочно расшифровав этот исполненный сомнения взгляд. — Торопимшись, ваш-блаародь…

— Высокоблагородие… — процедил Митя.

— Высокоблагородие? Мужик в подштанниках? — насмешливо скривился исправник.

— Хиба высокоблагородия под портки ничого и не носють? — толкнул локтем бывшего лакея его сотоварищ. — А им того… не треть?

Вот почему у отца такой простецкий вид? Истинно светского человека и в подштанниках бы за мужика не приняли.

— Фарс затянулся. Скольким из вас я еще должен приставить паробеллум ко лбу, чтобы вы наконец выполнили свои обязанности и посмотрели мои бумаги? — устало спросил отец.

— За паробеллум на каторге ответишь! Давай сюда свои бумаги, ну! — рявкнул исправник.

— Митя… — негромко бросил отец.

Митя не пошевелился, лишь выразительно ткнул в сторону саквояжа отнятым у урядника паробеллумом.

— В приюте-то тебя почтительности научат, не сумлевайся, щенок! — процедил тот.

Митю ощутимо передернуло. Отец вперился в исправника гневно-начальственным взором:

— Господин исправник! Ваши люди не только о процедуре проверки личности понятия не имеют, но и с законом «Об оскорблении Кровной Чести» не ознакомлены? Не знают, что щенок — это кровный потомок Великого Пса Симаргла, и применение сего звания к кому другому — уголовно наказуемое деяние? Может, у вас в уезде мужики и баб своих осмеливаются суками звать?

— Э-э… Поучи еще меня, ракалия! — рявкнул исправник, но на своего подчиненного бросил весьма недобрый взгляд, так что тот немедленно вытянулся во фрунт и, повинуясь начальственному кивку, направился к саквояжу. И лихо вывернул его на крышку рояля. На пыльный чехол вывалился отцовский дорожный несессер, платок, фляжка…

— Сколько наворовал, варнак! На каторге не занадобится, все казенное дадут! — Урядник хозяйственно отложил отцовский бумажник в сторону.

Отец брезгливо поморщился.

— Это, что ли, документики? — Урядник вытащил кожаную папку с вытесненным на углу гербом. — Поглядим, что ты за птица… — начал он и осекся, выпученными глазами уставившись в лежащий сверху лист гербовой бумаги. Зашевелил усами, как придавленный тапкой таракан, и вдруг принялся ощупывать печати, словно надеясь, что хоть одна окажется ненастоящей.

— Что там, Гнат Гнатыч? — нетерпеливо спросил исправник.

— Так… дарственная, ваш-блаародь. От… от самого государя-императора! За особые заслуги перед Отечеством и лично Его Императорским Величеством…

— Тю! Чи вы ему верите, пане? — вдруг выпалил Юхим. — Чи мало зараз оцих тайных печатен, де тоби шо хошь пропечатают? Оци… которые бонбы у царя-батюшку кидают! Наглисты, во!

— Нигилисты, — поправил исправник.

— От я и кажу — не-глисты, — согласился Юхим.

— Да заткнись ты, Юхим. — Лист с дарственной перекочевал в руки исправника. — Данный документ… если он подлинный… что мы, конечно же, проверим… в корне меняет дело. — Тут некая мысль пришла ему в голову, потому что он взбодрился. — Твое дело, Гнат Гнатыч. Но у меня-то вопрос посерьезнее будет! Позвольте поинтересоваться, что вы делали нынче ночью, сударь?

— Это и есть ваш серьезный вопрос? — Отец одарил исправника таким взглядом, что, не будь Митя на него зол, возгордился бы. Взгляд недвусмысленно намекал, что «дурак» для его собеседника — комплимент, да еще и незаслуженный. Исправник покраснел как рак.

— Знамо — що! Мне в морду насовали да спать легли, — пробурчал неукротимый Юхим.

— Заткнись, Юхим! — привычно буркнул урядник, но его начальника слова сторожа на мгновение заставили замешкаться и тут же снова ринуться в бой:

— А до того? Как вы попали в имение?

— Верхом. От станции Хацапетовка, где остался наш багаж, — устало вздохнул отец.

— Во-от! — обрадовался исправник. — А на границе имения обнаружены тела убитых. Господин средних лет и с ним юноша… вот такого примерно возраста, — злорадно кивнул он на Митю.

Митя коротко, хрипло выдохнул — не может быть! Его волнение было замечено исправником и обрадовало того еще больше — его глаза засверкали, как надраенные серебряные пуговицы мундира.

— Никаких бумаг при жертвах не найдено! — Исправник с явным намеком приподнял толстую папку. — А вот свежие следы, глубже и крупнее обычных конских, тянутся прямиком сюда! Это ж ваши кони педальные там стоят? — Он мотнул головой в сторону залы, где вчера оставили пароконей.

— Мои, — безнадежно согласился отец. — Похоже, все здешние… кони педальные — мои. — Он окинул собравшихся саркастическим взглядом и расстроенно потер лоб ладонью. — Вот вам и отпуск, вот вам и имение…

— По долгу службы обязан провести дознание: и впрямь вы являетесь владельцем сего имения или же бумаги эти, — исправник ткнул в папку, — с мертвого тела настоящего хозяина забраны, чтоб имущество присвоить!

— Ото так! — чуть не подпрыгнул у него за спиной радостный Юхим.

— По долгу службы, исправник, никакого дознания вам проводить не положено. На основании статей с двести пятидесятой по двести пятьдесят третью уставов уголовного суда ваша задача — поставить в известность судебного следователя или иное облеченное полномочиями лицо и обеспечить охрану места убийства. Надеюсь, не забыли? Полномочное лицо, считайте, известили… и если выгоните наконец своих людей во двор и дадите мне переодеться, поедем уж на место убийства. Вы там ничего не трогали? И перестаньте разевать рот, как сом! — рявкнул отец, глядя как исправник все больше наливается дурной кровью. — Там в папке предписание от Министерства внутренних дел и мой паспорт.

Отец убрал пистолет от пленника и, не обращая больше внимания ни на набившуюся в залу толпу, ни на стражника, с облегченным вздохом уронившего шашку на пол, принялся рыться в своих вещах.

Исправник бросил на него очередной настороженный взгляд и наконец потянулся к папке. Зашуршали страницы… и не только выражение лица, но даже вся постановка фигуры его неуловимо изменилась: властно расправленные плечи согнулись, злая готовность сменилась растерянностью и даже страхом.

— Так это… выходит… Меркулов Аркадий Валерьянович. — Он глянул в паспорт, потом на отца. — Телосложение среднее… Волосом рус, бороду бреет… Из особых примет — шрам от резаной раны на левой ладони. — Исправник потрясенно уставился на отцовскую ладонь. — Ваше высокоблагородие… нынче всей губернской полиции начальник? — упавшим голосом закончил он и встал по стойке смирно.

— Высокоблагородие… — Урядник заполошно глядел то на Митю, то на отца, воображая, что новое начальство с ним сделает за взятого на прицел сынка.

В зале воцарилась тишина, прерванная пронзительным воплем Юхима:

— Вы шо, ваш-блаародь, ему верите?

— Заткнись, Юхим! — рявкнули оба полицейских, и два кулака с размаху врезались сторожу в челюсть.

— Блуп! — только и сказал тот, отлетая к стене.

Бабах! — выпавшая из рук бывшего лакея дубинка стукнулась об пол.

— А давайте я вам сюрточок-то почищу, пане! — заголосил тот. — И сынку вашему! Вы не сумлевайтесь, я умею! При старых господах в младших лакеях… могу и рекомендации представить. А вы пошли, пошли вон! Не видите, их высокоблагородия не принимают. — Он деловито замахал руками на стражников, точно на забредших в палисадник кур.

— Остап Степанычу це не сподобается! — прижимая ладонь к разбитому носу, мрачно пробурчал сторож.

Под неловкие поклоны пятящихся к дверям стражников Митя направился к саквояжу и принялся разыскивать в нем чистую рубашку. Руки слегка подрагивали.

— Прости… — неловко пробормотал отец. — Нельзя было сдаваться.

Митя замер. Если отец скажет, что был уверен: сдайся он, и урядник выстрелит всенепременно, — Митя это примет. Не поверит, конечно: уряднику нужна была покорность, а не смерть… Но примет.

— Пойми… — выдавил отец. — Нужно, чтоб здешние порядочные обыватели меня уважали… а непорядочные — боялись. Но какой страх может быть, если по губернии разнесется, что нового полицейского начальника сельский урядник повязал?

— Не беспокойтесь, батюшка, — возвращаясь к тону, которого придерживался всю дорогу, с холодной вежливостью кивнул Митя. — Я ваш покорный сын, располагайте мною всецело ради вашей карьеры.

— Опять? — взревел отец. Оглянулся, почувствовав устремленные на него со всех сторон любопытные взгляды, и понизил голос: — Пойми уже наконец, я не собираюсь жертвовать важным для всей империи делом ради твоих… никчемных светских мечтаний!

— А также ради моей жизни, — старательно изображая готовность, закивал Митя.

— Да не выстрелил бы он! — скривился отец. — Думаешь, после двадцати лет в полиции я не различу, когда и впрямь готовы стрелять, а когда только грозятся? Хватит труса праздновать! Собирайся — едешь со мной.

— Вам угодно меня еще и опозорить — прокатить через всю губернию в драных штанах? — процедил Митя.

— Вот они, брючки-то, зашитые! И сюртучок почищен, паныч, и батюшки вашего! — Бывший лакей подскочил к Мите с его вещами. — В лучшем виде! Дозвольте-с помочь?

— Не надо! — Митя принялся натягивать брюки.

Каким же дураком он был! Парокони, ночная скачка, штурм имения, утренние дурачества у колодца… Он позволил отцу думать, что между ними может быть что-то, кроме холодного отчуждения, и тот немедленно подвел его под выстрел!

— Поторопись! — скомандовал отец, направляясь к двери.

Митя ненавидяще посмотрел ему вслед: пади он от руки пропахшего салом солдафона, отец бы и над бесприютной сыновьей могилой своих полицейских муштровал! В носу отчаянно защекотало, а стиснутый в руках сюртук стал расплываться от навернувшихся на глаза слез. Еще недоставало перед полицейскими расплакаться — не объяснишь же им, что это от глубокого разочарования. Здешние таких тонких материй не поймут. С сюртуком в руках Митя уже привычно сунулся в окно на задний двор.

— Куды, паныч? Батюшка ждеть! — завопил вслед бывший лакей.

— Не ваше дело! — рявкнул Митя, перескакивая подоконник. — Сначала здешние меня пристрелить собирались, теперь еще и командовать начнут? — зло вытирая непрошеные слезы краем шейного платка, проворчал он.

— Я бы не позволила тебя убить, — донесся сверху скрипучий, будто старушечий, голос, и в жаркое летнее утро на Митю дохнуло острым и влажным, до ломоты костей, пахнущим землей холодом. — Тебе еще рано умирать. Пока рано.

Митя медленно поднял глаза. Восседающая на крыше дома рыжая мара ощерилась в клыкастой усмешке, так что провалились и без того обтянутые бледной кожей щеки. Плеснула угольными крылами — и прянула в яркую голубизну словно истаяв черным пятном в ослепительном свете подбирающегося к зениту солнца.