Потомокъ. Фабрика мертвецов

Кирилл Кащеев, 2022

Первая книга цикла «Потомокъ», действие которого происходит в альтернативной Российской империи конца XIX века. Здесь правят потомки древних славянских богов, среди которых все чаще появляются малокровные: почти бессильные и ни на что не способные… Митя Меркулов, сын талантливого (и крайне принципиального) следователя и княжны Морановны, для которой, из-за ее малокровия, не нашлось жениха получше. Митя мечтает жить в свое удовольствие: заказывать дорогие сюртуки, ходить по светским раутам, быть представленным императорскому двору… Но его отец слишком глубоко влез в тайны царствующего дома, и, то ли в награду, то ли в наказание, обоим Меркуловым пришлось уехать из столицы. Однако за Митей по пятам следует вестница самой Мораны Темной, да и в глухой провинции оказывается не так уж и скучно…

Глава 3

Беседа на ковре о материях высоких и опасных

Понуро, как груженый осел, Митя проследовал. Они миновали гостиные и оказались в самой святая святых — курительных и кабинетах. Еще недавно он был бы восхитительно, невозможно счастлив… Но не сейчас.

— Не беспокоить, — отрывисто бросил генерал, подталкивая Митю внутрь.

Дверь захлопнулась. Митя остался стоять посреди кабинета. Охватившее его оцепенение не позволяло даже оглядеться. Генерал досадливо поморщился и плеснул из графина воды в стакан.

— На, выпей! Сейчас тебе это необходимо.

Стакан выскользнул у Мити из пальцев, но не разбился, утонув в густом ворсе ковра.

«Жаль, что не разбился, — почему-то подумал Митя. — Жаль, что мы оба… уцелели».

— Я уж не спрашиваю, как ты здесь очутился, Дмитрий, — устало произнес генерал. — Но почему придворные шаркуны оскорбляют твоего отца, а ты молчишь?

— Но ведь они правы, дядя! Правы! — закрывая лицо руками, простонал Митя.

Сейчас он понимал истеричных барышень — очень хотелось растоптать каблуками валяющийся на ковре стакан. А лучше — кого-нибудь ударить. Наверное, от невозможности сделать все это барышни и рыдают. Ему и рыдать нельзя, дядя не одобрит.

— Правы? В чем? — тихо спросил князь Белозерский. — В том, что царствующую фамилию позорит не мальчишка, сперва растративший все свое содержание — великокняжеское содержание! — на… Предки, на безделушки! Потом, прикрываясь именем отца, влезший в долги и, наконец, полностью позабыв и происхождение, и долг, решившийся на кражу. А позорит царскую Семью твой отец, который вывел его на чистую воду?

— Может, Николай Константинович вовсе не считал, что крадет те изумруды? Великая княгиня же его мать, и что такого… — запальчиво возразил Митя. Эту версию он слышал в свете, от которого тщательно скрывался позор Семьи, а значит, знали о нем все, включая дворников и поломоек. Собственно, они-то как раз все узнавали первыми.

— Что такого — выломать изумруды из оклада иконы, — насмешливо прервал дядя.

Ответить Мите было нечего — это уж и правда со стороны великого князя было несколько… mauvaiston^[7]. Так не принято в обществе. Хотя он же великий князь, быть может, полагал, что все «принято — не принято» его не касаются.

— Что дурного — промолчать, когда подозрение пало на прислугу и во дворец его отца вызвали полицию. И вновь промолчать, когда обвинять стали адъютанта.

Митя покосился на дядю: он великого князя как раз понимал. Кто остальные обвиняемые, а кто князь? Вот отец понять не пожелал. И полез копать, куда вовсе не следовало.

— Отец присягу давал защищать царствующую фамилию, а сам…

Все простое происхождение виновато: хоть отец и стал потомственным дворянином, а что это означает, так и не понял. Гордость за предков… тут гордиться особо некем, не дедом же — городовым, право слово… И ответственность за потомков! А он своему единственному потомку жизнь сломал!

— Твой отец присягал защищать державу и государя, их он и защитил! — отрезал дядя и, явно сдерживая ярость, глубоко вздохнул и заговорил размеренным, даже проникновенным тоном: — Ты и впрямь считаешь, что следующий чин и подаренное имение — выражение государева неудовольствия? Поверь мне, государь весьма доволен… позором своего кузена. Теперь никто не посмеет возразить, когда он снимет со всех постов его отца.

— А? — переспросил Митя, совершенно по-плебейски приоткрыв рот. Только что мир был прост и понятен: позор члена августейшей фамилии ложится на всю Семью. То, что у государя могли быть иные соображения, казалось ему непостижимым.

— Бе, — буркнул в ответ дядя. — Бараны вы, молодые, — рога выставили, кровь мозги туманит… соображать не желаете. Да ты сел бы! Поговорим… раз уж намеков не понимаешь. Константин Николаевич, батюшка нашего августейшего воришки и брат покойного императора, генерал-адмирал нашего флота, а также почетный покровитель и этого клуба, — он широким жестом обмахнул кабинет, — и твоего Речного, как ты знаешь… должен знать, учителя у тебя неплохие… является еще и одним из творцов реформ покойного императора Александра Николаевича. Включая освобождение крестьян из власти помещиков и иные прочие… — Дядя на миг замолчал, как замолкали все, вспоминая страшную гибель государя. Убийства императоров случались: Петра III, например, или Павла. Но то были чинные убийства, совершенные лучшими людьми империи ради блага державы. Совершались они тоже чинно, кулуарно даже, не вынося разброд в Великой Семье на суд публики: всегда была возможность сказать, будто император умер от удара, не уточняя, что то был вовсе не апоплексический удар, а удар табакеркой в висок. Но император, убитый своими подданными, — это не укладывалось в голове! Чтоб на Кровного Потомка Даждьбожьего вели охоту, то стреляя, то подкладывая бомбы в Зимний дворец, и наконец взорвали на глазах у запрудившей набережную Екатерининского канала толпы… Да кто они такие, чтоб себе подобное позволять?

— Государь наш нынешний, Александр Александрович из рода Даждьбожичей как по государственным, так и, — дядя досадливо пригладил ус, — скажем откровенно, личным разногласиям с покойным батюшкой реформы не жалует и желал бы если не вовсе обратить их вспять, что уже невозможно, то хотя бы ослабить.

— Но… это же хорошо? — несмело спросил Митя. — Все говорят, что реформы ограбили лучших людей, отняли естественные права дворянства и подорвали опору трона.

— Это каких лучших? Тех, что получили компенсацию за своих людей и земли и растратили на гулянки? Оказалось, что подпирать трон они никак не способны без крепостного дядьки, который подает морс, и выпоротого для вящего вразумления казачка, чешущего пятки? Ну и без крестьян, работающих от зари до зари, не получая за то и полушки, ибо все они — лишь собственность своего господина? — Князь Белозерский уставился на племянника насмешливым взглядом. — Ты еще вспомни, что говорят эти самые лучшие люди про безродных parvenu^[8], кои лезут даже на государеву службу, тесня в чинах истинно благородных людей.

Митя надулся. Подслушивать нехорошо, а напоминать про отцовское природное плебейство и вовсе неблагородно!

— Думаешь, мы не пытались скрыть происшедшее? Вот эти самые благородные люди и разнесли — и с той же самой целью: чтоб у «партии Мраморного дворца» не осталось и шанса удержаться при власти.

— Но… — Митя только сейчас сообразил. — Дядюшка! Ты же сам… из «партии Мраморного дворца»? Ты же с Константин Николаевичем… в лучших друзьях! Соратниках!

А он еще пенял на дядюшку, что не представил Константину Николаевичу! Выходит, и хорошо, раз тот у государя в опале?

— Что же теперь будет? — шепотом спросил он.

Дядя в ответ криво усмехнулся.

— Флот возглавит Алексей Александрович. «Семь Пудов Августейшего Мяса» интересуется лишь изысканными красавицами и еще более изысканным столом. Его понимание флотского дела закончилось на парусных судах, а значит, скоро флот наш, и без того не лучший, вовсе превратится неведомо во что. Воля ваша, господа, — вдруг задумчиво произнес он, явно говоря не с Митей, а с кем-то, присутствующим лишь в его мыслях. — Великий князь в воришках — лишь примета происходящего. Что-то неладно с Великой Семьей.

— Они же… Даждьбожичи! — Митя даже испуганно огляделся, словно боясь, не спрятался ли кто под столом. — От начальных времен державы Киевой, в них — кровь Солнца! Как Солнце стоит над миром, так они — над державой, потому все, что делают они, — державе во благо!

— Они делают все, что державе во благо… — задумчиво повторил князь Белозерский. — Хорошо, если по-прежнему так, а не наоборот. А может, все потому, что Александр — случайный наследник. Если бы его старший брат не умер…

— Дядюшка! — вскричал окончательно скандализированный Митя. — Что вы такое говорите!

— Прости! Ты еще слишком мал, чтоб обсуждать подобные вещи.

— Я не маленький! — гневно вскинулся Митя.

Да что ж его всё в дети записать норовят?! На семейных приемах, куда он порой попадал с бабушкой («Младший внук? Сколько ему — скоро шестнадцать? Ах, княгиня, вы нас обманываете, вы слишком молоды, чтоб иметь такого взрослого внука»), он оставлял скучную детвору и неслышно, как тень, проскальзывал в курительные комнаты («Не гоните мальчика, господа, пусть учится правильному пониманию жизни»). Блистательные молодые офицеры, потягивая херес, с апломбом объявляли: «Министр… князь… посол… сенатор… сказал мне в Яхт-клубе…» Дальше следовал ворох политических сплетен, не всегда понятных, но всегда восхитительных ощущением причастности к тайнам державы и света. Нынче он сам сидит в Яхт-клубе, а князь, сенатор и даже бывший посол приобщает его к тайнам настолько опасным, что как бы в крепость не загреметь — и перед кем этим похвастаться, если в свете он отныне изгой?

— Я всего лишь хотел узнать: что теперь будете делать вы? — отвел взгляд Митя.

— Наставником молодых великих князей я, скорее всего, быть перестану. Сенаторскую должность и Государственный совет… возможно, тоже придется покинуть. Вернусь в действующую армию, — с некоторым даже удовольствием заключил князь. — Если в деревню не сошлют. Но уж винить в случившемся твоего отца точно не стану. Наоборот, именно в его деятельности вижу залог нашего возвращения.

— Его тоже сослали! — с возмущением воскликнул Митя. Да что ж такое! У него теперь и влиятельной родни в столице не останется?

— Ма-альчик! Сдается мне, ты слышишь только себя да свое нежелание уезжать от пикников да детских балов, — укоризненно протянул дядя. — Если ты и впрямь мнишь себя взрослым, постарайся понять. — Он снова вздохнул. — Я бы все едино ушел. В армии запретили обучение низших чинов грамоте, а безграмотные — как они справятся с новейшим армейским снаряжением? Нынче у нас идеи генерала Драгомирова в почете, а его высокопревосходительство полагает, что нововведения наподобие полевых дзотов лишь заставляют солдата трусить. А немецкие боевые автоматоны мы, видать, шашками порубаем. Противостоять этому можно лишь прямо на месте, в армии, чем я и займусь. Роль же твоего отца еще значительней…

Митя только фыркнул: вот уж значительность в этой самой Екатеринославской губернии!

— Все же маленький, — укоризненно покачал головой дядя. — Мальчик, твои предки, один за другим, служили в полиции. Поговаривают, еще в Разбойном приказе при Иване Грозном один Меркулов подвизался.

Почему дядя пытается навязать ему этих предков? Все Белозерские, вся родня его матери были военными, а по отцовской линии кто? Дед — городовой да прадед — сторож-будочник?

–…чудовищная слабость полиции.

Кажется, он что-то пропустил.

— За нашим императором… — Голос дяди прозвучал глухо, он помолчал и еще глуше добавил: — За моим другом охотились… мы знали… и не сумели предотвратить убийство. Нынешний государь живет в страхе. Веришь ли, господин Победоносцев, обер-прокурор наш синодский, поучает императора, как двери перед сном собственноручно запирать и под кровать заглядывать: не затаился ли там нигилист с бомбой. — Дядя криво усмехнулся. — Не смогли спасти царя, что будет с простым обывателем? Организации у полицейских служб нет — Департамент полиции появился в столице, а по губерниям жандармы по-прежнему плюют на полицейских, те мрачно отмалчиваются да гадят жандармам при любом случае. Железнодорожной полиции и вовсе никто не указ. Уездные исправники заняты выколачиванием недоимок. Городские полицмейстеры, те больше богатых купцов визитируют — собирают от них положенное… Так, кажется, это называется?

— Положение, — невольно поправил Митя.

— То есть взятку положить? — заинтересовался дядя. — Ты думаешь, откуда я это все знаю? Твой отец рассказал. Мы с ним последнее время много разговаривали. Он едет в Екатеринославскую губернию не только потому, что там — выделенное ему в награду имение. Твой отец едет в Екатеринослав главой первого губернского Департамента полиции. С особыми полномочиями и подчинением даже не губернатору, а столичному департаменту и Министерству внутренних дел. Он знает полицейскую службу с самых низов…

Митя опять покраснел: ну сколько можно?

— Этот самый Екатеринослав — место отнюдь не простое, важное для империи место. Если твой отец сумеет наладить настоящую полицейскую службу там… нам будет что ответить Победоносцеву. — Князь стиснул кулак. — Не буду говорить тебе сейчас о пользе для державы, но, если все удастся, отец твой вернется в Петербург уже статским советником. Пятый ранг, от него и до действительного статского с представлением ко двору и всеми прочими привилегиями недалеко.

— Статский? Статский! — Митя вскочил, тут же позабыв о дядюшкиных небезопасных откровениях. — От коллежского до статского советника обязательные четыре года выслуги! Мне торчать в этой дыре четыре года? Дядюшка, четыре года!

Дядюшка одарил Митю безнадежным взглядом.

— Предпочитаешь прятаться… на чердаке бабушкиного особняка?

— Почему… на чердаке? — растерянно спросил Митя.

— Потому что стоит тебе высунуть нос хоть в одну светскую гостиную — и сцена, которой я был свидетелем только что, повторится. Не имея возможности добраться до твоего отца, ревнители государевой чести отыграются на тебе.

Митя медленно опустился обратно в кресло. Понимание приходило — четкое и безжалостное осознание того, что все его отчаянные метания по Петербургу с самого начала были обречены на провал.

— Впрочем, если уж ты так страстно хочешь остаться… — В голосе князя зазвучали опасные нотки, но Митя все же вскинул голову в отчаянной надежде… и встретился с насмешливым взглядом дядюшки. — Ты знаешь, что надо делать, чтобы стать выше их всех. Чтоб даже великие князья лишь скрипели зубами от злости, но сказать ничего не осмеливались. Столь любимый тобой свет и двор — все станет тебе доступно. Хочешь? Поедем, сделаем все прямо сейчас — есть вполне подходящий… предмет. На Петроградской стороне выловили.

— Я знаю, — мрачно буркнул Митя. — Видел. А… там всего один мертвяк был?

— Поверь мне, одного вполне достаточно, — насмешливо приподнял брови дядя.

— На пятерых полицейских одного мертвяка тоже оказалось достаточно. Кажется, один из них ранен.

— Малокровные… — зло ругнулся дядя. — А может, и вовсе бескровные, сейчас их в полиции все больше. А кровных потомков Мораны, готовых исполнить свой долг, все меньше. Говорят, не comme il faut Кровной Знати превращаться в жандармское рыло.

Митя кивнул: конечно же, не comme il faut! Какой даже не Кровный, а просто дворянин согласится…

— Ну, или прикрывают цветистыми словесами свое малокровие, — презрительно закончил дядя. И почти шепотом добавил: — Сила Крови истощается.

— Да, все говорят, — согласился Митя.

— Кто говорит? Где? — стремительно обернулся дядя, и глаза его так блеснули, что стало понятно: болтунам не позавидуешь. — Здесь, в Яхт-клубе?

«Донести на Николаева? — подумал Митя. — Фу! Мелко».

— Каждый извозчик говорит. Во всяком случае, тот, что меня вез.

А что — правда ведь.

Дядя стиснул пальцы в кулак:

— И после такого ты по-прежнему отказываешься? Поехали, Митя… Да и для второго… скажем так, шага… найдем кого подходящего. В тюрьме хотя бы… Мне не откажут, — теперь тон князя Белозерского стал откровенно искушающим.

— Нет! — хрипло выдохнул Митя и по-простецки, ладонью, отер текущий по лбу ледяной пот. Его оказалось так много, словно он водой из графина в лицо плеснул. — Нет, я… не хочу…

— Твоя судьба, мой мальчик… — мягко начал дядя.

— Моя судьба! — отрезал Митя.

— Хотелось бы мне знать: принципиальность это… или слабость, — откидываясь на спинку кресла, хмуро процедил дядя.

— Полагаете, я трушу? — звенящим от обиды голосом спросил Митя, но удостоился в ответ лишь равнодушного взгляда — дядя смотрел на него так… как только что на свитских великих князей, и это было… отвратительно.

— Тебе решать… Хотя жаль. Бабушка была бы довольна.

Митю затрясло. Он знал, что дядя говорит вовсе не о той бабушке, с которой он еще утром пил чай в особняке Белозерских.

— В таком случае собирайся. Отец тебя ждет, — и дядя поднялся.

Мите не осталось ничего другого, кроме как вскочить.

Примечания

7

Дурной тон (фр.).

8

Выскочка (фр.).