Римская карусель. Первая книга цикла «Время орбинавтов»
Маленькая Кассия Луцилла, дочь римского всадника, спасает себя и свою семью, изменив уже происшедшие события и даже не поняв, насколько удивительное действие она совершила. Впоследствии она обнаруживает, что подобного дара влиять на ход времени у других людей нет. Кассия верит, что некое божество одарило ее невероятными способностями, избрав с какой-то неведомой целью. Теперь ее жизнь посвящена поискам тайного божества. Волнующие события романа заставляют читать книгу на одном дыхании.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Римская карусель. Первая книга цикла «Время орбинавтов» предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
© Марк Дельта, 2021
ISBN 978-5-0053-5072-5 (т. 1)
ISBN 978-5-0053-5073-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пролог
Молчи, прошу, не смей меня будить.
О, в этот век преступный и постыдный
Не жить, не чувствовать — удел завидный…
Отрадно спать, отрадней камнем быть.
В промозглое мартовское утро 1527 года Риккардо Понти, преодолев всегдашнюю свою робость, столь часто сопровождающую двадцатилетний возраст, недостаток манер, отсутствие знатного происхождения и внешность тучного верзилы, набрался мужества и решил разбудить «спящую красавицу». Это решение так удивило его своей очевидностью и неотложностью, что он чуть было не полоснул бритвой по щеке судью Гвидо Туччи.
— Поаккуратнее, Риккардо, не смешивай бритье с кровопусканием! — мессер Туччи отдернул голову, отчего складки на тощей шее придали ему сходство с рассерженным петухом. — Клянусь апостолом Петром, в Риме и без тебя хватает цирюльников! Я не буду слишком долго терпеть подобную рассеянность только из уважения к твоему покойному отцу.
Риккардо пробормотал невнятные извинения и постарался больше не отвлекаться от работы. В этот день он побывал еще у нескольких своих клиентов. Лишь после посещения синьора Тарантини, которому он аккуратно вправил вывих, молодой цирюльник, отправившись домой, смог наконец предаться без помех размышлениям о спящей девушке. Он не знал, чему больше удивляться: смелости своего неожиданного решения или тому, что оно так долго в нем зрело.
С холма Пинчо Риккардо спустился на равнинную часть города, минуя церковь Санта-Мария-дель-Пополо, и углубился в хитросплетение узких улочек, двигаясь по направлению к городскому рынку, что раскинулся на площади Навона. Прямо над головой в просвете туч еще виднелись светлые проплешины неба, но на востоке, над Квириналом, оно уже стало темно-свинцовым и непроницаемым.
Мул, на котором восседал Риккардо, покорно нес свою грузную ношу через улицы и переулки Вечного города, мимо теснящихся домов с черепичными крышами и внутренними двориками, мимо сосен, пиний и олив, мимо горделивых палаццо и знаменитых церквей, украшенных фресками и скульптурами работы прославленных мастеров со всей Италии. Улицы утопали в грязи, на папертях сидели нищие и калеки в лохмотьях. Не замечая этой смеси самой необыкновенной красоты и весьма обыкновенного уродства, Риккардо, ежась, кутаясь в черный плащ, натягивая на уши под порывами сырого ветра высокий берет из темно-синего сукна, думал о златовласой незнакомке, которую в его семье называли между собой Безымянной.
Дорогу несколько раз приходилось уступать группам хмурых вооруженных всадников. Их лошади фыркали и цокали копытами, их металл лязгал, к древкам их копий были привязаны вымпелы с двумя черными полосами. Всадники держали путь к Тибру — и дальше, к городским воротам. Доспехи блестели, когда на них падали редкие лучи солнца.
В октябре прошлого года неустрашимый кондотьер Джованни де» Медичи, прозванный Большим Дьяволом и Джованни Черных Полос, привел своих людей в Рим, заключив договор о защите Папского государства со своим родственником, Климентом VII. Месяц спустя он погиб, сражаясь с ландскнехтами Карла V. Папа, однако, продолжал платить солдатам до тех пор, пока в марте не истек заключенный с Джованни контракт. Теперь отряды наемников покидали Рим, чтобы предложить свои услуги другим государствам Италии.
Два повара, возвращающиеся из палаццо богатого торговца, стояли вместе с Риккардо, ожидая, когда освободится путь, и обсуждая последние новости, слышанные в доме их хозяина.
Повар, стоявший поближе к Риккардо, своим резким и в то же время простуженным голосом отвлек цирюльника от размышлений.
— Скоро в городе не останется ни одного наемника, — сказал он. — И кто же будет защищать Рим, если сюда нагрянет армия императора?
— Его святейшество договорился с императором о прекращении войны, — возразил второй повар. — Мессер Туллио говорил об этом сегодня своим гостям.
— Ты был в кухне, когда он сказал самое главное, — парировал первый. — Император и папа, может быть, и договорились, да только армия находится всего в нескольких днях пути отсюда, и Карлу нечем платить своим испанским и немецким головорезам. Он просит их подождать еще несколько месяцев, но они очень недовольны и не скрывают этого. Между тем, прямо перед ними лежит незащищенный Рим. По-твоему, голодные ландскнехты, среди которых есть и немало лютеран, ненавидящих нашу церковь, устоят перед таким соблазном?
Отдохнув немного после столь длинной тирады, оратор добавил с видом человека, только что ошеломленного совершенно неожиданной мыслью:
— Как бы нашим властям не пришлось впоследствии объявлять сбор ополчения. Ведь тогда именно нам с тобой выпадет честь отражать атаки испанцев!
— Нам?! — такого поворота его собеседник не ожидал. — Обороняться от пушек и мушкетов ножами для разделки каплунов?
Риккардо был слишком занят своими мыслями и воспоминаниями, чтобы смутная тревога, вызванная этим разговором, переросла во что-то большее. Сейчас он был обеспокоен зачастившим дождем и трудным вопросом о том, следует ли ему посвящать Терезу в свой замысел.
Добравшись до дома, цирюльник стянул с головы берет, обнаружив длинные спутанные темные волосы и смуглое молодое лицо с крупными, словно вытесанными из камня носом и губами, скинул плащ и принялся есть приготовленный Терезой ужин. Крошки хлеба застревали в его густых усах, но Риккардо не обращал на это внимания. Потом он с нетерпением дожидался того часа, когда после молитвы на ночь они разошлись по комнатам. Барабанная дробь дождя мешала расслышать мерное сопение тетки. Риккардо пришлось подойти к проему в ее комнату и внимательно прислушаться, чтобы убедиться, что она спит.
Лишь после этого он осторожно, стараясь не шуметь, протиснулся между зеркалом и стеной, повозился с ключом и отворил скрытую зеркалом дверь. Цирюльник шагнул вперед, оказавшись на ведущей вниз узкой винтовой лестнице. Держа свечной огарок и ключи, Риккардо спустился по ступенькам на узкую площадку, где едва могли поместиться два человека, пригнулся, вошел через низкий проход и оказался в подвале.
Это была опрятная комната с мебелью и узкой кроватью, но без окон. Воздух стоял затхлый, здесь трудно было находиться долго. Риккардо зажег несколько стоящих на столе свечей и сел на табурет, придвинув его к постели, где лежала девушка.
В тот далекий день, восемь лет назад, когда отец впервые привел его сюда, Риккардо показалось, что девушка мертва. Он и сейчас, глядя на эту мраморную неподвижность статуи, на равномерную белизну лица и шеи, на золотистые волосы, никогда не бывавшие растрепанными, как у обычных спящих людей, решил бы, тщетно выискивая признаки дыхания, что девушка только что умерла. Он несомненно именно так бы и подумал, если бы ему не доводилось многократно наблюдать ее пробуждения.
Риккардо осторожно отвел локон девушки, лежащий на виске, склонился и на мгновение прильнул к виску губами, в который раз надеясь почувствовать нежный аромат и, как всегда, обманываясь в своих ожиданиях. Кожа девушки ничем не пахла и была ледяной, как у лягушки.
Устыдившись своих действий, молодой цирюльник резко выпрямился на табурете, случайно задев одеяло, накрывавшее Безымянную. Край его сбился в сторону, приоткрыв серую грубую ночную рубашку. Риккардо поправил одеяло, подоткнув его под плечи девушки, как будто она могла замерзнуть.
Тогда, восемь лет, назад испуганный мальчик спросил отца, откуда у них в доме взялась эта девушка. Витторио Понти сказал, что точного ответа не знал даже его собственный дед, прадед Риккардо.
— Она здесь так давно! Сколько же ей лет?! — ахнул маленький Риккардо.
— Не меньше двухсот…, — отец говорил тихим голосом, словно их разговоры могли разбудить Безымянную. — Даже твой прадед не знал, когда она впервые у нас появилась. Никому неизвестно, кто она такая, где она родилась, как сюда попала. Мы только знаем, что это страшная ведьма, и от нее исходит опасность для всех. Да и как бы она могла не стареть столько лет, если бы не была колдуньей? На нашу семью возложена очень важная миссия: мы должны следить за тем, чтобы она продолжала спать. Иначе в мире появится много горя.
— Разве она может проснуться? — мальчик во все глаза смотрел на лежащую на кровати рыжеволосую девушку, не в силах поверить, что она воплощение зла, и что ей больше двухсот лет. Выглядела спящая лет на девятнадцать-двадцать.
Витторио рассказал сыну, что Безымянная просыпается каждый месяц, в ночь полнолуния. Она не может сразу придти в себя, не понимает, где находится, не помнит даже собственного имени.
— Ей очень хочется пить, и в этот момент ей надо дать вот эту настойку, — отец показал Риккардо пузырек с рубиновой жидкостью из сушеных трав и цветов, рецепт которой хранился в семье с незапамятных времен. — Выпив ее, колдунья снова засыпает до следующего полнолуния.
Члены семьи, узнал Риккардо, спускались сюда каждый день, на всякий случай проверяя, не проснулась ли она в неурочный час, но такого не случалось ни разу. Очень редко, когда нательная рубашка девушки совсем ветшала, кто-нибудь из женщин Понти переодевал ее.
— Девушка от этого не просыпается, — пояснял Витторио, и слова его раззадоривали воображение мальчика. — Лишь полная луна обладает силой пробудить ее.
Отец строго-настрого наказал Риккардо никогда никому не рассказывать о Безымянной, но сын не удержался уже на следующий день, раскрыв семейную тайну Лоренцо Фарина, своему приятелю по мальчишеским проказам, сыну соседа-булочника. Тот, по счастью, не поверил, поднял Риккардо на смех, и потребовал доказательств. Риккардо тогда еще не знал, где родители хранят ключи от подвала, и ничего доказать не смог. Пришлось ему еще какое-то время терпеть насмешки, но это для него всегда было делом привычным.
Спустя несколько лет Риккардо спросил отца, почему семья не сообщает о ведьме святому правосудию. Разве не правильнее было бы от нее избавиться, чем каждый месяц следить за тем, чтобы она не пробудилась от своего сонного наваждения, прятать ее в подвале, пусть редко — но менять ей одежду? Отец признал, что это безусловно было бы правильнее, но прежние поколения семейства Понти почему-то так не поступали, а сейчас было бы совершенно невозможно объяснить расследователю, как могло произойти, что христианская семья столько лет прячет у себя ведьму.
— Боюсь, сын мой, что в этом случае и твоей матушке, и мне, и тетушке Терезе, и обоим твоим братьям, и сестре — всем пришлось бы попасть в застенок и узнать на своей шкуре, что такое дыба и раскаленные щипцы. Но и после всего этого они вряд ли поверили бы в нашу невиновность, — заключил Витторио, и этот последний довод окончательно убедил содрогнувшегося сына.
Родители, братья, сестра… Все они тогда еще были живы. Живы до тех пор, пока моровое поветрие, косившее Рим с февраля по июнь 1524 года, не погубило почти всю семью, пощадив лишь Риккардо и толстую, никчемную сестру отца, старую девственницу Терезу с испещренным оспинами лицом. Погружаться в воспоминания было одновременно и сладостно, и больно. Чего бы ни сделал Риккардо, чтобы вернуться в те времена, когда еще не пришла чума, когда матушка упрекала его за какой-нибудь проступок, а старшие братья давали ему тумаков! Но подобные мысли были не только мучительны и бесполезны, — они граничили с бунтом против установленного Господом порядка вещей.
Риккардо взглянул на висящее над изголовьем кровати распятие и перекрестился, мысленно прося у Спасителя прощения за нечестивый образ мыслей.
Имбирный свет, отбрасываемый пляшущими огоньками свечей, прогуливался по лицу Безымянной, отчего порой казалось, что она вот-вот проснется, но Риккардо знал, что это впечатление обманчиво. До полнолуния оставалось целых двое суток.
Каждое ее пробуждение было для него чем-то вроде чуда воскресения Лазаря. Привыкнуть к этому было невозможно. Статуи, — даже такие правдоподобные, как установленная в базилике святого Петра скульптура оплакивания Спасителя, на которой красуется подпись великого флорентийца Микеланджело, — не меняют поз и не открывают век, обнажая зеленые, слегка раскосые, кошачьи глаза. Изваяния не приподнимают левого уголка рта и не закусывают нижней губы. Не встают с места, оглядываясь вокруг себя сонным, подернутым дымкой взглядом. Не издают тяжелых вздохов, ловя ртом воздух. И не приникают с жадностью к кубку с рубиновой настойкой, подносимую цирюльником Риккардо Понти или его теткой Терезой.
В такие мгновения Риккардо поддерживал обмякшую девушку, осторожно опуская ее на кровать и стараясь изо всех сил скрывать от тетки чувства, которые вызывало в нем прикосновение к рыжеволосой колдунье. Но Тереза, как ни была она глупа, о чем-то все же догадывалась и несколько раз заводила разговор, предупреждая, чтобы племянник выкинул глупые мысли из головы и продолжал исправно выполнять наказ Витторио.
Глядя сейчас на неподвижный облик Безымянной, Риккардо вспомнил, как, будучи ребенком, безоговорочно разделял веру всей семьи в злобную сущность спящей златовласки. Но однажды он впервые стал свидетелем ее пробуждения, и его вера пошатнулась. В Безымянной было все: грация движений, невинность юности, очарование женственности. Все, что угодно, только не зло. Однажды, пытаясь сфокусировать на чем-нибудь затуманенный взгляд, девушка увидела широко раскрытые глаза мальчика и на мгновение улыбнулась ему. Если у Риккардо еще были какие-то сомнения в ее чистоте, то эта улыбка стерла их, не оставив следа.
Совсем недавно, в принадлежавшем Филиппо Орманни трактире «Погребок Филиппо» уже взрослый Риккардо услышал от пришлого краснобая, коверкавшего язык на свой потешный венецианский лад, историю о прекрасной принцессе, заснувшей от укола веретена, ибо на нее было наложено заклятье оскорбленной волшебницы.
Тогда-то до Риккардо и дошло истинное понимание дел, и ему стало невыносимо скорбно от того, что родных больше нет в живых, и он не может поделиться с ними своим открытием. Девушка, уже не первое столетие спящая в подвале семейства Понти, была не носительницей зла, а наоборот, — жертвой злых чар! Это объясняло все: и ее неподверженность старению, и этот ее жуткий, мертвенный сон статуи, и ее изящные, сулящие наслаждение губы, и ту незабываемую давнюю слабую улыбку кошачьих глаз…
Риккардо погасил все свечи, кроме принесенного им с собой огарка, и, бросив прощальный взгляд на спящее чудо, поднялся по винтовой лестнице. Обогнув зеркало и войдя в гостиную, он столкнулся с поджидавшей его Терезой и от неожиданности чуть не выронил свечу на дощатый пол.
— Опять за свое! — Накинулась на него тетка. — Снова сидишь по ночам в подвале и похотливо глазеешь на исчадье ада!
Негодование и усталость вкупе с оспинами придавали толстухе столь несчастный вид, что досада Риккардо сменилась на жалость.
— Я просто забыл там кое-что в прошлый раз, — сказал он примирительно. — Ложитесь спать, тетушка.
Не слушая ее причитаний и обличений, он отправился в свою комнату. Вопрос о том, следует ли посвятить Терезу в его планы, как-то отпал сам собой.
* * *
На следующий день было теплее, лужи стали подсыхать, кипарисы, масличные деревья, сосны, ранняя весенняя трава — все словно радовалось лучам солнца. Трактир Филиппо находился почти у самой реки, из его двора была видна цилиндрическая громада Замка Святого Ангела на другой стороне Тибра. «Погребок Филиппо» располагался всего в четверти часа ходьбы от Пьяцца Навона, возле которой жил Риккардо. Ближе к вечеру цирюльник отправился туда пешком, не беспокоя серого четвероногого друга.
В «Погребке» застолье было в разгаре. Риккардо был встречен радостными приветствиями своего друга детства, Лоренцо Фарина, ныне студента права римского университета «Ла-Сапиенца», сидевшего в шумной компании нескольких мужчин. Риккардо помахал рукой, сделал знак, что скоро присоединится к ним, и отправился прямиком к трактирщику. После короткого разговора Филиппо отвел его за перегородку. Оглядев стоящие на полках бутыли с разными винами, Риккардо указал на одно из них.
— Это, конечно, не мое дело, синьор Понти, — не удержался Филиппо, — но если уж вы любитель греческих вин, я предложил бы вам нечто поинтереснее. Вот, попробуйте, — повозившись в углу, он принес оттуда стаканчик с вином и подал его Риккардо, звучно причмокивая губами и жмуря глаза от воображаемого удовольствия.
Однако цирюльник, вместо того, чтобы пригубить напиток, поднес стаканчик к светильнику и, разглядев его, отверг. Его интересовал не вкус, а цвет, и он настоял на своем первоначальном выборе. Филиппо, пожав плечами, наполнил склянку, протянутую ему Риккардо. Спрятав сосуд с рубиновым вином в мешочек, Риккардо вышел в зал и подсел к веселой компании.
Как обычно, собеседниками студента были в основном тосканцы. Лоренцо почему-то очень нравилось общество всех этих флорентийцев, пизанцев, сиенцев, аретинцев. Возможно, потому, что они умели ценить его красивую болтовню, тем более, что он, как было принято в просвещенной среде, считал тосканский диалект образцом правильной речи.
Проживавшие в Риме выходцы из различных итальянских государств — герцогств, княжеств, республик — старались по возможности держаться своих земляков. В разговорах часто звучало слово «нация». Миланская нация, флорентийская нация, генуэзская нация… Тосканцы, и особенно флорентийцы, гордились своей «национальной» принадлежностью не меньше, если не больше, чем все остальные. Теперь у них появился и формальный повод: нынешним понтификом был представитель флорентийского правящего рода Медичи.
Знаменитый мыслитель и политик Никколо Макиавелли, которому в марте 1527 года оставалось жить еще несколько месяцев, считал, что все эти «нации» неизбежно будут оставаться легкой добычей владык Франции и Священной Римской империи до тех пор, пока они, осознав, что являются единым итальянским народом, не сбросят местных тиранов и олигархов и не объединятся под властью одного правителя. Он написал об этом монументальный труд «Государь». Но флорентийцы, с коими любил беседовать на подобные темы Лоренцо Фарина, не соглашались с Макиавелли, в то же время безмерно гордясь тем, что он их соотечественник.
— Таковы наши правители! — завершил Лоренцо длинную речь, чьего начала Риккардо не застал. Как обычно, Лоренцо был душой компании. Сейчас он вызвал общий смех тем, что назвал Климента VII не «papa Clemente», а «papa chi mente» — «папа, который лжет». Риккардо знал, что Лоренцо повторяет шутку, придуманную известным писателем Пьетро Аретино, — сын булочника боготворил этого знаменитого острослова. Разумеется, Риккардо не стал выдавать приятеля.
Все вдруг заговорили разом. Кто-то резко осуждал недальновидность властей, допускающих уход из города отрядов Джованни Медичи, кто-то говорил, что папе виднее, как поступить, и что Карл V, император-испанец и ревностный католик, никогда не подвергнет нападению Рим, самое сердце католического мира.
— Имперской армией на территории Италии командует бывший коннетабль Франции Шарль де Бурбон, — возразил Лоренцо, не любивший надолго уступать другим роль главного оратора. — Это заклятый враг Франциска Первого, убежденный, что трон Франции должен по праву принадлежать не Валуа, а Бурбонам. Именно он командовал испанскими мушкетерами в битве при Павии и взял Франциска в плен. Позже он очень сильно возражал против освобождения короля, но император его не послушал. До тех пор, пока папа Климент находится в союзе с Франциском, Бурбон способен нанести удар по Риму, даже невзирая на прямой запрет императора.
Опять все зашумели, возражая и соглашаясь.
— Если вы правы, то папа, допускающий уход из города отрядов «Черных Полос», подвергает Рим страшной опасности, — воскликнул один из собеседников Лоренцо. — Швейцарской гвардии и городского ополчения наверняка не хватит, чтобы остановить армию Бурбона. Неужели вы считаете, что папа и его кардиналы не способны понять столь простые истины, которые без труда понимаем мы с вами?
— О, дело тут не в неспособности понять, а в неспособности отдать! — с жаром возразил Лоренцо, вызвав смешки. — Если наши кардиналы будут платить наемникам, то где возьмут они деньги на роскошные пиры, после которых выбрасывают серебряную посуду в Тибр? Как смогут тогда оплачивать дары для своих фавориток? Где найдут средства, чтобы растить в роскоши своих рожденных в грехе отпрысков и покупать им герцогские титулы?
— Вы говорите как нечестивые последователи Лютера! — выкрикнул с негодованием длинноносый пизанец средних лет и с грохотом поставил кружку на стол, задев солонку и просыпав соль.
— Вовсе нет! — резко парировал студент. — О жадности прелатов говорила еще двести лет назад ваша тосканская соотечественница, святая Екатерина Сиенская.
Он сделал паузу, оглядывая собеседников, чтобы цитата прозвучала более эффектно:
— «Вы превратили десять заповедей в одну: Несите нам денег» — это ее слова!
Собутыльники смеялись, пили, шумели, спорили. Риккардо, опасаясь, как бы его друг не накликал беду слишком вольными речами, уговорил его уйти.
К вечеру похолодало, воздух приятно освежал лицо. Захмелевший студент, поддерживаемый крепкой рукой цирюльника, трезвел медленно. Он еще какое-то время продолжал обличать алчность и корыстолюбие иерархов церкви, повторяя фразу: «Лютер возник не случайно!», зачем-то вспомнил папу Александра VI из дома Борджиа, называя его «чудовищем разврата» и «несчастьем для церкви».
Риккардо пытался урезонить студента и все твердил, что подобные разговоры до добра не доведут.
Риккардо очень гордился другом. Трудно было поверить, глядя на ангелоподобное лицо и завитые каштановые кудряшки этого изящного франта, на разноцветные рукава с раздутыми буфами и широкополую шляпу с пером, что он был отпрыском простого булочника Уго Фарина. Старшие сыновья Уго работали с отцом в пекарне, а младшего он отдал в университет, для чего много лет копил деньги. Лоренцо, с детства поражавший всех остротой ума и языка, не подвел ожиданий семьи. Учился он легко, без усилий запоминал материал любой сложности, и к настоящему времени уже неплохо разбирался в праве и в других науках, мог прочитать запутанный схоластический трактат на латыни.
Что привязывало его к малообразованному тугодуму Риккардо? Годы детской дружбы? Возможность блистать перед недалеким приятелем? Безусловная преданность Риккардо, его способность терпеть насмешки? Вероятно, Лоренцо и сам не смог бы ответить на этот вопрос.
Риккардо же им даже не задавался.
— Останешься у нас? — спросил он, как обычно, когда приятели подошли к его дому. Лоренцо жил возле университета, и ему предстояло идти еще около часа, что для одинокого, не вполне трезвого путника в ночном Риме могло быть небезопасно.
— Спасибо, дружище, с удовольствием воспользуюсь твоим приглашением, тем более, что нам надо поговорить. У меня к тебе есть просьба.
Удивленный неожиданно серьезным и доверительным тоном протрезвевшего приятеля, Риккардо завел его домой. Пока Тереза готовила для Лоренцо постель в комнате для гостей, где когда-то жили родители, Лоренцо тихо говорил:
— То, что я тебе скажу, не предназначено для посторонних ушей. Я знаю, что на тебя можно полагаться, и эти сведения останутся между нами. Видишь ли…, — Лоренцо теребил тонкими пальцами скатерть стола, словно не находя применения своим рукам. — Видишь ли, в последнее время я стал неплохо зарабатывать. Настолько неплохо, что узнай об этом отец, он бы очень сильно удивился. Только он не должен об этом узнать.
Риккардо совсем не хотелось быть посвященным в мрачные тайны. Это сделало бы и его в некотором смысле сообщником возможного преступления. Заметив его озабоченный взгляд, Лоренцо рассмеялся.
— Не бойся, — сказал он. — Я никого не убиваю, не сношусь с дьяволом — так, по крайней мере, мне кажется, — не ворую, если не считать чужих жен. В общем, мне платит мой патрон, маэстро Аретино, и платит довольно щедро, ибо может себе это позволить, за различные сведения пикантного содержания о влиятельных людях.
Тереза пожелала им спокойной ночи. Приятели перешли из гостиной в комнатку, приготовленную для Лоренцо, и уселись в кресла.
— Я ничего не понял, — признался Риккардо. — Где находится сейчас маэстро Аретино? Я слышал, несколько лет назад он покинул Рим.
— Да, — подтвердил студент, — после того, как его ранил убийца, подосланный епископом Джованни Джиберти, который был оскорблен одной из публикаций маэстро. Сейчас он живет в Венецианской республике и, надо сказать, преуспевает, время от времени публикуя с помощью печатного станка свои так называемые «суждения». Ради того, чтобы не стать мишенью этих публикаций ему платят пенсию герцоги и епископы, короли, и даже папа и император!
— Невероятно! — Риккардо не знал, как относиться к тому, что только что услышал. — Писателю платят, чтобы он не писал? Чего же они так боятся?
— Конечно, правды! — воскликнул Лоренцо. — Маэстро Аретино пишет только правду, но такую, которую великие мира сего хотели бы спрятать от людских глаз.
— Как же он узнает эту правду?
— От таких, как я, — скромно ответил студент. В этот момент он со своей женственной внешностью, с легким румянцем, выступившим на нежных щеках, выглядел воплощением невинности. — Нас у него целая армия. Во всех больших городах Италии и за ее пределами есть люди, собирающие сведения пикантного характера о правителях и иерархах, и поставляющие их маэстро.
— Где же ты добываешь эти сведения?
Риккардо уже догадывался, каким будет ответ. Он всегда недоумевал, что находят женщины в его друге, которому язык заменял силу, а манерность — мужество. Подружек у Лоренцо было больше, чем клиентов у Риккардо. И среди них попадались не одни только прачки и ключницы. Значительную часть своего времени подающий надежду студент факультета права проводил в роскошных палаццо весьма состоятельных людей, причем делал он это не столько с хозяевами дворцов, сколько — в их отсутствие — в обществе их юных, не очень юных или совсем не юных жен.
— Разумеется, мне все рассказывают мои прекрасные дамы, — не чинясь ответил Лоренцо, подтвердив догадку друга. — Они узнают все от своих мужей, кое-кто из которых, как ты знаешь, весьма близок к курии.
Из этих слов Риккардо заключил, что Аретино занимается вымогательством с помощью легиона осведомителей и что одним из них является Лоренцо.
— В общем, ты шпионишь для своего патрона, — подытожил он.
— О, не будь таким наивным! — воскликнул Лоренцо, вскочив на ноги. Он, казалось, верил в искренность собственного негодования. — Истина — вот то единственное, что может урезонить власть имущих! Если кардинала или епископа не останавливает его вера и сан, если его обет безбрачия не мешает ему блудить и плодить незаконных детей, а христианские ценности не препятствуют жизни в роскоши и присвоении всего, на что он только способен наложить свою длань, то пусть его сдерживает хотя бы страх перед оглаской.
— Так ведь тут все получается как раз наоборот, — Риккардо со своим неизворотливым умом не мог уразуметь подобных логических хитросплетений. — Если такой епископ будет платить твоему патрону то, что ты называешь «пенсией», то никакой истины мир об этом епископе не узнает.
Лоренцо, похоже, потерял надежду объяснить что-либо своему недалекому другу детства.
— Ладно, — он махнул рукой, и принялся стаскивать с себя разноцветный камзол. — Забудем про это. Надо было мне с самого начала догадаться, что к тебе бесполезно обращаться с такой просьбой.
— С какой просьбой? Ты пока ни о чем не просил.
— Я хотел попросить тебя, чтобы ты был поразговорчивее со своими клиентами, когда ставишь им пиявки или стрижешь их. Особенно с этим твоим судьей. Такие люди тоже могут знать множество интересных сведений. Ты бы пересказывал эти сведения мне, а я мог бы тебе за это что-то платить, если, конечно, осознание того, что ты выручаешь друга, не было бы для тебя достаточным вознаграждением.
Риккардо, вообразив, как ведет светскую беседу с мессером Туччи и обменивается с ним сплетнями, вместо того, чтобы хранить, как обычно, угрюмо сосредоточенное молчание во время процедуры бритья, и решительно замотал головой.
— Знаешь, иногда мне кажется, что ты просто завидуешь мне из-за того, что никак не можешь научиться обращению с женщинами! — заявил вдруг Лоренцо. Он уже облачился в халат, натянул на голову ночной колпак и залез в постель. Теперь он выглядел невинным отроком, ожидающим, когда мать поцелует его на сон грядущий. И от того, что он таким казался, услышать из его уст подобное заявление было тем более неприятно и даже оскорбительно.
— У меня скоро будет подружка, настоящая красавица. Твои матроны даже в юности не выглядели так, как она! — выпалил раздосадованный Риккардо неожиданно для себя.
Лоренцо тут же сел, сбросив одеяло и скинув ноги на пол.
— Не может быть! — Он сгорал от любопытства. — Когда это ты научился врать?
Риккардо молчал, жалея о порыве, заставившем ему это сказать.
— Или это правда? Кто она? Говори же!
Но уговоры Лоренцо не возымели никакого действия.
— Жаль, — молвил он. — Я уже было обрадовался за тебя, как и пристало истинному другу. Но давай, коль скоро речь зашла об искусстве любви, покажу тебе кое-что интересное и опасное. Разумеется, никому ни слова! Помнишь скандал с непристойными фресками Романо?
— Да, но я никогда их не видел.
Несколько лет назад — Риккардо и Лоренцо были тогда еще подростками — талантливый художник Джулио Романо, ученик великого Рафаэля из Урбино, рассердившись на папу Климента за невыплаченный в срок гонорар, отомстил ему, сделав на стенах зала Константина в Ватиканском дворце наброски фресок непристойного содержания. По приказу понтифика их затерли, но другой ученик Рафаэля, Маркантонио Раймонди, успел зарисовать фрески. Впоследствии он сделал из этих рисунков сборник гравюр и опубликовал его. Все копии сборника были уничтожены, Раймонди — арестован. Романо повезло больше: сразу после этой истории он получил большой заказ в Мантуе и покинул Вечный город. Пьетро Аретино, нынешний патрон Лоренцо, живший в ту пору в Риме, воспользовался своими связями, и в конце концов ему с немалым трудом удалось вызволить Раймонди из узилища.
— Эти иллюстрации снова вышли в свет, — тихим торжествующим голосом сообщил Лоренцо, вынимая из мешка книгу. — На этот раз с сонетами маэстро Аретино.
Он прочитал латинское название, перевел на романеско2 — «Все позы любви», — и принялся неторопливо листать книгу, с благоговением прикасаясь к страницам. Охваченный любопытством Риккардо разглядывал иллюстрации, краснея, но не отводя от них глаз.
— Представь себе, какими могли быть фрески, вообрази все это в цвете!… — прошептал Лоренцо.
Однако Риккардо был заворожен и этими черно-белыми изображениями.
Все шестнадцать гравюр были равно прекрасны по дерзости, бесстыдству и правдоподобию. Мужчины и женщины, поражая мускулистой пластичностью своих членов, совокуплялись во всевозможных позах на пышных ложах, на фоне тяжелых драпировок, чьи складки каким-то загадочным образом подчеркивали чувственные изгибы тел.
«Мессалина в каморке Лициски», «Эней и Дидона», «Геркулес и Деянира», «Сатир и нимфа». Лоренцо произносил вслух названия картин, но эти языческие имена мало что говорили Риккардо, ничего не добавляя к ошеломлению, наслаждению и острому стыду, которые вызывали в нем изображенные в книге сцены любви. Разбирать стихи он не пытался. Чтение всегда было для него трудным делом, а те строки, что произносил вслух Лоренцо («Эй, закинь вот так на плечо мне ногу, Но узды моей не держи рукою»3…), показались ему трескучими и многословными. В них не было той пленительной грации и страстной мощи, так захватившей молодого цирюльника при разглядывании гравюр, хотя сам он вряд ли смог бы объяснить это переживание словами.
— Ну, все, теперь рассказывай про девушку, которая скоро будет твоей подружкой! — потребовал вдруг Лоренцо, внезапно закрыв книгу и возвратив ее в мешок.
— Спи! — коротко бросил Риккардо и вышел из спальни, недоумевая, что же все-таки заставило его сказать фразу о подружке, и как это связано с тем, что до пробуждения Безымянной остаются одни сутки.
* * *
Следующий день прошел в непрерывных трудах. Риккардо ходил от клиента к клиенту, радуясь заработку и стараясь не думать о том, что произойдет ночью.
На одной из улочек в Трастевере, возвращаясь домой, он чуть было не попал в массовую потасовку, одну из тех частых ссор, что начинаются с чьего-то задетого самолюбия. Вскоре в ход, как обычно, пошли шпаги, кинжалы, стилеты, на земле уже лежали стонущие раненые. Два человека, увидев рослого, физически сильного цирюльника, приняли его за врага и угрожающе надвинулись на него. В этот момент кто-то из своих позвал их на помощь, и Риккардо, воспользовавшись возможностью, поспешил ускользнуть, радуясь тому, что серый мул проявил достаточно прыти, когда это от него потребовалось.
Некоторые такие ссоры могли длиться десятилетиями. Месть обидчикам и их родственникам становилась делом чести всей семьи. Однажды на окраине города группа детей играла в казнь. Один из них встал на плечи двум другим и засунул голову в петлю. Неожиданный волчий вой напугал детей, и они бросились врассыпную, несмотря на хрипы оставленного товарища. Позже один из них вернулся на место, отвязал мертвого мальчика и похоронил его. Плача от раскаяния и страха, он рассказал о случившемся встревоженному отцу погибшего приятеля и показал ему место захоронения. За свою откровенность невольный убийца поплатился жизнью прямо на месте. Отец повешенного заколол мальчика и похоронил его рядом со своим сыном. Скрывать случившееся он не стал, и в результате вспыхнувшей вендетты в течение месяца погибло больше тридцати человек.
Кровная месть становилась делом последующих поколений, уже не помнивших, что именно привело к ее возникновению. Похожая вражда, происхождение и причины которой терялись во мраке прошлого, когда-то извела многих мужчин и женщин семейств Понти и Маскерони. В конце концов монахи из обители святого Онуфрия склонили их к примирению и принесению друг другу клятв о прекращении вражды. Во время церемонии примирения сверстник Риккардо Понти — а будущему цирюльнику было тогда 14 лет, — худощавый и жилистый Бруно Маскерони, на голову ниже Риккардо, с ненавистью прошипел ему обещание непременно с ним расквитаться, что бы там ни обещали друг другу их отцы.
Повзрослев, Бруно покинул Рим, и на несколько лет о нем не было никаких известий. Но с полгода назад знакомые сообщили Риккардо, что снова видели его в городе. Он оказался капитаном одного из отрядов Джованни Медичи. С той минуты Риккардо никуда не выходил без стилета.
Проезжая через мост и глядя на открывающуюся перед ним панораму возвышенностей и лощин, на которых раскинулись кварталы Рима, на текущую под ним медленную, темно-фиолетовую гладь Тибра, Риккардо вообразил, что было бы, если бы среди дерущихся в Трастевере он увидел своего давнего врага. Кулаки тотчас сжались, и к лицу прилила горячая волна.
Он постарался выкинуть эти мысли из головы и сосредоточиться на предстоящем событии.
Ночью Риккардо и Тереза сидели в спертом воздухе подвала, ожидая пробуждения Безымянной. Минуты текли медленно, огоньки плясали над блестящей матовой поверхностью масла в светильниках, отбрасывая странные тени. Терезу это тоскливое ожидание клонило ко сну. Она то и дело погружалась в дремоту, и тогда верхнюю часть ее лица закрывал широкий чепец.
— Тетушка, вы можете подняться к себе. Я прекрасно справлюсь один, — обратился к ней Риккардо.
Его слова возымели обратное действие. Тетка подозрительно вскинула голову. Сна в ее глазах как не бывало.
— Нет уж, сделаем все, как у нас заведено!
Еле слышный шелест отвлек их от разговора. Оба прекрасно знали этот звук: к Безымянной возвращалось дыхание. Племянник и тетка встали со своих мест, глядя на девушку. Та еще спала, но теперь все меньше и меньше напоминала статую. Если бы кто-нибудь сказал Риккардо, что он подобен Пигмалиону, наблюдающему пробуждение Галатеи, он бы не понял, о чем идет речь, но испытывал он именно эти чувства. Каждый раз замирал от невыразимого восторга, от непосильной странности происходящего, наблюдая, как на щеках безжизненной статуи проступает первый признак румянца.
Безымянная судорожно, с коротким стоном вздохнула, ресницы ее затрепетали. Потом медленно открыла веки, потянулась, еще раз вздохнула. Осмысленное выражение не сразу осветило изящно очерченные глаза со слегка вздернутыми уголками. И все же это уже была не статуя, а живая белокожая, худая, рыжеволосая, зеленоглазая молодая женщина.
— Она сейчас встанет. Приготовься попридержать ее, а я дам ей настойку, — прошептала Тереза, словно Риккардо никогда прежде не участвовал в этом действии.
— Нет, я сам, тетушка, не беспокойтесь, — он ринулся к склянке на столе и торопливо взял ее. Риккардо боялся, что тетка учует запах вина и догадается, что в бутылочке находится совсем не обычное ее содержимое. Тереза не настаивала. Она всегда испытывала суеверный ужас перед Безымянной и не любила к ней приближаться.
С того самого далекого дня, когда отец впервые привел мальчика под эти подземные своды, Риккардо всегда чувствовал протест против поспешности, с которой члены семьи спешили опоить девушку и возвратить ее в состояние мраморной неподвижности. Из-за этой спешки он так ни разу не услышал ее голоса. Часто молодой Понти воображал, будто она говорит с ним. Ему казалось, что голос Безымянной должен быть мелодичным, певучим, завораживающим. Но придумать произносимые ею слова Риккардо никогда не удавалось.
Бывшая статуя присела на своем ложе. Одеяло, шепча какое-то заклинание на таинственном языке простыней и перин, сползло на бок, и девушка скинула ноги вниз, поставив босые ступни на прохладный пол. Нательная сорочка доходила ей до самых щиколоток.
— Позвольте, мадонна, помочь вам, — тихо молвил Риккардо, поддержав ее за плечи. Он всегда разговаривал с ней в эти минуты, хотя она не отвечала. — Вы хотите пить, не правда ли? Вот, извольте.
Рука радовалась, ощущая худые плечи девушки, угадывая рельеф спины. Второй рукой цирюльник протянул ей вино из «Погребка Филиппо». При этом он наклонился над ней достаточно близко, чтобы почувствовать, что у нее появился слабый, но приятный запах, напоминающий ромашковый отвар.
Девушка схватила склянку и быстро осушила ее, не делая пауз между глотками.
— Вот так, очень хорошо, — продолжая говорить что-то успокаивающим голосом, Риккардо снова уложил ее. Безымянная послушно легла, смежила веки, повернулась на бок и подтянула колени. Он бережно укрыл ее и затем повернулся к Терезе, не спускавшей с них глаз.
— Пойдемте, тетушка, дело сделано, — сказал Риккардо и решительно направился к выходу из подвала, подталкивая Терезу. И в этот момент у них за спиной заговорила девушка.
Тереза, обернувшись, в ужасе закричала, увидев, что Безымянная, вместо того, чтобы окаменеть в постели, как это всегда с ней происходило, снова встала на ноги. Она вопросительно смотрела на Риккардо и Терезу и что-то спрашивала. В ее голосе, как и в глазах, и в движениях, присутствовала кошачья вкрадчивость. Слова звучали странным образом знакомо и все же непонятно.
— Почему она не спит?! — Паническим шепотом повторяла Тереза. Ее била дрожь. Схватив племянника за локоть, она спряталась за его спиной. — Почему не подействовала настойка?
— Я вас не понимаю, мадонна, — ответил Риккардо Безымянной. Он оказался в положении человека, не знающего, кому он должен раньше отвечать, и это его слегка сбивало с толку.
— Ubi sum? Qui estis?4 — произнесла девушка и замолкла. Возможно, оттого, что видела, какой страх она внушает пожилой женщине.
— Тетушка, — Риккардо повернулся к Терезе, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее. — Полагаю, действие заклятья закончилось, и настойка больше не действует.
— Какого заклятья?! Она сама сейчас наложит на нас какое угодно заклятье, если не хуже того!
— Тетушка, откуда известно, что эта девушка ведьма? — говоря это, Риккардо внимательно следил за лицом девушки, а та, в свою очередь, растерянно разглядывала его самого. Слова цирюльника не произвели на нее никакого впечатления. Было ясно, что она не поняла, как он ее назвал. — Почему мы так уверены, что это правда? Ведь никто в нашей семье не знал, как она здесь оказалась, и кто она такая.
Пока Риккардо рассказывал тетке услышанную им недавно историю об уснувшей принцессе, девушка обошла всю комнату, с нескрываемым недоумением рассматривая мебель и иконы на стенах. Казалось, более всего ее удивило распятие на стене. Движение ее были неуверенные, сонные и все же полные мягкой, упругой грации.
— Ты хочешь сказать, что ее околдовали? Что она вовсе не ведьма, а сама является жертвой ведовства? — переспрашивала Тереза очень тихим голосом, кидая на Безымянную испуганные взгляды, в которых, однако, сквозило и любопытство.
— Вот именно! — С жаром согласился Риккардо. — И так же, как в той истории, что я вам поведал, действие заклятия уже закончилось. Поэтому девушка и проснулась. Теперь настойка на нее больше не действует.
Обдумав эту мысль, Тереза спросила, на этот раз чуть спокойнее:
— Почему она говорила с нами на латыни?
Тетка хотела получить ответы сразу на все вопросы.
На латыни! Ну, конечно! Вот почему слова девушки звучали так знакомо. Они напоминали язык привычных молитв и проповедей.
— Вот видите! — обрадовался Риккардо. — Она вовсе не ведьма! Это девушка, получившая хорошее образование. Значит, она благородного происхождения.
Последний довод убедил Терезу более всех остальных. Она хотела продолжать расспросы, но Риккардо уговорил ее подняться в дом и приготовить для девушки гостевую спальню, где за сутки до этого ночевал его друг. Сам он подошел к Безымянной, стараясь двигаться очень медленно, чтобы не встревожить ее.
Впрочем, она не выказывала никаких признаков того, что пребывание в закрытом пространстве наедине с незнакомым мужчиной как-то пугает ее или волнует.
— Мадонна, вам негоже здесь находиться, — сказал он. — В подвале нет свежего воздуха. Давайте поднимемся, и я покажу вам ваши покои.
Безымянная, похоже, понимала или угадывала отдельные итальянские слова. Может быть, ей помогала и жестикуляция Риккардо. Так или иначе, но она догадалась, чего он от нее хочет, и последовала за ним. Они поднялись по лестнице наверх, и цирюльник показал девушке, как обойти зеркало. Хотя Безымянная перестала говорить, — в этом не было особого смысла, поскольку ее не понимали, — было ясно, что здесь ей находиться приятнее, чем в душном подполье.
Обойдя гостиную, она с интересом осмотрела все, что там находилось: большой, украшенный рельефом, сундук, сундучки поменьше, где хранились шкатулки, посудный шкаф. Тщательно изучила стоящий на столе канделябр, подержала в руке керамическую вазу и, вздрогнув, чуть не выронила ее на пол, неожиданно увидев в зеркале свое отражение. Затем, сообразив, в чем дело, девушка подошла к трюмо и стала внимательно изучать себя.
— Мадонна, пойдемте, я покажу вам вашу комнату, — предложил Риккардо, делая рукой приглашающий жест.
Девушка бросила на него беглый взгляд и снова вернулась к разглядыванию своего отражения. Она делала это довольно долго. Изучала лицо, приближая и отдаляя его от серебряной амальгамы, поворачивалась в разные стороны, наклонялась, трясла рыжими локонами, падающими на изящную белую шею. Потом склонилась вперед, слегка согнув колени, взяла обеими руками полы длинной ночной сорочки и резко выпрямилась, подняв их до груди. Взорам ошеломленного Риккардо предстало зрелище стройных ног, впалого белоснежного живота над темным треугольником волос, аккуратные маленькие груди с торчащими малиновыми сосками.
Цирюльник, заливаясь краской, резко отвернулся.
«Может быть, она все-таки ведьма и поэтому лишена всякого стыда», — пронеслась в его голове мысль, но Риккардо постарался прогнать ее, внушая себе, что девушка, очевидно, еще не пришла в себя и не вспомнила, кто она сама и как принято себя вести при людях. Слишком долго — более двухсот лет! — пребывала она во власти заклятья.
Закончив наконец разглядывать себя, девушка выглядела повеселевшей. Исследование собственной внешности, по-видимому, не разочаровало ее.
Она последовала за Риккардо в спальню для гостей, отделенную от гостиной проемом, в котором, как и в комнате тетки, не было двери. Там суетилась Тереза. Каким-то безошибочным чувством девушка сразу поняла, кому предназначалась стоящая на невысоком помосте кровать. Занавески над ней были отдернуты. Остановив на мгновение оценивающий взгляд на образе девы Марии на изголовье, Безымянная села на застилавшее кровать суконное покрывало.
— Что нам теперь с ней делать? — спросила Тереза.
— Покуда не вспомнит, откуда она родом и кто она, ей некуда деваться. Пусть живет у нас.
— Но как же я объясню ее появление соседям?
— Скажите, что это дальняя родственница из заморских краев, и что она не знает нашего языка.
— И как зовут эту «родственницу»? Что мне говорить людям?
Риккардо не знал, как на это ответить, однако тетку уже одолевали новые вопросы.
— Кто будет ее одевать и кормить? — к Терезе, постепенно справляющейся со своими страхами, стала возвращаться ее всегдашняя сварливость.
— Тот же, кто кормит и одевает вас, то есть я! — отрезал Риккардо таким тоном, что Тереза тут же умолкла.
Подумав немного, она стала что-то жестами объяснять девушке. К удивлению племянника, ничего не уразумевшего из этого мимического представления, Безымянная понимающе кивнула, сошла с постели и отправилась за Терезой.
— Куда это вы? — спросил Риккардо, опешив.
— Покажу ей, где справлять нужду.
Риккардо был вынужден оценить здравый смысл старой девы. Безымянная должна знать то укромное, прикрытое земляной насыпью место в канаве, где после дождя возникал ручей, смывавший нечистоты.
Вскоре Тереза и Безымянная вернулись в дом. На ногах у девушки были башмаки Риккардо, которые тетка дала ей, не спросив разрешения племянника. Безымянная выглядела продрогшей и очень недовольной увиденным.
Тереза принесла из кухни мокрое полотенце и показала ей, что она может вытереть руки и лицо, после чего принесла на стол немного скромной снеди.
— Пора перекусить в честь знакомства, — приговаривала она.
— Никогда не ел в такое время ночи, — пробормотал Риккардо и отодвинул стул для девушки, дожидаясь, пока та сядет.
Девушка, однако, не спешила следовать примеру Терезы, уже усевшейся за стол.
— Угощайтесь, мадонна. Вы, должно быть, проголодались за последние двести лет, — учтиво произнес цирюльник и положил ей на тарелку лепешку из смеси ржаной и рисовой муки, кусок козьего сыра и несколько маслин.
Безымянная, не садясь, взяла тарелку и, к удивлению Риккардо, вложила ее ему в руки, говоря что-то на своей латыни, после чего уверенно направилась в спальню, жестами приглашая присутствующих следовать за ней. Там она подошла к стоящему в углу тяжелому ларю с одеждой, ухватилась за него руками и без особых усилий подтолкнула его к кровати. Опять что-то произнесла, сопровождая свои слова движениями руки. Риккардо, надеясь, что правильно ее понимает, поставил тарелку на ларь, ставший теперь чем-то вроде столика возле постели. Девушка показала, что еду следует разрезать. Риккардо принес нож и сделал это.
— Похоже, она действительно из благородных, — заметила Тереза, с интересом наблюдавшая эти необычные приготовления к трапезе посреди ночи. — Видишь, как привыкла распоряжаться.
Забравшись на постель, девушка легла на левый бок, оперлась на локоть и, беря куски еды правой рукой, с большим аппетитом опустошила тарелку, нисколько не смущаясь присутствием остолбеневших Риккардо и Терезы.
Безымянная запивала еду смесью воды и вина, которую принесла Тереза, без труда поняв, чего хочет девушка, поскольку разница между латинским «vinum» и итальянским «vino» оказалась невелика, а слово вода — «аква» — прозвучало одинаково. Вообще участники этих странных ночных переговоров вскоре осознали, что если быструю речь друг друга они не понимают совершенно, то смысл отдельных слов вполне можно узнать по их сходству, а то и полному совпадению в двух языках. Это позволило им в некоторых случаях объясниться друг с другом.
Еще до того, как разойтись по постелям, Риккардо и Тереза успели донести до сведения девушки свои имена и уразуметь, что собственного имени девушка вспомнить пока не может. Ей сообщили, что она находится в Риме. Это название — Roma — звучало для нее знакомо, однако она не помнила, почему.
* * *
Событий ночи так утомили обеих женщин, что они проспали до полудня. Риккардо же проснулся рано. Охваченный радостным предвкушением многих дней, заполненных присутствием рыжеволосой гостьи, он купил ей немного одежды, благо ходить далеко не пришлось, — рынок располагался прямо возле его дома. Отобранные им одежда и обувь были изготовлены из дешевых материалов, но выглядели, как казалось Риккардо, весьма изящно. По возвращении домой, убедившись, что девушка уже не спит, Риккардо велел слуге из лавки сложить все это добро — платье с узким, застегивающимся спереди лифом, новую нательную рубашку и пару маленьких башмаков — на ларе возле занавеси, скрывавшей ее кровать.
Девушка с нескрываемым интересом перебрала дары, потрогала, пощупала, похмыкала и все же поблагодарила цирюльника, одарив его мимолетной улыбкой и быстрым «Gratias ago5!».
— Это вам на первое время, мадонна, — сказал он извиняющимся тоном, надеясь, что она поймет хотя бы отдельные слова. — Я даже в мужской одежде мало что понимаю, не говоря уже о дамской. Но вы скоро сами сумеете выбрать себе в лавках то, что вам подойдет. Я, конечно, не граф, не банкир и не епископ, но какое-то количество скудо у меня накоплено. Думаю, смогу обеспечить вас гардеробом, если не будете слишком взыскательны. Вы уж извините, что я говорю вам это так прямо.
По Безымянной было видно, что эту его речь она совершенно не поняла. Но Риккардо уже придумал, как преодолеть языковые препятствия.
Тетку он нашел в кухне.
— Вы все еще страшитесь нашей гостьи? — поинтересовался он.
— Ох, Риккардо, — Тереза отложила разделочный нож. — После стольких лет одиночества в этом доме наконец появилась женщина, понимающая меня лучше, чем собственный племянник. Страхи могут только лишить меня этой радости.
Помолчав, она добавила:
— В мои-то годы пора уже разбираться в людях. Я же вижу, что в этой милой девочке не может быть зла. Будем молиться, чтобы Господь вернул ей память, и тогда мы узнаем, что сотворили с ней жестокие люди.
Риккардо показался забавным ход мыслей его тети, ведь она говорила о своем взаимопонимании с девушкой, с которой у нее даже не было общего языка. Впрочем, возможно отдельных понятных слов им действительно хватало.
Он оставил тетке денег, попросив заботиться о гостье, насколько позволят выделенные им средства, и отправился на поиски Лоренцо.
Он обнаружил приятеля на лужайке перед одним из зданий университета.
— Риккардо, что ты здесь делаешь? — удивился студент.
— Пойдем ко мне прямо сейчас. Ты мне нужен как переводчик с латыни, — Риккардо потянул приятеля за собой, не желая терять время, но тот стал упираться.
— Погоди, у меня же лекции! И что это за текст тебе вдруг срочно понадобилось переводить? Что-то я за тобой не замечал раньше такого интереса к богословским книгам.
— Я не говорю о книгах. У меня дома находится молодая женщина, которая не знает нашего языка, но говорит на латыни.
— Вот как! — Теперь студент был заинтригован. — Откуда у простого цирюльника взялась столь образованная гостья? Не на нее ли ты намекал на днях, обещая, что у тебя скоро появится подружка?
Риккардо слегка покраснел.
— Пойдем, расскажу в пути.
На вопрос о подружке он решил не отвечать.
— Что ж, ладно, — согласился студент, — но только при условии, что я буду сидеть на твоем муле.
Когда-то, в детстве, Лоренцо не поверил рассказу Риккардо о девушке, спящей мертвым — почти в буквальном смысле этого слова — сном в доме его семьи. Не поверил он и в этот раз.
— Из всех знакомых мне людей, — произнес Лоренцо после того, как Риккардо замолчал, — ты менее всех способен на розыгрыш. Поэтому я просто не знаю, что и думать. Говори честно, дружище, что ты затеял? Только не надо мне больше рассказывать про девушку, которая проспала в твоем подвале больше двухсот лет, а теперь проснулась, разговаривает с тобой на латыни и ничего не знает ни о самой себе, ни об этом Божьем мире.
— Когда мы были детьми, ты хотел доказательств, — ответил Риккардо. — Сегодня ты их получишь.
Дома никого не оказалось. Риккардо был уверен, что женщины скоро вернутся, так как Тереза не была способна на длительные пешие прогулки, а мул все это время находился с ним. Чтобы не терять время зря, он повел приятеля к зеркалу, — возле которого Лоренцо быстро провел рукой по волосам, поправив спадающий на глаз локон, — дальше, в проход за зеркалом, и вниз, в подвал.
Когда взору студента предстало зрелище ложа и смятой постели, его скептицизм дал первую трещину.
— Неужели все это правда?! — воскликнул он. — Девушка действительно пролежала здесь больше двух столетий, нисколько при этом не постарев?
— Да, это было именно так, — серьезно подтвердил Риккардо.
— Значит, она могла быть знакома с Данте и Боккаччо! — встрепенулся Лоренцо. — Могла быть свидетельницей раскола в церкви, когда три кардинала одновременно объявили себя папами! Хотя погоди. Она же ничего не помнит. Мы должны помочь ей вспомнить! Может быть, я смогу понять, откуда она родом, по ее выговору. Или нет, лучше поступить иначе. Я нахватался у других студентов всяких простых фраз на разных языках. Если она услышит звуки родной речи, то сразу вспомнит свой язык и родину.
Риккардо был возбужден не меньше, чем его приятель, но совсем не из-за того, что Безымянная могла знать автора «Божественной комедии». Он предвкушал скорую встречу с ней и не хотел находиться в подвале в то отрадное мгновение, когда она вернется в дом.
— Пойдем наверх, здесь трудно дышать, — предложил он.
— Я только что вспомнил, что слышал о сходном случае, — заявил Лоренцо, когда они вернулись в гостиную. — Молодой мужчина проспал почти двадцать лет и нисколько не изменился. Но после пробуждения он быстро наверстал упущенное время, состарившись всего за две недели на те же двадцать лет. Это означает, что твоей гостье жить осталось недолго. Сам подумай: если за ближайшие две недели ей предстоит постареть на двести лет, то на самом деле она проживет всего несколько дней. Приготовься увидеть ее послезавтра дряхлой старушкой.
— Ничего такого с ней не произойдет! — воскликнул Риккардо почти в гневе.
— Ну ладно, ладно, забудь то, что я сказал! — поспешил успокоить его студент. — Может быть, с ней это и не случится.
Расхаживая по комнате, он размышлял вслух.
— Так, значит, я буду называть ее на «ты», потому что на латыни не говорят одному человеку «вы» или «ваша честь». Скажу, что я студент, и меня зовут Лоренцо. Sum studiosus. Mihi praenomen est Laurentius.
Задумавшись, «студиозус» спросил:
— Как мне лучше назваться, дружище? Лоренцо или Лаврентием?
— Лоренцо, конечно, — недолго думая ответил цирюльник, вспомнив, что его самого Безымянная уже несколько раз называла то «Риккардо», то «Рихардусом». — Она сама сообразит, как переделать твое имя на латинский лад, если ей того захочется.
— Хорошо бы все же узнать ее родной язык, — пробормотал Лоренцо и вдруг осекся и вскочил на ноги, глядя в сторону двери, откуда только что вошли в дом Тереза и Безымянная.
Девушка была в платье изумрудного цвета, купленном для нее Риккардо, но к нему добавились оранжевые шелковые нити для скрепления буфов на рукавах.
— Приобрели только что на рынке! — пояснила Тереза, перехватив взгляд племянника. — Кроме того, купили ей румян и красок для бровей и ресниц. Молодой женщине надо выглядеть прилично. Кстати, сегодня наша гостья позавтракала со мной за столом, а не в постели, как ночью, и, кажется, осталась вполне довольной.
Когда Тереза начинала говорить, остановить ее бывало трудно. Особенно, если никто не пытался это сделать. Риккардо молчал, не в силах отвести глаз от фигуры Безымянной, выглядевшей в одежде еще более маняще, чем в ночной сорочке из грубой ткани. У Лоренцо и вовсе отнялся язык. Похоже было, что он так и не понял: разыгрывают его или эта девушка действительно подобна заснувшей принцессе из легенд.
— Когда мы проходили мимо статуи Пасквино, — продолжала тараторить Тереза, пока Риккардо усаживал их обеих за стол, — Безымянная остановилась и стала как-то особенно на нее смотреть. Мне кажется, она скоро что-то вспомнит. Или, может быть, ее удивило то, что у статуи отбиты руки и нос. Стихов на постаменте уже не было.
Упомянутый Терезой безрукий торс стоял близко к их дому, на самой площади Навона. Выглядел он очень древним, никто не знал, кого он изображает, но римских горожан это не особенно интересовало. Статуя притягивала людей тем, что каждое утро ее постамент обклеивался новыми пергаментными листами с сатирическими виршами, обличавшими самых именитых граждан Папского государства. К полудню эти стихи — пасквили, как их позднее будут называть по имени статуи, — отдирала стража порядка, однако многие успевали к тому времени прочитать их и пересказать их содержание своим знакомым.
— Надо рассказать ей, какие великолепные сатиры вывешивал на этой статуе Пьетро Аретино, когда пытался остановить избрание папы-нидерландца Адриана, — вполголоса сказал Лоренцо другу.
— Забудь на несколько минут своего обожаемого патрона и поздоровайся с молодой дамой, — одернул его цирюльник, не разделявший преклонения студента перед изящной словесностью.
Лоренцо смутился, кашлянул и, обращаясь к Безымянной, приветствовал ее:
— Salve!
— Salve! — ответила девушка заметно увереннее, чем студент. Голос у нее был мелодичный, слегка тягучий.
— Я Лоренцо, э-э, Лаврентий. Как зовешься ты? — продолжал студент, удивляясь тому, что разговаривает с молодой женщиной на языке церковной литургии.
Девушка, услышав понятные слова, произнесла в ответ весьма длинную речь. Говорила она легко, совершенно не затрудняясь в выборе слов, в отличие от своего собеседника. Лоренцо произнес для нее несколько фраз на французском, венецианском и на одном из немецких наречий, но Безымянная не узнала в них звуков родной речи. В ходе этой проверки выяснилось, что она получила прекрасное образование, ибо классические языки — латынь и греческий — понимала безупречно. Но каким был ее родной язык, так и оставалось пока загадкой.
— Что она говорит? — теребил друга Риккардо после очередной латинской тирады Безымянной.
Лоренцо попросил девушку подождать, пока он переведет ее слова, и обратился к сгорающим от нетерпения цирюльнику и его тетке.
— Ваша гостья не помнит ни имени своего, ни родины. Что касается родного языка, то она чувствует, будто всю жизнь только и делала, что говорила на латыни. Я попробовал объяснить ей, что это невозможно, но она не понимает моих доводов, ибо ничего не помнит об этом мире. Хотя ей многое кажется знакомым — какие-то названия, дома, холмы, — она пока ничего не вспомнила. Сейчас юная госпожа просит вас рассказать ей все, что вам о ней известно: откуда она здесь взялась, как долго спала, что ее разбудило, что это за страна, город, в общем — все, что можете ей поведать.
Присутствующие принялись наперебой выполнять просьбу девушки. Лоренцо не только переводил, но и вставлял собственные суждения. Все это продолжалось до тех пор, пока у него от усталости не стал заплетаться язык.
Перед уходом студента между хозяевами дома и гостьей завязался бурный спор, когда Безымянная попросила Лоренцо перевести, что ей необходимо каждый день принимать ванны. Присутствующие, вспомнив страшные дни чумы, стали объяснять ей, насколько опасны влажные пары, говорить, что через горячую воду и пар передаются миазмы, распространяющие моровое поветрие.
Расписывая ужасы чумы, Лоренцо сказал, что этот ужасный недуг «сеет мучительную смерть и уничтожает целые города».
— Но к чистому телу, не так быстро пристает недуг, — возразила Безымянная, демонстрируя присутствующим такие, доселе неизвестные им, стороны своего характера, как настойчивость и упрямство.
Риккардо ссылался на то, что из всех присутствующих он, цирюльник и костоправ, ближе всех к медицинской профессии, цитировал знакомых лекарей, рассказывал, используя последние силы измученного переводчика, как погибла вся его семья. Но Безымянная не унималась.
— Lavari debeo!6 — настойчиво повторяла она, утверждая, что многие люди могли уцелеть в дни поветрия, если бы содержали свои тела в чистоте.
— Откуда тебе это известно? — переводил Лоренцо на латынь.
— Не помню, откуда, но известно, — переводил Лоренцо с латыни.
Убежденность девушки не смогли поколебать никакие доводы Риккардо, и в конце концов он потерпел поражение, позволив убедить себя.
В тот же день, уже после ухода студента, цирюльник устроил для Безымянной в кухне возможность залезть в большую бадью с горячей водой. Оттуда долго доносились плеск и фырканье, после чего Безымянная вернулась в гостиную. Мокрые рыжие волосы пристали к голове и шее, лицо светилось удовольствием.
Через несколько дней Риккардо и Лоренцо сидели в «Погребке у Филиппо», обсуждая Безымянную. Оба прекрасно понимали, что о возрасте девушки лучше никому не рассказывать, чтобы не привлекать тех, за кем маячили тени пыточных застенков. С точки зрения обывателей и их духовных пастырей, только дьявол мог дать человеку способность прожить два столетия, да еще и не постареть при этом.
— Не понимаю, — задумчиво говорил Лоренцо. — Судя по твоему рассказу, Безымянная, проснувшись после двухсотлетнего сна, тут же начала двигаться и разговаривать. Но ведь ее члены должны были утратить всякую силу от такой продолжительной неподвижности! Почему этого не произошло?
— Может быть, — поразмышляв, предположил Риккардо, который до настоящего разговора вовсе об этом не задумывался, — дело в том, что она не спала непрерывно, а каждый месяц пробуждалась и немного двигалась? Или в том, что такова природа наложенного на нее заклятия?
— Все это хотелось бы понять получше, — заметил Лоренцо. — Интересно, если ей удастся вспомнить, кто она такая и как ее усыпили, сможем ли мы объяснить себе все, что кажется сейчас столь загадочным?
Потом беседа перешла на другую тему. Студент, уже догадавшийся о чувствах его друга к загадочной девушке, заверял его, что никогда не станет за ней ухаживать.
— Дружба для меня прежде всего! — объявил он, заедая чесноком дешевое вино. — Ты же знаешь меня, если я что-то обещаю, ничто не заставит меня нарушить слово. К тому же, в отличие от тебя, я отнюдь не вижу в ней красавицу. В моем вкусе более пышные формы. Впрочем, — спохватился Лоренцо, — это не имеет никакого значения. Главное — дружба!
Риккардо безмолвствовал. Его думы были заняты тем, как бы подступиться к Безымянной. Советоваться на эту тему с многоопытным студентом почему-то не хотелось.
— Кстати, у нее бывает одна ухмылочка, от которой у меня слипаются внутренности, — заявил вдруг изрядно захмелевший Лоренцо. — Ты не замечал? Этакая, знаешь ли, усмешка одним левым уголком рта. И в глазах искорка, совсем недобрая. В общем, хотя твоя Безымянная двигается как кошка, эта ее односторонняя улыбка подошла бы скорее змее.
— Разве змеи и кошки улыбаются? — спросил Риккардо, не зная, как еще выразить удивление, вызванное словами друга.
— Да, на картинах старинных мастеров, с коими Безымянная могла водить личное знакомство! — захохотал в ответ студент.
До этого разговора Риккардо не замечал никакой недоброй усмешки на лице у Безымянной. Ему казалось, что все в ней дышит миловидностью и приязнью. Но вскоре он понял, о чем говорил Лоренцо.
Это было несколько дней спустя, когда, воспользовавшись присутствием переводчика, Безымянная снова заговорила о необходимости ежедневных омовений тела. После того раза, когда ей позволили искупаться в бадье, ей приходилось довольствоваться протираниями влажным полотенцем и частой сменой одежды. Девушка считала, что этого недостаточно.
Она спрашивала, есть ли в городе общественные бани, признаваясь, что не помнит, откуда знает об их существовании. Ей отвечали, что после «черной смерти» все бани, по приказу церковных властей, были закрыты.
Тогда Безымянная снова стала настаивать на ежедневных домашних ваннах.
Риккардо, как ему ни хотелось во всем ей потакать, на это пойти не мог. Мысль о чуме вызывала в нем панику, от которой скручивался желудок и немела левая рука. С большой неохотой он согласился на то, чтобы Безымянная мылась в горячей воде один раз в две недели. Девушка, видя, что споры бесполезны, замолкла, и тут цирюльник и заметил эту улыбку. Она была очень быстрой, мимолетной, только появилась, тронув один уголок рта, и тут же исчезла. В глазах девушки действительно словно вспыхнул и погас непонятный огонек, лишенной всякой приветливости. Совсем не так улыбалась когда-то ненадолго пробудившаяся мраморная статуя маленькому мальчику, глазевшему на нее в немом восторге.
И Лоренцо, и Тереза поддержали решение Риккардо, и все же у него осталось неприятное чувство, что-то вроде вины перед девушкой, и чтобы как-то скрасить неловкость, он в тот же вечер преподнес ей в дар весьма изящную сеточку из золотистых нитей для удержания собранных на затылке волос.
Тереза, утомленная хлопотами по хозяйству, уже спала. Безымянная, в эти дни не раз видевшая на улицах Рима женщин с подобными сетками, легко поняла, как ее приспособить. Стоя перед зеркалом, она повертела головой, потряся выбившимися из под сетки кудряшками и несколько раз произнесла уже знакомое цирюльнику латинское «спасибо». Девушка коснулась его руки, а затем медленно двинулась в сторону своей спальни, не тяня Риккардо за собой, но и не разнимая их ладоней, от чего изящная ее рука вытянулась в полную длину. Молодой цирюльник пошел за девушкой, чтобы не размыкать этого легкого прикосновения.
Двигаясь таким образом, Безымянная привела Риккардо к своему ложу и задернула за ними завесу. Они долго, не торопясь, ласкали и раздевали друг друга, и не прекращали ласк и после того, как на них не осталось никакой одежды. Риккардо вдыхал запахи женского тела, удивляясь тому, что еще совсем недавно оно было столь же безжизненно, как статуя из холодного белого мрамора.
Однако в тот самый миг, когда окаменевший жезл должен был погрузиться в теплое влажное лоно, Безымянная решительно отстранилась, остановив движения мужского тела. Риккардо, решив, что его приглашают проявить настойчивость, снова потянулся к женщине всем телом, но та оттолкнула его. Не понимая, чего она хочет после всех этих ласк, он повторил попытку, и тогда Безымянная крепко стиснула рукой его запястье, не давая приблизиться к себе.
Ее узкая, красиво очерченная рука выглядела сейчас очень рельефно и больше походила на руку мальчика, наделенного весьма странной и необъяснимой силой. Эта сила оказалась неожиданностью и для ее обладательницы. С интересом смотрела девушка на собственную мертвую хватку, на толстые, побелевшие пальцы Риккардо, и губы ее снова тронула та «односторонняя» улыбка, о которой говорил Лоренцо. Риккардо почувствовал желание взять Безымянную с боем, сломив ее силу своей собственной, как берут неприятельскую крепость. Ему стоило немалого труда напомнить себе, что он собирался стать для девушки защитником и другом, а не насильником.
— Хорошо, мадонна, хорошо, — заговорил он, подавляя гнев. Он уже знал, что это слово — bene — звучит одинаково на обоих языках.
Безымянная отпустила его руку и тут же стала быстрыми движениями растирать ему запястье. Чувствительность, вместе с кровью, возвращалось в пальцы игольчатыми уколами.
Последовали новые ласки, но красный от стыда и разочарования Риккардо на них не ответил.
— Хорошо, — еще раз произнес он тихо, отстранился, взял свою одежду и покинул спальню, не зная, что же он только что испытал: унижение, удовольствие или муку.
* * *
В те дни двое друзей и рыжая гостья часто совершали длинные прогулки по Вечному городу. Мужчины сажали девушку на мула, а сами шли рядом, хотя после той ночи в спальне Риккардо подозревал, что по силе и выносливости она нисколько им не уступает.
Безымянная по-прежнему не могла вспомнить, откуда ей знакомы те или иные здания, названия, возвышенности. Она о многом расспрашивала Лоренцо, и тот охотно отвечал ей. Риккардо же хранил угрюмое молчание, но отказаться от этих прогулок не мог.
Студент объяснил девушке, что в их стране способность не постареть за двести лет может вызвать подозрения в магии, за каковыми неизбежно последуют дыба и кнут, и поэтому ей не следует рассказывать о себе посторонним людям. Девушка, хоть и выглядела весьма удивленной, сказала, что все поняла, и пообещала соблюдать осторожность.
Однажды разговор зашел о семи холмах, на которых стоял Рим с самых древнейших времен. К ним относились не все холмы, входившие сегодня в черту города. Лоренцо стал показывать рукой в разных направлениях, произнося названия, и все они — Палатин, Капитолий, Эсквилин, Квиринал и так далее — звучали для нее знакомо.
В это мгновение троица с мулом подошла к небольшому фонтану, из которого горожане часто брали воду для домашних нужд. Увидев воду, девушка соскочила с мула и побежала к нему и в мгновение ока перелезла через края чаши фонтана. Друзья не успели понять, что происходит, как Безымянная уже мыла стройные ноги в пенящихся струях, задрав зеленую юбку выше колен. Лоренцо и Риккардо в ужасе бросились к ней.
— Госпожа, — забормотал Лоренцо тихим голосом, чтобы его не слышали зеваки, уже останавливающиеся поглазеть на необычное зрелище, — молю тебя, немедленно опусти платье! Здесь женщине лучше не показывать посторонним даже ступню, не говоря уже о бедрах!
— Я не могу ходить грязной, Лаврентий! — Возразила девушка, глядя на него потемневшими глазами. — Твой друг не дает мне возможности принимать ванны. Что ж, у себя дома он хозяин. Но это место Рихардусу не принадлежит, и он не может мне здесь приказывать!
Вокруг раздавались смешки. Риккардо чувствовал такую смесь растерянности и возмущения, что единственное, на что он был в этот момент способен, это схватить Безымянную, огреть ее как следует и утащить отсюда силой.
Впрочем, девушка уже покинула чашу фонтана, опираясь на предложенную студентом руку. То ли ее убедили нарисованные Лоренцо картины предстоящих ужасов, то ли она почувствовала опасность, глядя на собравшихся возле них людей. Смеялись далеко не все. Лица некоторых были искажены гримасами гнева и отвращения. Из толпы вышел высокий священник.
— Кто эта распутная девица? Как смеет она себя так вести?! — Сурово спросил он, вскинув крупную голову.
Как только Безымянная оказалась верхом на муле, Риккардо, багровый от раздирающих его чувств, резко дернул повод, вымещая досаду на животном. Мул, не привыкший к такому обращению, обиженно бросился вперед. Цирюльник и студент быстро заработали ногами, чтобы не отставать от него. При этом Лоренцо, охваченный животным страхом перед тем, что кто-нибудь приведет стражу порядка, все еще продолжал увещевать священника и некоторых других горожан, следовавших за ними, не отставая.
— Уверяю вас, благородные синьоры, эта юная дама вовсе не распутница. Просто она чужестранка, она из краев, где царят совсем другие обычаи! — повторял он, не замедляя хода.
— У них в обычае, чтобы юная женщина оголяла свою плоть на виду у посторонних мужчин? — громовым голосом вопрошал священник.
— Юную даму укусила оса, и она поспешила охладить место укуса, чтобы унять зуд, — паника придавала сил воображению студента.
— Откуда же родом эта чужестранка?
Лоренцо сказал первое, что пришло ему в голову:
— Она из далекой Московии. Вы же видите по ее внешности, что она северянка.
— Из Московии? Значит, она придерживается греческого обряда? — поинтересовался священник. Теперь лишь он один шел за ними. Остальным были неинтересны тонкости различий между разными исповеданиями христианства. Тем более, что идти, чтобы не отставать за двумя мужчинами и девушкой на муле, приходилось быстро.
— О нет, святой отец, теперь уже нет. Она приняла истинную, римскую веру. Просто еще не привыкла к нашим обычаям.
Наконец священник все же отстал от подозрительной тройки.
С полчаса они продолжали путь молча, не веря, что тень несчастья миновала.
— Мы были на волоске от страшной беды, — сказал Лоренцо по-итальянски.
— Почему ты назвал именно Московию? — мрачно спросил Риккардо, стараясь не смотреть на девушку, причинившую им столько переживаний.
— Случайно посмотрел в то мгновение в сторону Ватикана и вспомнил, что два года назад к папе Клименту приезжало посольство от московского великого князя. Посла звали Деметрий Эразмий7, и он, как и твоя гостья, великолепно владел латынью.
Словно почувствовав, что говорят о ней, Безымянная обратилась к Лоренцо и попросила объяснить, что именно так разъярило толпу, и что он говорил людям, которые шли за ними. Выслушав ответ, девушка заявила, что слово «Московия», в отличие от таких названий, как «Ватикан», звучит для нее совершенно незнакомо.
— Думаю, госпожа, — посоветовал Лоренцо, — если тебя будут спрашивать, откуда ты родом, до того, как ты вспомнишь свою настоящую родину, тебе лучше отвечать именно так, как я сказал тому священнику, то есть что ты из Московии. Про эту северную страну здесь почти ничего не знают, и вряд ли кто-то сможет тебя уличить.
— Bene, — ответила девушка, и тут ее тело обмякло, словно из него вынули внутренний стержень, и она стала безвольно сползать с мула. Друзья подхватили ее и усадили на траву. По счастью, дни стояли уже довольно теплые, и земля была сухой.
Безымянная, тяжело дыша, смотрела куда-то вдаль невидящим взором. Потом ее глаза сфокусировались на каком-то конкретном объекте.
— Я сейчас что-то вспомнила про себя, — прошептала она. — Не все, но и не очень мало. Из-за него, — девушка указала вперед рукой.
Там, на площади возле Латеранского дворца, стояла на высоком постаменте большая бронзовая статуя мужчины на коне. Всадник, расставив пальцы, указывал вперед правой рукой, и от этого движения его походный плащ собрался в красивые складки на груди. Борода и волосы курчавились, губы с опущенными вниз углами были крепко сжаты, а широко распахнутые глаза, слегка навыкате, смотрели в бесконечную даль невероятных прозрений человеческого разума.
— Что известно об этой статуе? — спросила девушка. Она оперлась на предложенную студентом руку и встала, не обращая никакого внимания на приставшие к ее платью травинки и пыль.
— Ты, вероятно, заметила, госпожа, — с готовностью пажа ответил Лоренцо, — как много в городе скульптур с отбитыми носами или пальцами. Когда-то христиане не умели, как сегодня, ценить искусство классической древности и уничтожали все, что оставалось от времен язычества. Но эта статуя полностью уцелела, ибо долгое время считалось, что она является памятником Константину, первому христианскому императору Рима.
— Не знаю, — молвила Безымянная, — кто такой Константин, о коем ты говоришь, но это не его статуя.
— О, ты действительно многое вспомнила! — вскричал Лоренцо. — Конечно, не его! Несколько десятилетий назад папский библиотекарь Бартоломео Платина сличил изображении древних монет с этой фигурой и доказал, что в действительности это статуя императора, бывшего языческим философом и правившего еще во втором столетии от рождества Христова. Его звали…
— Его звали, — перебила девушка, — Марк Аврелий Антонин8.
— Что она говорит? — спросил вдруг набычившийся Риккардо и впервые после происшествия у фонтана бросил на девушку взгляд исподлобья.
— Безымянная начинает вспоминать! Она узнала памятник! — Обратившись к юной женщине, Лоренцо перешел на латынь. — Что ты еще вспомнила, госпожа моя, кроме того, что знала эту статую?!
— Не только статую, — гордо выпрямившись, произнесла девушка голосом, в котором зазвучали властные нотки, — но и самого императора-стоика. И еще лучше, чем его, знала я его супругу, Аннию Галерию Фаустину.
Какое-то мимолетное движение облаков в далеких высотах освободило проход солнечным лучам, и те вдруг словно зажгли золотым сиянием локоны Безымянной. В ее облике была сейчас какая-то новая величественность, заставившая Риккардо снова спросить:
— Что она сейчас говорит?
Лоренцо не отвечал. Вид у него был такой, словно он только что увидел, как оживает камень или дерево.
Девушка тронула студента за щегольской рукав из тонкой парчи и добавила:
— Я знаю свое имя. Меня зовут Кассия Луцилла Младшая.
Студент, чувствуя, что его прошибает холодный пот, никаких умных слов не нашел и поэтому произнес те, что ему самому казались глупыми:
— Вероятно, госпожа, тебя звали «Младшей», поскольку твоя матушка или старшая сестра носила такое же имя?
«О нет, — подумала Кассия. — Мне еще предстоит навести порядок в своих воспоминаниях, но, насколько я помню, Старшей тоже была я».
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Римская карусель. Первая книга цикла «Время орбинавтов» предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
