Твои потухшие глаза

Ким Грушницкий, 2022

Из жизнерадостного беспроблемного мальчика, предпочитающего все сводить в шутку, Эл превращается в грубого, жестокого и горделивого человека, которому нет дела до окружающих. Молодой человек отворачивается от друзей, избегает социума и в один момент перестает с кем-либо взаимодействовать. В чем причина такой радикальной перемены? Это история о том, как жизненные обстоятельства готовы убить в человеке все прекрасное, но, как бы сильно мы ни пытались измениться, через какую боль мы бы ни прошли, мы остается прежними. Содержит нецензурную лексику. Комментарий Редакции: Легкий на подъем, но тяжелый в своем послевкусии, этот роман – наглядная иллюстрация того, как многое зависит от силы характера. Живые диалоги, яркие и настоящие персонажи, развитый сюжет – здесь есть все, чтобы познакомиться с книгой как можно ближе.

Предыстория. Часть 3

Мама опять заставляет есть эту кашу. За что?

— Опять одним шоколадом питаешься?

— Ты так говоришь, словно это наркотики, — надув губки, бормотал я.

— А ну не перескакивай с темы!

— Ну, мам. Шоколад делают из какао бобов. Бобы — овощи. Сахар делают из сахарной свеклы. Свекла — овощ. Следовательно, шоколад тоже овощ. А овощи полезны, — шах и мат!

Стоп, я это уже говорил. Что происходит? Тот день уже закончился!

— Мам, — я дернул ее за рукав. Она резко повернулась.

Я проснулся от собственного крика, в поту. Слёзы вновь заливали лицо. Все лицо мамы было в осколках стекла, а рука обрублена до мяса. Она повторяла, что это я виноват в ее смерти. Она не переставала мне это повторять. Дрожь по всему телу никак не прекращалась. Вскочив с места, я побежал куда-то, пытался найти знакомое место, чтобы добраться до дома. Я не знаю, почему я снова бежал, не знаю от кого. Просто бежал. Тело было ужасно замерзшим, но я не чувствовал холода. Это чувство не поддается описанию.

Спустя какое-то время, я оказался в знакомом мне районе. Я пытался понять, где примерно нахожусь. Так, до дома добираться примерно час. За короткий, как мне показалось, промежуток времени я преодолел весь путь. Дверь в квартиру была не заперта. Вероятно, когда я убегал, даже не захлопнул ее. Забежав в квартиру, я закрылся на все замки и упал на пол. Мама… Ее образ не покидает моей головы. Я до сих пор не могу осознать, что её больше нет. Не хочу! Это выше моих сил!

А ведь она была права, это я виноват. Я убил своих родителей. Я — убийца! Если бы я не попросил этого никчемного, совершенно ненужного алкоголя, то они бы сейчас были живы. Зачем он мне сдался? Почему у них родился такой ублюдок, как я?

Я долго лежал так, размышлял. Я боялся спать. Образ того сна до сих пор, словно термит проедает дерево, уничтожал мой разум. В какой-то момент мне казалось, что я теряю рассудок.

Я очнулся от того, что уже захлёбывался слезами на холодном полу в пустой тёмной квартире. Опять тот же сон. Про ту самую кашу. Но так, как я не видел тело мамы, мой мозг представил её в другом, более изуродованном образе. Я так и не вставал с пола. Я не мог. Странные мысли заполняли мою голову.

Жизнь. Почему мы должны жить? Чтобы наслаждаться ею? Нет! Разве одинокие, брошенные старики наслаждаются? Разве мать, пашущая, как лошадь на трех работах, чтобы прокормить своих детей, брошенных отцом, наслаждается? А инвалиды? А люди, страдающие всю жизнь от заболеваний? Так для чего мы живём? Чтобы страдать? Так почему бы не прекратить страдания?

Мысли о том, что я виноват в смерти родителей, поглощали меня.

Сегодня приходил кто-то, но я не открывал дверь. Я не вставал со своего места. Два дня ничего не ел.

Через какое-то время я попытался встать. Всё тело затекло. Я выпил стакан воды, съел банан. Меня стошнило. Не могу понять почему вся еда вызывает у меня отвращение. Всё вызывает у меня отвращение.

30 сентября. Сегодня я ревел день напролёт. Я просто не мог остановиться. Плакал до тех пор, пока слёзы не кончились. После того, как меня вырвало еще несколько раз, блевать стало не чем, и я всё-таки решил ещё раз попробовать какую-нибудь еду.

В холодильнике стоял мамин йогурт. Сейчас она должна была сама его есть! Но выбора у меня особо не было. И я начал уплетать эту молочную продукцию. От сильного голода я умял всё за пару минут. Но чувство сытости было недолгим. Через пару минут меня вытошнило вновь. Мой желудок отказывался принимать такую пищу!

Опять тот же сон. Опять те слова. Я больше не выдержу этого, нет. Я не могу слышать и видеть эти крики и слёзы. «Это обычная истерика» — я пытался себя успокоить, но тщетно. От истерики ещё никто не умирал. Никто.

А вот от суицида… «Суицид не выход» — шептал мне остаток моего разума.

— А если выход? — Я закричал, что было мощи. Но комната ответила тишиной. Эта тишина ещё раз напоминала мне о том, что я сделал.

Я встал, направился к кухне. Взял самый большой нож, что у нас имелся. Приставил к руке. Я был готов. Готов, но я не могу. Морально я готов, но не физически. Я ведь никогда не делал ничего подобного. Я никогда не был мазохистом. Я попытался собраться, приставил нож к венам. Одно резкое движение. Холодное лезвие вызвало лишь маленькую струйку горячей крови. Дикая боль пронзила всю руку. Я упал на пол и сжался в комочек, опять застилая пол ручьём своих слёз. И это всё? Всё, на что я способен? Как же я жалок. Даже убить себя не могу. Тишина. Это кристальная тишина меня убивала. Желудок вновь изнывал от голода. Употребив пару яблок, я отправился в свою комнату.

Я постепенно терял свою память, но всегда пытался вспомнить что-то важное в опустошённой квартире.

Меня начинали пугать любые тени, которые бегали по комнате. Когда становилось очень страшно, я прятался в шкафу с часами. Иногда залезал под кровать. Но это не спасало. Вскоре появились какие-то странные мысли. Словно это не мои мысли, но в моей голове. Словно я всего лишь слушаю радио. Глухие мысли превращались в голоса, расшатывая мою искалеченную психику.

1 октября. Сегодня я спал на своей кровати, а не на холодном полу. Тело больше не ныло от боли, зато разум, не переставая, напоминал обо всех событиях прошлой давности.

Кто-то уже так давно трезвонит в мою дверь. Голова просто адски раскалывается. Я иду к двери, даже не смотря в глазок, открываю нараспашку. Мне было абсолютно всё равно, кто там. Оставляю дверь открытой и иду обратно к себе в комнату.

Ложусь на кровать, и вновь становлюсь «зомби» пытаясь не думать.

— Эл.

Не отвечаю. Не хочу отвечать, мне это не нужно, все равно, что им надо. Чувствую себя живым трупом.

— Мы принесли тебе шоколадок. Твоих любимых, — не слышу их речь вообще. То есть не слушаю.

Рука перед моим лицом. Что за? Чувствую, как мне в рот что-то засунули. Этот вкус. «Ritter Sport». Я его не с чем не перепутаю. Не в силах сдерживаться, я поддаюсь удовольствию и доедаю шоколад полностью. Затем понимаю, что всё это время передо мной были мои друзья. Макс и Дима сидели напротив. Алекс сидел рядом со мной.

— Вы уже знаете?

— Да, Эл. Знаем, — они сочувственно опускают глаза.

Значит, теперь они будут меня презирать. Я же… Я же убил собственных родителей. Я. А достоин ли я жизни? Если это глупое существование вообще можно считать жизнью.

Не знаю точно, как долго они тут ещё были, но на контакт я больше не выходил. Не мог заставить себя вымолвить ни слова.

— Мы придём завтра, — все, что я расслышал, когда они покидали мою комнату.

Опять это «радио». Почему? Почему так громко? Я схватился за голову, но напрасно. Голоса не хотели уходить. Этот мерзкий голос всегда твердил одно и то же. Одно и то же…

Страх поглощает. Дышать становится всё труднее. Невыносимо. Голосов становится больше, и я уже не могу разобрать, что они говорят. В надежде на мгновенное и слабое облегчения по щеке стекает солёная слеза.

Стало ли легче? Ни капли. Голова раскалывается. Эта боль душит. Я больше не вынесу этого.

Темнота. Что дальше? Души, множество душ, они пожирают меня. Страшно. Теперь же из пустых глаз слёзы текут от страха. Бегу. Куда? Подальше от тех, кто со мной разговаривает! Дальше. Прочь.

Я очнулся на полу с перебинтованной рукой. Какого хрена? Я поднял голову — во мне никогда не было столько страха. На стене была крупная надпись, и, судя по цвету, написанная кровью: «Прошу, забери меня».

В пустых глазах, некогда наполненных ненавистью и отчаянием, сейчас остался лишь страх. Животный страх.

Сегодня я решил спать с одеялом. Я словно прятался от постороннего мира. Я стал еще больше бояться каждой тени в комнате. Я никак не мог найти спокойствия. Постоянно на нервах. Я не могу больше так жить, не могу это терпеть. Можно ли вообще считать это жизнью? Существование в страхе, не более!

Сегодня я проведу свой вечер в истерике, пытаясь покинуть противные мысли. В принципе, как и вчера, как и позавчера, как и… А сколько дней прошло?

Я потерял счёт времени, дней. Всё слилось в одну серую мутную и неразборчивую массу времени.

— Почему вы бросили меня? — Я закричал на всю квартиру, — Почему вы не боролись? Почему не выжили? — Мне снова никто не ответил. Но вопрос не был риторическим.

Я спал. Много спал. Очень много спал. Но это не спасало, даже во сне я думал об одном и том же, вскакивая от недостатка кислорода! Иногда я просыпался от собственного крика, умирая в мыслях. Я был так рад умереть хотя бы во сне! Ведь трупу так хорошо. Не надо чувствовать всю эту боль. Не надо постоянно думать. Ему ничего не надо. Почему в этом мире живые завидуют мёртвым?

Эта боль с каждым разом душила меня всё сильнее и сильнее, присутствие каких-то людей не спасало. Я не мог с ними общаться. Просто не мог. Я не мог снова стать обычным и с жизнерадостной улыбкой плестись в школу. Я больше никогда не смогу жить? Никогда? Так зачем мне существовать? То есть, я окончательно решил? Думаю, что да. Ответ очевиден. Но это будет завтра — тяжёлые веки захлопнулись в процессе моих размышлений.

Кто-то опять входит в квартиру. Но зачем? Неужели так и не поняли, что я так и не смогу с ними общаться, что в их присутствии нет никакого смысла.

Кто-то приближается к моей кровати. Все стало таким незначительным, что нет смысла поднимать голову.

— Добрый день, — совершенно незнакомый голос. Отворачиваюсь, чтобы показать субъекту, что не имею никакого желания общаться с ним, — я Марина Ильина. Работник социальной службы.

Ее слова пролетали куда-то вне меня. Она всё болтала и болтала. Мое безразличие начинало пугать даже меня.

— Вы будете определены в шестнадцатый детский дом, — а вот эта фраза надолго закрепилась в моей голове. «Разве может быть хуже?» — раньше думал я. «Пожалуй, может» — сам ответил на свой вопрос.

Она говорила что-то об имуществе, о моём совершеннолетии. Но, казалось, это всё так неважно.

— Завтра я приеду за тобой, так что будь добр, собери все необходимые тебе вещи.

— Зачем?

Я действительно не понимал, зачем. Зачем за мной приезжать? Стоп, она что-то про детский дом говорила. Неужели, я серьёзно туда попаду? Только не это! За что? Почему именно я? Почему я должен через это проходить?

Сон — лучшее лекарство. В этом я убедился на собственном опыте.

Опять каша. Опять мама. Не могу. Больше не могу. Это окончательно сводит меня с ума! Это предел.

— За что, мама, за что? — Я упал на колени перед её искалеченным телом.

— А ты сам не понимаешь? Ты убил нас! — Это как кинжал в сердце, который постоянно подкручивают, чтобы увеличить и так гниющую рану.

— Прости, прошу, прости.

— Думаешь, мёртвые умеют прощать?

Не могу сказать, как долго я ревел на коленях. Как же я жалок.

«Прошу, остановите жизнь, я устал, я больше не вынесу!» — я стал орать во всё горло.

Я услышал тихое шуршание крыльев. Что это? Я обернулся, чтобы увидеть то, что так заинтересовало меня.

Там стоял ангел. Ангел из плоти моего отца. Над головой не было нимба, но по его виду, можно было узнать достаточно информации, чтобы так полагать.

— Еще не твоя остановка! Живи, — он прошептал мне на ухо и исчез, в отличие от моих слез, плавно стекающих с лица и падающих на холодную мятую одежду.