Кассия

Кассия Сенина, 2008

Роман рассказывает о событиях, происходивших в Византии в первой половине девятого века. На фоне войн Империи с болгарами и арабами, церковно-политических смут и борьбы иконоборцев с иконопочитателями разворачивается история жизни и взаимоотношений главных героев – знаменитой византийской поэтессы Кассии, императора Феофила и его жены Феодоры. Интеллектуальная жизнь византийской элиты с ее проблемами и жизненной философией, быт и нравы императорского двора, ожесточенная борьба церковных партий и жизнь монахов становятся обрамлением для истории любви, которая преодолевает все внешние и внутренние препятствия и в конце концов приводит героев к осознанию подлинного смысла всего, что с ними произошло.Текст романа приводится по изданию: Кассия Сенина (Т. А. Сенина). Кассия. Санкт-Петербург: Издательский проект «Квадривиум», 2015. 944 с. ISBN 978-5-9906154-6-5

11. «Слово Божие не вяжется»

Хочешь ли ты изменить этот мир,

Сможешь ли ты принять как есть,

Встать и выйти из ряда вон,

Сесть на электрический стул или трон?

(Виктор Цой)

9 июня третьего индикта, около двух часов пополудни, у ворот опустевшего Студийского монастыря стояли два высоких широкоплечих стратиота, вооруженных щитами и копьями, один белокурый, а другой рыжий, с усыпанным веснушками лицом. Солнце палило нещадно, и пот тек со лбов стратиотов, подозрительно и грозно глядевших на всякого, кто приближался к обители.

— Экое пекло! — сказал рыжий.

— Да уж… Скорей бы смена!

— Еще часа полтора нам тут торчать. — Рыжий сощурился на солнце, пытаясь определить, сколько времени.

— Эва! Глянь, какие мулы!

Двухколесная повозка, запряженная парой красивых черных мулов с белыми звездами во лбу, остановилась перед обителью. Женщина в зеленой тунике и легком шелковом мафории, выйдя из повозки, подошла к монастырской стене чуть левее ворот. Солдаты, повернув головы, наблюдали за ней, а она прошептала, проведя рукой по шершавой каменной кладке:

— Господи! Не посрами упования нашего! Ты знаешь, что за заповеди Твои страдают исповедники, укрепи их и вразуми противных! — На мгновение она прижалась к нагретой солнцем стене, перекрестилась и пошла к повозке.

— Эй, женщина! — крикнул рыжий стратиот, решив показать, что они не просто так торчат у ворот монастыря. — Ты здесь, давай, не шатайся! Смутьянов отсюда выкинули в два счета, смотри, и тебя заметут!

Женщина остановилась и взглянула на стратиотов.

— Молитвами этих «смутьянов» да смилуется Бог над вами и над теми, кто разогнал святую обитель!

— Чего-о-о? — грозно крикнул рыжий, слегка оробев под ее взглядом и от этого еще больше раздражившись.

Марфа ничего не ответила и вновь забралась в повозку. Где-то сейчас игумен Феодор, владыка Иосиф, братия? Вернутся ли они вновь в опустевший Студий? Кончится ли когда-нибудь эта смута? Пока она всё ширится… Разогнав монастырь, император рассчитывал покончить с возмущением, а это стало только началом. Он думал, что «смуту» затевают одни студиты, но протесты нарастают, и теперь гонения на противников беззаконных решений собора идут уже по всей Империи. Ох, чем-то все это кончится?..

Когда Марфа вернулась домой и прошла в гостиную, из боковой двери навстречу ей выбежала Кассия.

— Мама! Вот и ты!

— Да, вот и я. — Марфа улыбнулась, ласково потрепав дочь по голове. — На улице жарко… Чем ты занималась с утра? Господин Власий приходил?

— Да, мы сегодня читали третью песнь, про Елену, как Александр и Менелай за нее сражались! — Кассия с важным видом сложила руки на груди и принялась читать наизусть:

«Старцы, лишь только узрели идущую к башне Елену,

Тихие между собой говорили крылатые речи:

“Нет, осуждать невозможно, что Трои сыны и ахейцы

Брань за такую жену и беды столь долгие терпят:

Истинно, вечным богиням она красотою подобна!

Но, и столько прекрасная, пусть возвратится в Элладу;

Пусть удалится от нас и от чад нам любезных погибель!”»

— Ты что, это прямо сейчас выучила?

— Да! То есть нет… Я не учила, оно само запомнилось! А Власий сказал… Он сказал, что это «поразительно»! Только вот я не знаю, что в этом такого… поразительного?

— Ну, просто редко бывает, чтобы маленькие дети так вот сразу запоминали такие стихи…

— А-а… Значит, как ты с папой живешь — это тоже поразительно?

— Почему?

— Вы не кричите никогда, не ругаетесь… А Мелания говорит, я слышала, что мужья с женами почти всегда ругаются!

— Это она тебе говорила? — Марфа слегка нахмурилась.

— Нет… Она это на кухне с Анфусой. А я просто… я мимо проходила!

— Ах, ты, любопытная, везде успеваешь!

Беспрепятственное хождение Кассии по всему дому и то, что девочка совала нос везде, в том числе и на кухню, и на задний двор, с точки зрения ее дяди-протоспафария, являлось «верхом неприличия»: он был страшно возмущен, узнав об этом, когда случайно, зайдя к сестре в гости, услышал от прибежавшей Кассии веселый рассказ о том, как на кухне слуги спорили о приправах для жаркого. Но Марфа не хотела ограничивать Кассию и слишком подавлять ее стремления: ведь она сама выросла на свободе, среди садов и полей, при отце, который не особенно следил, в каком углу дома его дочь читает книгу или пытается поймать залетевшую бабочку, чтобы выпустить в сад… Василий был согласен с женой, и потому Кассия получала не такое воспитание, как многие девочки из богатых семей, которых растили с одной целью — выгодно выдать замуж. Иной раз, глядя на дочь, Марфа вспоминала о своем обещании, данном Богородице, и гадала, может ли выйти так, что Кассия действительно захочет пойти в монахи, когда вырастет. Пока об этом трудно было судить. С одной стороны, девочка была очень живая, всем интересовалась, любила читать и рассуждать вслух о разных занимавших ее вещах, — и в то же время могла подолгу сидеть одна где-нибудь в углу с игрушками или в саду под деревом, о чем-то думая… Иногда она капризничала, но это случалось редко; в целом Кассия росла послушной, родителям было не на что жаловаться. Но иной раз неясное ощущение чего-то особенного, что ждет Кассию в будущем, охватывало Марфу. Что ни говори, а девочка умна не по возрасту… В ее годы Марфа еще и не открывала великого поэта, а дочь рассказывает целые куски из поэмы, даже не уча нарочно! И красивая растет — в кого только такая?

Родители думали, что замечательный синий цвет глаз дочери со временем сменится на другой, как бывает у младенцев, но этого не произошло. Кассия росла темноволосой, белокожей, с огромными глазами цвета лазурита. Ни Василий, ни Марфа не помнили, чтобы у кого-то в их родстве были глаза такого редкого цвета.

— А ты где была, мама? — прервала Кассия ход ее мысли.

— Ездила за город передать еду и одежду для одного монаха.

— А почему у него нет одежды в его монастыре?

— Потому что его выгнали из монастыря. Вообще их монастырь разогнали, и они скитаются и прячутся по разным местам, а некоторые сидят в заточении.

— Ой! Бедные! А ты им помогаешь, да? За что же их разогнали?

— За то, что они стоят за Божию правду, против тех, кто нарушил заповеди Христа.

— Но если они за Христа, то Он должен Сам помогать им!

— Конечно! Он дает им силы всё терпеть… И помогает через людей.

— Через тебя, да?

— И через меня… Но гораздо больше через других. Я-то мало делаю для этих исповедников, увы!

— Но тогда мы можем делать больше! Мы можем… — Кассия задумалась, наматывая на палец кончик своей косы. — Мы можем кого-нибудь поселить у нас дома! У нас тут много места. А они скитаются… Вот им пока и будет, где жить! Ведь их должны оправдать, если они за правду?

— О да, я верю в это!.. А в твою маленькую голову пришла большая мысль! Надо поговорить с папой!

Василий вернулся из Священного дворца хмурый.

— Император думал убедить мир, что только одни студийские монахи такие смутьяны, любители побуянить из-за пустяков! — начал он, едва войдя в дом. — Думал, что после их изгнания протесты прекратятся, что никто не посмеет поднять голос против решений собора… Как он просчитался! А теперь не хочет этого признать, воздвигает всё новые гонения! Это походит уже на безумие.

— Кого-то еще взяли? — с беспокойством спросила Марфа.

— Говорят, игумен Стефан и его монахи — представь, все пятьдесят! — предали анафеме прелюбодейный собор и покинули монастырь, некоторых уже арестовали. Но они не одни — вместе с ними прокляли этот собор еще больше сотни монахов и местный епископ!

— Ого!

— И это еще не всё. Ходят слухи, что Херсонский епископ удален с кафедры, а тамошний игумен Антоний и несколько монахов заключены под стражу… — Василий достал из кармана сложенный лист пергамента и протянул жене. — Это копия письма игумена Феодора к брату Навкратию, господин Феодот дал мне почитать. Воистину, «слово Божие не вяжется»! Подумай: он в заточении, отрезанный от братии и от всех, — а его голос звучит повсюду!

— Да, уже одно это вселяет надежду! — Марфа развернула письмо и стала читать про себя. — Боже! — в ужасе прошептала она. — Почти семьсот ударов!

— Это кому? — раздался сзади испуганный голос. Василий с Марфой обернулись. Кассия, неслышно вошедшая в залу во время их разговора, вопросительно смотрела на них.

— Так бичевал нечестивый епископ исповедника Христова, — сказал Василий.

— Семьсот ударов? Бичом? Ведь это больно?

— Да, очень больно! Можно запросто умереть даже от гораздо меньшего числа…

— А за что он его? — спросила опять Кассия. — За то, что он за правду Христову, да?

— Да. — Василий удивленно взглянул на дочь.

— Я ей кое-что рассказала сегодня, — пояснила Марфа. — А она знаешь, что сказала? Погоди, дочитаю…

— Мама, читай вслух, я тоже хочу знать!

Марфа вопросительно посмотрела на мужа.

— Ладно, читай. Ребенок тоже должен знать, что творится в нашем «богоспасаемом» отечестве… Тем более, что она у нас умненькая! Читай, пожалуй, с начала.

В письме студийского игумена рассказывалось о том, как в Фессалонике после изгнания архиепископа Иосифа назначенный вместо него архиерей расправлялся с теми, кто не хотел его поминать и не признавал решений «прелюбодейного собора». Евфимия, игумена одного из солунских монастырей, отказавшегося признать нового епископа, бичевали прямо в храме почти до смерти, но он все равно отказался поминать «прелюбодействующего» епископа. После истязания «некто, подражавший Христу, взял Евфимия в свой дом и, приложив к кровавым ранам и язвам телесным свежую кожу убитого ягненка, оживил этого мужа», вылечил и тайно отпустил. «Кто из православных когда-нибудь поступал так с еретиком? — восклицал Феодор. — Воззри, Господи, Господи, на такое бедствие и пощади народ Твой, устроив мир православия в нашей Церкви!»

Когда Марфа закончила читать, Кассия бросилась к отцу и ухватила его за плащ, который он еще не успел снять.

— Папа! Там сказано, что «подражавший Христу взял его в дом свой»! Нам тоже надо так!

— Вот видишь, — сказала Марфа. — Она еще днем предложила сделать из нашего дома странноприимницу для гонимых.

— Что ж, «из уст младенцев»… — Василий положил руку на голову Кассии, зарывшейся лицом в его плащ. Кассия подняла голову; в ее глазах блестели слезы. — Не плачь, — сказал Василий решительно. — Мы им поможем, насколько это в наших силах.

— И пусть Бог довершит остальное! — тихо сказала Марфа.

— Аминь! — ответил ей муж.

…Когда учитель ушел, Фекла спросила сына, уже готового бежать в сад играть:

— Ну, чем вы сегодня занимались?

Вместо ответа мальчик, заложив руки за спину и выставив вперед подбородок процитировал:

«В мрачную осень как быстрые воды с небес проливает

Зевс раздраженный, когда на преступных людей негодует,

Кои на сонмах насильственный суд совершают неправый,

Правду гонят и божией кары отнюдь не страшатся:

Все на земле сих людей наводняются быстрые реки,

Многие нависи скал отторгают разливные воды,

Даже до моря пурпурного с шумом ужасным несутся,

Прядая с гор, и кругом разоряют дела человека, —

С шумом и стоном подобным бежали троянские кони».

— Какой же ты у меня молодец! — восхитилась Фекла. Феофил, поковыряв носком башмака узор на ковре, сказал:

— Когда я вырасту, я тоже буду ездить на коне!

— Конечно, будешь!

— И воевать с врагами!

— Да, если будут войны…

— И еще буду совершать суд по правде!

— Ну, для этого надо работать судьей или быть эпархом… или императором.

— А как стать императором?

Сердце Феклы глухо стукнуло: на память ей пришли речи мужа о будущей порфире, — Михаил частенько поминал пророчество монаха из Филомилия и был уверен, что когда-нибудь обуется в красные сапоги. У Феклы его разговоры на эту тему всегда вызывали досаду и испуг, и она не раз просила мужа «забыть это несчастное пророчество», — но тот лишь посмеивался и говорил жене, что пурпур ей очень пойдет.

— Императором становится тот, кого выберут знатные люди, войско и народ, — ответила она на вопрос сына.

— Значит, им может стать кто угодно?

— В общем, да, если Бог благоволит. — Она опять вздрогнула внутренне. — Вот, великий Юстиниан, который построил храм Святой Софии, был из семьи простых земледельцев.

— Да? А где про него можно прочесть?

— О, про него многие писали… Например, его современник историк Прокопий.

— А у нас есть эта книжка?

— Да.

— Я хочу почитать ее!

Фекла ненадолго задумалась. Не рановато ли ребенку читать Прокопия?..

Их домашняя библиотека была небольшой: Михаил книг вообще не открывал, а книги, принадлежавшие Сисинию, почти все пропали при изъятии его имущества; Фекла и Агния сумели припрятать только несколько рукописей. Когда Михаил получил должность комита шатра и у них появились кое-какие лишние деньги, Фекла стала покупать книги, но не часто, чтобы не вызывать лишний раз недовольство мужа. Список «Войн» Прокопия преподнес им Лев — это был его подарок по случаю крещения Феофила.

— Пусть растет воином! — сказал крестный.

С тех пор Фекла не один раз перечитала произведение историка из Кесарии. А вот и сын дорос… Дорос ли? Что он там поймет? Впрочем, там всё больше про войну, как и у Гомера. Да, наверное, можно… Учитель говорил, что мальчик сильно опережает в развитии своих ровесников, и Фекла радовалась, что наняла сыну грамматиста, не дожидаясь, пока Феофилу исполнится семь лет.

— Да, милый, вечером я дам тебе книгу.

— Ура! — Феофил подпрыгнул, кинулся к матери, обхватил ее и, когда она наклонилась к нему, чмокнул в щеку. — А теперь я пойду гулять, ага? — И он вприпрыжку выбежал из комнаты.

Фекла, улыбаясь, смотрела ему вслед. «Но что за странный вышел разговор! — подумала она. — Как стать императором!..» Ей вдруг пришло в голову, что всем занятиям люди учатся: как переписывать книги, как выращивать скот, как обрабатывать землю, как воевать, как чеканить монеты, как делать украшения или посуду, как шить одежду, — и только как быть императором, не учит никто… кроме Бога? «Мною цари царствуют», — говорит Бог в Писании. Что же? Ужели любого, стоит ему только быть коронованным, Господь умудряет царствовать? Но ведь в истории бывали и плохие цари. Говорят, Бог попускает плохих царей, а хороших посылает по благоволению… Неожиданно Фекле подумалось: каким бы правителем стал ее собственный муж, если бы сбылось то, о чем он постоянно мечтает, — императором по попущению или по благоволению? Но что за мысли ей приходят в голову сегодня!..

Она подошла к окну и снова заулыбалась: Феофил уже залез на росшую во дворе смоковницу и дразнил оттуда толстого полосатого кота, который, сидя под деревом, взирал на мальчика то ли удивленно, то ли с возмущением. Несмотря на рано пробудившуюся в нем страсть к чтению и ко всяческим познаниям, Феофил с не меньшей охотой предавался играм, забавам, физическим упражнениям, так что иной раз совершенно замучивал своих друзей — сыновей живших по соседству нотария и хартулария, — вызывая их бегать наперегонки, метать камни или прыгать через препятствия. И внешностью, и умом мальчик пошел совсем не в отца, за что Фекла неустанно благодарила Бога. К счастью, Михаил, хотя сам не стремился к образованию, не мешал учить Феофила. Правда, поначалу, когда мальчику было всего четыре года, а Фекла уже решила нанять ему учителя, муж недовольно сказал:

— Что-то рановато ты это…

— Ничего не рановато. Он у нас умный, такие вопросы нянькам задает, что они и не знают, что отвечать! И всё меня спрашивает, что за книги я читаю, — тоже хочет…

— Книги, книги… Дались вам эти книги! Смотри, не вздумай превращать ребенка в книжного червя!

— Нет, что ты, я вовсе не думаю об этом! Но образование никому не повредит. Подумай, ведь у образованного больше возможностей преуспеть на службе и при дворе!

Последний довод убедил Михаила. Он никогда не забывал о пророчестве филомилийского монаха и рассудил, что сыну будущего императора образование, действительно, не помешает. За себя Михаил не беспокоился: он верил, что будет царствовать и без образования, — ибо так хочет Бог.