Кассия

Кассия Сенина, 2008

Роман рассказывает о событиях, происходивших в Византии в первой половине девятого века. На фоне войн Империи с болгарами и арабами, церковно-политических смут и борьбы иконоборцев с иконопочитателями разворачивается история жизни и взаимоотношений главных героев – знаменитой византийской поэтессы Кассии, императора Феофила и его жены Феодоры. Интеллектуальная жизнь византийской элиты с ее проблемами и жизненной философией, быт и нравы императорского двора, ожесточенная борьба церковных партий и жизнь монахов становятся обрамлением для истории любви, которая преодолевает все внешние и внутренние препятствия и в конце концов приводит героев к осознанию подлинного смысла всего, что с ними произошло.Текст романа приводится по изданию: Кассия Сенина (Т. А. Сенина). Кассия. Санкт-Петербург: Издательский проект «Квадривиум», 2015. 944 с. ISBN 978-5-9906154-6-5

18. Неволею василевс

Хотелось верить бы в удачный ход

событий. Как бы ни было, не пропадет

и без Атридов Аргос. Всё течет:

глядишь — и царским станет новый род.

(Константин Кавафис)

Бегство ромеев было столь же быстрым, сколь и беспорядочным. Лишь к вечеру основная часть бежавших собралась в лагерь. Император так пал духом, что повелел Льву распоряжаться за главнокомандующего, а сам, не желая никого видеть, забился в свой шатер и всю ночь провел без сна, оплакивая позорное бегство войска и трепеща от страха за будущность. Хуже положение было разве что после злополучного болгарского похода императора Никифора, — и это вместо триумфа, на который надеялся Михаил и которого, самое главное, так ждали в столице! Но войско Никифора было окружено и заперто в горах, и потому разбито, а нынешний разгром не шел ни в какое сравнение с тем: ромеи имели все возможности для победы, а вместо этого…

Да, такого позора давно не видело ромейское оружие. Войско еще не успело сойтись с врагом, и едва были пущены первые дротики и стрелы, как вдруг императорские тагмы повернулись и обратились в бегство, увлекая за собой самого императора и арьергард. Болгары сначала даже не поняли, что происходит, и подумали, что ромеи нарочно отступают, чтобы завлечь их в ловушку, а потому не решились преследовать их. Воспользовавшись смущением противника, Аплаки, чьи турмы стояли в первой линии на левом фланге, вступил в бой с врагом. Задние ряды анатолийских турм, заметив, что императорские тагмы бегут, начала было поворачивать коней, но Лев, увидев это, в бешенстве крикнул: «Всех перевешаю, негодяи!» — и бежавшие остановились и вместе со своим стратигом устремилась на противника. Болгары отступили под напором анатолийцев, и Лев ободрился, но тут увидел, что враги собираются зайти с тыла, — а тыл совершенно не защищен: всё остальное войско, кроме македонян, сбежало! Стратиг выругался и дал приказ отступать, сохраняя строй.

— Если кто побежит, прибью на месте!

Они отступили в горы. К счастью, болгары не стали долго преследовать их, а устремились вслед за бежавшими ромеями, которые не только удирали, сломя голову — причем всадники давили своих же пехотинцев, и каждый думал только о спасении собственной шкуры, — но к тому же бросали по дороге оружие и доспехи, на поживу противнику. Иоанну с его воинами пришлось совсем туго. С самого начала на него устремился сильнейший из вражеских отрядов, потом и другие, а помощи от ромеев не было никакой. Льву со своим войском приходилось обороняться, и он не имел возможности помочь македонянам. В конце концов Аплаки, раненный, упал с коня, а стратиоты, решив, что стратиг убит, обратились в бегство. Часть ромеев укрылась в одной горной крепости, но болгары, дойдя туда, взяли ее и всех забрали в плен, после чего, уже утомленные, с богатой добычей отправились в Версиникию, не только собрав множество ромейского оружия, но еще и захватив почти весь обоз противника.

До поздней ночи стратиг Анатолика ходил по лагерю, отдавая распоряжения архонтам и солдатам, проверяя надежность охраны и ободряя воинов. Многие боялись, что болгары нападут ночью и добьют оставшихся в живых… Лев вошел в свой шатер, когда в лагере уже почти все спали, кроме стражи, ополоснул водой лицо и руки, упал на постель и, смертельно уставший, тут же заснул.

На рассвете устроили смотр. Оказалось, что убитых очень много. Иоанн Аплаки, которого сумели унести с поля боя, умер ночью, и его с честью похоронили. Лев, с комом в горле, смотрел, как стратиоты засыпают могилу, и у него сжимались кулаки, но в присутствии императора приходилось сдерживаться. Впрочем, Михаил торопился в столицу и вместе со своими тагмами оставил лагерь еще до полудня, приказав Льву подождать, пока соберутся прочие бежавшие, и тоже возвращаться в Город, если же болгары нападут — попытаться отразить их…

— Я надеюсь на тебя, Лев! — сказал император, положив стратигу руку на плечо.

Лев какое-то время смотрел вслед уходившим тагмам, потом сплюнул и пошел к своему шатру. Весь день ромеи приводили себя в порядок: залечивали раны, готовили для копий новые древки взамен сломанных, чистили лошадей, чинили одежду. Лошадей, оружия и имущества осталось мало, только анатолийские воины были в лучшем положении. Лев повелел всем, у кого было запасное оружие, делиться с другими. Посланные Львом разведчики доложили, что болгары ушли в Версиникию и, судя по всему, нападать пока не собираются. Тогда Лев выслал на поле сражения — побоища, как он его в мыслях называл, — два отряда, чтобы по возможности похоронить убитых ромеев и доставить в лагерь оружие, которое не успели забрать болгары. Оружия удалось собрать не так уж мало, и все приободрились. Вечером Лев велел войску собраться и произнес краткую речь; ее основную часть составляли выдержки из книги, которую стратиг возил с собой во все военные походы: это был «Стратегикон» императора Маврикия, где повелевалось карать отсечением головы воинов, покинувших строй во время сражения, казнить каждого десятого из тагмы, обратившейся в бегство «без серьезной и очевидной причины», и наказывать побоями стратиотов, во время сражения бросивших оружие, «как обнаживших самих себя и вооруживших врагов».

— Как видно, — сказал Лев, закрыв книгу, — наше войско подзабыло эти наставления блаженной памяти государя Маврикия. Так вот, — он медленно оглядел всех предстоящих, — пока я остаюсь командующим, не советую никому их забывать. Здесь отсутствуют те, кто побежал первым, однако, согласно последнему прочитанному указанию, следовало бы покарать и очень многих из присутствующих. Но, принимая во внимание нынешнее положение, да будут виновные на этот раз прощены. Мы останемся здесь еще на день, а послезавтра утром снимаемся и правильным строем, — он сделал упор на эти слова, — идем к Городу. Приказываю господам архонтам напомнить воинам правила поведения во время похода. Все нарушители, если о таковых станет известно, будут наказаны без снисхождения.

Наутро стража доложила, что из отставших и бежавших больше никто не приходил, зато ночная разведка донесла, что болгары как будто бы готовятся к новому выступлению — быть может, узнав, что ромеи не ушли далеко, и надеясь сокрушить их окончательно. Разведчики не были до конца уверены, что правильно поняли намерения врагов, но, по крайней мере, надо было быть готовыми к такому обороту дел. Новость стала известна после утреннего смотра, когда Лев с несколькими архонтами находился у себя в шатре.

— Что будем делать, господин Лев? — спросил Феодот Мелиссин. — Дух войска упал, и если враги вздумают нанести удар, нам, боюсь, несдобровать. К тому же, император увел с собой свои полки…

— И хорошо, что увел, — мрачно проговорил Лев. — Будь моя воля, я бы обезглавил его стратиотов на месте! — Он вышел из шатра, раздраженный; остальные последовали за ним. Выйдя, Лев глубоко вздохнул, окинул взглядом лагерь. Стратиоты копошились у палаток. К счастью, небо было затянуто облаками, и солнце не так палило. — Да, — сквозь зубы повторил Лев, — таких «воинов» надо карать без снисхождения…

— Главная вина, по правде говоря, не на них, — сказал Максим, один из двух оставшихся в живых турмархов фемы Македония. — Думаю, если б их упражняли побольше, а не оставляли в праздности, этой беды не случилось бы.

— Ну да, как же, — усмехнулся Лев. — Упражняли! Чтоб учить других, надо самому уметь держать оружие в руках. Но император, видно, знает только одно оружие — которым не вражеские твердыни берут, а баб по ночам!

Вокруг захихикали. Феодот с усмешкой переглянулся с шепелявым Михаилом. Леонид, стратиг Каппадокии, смущенно крякнул.

— Что, разве не так? — взглянул на него Лев. — Пословица гласит, что не подобает лани начальствовать надо львами! А что у нас? Император бросил нас, свое войско, на растерзание врагу, а сам бежал на грудь к жене!

— Хорошо сказано! — воскликнул Мелиссин.

— Сказано справедливо! — громко сказал Михаил.

Окружающие одобрительно закивали; слова Льва стали передаваться дальше, от архонтов к солдатам, и вскоре весь лагерь загудел. Внезапно у одной из палаток стратиотов фемы Анатолик раздался крик:

— Так пусть лань не начальствует над львами! Пусть правит нами Лев! Льва — императором ромеев!

Крик подхватили другие стратиоты, и по всему лагерю послышались возгласы:

— Да живет император Лев! Льва ждет Римское царство!

Все устремились к центру лагеря, где, окруженный архонтами, стоял бледный, как полотно, стратиг Анатолика.

— Глас народа — глас Божий! — взволнованно произнес Феодот.

— Воистину! — прошептал турмарх Максим.

— Но я… Как я могу? — еле выговорил Лев. — Ведь это мятеж!

И тут же у него под ухом раздался шепот его комита шатра:

— Не бойся, друг! — Михаил от возбуждения шепелявил сильнее обычного. — Поотказывайся сначала для вида, а уж мы всё устроим!

Но Лев и не думал притворяться только «для вида».

— Нет, нет! Я не могу! — воскликнул он и почти в ужасе скрылся в шатре.

Архонты переглядывались. Всем в этот момент показалось, что случившееся — прямо-таки подсказка неба, единственный возможный выход. Действительно, трудно было представить более разительную противоположность Михаилу Рангаве, чем Лев, — и по характеру, и по отношению к военному делу, и вообще по жизни.

— Нужно уговорить его во что бы то ни стало! — сказал Мелиссин. — Если за кем сейчас и пойдет войско, то за ним!

— Да, только он и несчастный Аплаки не побежали от болгар, — сказал Леонид. — Позор на наши головы! А я ведь видел, что и у Льва кое-кто повернул коней, но он сумел остановить их!

— А какую он речь произнес вчера! — воскликнул Максим. — Ничего лишнего, всё по делу.

— Да, господин Лев не любит пустых слов!

— Идем, попробуем уговорить его!

Лев сидел в шатре, обхватив руками голову.

— Лев, послушай, — начал Михаил, — это не мятеж, нет! Это провидение! Подумай, разве сможет Рангаве теперь царствовать? Можно представить, как встретят его в столице! А как войско смотрит на тебя, ты только что видел!

— Нет, нет! — повторил Лев, сидя всё в той же позе.

— Господин Лев, — Феодот сел рядом и положил ему руку на плечо, — Михаил говорит правду. Ведь за тебя сейчас не одна какая-нибудь фема и не две, а всё войско! Это редкостное везение… Нет, что я говорю — везение? Тут воистину не случай, а божественный знак! И как знать, когда мы вернемся в Город, не провозгласят ли к тому времени другого императора? Но войско сейчас единогласно призывает на царство тебя и не примет другого так скоро. Отсюда может произойти великий раздор, а в нынешнем положении для государства это равносильно самоубийству. Ты не можешь, не имеешь права отказаться!

— Думаю, Феодот прав, — сказал стратиг Каппадокии. — Такое быстрое и единогласное провозглашение может быть только свидетельством воли Господней!

— Да как же иначе! — сказал Михаил и, наклонившись ко Льву, прошептал ему на ухо: — Вспомни филомилийского монаха!

Лев вздрогнул и, подняв голову, оглядел стоявших перед ним архонтов.

— Но… если даже я приму власть… как мы войдем в Город? Ведь они наверняка будут сопротивляться…

— Вот это уже другой разговор! — Мелиссин одобрительно хлопнул Льва по плечу и встал. — Не беспокойся, господин Лев! Твое дело — принять скипетр, а уж наше — ввести тебя в Царствующий Город!

— Мы всё устроим, всё устроим, — закивал Михаил. — А если ты боишься, что тебя назовут узурпатором, то и этого можно избежать.

— Каким образом? — Теперь, когда вера Михаила в филомилийское пророчество так неожиданно стала получать подтверждение, Лев больше стал прислушиваться к его словам.

— Проще простого! — воскликнул Шепелявый. — Мы разыграем небольшое представление.

Через четверть часа Лев снова вышел из шатра вместе с архонтами. Собравшиеся вокруг стратиоты бурно приветствовали своего главнокомандующего, опять раздались славословия, но Лев поднял руку, и шум быстро утих.

— Я благодарен вам, о воины, за оказанное мне доверие и честь, но я не вправе принимать власть. Ведь я, как и все вы, давал присягу государю Михаилу и не могу нарушить ее. Прошу всех разойтись и сохранять порядок, пока мы не вернемся в Город!

Войско и младшие архонты зашумели.

— Нет, мы не хотим больше служить этому трусу! Он сам освободил нас от присяги, бросив нас тут на растерзание врагу! Не хотим никого на царство, кроме Льва!

Мелиссин подошел ко Льву и, прижав руку к груди, громко воскликнул:

— О, господин Лев, не отказывайся от предложенной тебе чести! Видишь, как всё войско просит на царство тебя одного!

— Мы не хотим более служить Рангаве, господин Лев! — возгласил подошедший с другого бока стратиг Леонид. — Мы просим на царство тебя!

Но Лев упрямо затряс головой:

— Нет, не могу! Не имею права! Я не нарушу данной присяги!

Тогда к нему подскочил Михаил и, как бы в гневе, закричал:

— Ты должен принять царство, Лев! Мы все хотим этого! Если ты не примешь царства, погибнет держава Ромейская! Но да не будет так! — Михаил молниеносно обнажил меч и приставил его к груди стратига. — Иначе не быть тебе в живых, как изменнику, не восхотевшему спасти гибнущее отечество!

Лев отступил на шаг, и тут его крепко схватили под руки Феодот и Леонид. Михаил по-прежнему держал перед ним обнаженный меч. Архонты кричали:

— Не дай, Лев, погибнуть державе Ромейской! Бог не простит тебе этого!

— Хорошо, — сказал Лев с обреченным видом, — идемте обсудим всё еще раз.

Они снова скрылись в шатре стратига. Перед тем, как последовать за ними, Леонид сделал знак турмархам, чтобы те построили стратиотов, как положено.

— Всё прошло отлично! — Михаил, войдя в шатер вслед за Львом, довольно потер руки. — Вот, друг мой, теперь никто не скажет, что ты наглый узурпатор!

Лев ничего не ответил.

— Итак, приступим! — сказал Феодот Мелиссин. — Я сейчас! — Он ненадолго покинул шатер и вернулся с небольшим холщовым мешком, откуда вынул пурпурные сапоги, расшитые жемчугом, и с поклоном поставил их на землю перед Львом. Тот побледнел.

— Откуда они у тебя? — спросил он очень тихо.

— Припас на случай, — так же тихо ответил Мелиссин. — Позволь, государь, я расскажу тебе.

При слове «государь» Лев вздрогнул.

— Да, говори.

Феодот приблизился и зашептал ему на ухо. Тут-то Лев и узнал о причинах столь внезапной симпатии к нему со стороны Мелиссина.

В апреле при дворе стало известно, что начиная с Благовещения некая служанка каждые два или три дня, не то спьяну, не то действительно охваченная каким-то духом, выходила на берег моря к Вуколеону и, глядя на Священный дворец, громко взывала:

— Сойди оттуда, Михаил, сойди, удались от чужих!

Это возбудило недобрые разговоры среди придворных, а вскоре весть дошла и до императора. Тот обеспокоился и, поделившись своей печалью с Феодотом, велел ему подстеречь ту служанку, когда она начнет прорицать, подойти и расспросить подробно об имени и роде того, кто должен стать императором вместо Михаила. Мелиссин так и сделал, это случилось одним утром в середине апреля. Девица, взглянув на Феодота черными глазами, так и горевшими на ее бледном осунувшемся лице, сказала, очень медленно выговаривая каждое слово:

— Когда сегодня ты придешь на Акрополь, господин, подожди там до полудня, и ты увидишь… — Она внезапно умолкла, как бы ушла в себя.

— Что же я увижу там? — спросил Мелиссин, которому невольно стало жутковато. Девица молчала, закрыв глаза и не шевелясь. Феодот потряс ее за плечо. — Эй, почтеннейшая!

Она устремила ему в лицо отсутствующий взгляд и так же медленно проговорила:

— В полдень придут туда два человека. Того, что будет на муле, зовут Лев, спутника его — Михаил. Первый и сподобится царства. — И, резко повернувшись, девица пошла прочь, бормоча: — Уйди, уйди, Михаил, сойди, сойди оттуда!

Вряд ли она была пьяна, вином от нее не пахло. Мелиссин постоял в раздумье, поглядел на солнце и, прикинув, далеко ли до полудня, медленным шагом направился к Акрополю. Там, в тени портика, недалеко от солнечных часов, он принялся ждать, рассеянно оглядывая прохожих. Не очень-то поверив словам девицы, он уже представлял, как вместе с императором посмеется над ее баснями. Но в тот самый миг, когда часы показали полдень, на Акрополь действительно въехал высокий армянин на пегом муле, которого вел под уздцы коренастый мужчина, что-то оживленно говоря всаднику и жестикулируя свободной рукой. Их лица показались Феодоту знакомыми, но он не мог вспомнить, где встречал этих людей. Он немедленно подошел к ним и, поклонившись, сказал:

— Господа, приветствую вас! Не могу ли я чем-нибудь помочь? Вы, я вижу, прибыли издалека?

— Да, — ответил всадник, встряхивая копной черных жестких волос, — только вчера из Амория.

— Позвольте представить! — вмешался коренастый, слегка шепелявя, и, встав в картинную позу, возгласил: — Этот муж не кто иной, как господин Лев, стратиг славной фемы Анатолик и великий победитель нечестивого Фефифа и всескверного его воинства!

— И любитель же ты всяких представлений, Михаил! — усмехнулся Лев, слезая с мула. — Э, господин Феодот, а я тебя узнаю! Мы ведь встречались во дворце года полтора назад, забыл?

Они вместе пошли к храму святого Павла. Лев вошел в церковь и усердно помолился. Мелиссин сопровождал его, но от волнения молиться не мог, а Михаил остался на улице сторожить мула. Потом Лев с Михаилом отправились во Влахерны, а Феодот — во дворец. Императору Мелиссин сказал, что допросил девицу, но та плела какой-то пьяный вздор, и все эти ее «пророчества» — чушь, недостойная внимания…

Когда патрикий окончил рассказ и отошел, Лев несколько мгновений стоял, сквозь щель в пологе палатки глядя в небо. Перед ним всплыло давно забытое лицо — худое, желтоватое лицо монаха и темные, чуть навыкате глаза, так странно, странно глянувшие тогда на него, гарцевавшего на вороном коне у покосившегося плетня…

— Что ж, — прошептал стратиг, — значит, судьба! — И, наклонившись, он решительными движениями расшнуровал свои сапоги и отбросил их в сторону.

— Позволь, государь! — подскочивший Михаил склонился перед ним.

Лев сел, и Михаил быстро надел на его ноги пурпурные сапоги. В руках Феодота оказался красный плащ с золотой каймой, расшитый орлами, — тоже «припас»?.. Лев поднялся, Мелиссин и Леонид накинули на него плащ, и Максим застегнул его золотой фибулой.

— Да живет Лев, император ромеев! — воскликнул Мелиссин, и все бывшие в шатре упали ниц.

Лев опять побледнел, в голове у него зашумело. Поднявшиеся патрикии подхватили его под руки.

— Выйди к войску, государь, — сказал Феодот. — Оно ждет тебя!

Лев взял поданное Леонидом копье и шагнул вперед. Михаил и Максим распахнули перед ним полог шатра, и он вышел наружу. Всё войско было построено вокруг, наконечники копий, шлемы и щиты блестели на солнце. При виде Льва раздался общий крик:

— Да живет Лев, император ромеев!

Лев оперся на копье. Головокружение прошло, хотя он по-прежнему был очень бледен. Глядя на тысячи склонившихся перед ним людей, он прошептал:

— Господи! Да будет воля Твоя!

…Марфа сидела в гостиной, уронив руки на колени, неподвижная, застывшая, будто полумертвая; казалось, в ней жили только глаза — обрамленные темными кругами, они словно занимали пол-лица. Ей вспоминалось, как еще недавно в этой комнате было так уютно и радостно: Марфа сидела за прялкой, и льняная нитка бежала в ее тонких пальцах, а Кассия, забравшись в кресло рядом с жаровней, обхватив руками колени и опустив на них подбородок, слушала отца, который сидел за столом и, положив перед собою книгу в кожаном переплете, читал вслух описание Святой Софии, сделанное Прокопием Кесарийским. «И всякий раз, как кто-нибудь входит в этот храм, чтобы молиться, — звучал в комнате низкий спокойный голос, — он сразу понимает, что не человеческим могуществом или искусством, но Божиим соизволением завершено такое дело; его разум, устремляясь к Богу, витает в небесах, полагая, что Он находится недалеко и пребывает особенно там, где Он Сам выбрал…» Потом приходила нянька с маленькой Ефрасией, и начиналась веселая возня…

В сущности, вся их семейная жизнь текла, словно один такой бесконечный уютный вечер, в тепле и тишине, явственной и сквозь льющееся чтение, и сквозь звуки прялки, и сквозь лопотание младшей дочери: мягкая, убаюкивающая тишина, покой, мир… Но вечер оказался не бесконечным. Закончилась книжка, оборвалась нить, и наставшая тишина — иная, звенящая и неожиданно жесткая — оглушила Марфу. Василия больше не было: сорокалетний кандидат был убит в битве с болгарами при Версиникии.