Подорожник к сердцу приложи

Карябина Коленкина, 2023

Книга «Подорожник к сердцу приложи» Ирины Билей, написанная под псевдонимом Карябина Коленкина – это сборник теплых воспоминаний о детстве. Все рассказы написаны от лица мальчика и девочки, росших в 70-80-е годы двадцатого века.Книга – полное рукотворчество автора, события прожиты ею и близкими лично, иллюстрации нарисованы собственноручно.Но настоящее волшебство в том, что каждый читатель хотя бы один раз точно воскликнет: «Это же обо мне! У меня тоже такое было!». И в этом целительная сила «Подорожника» – возможность вернуться в детство и заново пережить приятные добрые события.

Предисловие

Жила-была девочка. Вполне обычная девочка, в самой простой семье, папа и мама, дедушка и бабушки, тети и дяди. Жила она в деревне, ходила в ясли. Потом переехала в крупный поселок, в многоэтажный дом и двор, пошла в детский сад, а после него в школу. Были у нее друзья и подруги, музыкальная школа и немного художественной.

А где-то в параллельной реальности жил-был мальчик. У него тоже были папа и мама, дедушка и бабушки, дяди и тети. Он жил в пригороде, в небольшом поселке в две улицы. Рос он на воле, под бабушкиным присмотром вместо детсадовского, а потом пошел в школу. Были у него куча друзей-товарищей, бескрайние поля и речка, велоспорт и немного баскетбола.

В общем, обычные мальчик и девочка, как и миллионы таких же мальчишек и девчонок. Но жили они в необычной, невиданной стране, которая уже сейчас обрастает слухами и мифами, а скоро и вовсе превратится в легенду.

Люди там были чуть добрее и образованнее, чуть внимательнее и дружелюбнее. Чуть больше читали, чуть больше играли в шахматы, чуть больше занимались спортом и наукой. Чуть натуральнее была еда, чуть полезнее передачи по телевизору, чуть добрее фильмы и чуть радостнее песни.

Это был золотой век — семидесятые и восьмидесятые годы многострадального двадцатого века. Драгоценные годы удивительной тишины и покоя, между страшной войной и тяжелыми послевоенными годами, когда поднимались из руин до космоса, и началом перестройки и разрушения целого мира.

Быть может, это был пик развития нашей цивилизации, и теперь мы постепенно регрессируем, теряя по пути критическое мышление, нравственность и достоинство — ради удобств, комфорта и мнимого изобилия.

Как бы то ни было, это были лучшие годы, самые светлые, добрые и радостные. Это время нашего детства… Время газировки из автомата и пирожных из кафетерия, время рюкзачных походов и пионерских костров, время мушкетеров и индейцев, время дымящегося карбида и жевательного гудрона, время пионербола и казаков-разбойников, время Крокодила Данди и Танцора Диско, время сольфеджио и отчетных концертов, время Дениса Кораблева и Электроника Сыроежкина.

Время футбольных мячей и велосипедов, время печеной картошки и жареной колбасы на бутерброде, время купания на автомобильных баллонах летом и катания с горок на них же зимой. Время хлеба с маслом, посыпанного сахаром, и огурчика, разрезанного вдоль и посыпанного солью, время Иванвасильича и Васильалибабаевича. Время дискотек с зеркальным шаром и духового оркестра в парке, время незрелых яблок и горячей от солнца малины, время расклешенных брюк у папы и цветастых блузок с узорами-пейсли у мамы, время «Пионерской зорьки» по утрам и «Спокойной ночи, малыши» по вечерам.

Это истории о детстве мальчишек и девчонок того неповторимого времени.

Давным-давно

Когда деревья были большими, а я маленькой, когда я говорила «больше бани» и задирала вверх руки, чтобы показать большую величину. Когда зимой везли куда-нибудь на санках, укутав одеялком и повязав шарф по самые глаза, а я боялась, что выпаду из санок и никто этого не заметит. Тогда я ходила «на работу» в ясли.

На этой «работе» мне нравились только две вещи: наша воспитательница и то, когда меня забирали домой. Впрочем, иногда меня домой не забирали. Забывали, наверное. Тогда, чтобы не оставлять меня со сторожем, так как я была еще маленькой, моя, не зря любимая, воспитательница, забирала меня к себе домой. Работа на дом, так сказать. Там она меня кормила или поила чаем, а еще со мной нянчилась и играла ее дочь, старшеклассница. Потом, по-видимому, мои родные вспоминали обо мне и приходили меня забрать, потому что я у воспитательницы ни разу не ночевала.

Но это бывало редко, чаще всего меня забирала мама, а иногда папа. Однажды мы с ним шли домой — и вдруг налетела пыльно-песчаная буря. Она застала нас по дороге между двух озер, от одной деревни к другой, к нашему домику на берегу. Укрыться и переждать бурю было совершенно негде.

Папа шел против ураганного ветра и нес меня на руках, пряча под рубашку, чтобы мне в глаза не попал песок. А я всю дорогу боялась, что порыв ветра оторвет нас от земли и унесет куда-нибудь, как Элли с Тотошкой. Но папа-то не Элли, он выстоял против стихии и донес меня невредимой до нашего дома.

Больше всего мне нравилось, когда из яслей меня забирали мой дядя, тогда еще школьник, или моя тетя, тогда еще школьная пионервожатая. Это мамины младшие брат и сестра. Вот это была радость! Это означало, что мы идем в гости к бабушке.

Как-то на вечерней прогулке карабкаюсь я на горку, а мне кто-то сзади закрывает глаза. Я никак не могу отгадать, кто же это. А когда оборачиваюсь, то вижу, что это мой дядя. Он берет меня на руки, обнимает и садит к себе на шею. Он всегда катает меня на шее, позволяя рулить его головой. Поворачиваешь голову направо, и он идет направо, налево — и он налево.

Мы идем домой. Ну, кто идет, а кто и едет. По дороге дядя учит меня чему-нибудь полезному. Например, свистеть, сложив губы трубочкой, или говорить букву «р». Он говорит мне разные рычащие слова, а я повторяю их «лычащими». Но вот, совершенно случайно, вдруг у меня что-то рыкнуло — и «л» превратилась в «р». В тот день, когда мама пришла с работы, я выбежала к ней навстречу с криками: «Мама, мама, Павррруша, Павррруша!»

Павлуша — это мальчик из моей ясельной группы. Почему-то именно в его имени буква «р» звучала у меня особенно удачно.

Если я оставалась у бабушки на выходные, то тетя и дядя играли со мной. Мама моя была модельером и поэтому шила мне разные платьица из остатков тканей. Тетя наряжала меня, завязывала банты, а дядя фотографировал, снова попутно обучая чему-нибудь полезному. Например, показать язык, когда тебя фотографируют, или скорчить рожицу.

Дядя увлекался фотографией, и многие мои детские снимки сделаны именно им. Еще он занимался шахматами и даже разучивал гроссмейстерские партии. И в доме его повсюду сопровождала маленькая шахматная доска с магнитными шахматами, в которые, не очень успешно, пыталась играть и я.

Тетя же увлекалась рисованием, готовилась поступать в институт на живописный факультет и поэтому постоянно рисовала, делала наброски карандашом или этюды акварелью.

Однажды тетя взяла меня с собой на пионерское собрание, на совет дружины. Она мне сказала вести себя тихо и не отвлекать пионеров от повестки дня. Я была очень послушной и тихонько сидела — то в уголке, то на столе, то под столом — и никогошеньки не отвлекала.

Но ребята почему-то сами отвлекались. Еле дотерпели они до конца собрания и, наконец, схватили меня на руки, чтобы потискать, поподкидывать вверх. Они тут же научили меня стучать палочками по барабанам и дудеть в горн с пионерским флагом. Барабанить у меня получалось очень хорошо, хоть сейчас бери в отряд барабанщиков. А вот горн никак не давался, и звуки из него выходили как у голосистого павлина, на хохот всем.

Еще одна мамина сестра, тетя постарше, была кондитером и работала на кондитерской фабрике. По выходным она пекла на печке чудесные сладости, тянучки. Выливала на хрустящий пергамент замысловатые узоры и закорючки и ставила противень на печь. А когда они запекались, она отделяла их лопаткой и давала мне выбрать самую вкусную. Конфетки получались невообразимых форм, с мраморной окраской, сладкие с кислинкой, и тянулись как плавленая мягкая карамель.

А вообще, она могла испечь тортик из ничего и без всяких рецептов. Просто доставала из холодильника и буфета всякие остатки, и через час готов тортик, каждый раз вкусный, новый и необычный. Когда она вечером приезжала с работы домой, я всегда выбегала к ней навстречу. Даже не успев ее поцеловать, я вопросительно показывала на сумку: «А что у тебя там есть?». И, как Дед Мороз из мешка подарки, так и она из своей сумки вынимала какой-нибудь вкуснейший сюрприз: пирожные, конфеты, зефирки или мармеладки.

Можно предположить, что именно по этой причине бабушка однажды застукала меня за одним интересным занятием, от которого все родные были в удивлении, если мягко выразиться. Я занималась попрошайничеством.

Выходит такая хорошая нарядная девочка за калитку и стоит ждет прохожих. Вот идет бабушка, обычная старушка с сумкой, в повязанном платочке. Но это не моя бабушка, она просто идет мимо по дороге. Я громко и вежливо, как полагается воспитанной девочке, приветствую ее:

˗ Здравствуй, бабушка.

˗ Здравствуй, внученька, — улыбается ни о чем не подозревающая бабушка.

˗ Как у тебя дела? — вежливо поддерживаю разговор я.

˗ Нормально дела, моя хорошая, — подходит ближе бабушка.

˗ А что у тебя там есть? — показываю нескромно на ее сумку.

˗ Сосиски. Будешь? — предлагает щедрая бабушка, подозревая у меня голодное детство.

˗ Буду! — бодро и с большим энтузиазмом киваю я.

Бабушка отрывает пару сосисок от длинной связки, отламывает горбушку хлеба и угощает меня.

˗ Спасибо, бабушка, — вежливо благодарю я, откусывая сосиску и заедая хлебушком.

˗ Кушай, на здоровье, деточка, — гладит меня по голове добрая бабушка.

Я с аппетитом все съедаю. Потом играю и занимаюсь своими детскими делами. И тут вижу, что идет по дороге прохожий, на этот раз дедушка. Я — опять за калитку.

˗ Деда, здравствуй.

˗ Здравствуй, внученька.

˗ А как у тебя дела?

˗ Хорошо дела, спасибо.

˗ А что это у тебя в сумке?

˗ Конфеты и печенье к чаю купил. Будешь?

˗ Буду.

˗ Угощайся.

˗ Спасибо.

˗ Кушай на здоровье.

Потом бабушка шла с аптеки, угостила витаминками. Потом дедушка шел с базарчика, угостил огурчиками, потом тетя шла с магазина, угостила лимонадом…

Когда бабушка обнаружила мою бурную деятельность и повышенную для моего возраста находчивость, то срочно водворила меня во двор, заперев покрепче калитку. А вечером мое поведение обсуждали на семейном совете.

˗ Стыд-позор на всю деревню! — ругалась бабушка. — Люди скажут, что ребенка дома голодом заморили! — И тут же смеялась, — Ведь надо же, до чего додумалась! Я ей дома и оладушки, и блинчики, и лапшичку куриную, а она ничего не ест, не хочет. А на улице все подряд ест и не отказывается.

Бабушка только руками разводила, а все смеялись. Но, конечно, попрошайничать мне больше не разрешили. Сказали, что можно только здороваться, а дальше — ни-ни.

Когда деревья были большими и трудно было представить что-то выше бани… Вспоминается, что тебя тогда все любили, и все проблемы и трудности отступают, как будто защита из детства до сих пор тебя оберегает.

За грибами

Бабушка жила на центральной улице, прямо возле конторы. Контора, это такое главное здание в поселке. Там заседал председатель совхоза и работал сельсовет. Поэтому на небольшой площадке перед конторой стоял на постаменте памятник Ленину, всегда чисто вымытый или свежеокрашенный, и была разбита парадная клумба с зачатками ландшафтного дизайна.

Дом у бабушки был небольшой, но очень уютный. В спальне над ее кроватью раскинулся непременный коврик с оленями у лесного водопоя. Такой, кажется, был тогда в каждом доме. Над каждой кроватью висит свой персональный ковер. А я могу спать на всех кроватях по очереди, долго разглядывая перед сном узорную ковровую путаницу.

На всех кроватях громоздятся пирамидки из взбитых подушек с кружевными накидушками. В углу за дверью стоит деревянный сундук, в нем хранятся постельные принадлежности, отрезы мануфактуры, как называла бабушка ситец в цветочек, цветные крепдешиновые платья, которые бабушке стали малы, и многое другое. А на внутренней стороне крышки сундука наклеены фотографии актеров и спортсменов и вырезки из поздравительных открыток.

В зале на стене между двух окошек висят большие часы с боем, а под ними стоит проигрыватель на тумбочке. В ней стопка пластинок с разными песнями и моими сказками. На телевизоре красуется большая салфетка с цветами, вышитая бабушкой. Ее надо откинуть наверх, если хочешь посмотреть мультик или «В гостях у сказки».

В центре зала, прямо под люстрой, важно стоит стол со скатертью, со свисающими кистями бахромы. На столе лежит газета с программой телепередач на всю неделю. Вся программа тщательно изучена и все интересные передачи, фильмы и мультики подчеркнуты красной ручкой, чтобы не забыть посмотреть. Например, среда 11:45 — программа мультфильмов, 15:30 — научно-популярная передача «Очевидное-невероятное», 20:30 — «Спокойной ночи, малыши», 22:05 — многосерийный художественный фильм «Место встречи изменить нельзя», вторая серия.

На кухне стол уютно расположился у окна. В одном углу стоит умывальник, в другом — печка, а в третьем — деревянный посудный шкаф. А на полу, под круглым цветным половичком, сплетенным бабушкой, прячется люк в погреб. Из него бабушка, как из волшебной пещеры с сокровищами, всегда достает что-нибудь вкусненькое. То баночку маринованных грибов, то кисло-сладкие моченые яблоки, а то и арбуз, когда на улице уже снег.

Перед домом во дворе — палисадник. В нем растут деревья, и стоит турник. Вдоль дома бежит дорожка и раскинулась клумба с цветами, а позади нее — ягодные кусты. Внутри двора небольшая площадка, справа от нее прилепился к забору сарайчик, слева несколько плодовых деревьев, а под ними кровать с панцирной сеткой. На ней можно сидеть или лежать, а еще лучше — прыгать. Скакать, взлетая до неба, или допрыгнуть до ближайшей толстой ветки дерева и попытаться схватиться за нее руками. Это опаснее, чем прыгать на батуте, потому что можно перелететь через спинку кровати. Но зато гораздо интереснее.

На толстенной ветке яблони висят веревочные качели. За площадкой разбита небольшая, но очень пестрая и веселенькая клумба с бархатцами, цинниями и ромашками, а за ней рядами убегают вдаль ровненькие грядки и дорожки огорода.

Позади огорода, уже за забором, пролегает небольшой бетонный арык, из которого все — и мы, и соседи — берут воду для полива огородов. За арыком небольшая полоса лесопосадки, а за ней открываются необъятные просторы поселкового футбольного поля. На нем регулярно проводятся какие-то спортивные соревнования, а по вечерам местные парни и мужчины играют в футбол, шумно и с большим азартом при этом споря.

По праздникам на футбольном поле проходят народные гуляния. По периметру растут большие раскидистые деревья, поэтому большая часть поля в прохладной тени. Недалеко от центрального входа ставятся трибуны для президиума и ветеранов. На все праздники мой дедушка получает пригласительную открытку в президиум, как ветеран войны и почетный работник совхоза.

Все вокруг украшается флагами, а на деревьях развешиваются гирлянды цветных флажков. Под деревьями расставляются прилавки со всякими пирожными, напитками и бутербродами. Весь день играет музыка. А в центре поля, на установленной невысокой сцене, выступают со своими номерами местные таланты.

А потом, после официальных мероприятий и концертных выступлений, уже под вечер, начинаются долгожданные танцы. На танцах люди веселятся от души. Кто помладше — танцует вприпрыжку, кто помоложе — выплясывает по-современному, кто постарше — притоптывает по старинке, а кто-то даже может закружиться в вальсе.

За стадионом раскинулся парк. Парк не очень большой по площади, но довольно густой, живописно заросший и даже смахивает на маленький лесок. Вот он-то нам сегодня и нужен. Вчера весь день был дождливым: то шел сильный ливень сплошной стеной, то лениво моросил мелкий затяжной дождик, то равномерно барабанил по крышам пузырящийся в лужах обыкновенный средний дождь.

А сегодня утром сыро и немного туманно. Бабушка разбудила меня пораньше, потому что мы идем в парк за грибами. Надеваем болоньевые непромокаемые куртки с капюшоном и резиновые сапоги. Хоть дождь закончился вчера поздно вечером, парк стоит еще насквозь мокрый и сырой. Солнце уже встало, и туман рассеивается. Мы быстро проходим огород и футбольное поле, и вот мы в парке. Пахнет мокрыми деревьями, прелой листвой и свежестью после дождя.

Бабушка нашла крепкую длинную палку себе и маленькую, под мой рост, палку мне. Сначала мы идем вместе, заглядываем под каждый кустик, обходим вокруг каждого дерева. Бабушка показывает, что густая мокрая листва под деревьями кое-где приподнимается небольшим бугорком. Вот этот бугорок нужно осторожно палочкой разгрести от листьев. Раздвигаешь мокрую листву, а там коричневая шляпка — вас приветствует ваш первый гриб!

После пары-тройки найденышей мы с бабушкой уже ходим по парку в поисках добычи по отдельности, кто больше найдет. И снова деревья, кусты, ветки, листья — и снова бугорок. А вот еще один, а вот большая кучка, а под ней огромный гриб, просто гигантский, красавец в бархатной коричневой шляпе. Такой экземпляр один не гуляет, рядом с ним обязательно прячется целая семейка его родственников. Вот это удача, семейство большое, целый грибной клан. Срезаем аккуратно грибочки небольшим ножичком и складываем в корзинку. Бабушка иногда кричит мне «Ау!», а я с большим воодушевлением кричу ей в ответ. Хотя мы рядом и прекрасно видим друг друга. А недалеко ходят еще пару грибников, соседей с нашей улицы.

Для такого небольшого парка мы набрали довольно много грибов и пора возвращаться домой. Уже солнце греет вовсю, куртки давно сняты, а вслед за ними и кофты тоже. Становится жарко в резиновых сапогах и неудобно с одеждой в руках искать грибы. Мы топаем домой с корзинами наперевес. Через десять минут мы дома, довольные, чумазые и с богатой добычей.

Бабушка приводит меня в чистый вид, кормит завтраком и отправляет играть, а сама полдня моет, чистит и готовит наши грибы. Самое вкусное, что можно из них приготовить, это жареная картошка с грибами.

На столе стоит большая чугунная сковородка, полная золотистой хрустящей жареной картошечки, щедро перемешанной с грибами. От сковороды валит пар, и запах на кухне стоит умопомрачительный. Грибочки такие упругие и немного похрустывают. Вот уж тут меня не надо уговаривать съесть еще чуть-чуть, еще ложечку, не то что какой-нибудь суп. Тут я уплетаю за обе щеки, и остановиться просто невозможно!

А завтра бабушка обязательно сварит грибной супчик. Он тоже очень вкусный и ароматный, пахнет грибами и зеленым укропчиком, который был сорван на огороде и тут же покрошен в суп. Вообще-то, супы я не очень люблю, но вот выловить из тарелки все грибочки — это, конечно, запросто. Только потом все равно придется доедать уже безгрибной суп.

Еще бабушка пожарит пышные румяные пирожки с грибами, но их я не очень жалую, больше всего мне нравятся пирожки с повидлом, ну или, на крайний случай, с зеленым луком и яйцом. Но если уж бабушка жарит пирожки, то на любой вкус: и с картошкой, и с капустой, и с грибами, и с повидлом. Еще бывали пирожки с ливером, но их попробовать меня невозможно было уговорить.

Вкус и запах тех жареных грибов до сих пор остается для меня непревзойденным. Хотя десятки разных их видов и вкусов множество раз перепробовано, но те, бабушкины, будут всегда самыми-самыми вкусными.

Алтай

А где-то в параллельной реальности…

Когда мне было пять лет, то самым заветным желанием было… покататься на лошади. Рассказывать я об этом никому не рассказывал, потому что никто особо и не спрашивал. А просто тихо мечтал. Наверное, в прошлой жизни я был военным. И не просто военным, а военным верхом на коне. Примерно как Рокоссовский на параде Победы.

Бабуля моя была родом из Сибири. Родилась она и выросла вместе с сестрами и братом в Алтайском крае, в таежной деревне. А потом, уже в молодости, перелетели они в наши теплые края, как перелетные птицы. Здесь и осели, гнезда свили.

Дедуля был местным и никогда в Сибири не бывал. Поэтому как-то летом решили они съездить в отпуск на бабулину родину. Тем более что родственников там осталось полдеревни. Ехать собрались с дедовой сестрой и ее мужем. Они были не только родственниками, но и закадычными друзьями. А чтобы не было скучно и грустно, решили взять с собой и меня.

Мне в общем-то и без Сибири было хорошо. Куча друзей, улица, поля, болото и река, старшие пацаны таскали нас младших за собой, не бросали скучать во дворе. Но тут бабулей были произнесены волшебные слова:

˗ Там же деревня, у всех лошади есть. Покатаешься!

Это был железный аргумент, который перевесил все.

˗ Я согласен. Едем.

Когда родители нас проводили на вокзал и усадили на поезд, то он почему-то долго стоял на путях и не трогался. Я так уже хотел скорее поехать, что решил раскачать поезд, чтобы он тронулся с места и покатился. Сидел в купе у окна и раскачивал поезд. Долго и упорно раскачивал. И наконец, получилось! Поезд тронулся и медленно покатился куда-то в сторону Сибири. Все-таки мое упорство победило, и мы поехали!

Ехали мы долго. Меня все время пытались накормить, но есть не очень хотелось. Гораздо интереснее было лежать на верхней полке и смотреть в окно, на мелькающие картинки — как кадры в мультфильме.

Однажды я один пошел в туалет в конце вагона. А когда возвращался обратно, то обнаружил, что вагон полон абсолютно одинаковых купейных дверей. И какое купе наше, угадать невозможно.

Сначала я даже растерялся, но потом взял себя в руки, прошел опять в конец вагона и прикинул примерное расстояние до нашей двери, каким оно было, когда я, наоборот, выглядывал из купе. Это сработало, и ошибся я всего на одну дверь. Свою нашел со второго раза. Так я научился пользоваться таким полезным прибором, как глазомер. Тем более что он встроенный.

После поезда путешествие не закончилось. Мы еще долго ехали на электричке. А потом на маленьком автобусе-коробочке ехали уже по сопкам и по тайге. Водителю, наверное, было жарко, и он открыл переднюю дверь. Я сидел недалеко и видел, когда переправлялись по горной реке, что вода поднялась выше ступенек автобуса и даже слегка плескалась в салоне у порога. Было здорово и страшно одновременно.

Когда мы приехали в деревню, меня очень удивили местные дороги. Их не было. Все дороги были в жидкой грязи и по ним ходили стада местных живот́ин. А для людей поверх этой пахучей жижи были сколочены деревянные настилы типа тротуаров. По ним мы и перемещались.

Дом наших родных стоял на самом краю деревни. Сразу за заборчиком начиналась тайга. Дом, как и все дома в деревне, был невысоким, крепким, а вокруг него прилепились хозпостройки: сарайчики, коровник, свинарник и прочий зоопарк, мастерская и все остальное. Все хозяйство было под одной крышей вокруг дома. Так и дому зимой теплее, и выходить в сугробы не надо. Хоть дрова, хоть инструмент в сарае, хоть яйца в курятнике — все под рукой.

Дома стояли далеко друг от друга, вразброс, а вторая половина деревни вообще была за рекой на соседнем берегу. Магазин, кстати, был там же. Поэтому у всех все было свое, а в магазин ездили редко, на пароме.

Пока я ждал, когда же мы будем кататься на лошадях, в ожидании коротал время, приручив хозяйскую собаку. Псина была чуть меньше лошади, огромный волкодав. Но я ей объяснил, что хочу покататься на ней, пока еще нет лошади, и она согласилась. Так и возила меня по двору, а я сидел верхом на лохматой спине и обнимал волкодава за шею.

За грибами в тайгу было ходить совсем не страшно и даже не интересно. Потому что лес начинался сразу за забором. И грибов мы набирали кучу, даже не отходя далеко от дома. Потом грибы жарили, сушили и мариновали. Часть их мы съедали за обедами и ужинами, а часть потом увезли на поезде домой гостинцами.

Вечерами мы выходили встречать коров, а стадо было такое огромное, что ждали полчаса, пока оно закончится. Спали мы с дедом на сеновале. Сено душистое, только колется немного. Но все равно это лучше, чем спать с бабулей на душной перине.

Посреди двора стоял настоящий колодец. У нас таких не было. У нас везде асфальт, тротуары и колонки на улице. Надавил на ручку и пей сколько хочешь, ну или руки мой. А если дед ведро набирает, то камушек подкладывает, чтобы долго рычаг не держать. А тут колодец!

Бабуля сказала, что днем в колодце звезды видны. Но я, сколько ни старался, ничего не мог разглядеть, кроме собственного отражения. А все попытки спуститься внутрь на цепи с ведром были пресечены бабулей.

Еще мы с дедом и местными мужиками ездили на рыбалку на моторной лодке. Было холодно, и я сидел на носу лодки в брезентовой штормовке, и брызги летели мне в лицо. Река была горная, бурная, холодная. Остановились в тихой заводи порыбачить. Наловили рыбы. Рыба крупная, с полменя. Запекли ее на костре. Ох и вкусно получилось, не то что дома, на сковородке.

Дед зарядил мне удочку, я стою рыбачу. И вдруг прямо на меня летит огромный шмель. Летит прямо в лоб, на таран, не сворачивает. Так и врезался в меня со всего лёта. Удар был такой сильный, что сбил меня с ног. Хотя шмель меня даже не ужалил. Наверное, он хотел меня именно уронить.

Потом все отправились домой. Лодка нас только доставила на место и сразу уехала. А обратно надо было идти пешком вброд по реке, обходя высокую скалу. Все шли, высоко в руках держа всю одежду, удочки и снаряжение.

А дед сказал, что мы пойдем другим путем. И мы с ним полезли на скалу. Так путь домой был короче, но гораздо труднее. Уклон был крутой. Я карабкался впереди, дед подталкивал меня сзади и говорил, за какую ветку лучше держаться. Взялся я за одну ветку, а она обломилась, и я покатился вниз и деда с собой покатил.

Скатились мы с полгоры и решили снова вверх лезть. Наше упорство победило, мы влезли-таки на скалу и пришли к дому одновременно с теми, кто возвращался вброд. А если бы мы не упали, то пришли бы первыми.

Еще ходили в тайгу за кедровыми шишками, шишковать. Уходили подальше от деревни. Видели следы медведя и росомахи. Она, росомаха, говорят, даже барана утащить может, не то что курицу. Но редко в деревню заходит.

Вот и кедрач, кедровый лес. Мужики берут деревянные колотушки и стучат по стволу посильнее, а мы, дети, шишки в корзины собираем. И вдруг на одном огромном кедре обнаружился медведь. Он там, наверное, спал, отдыхал, а мы его разбудили. Свалился он на землю и сказал: «Ух!». И убежал в кедровую чащу. А мы все убежали в другую сторону, домой. И о-о-очень быстро, несмотря на густую лесную растительность.

Потом мы, дети, играя во дворе, заботливо укрепляли забор со стороны тайги. Чтобы медведь случайно в гости не зашел.

И вот, наконец, настал долгожданный момент. Мне сказали, что завтра мы поедем в тайгу на пасеку на лошадях — за медом. Всю ночь я боялся проспать эту важную поездку. А когда проснулся, то мне сказали, что пошел сильный дождь, и все уехали на пасеку. А меня решили не брать, чтобы я не простудился и не заболел.

Так сильно я еще ни разу в жизни не разочаровывался. Я перестал со всеми разговаривать. А потом ушел в сарай, сел в седло, которое стояло посреди сарая, и скакал на нем весь день. И на пасеку, и в тайгу, и за медом.

А когда вернулись бабуля с дедулей, я с ними не разговаривал и с седла не слез. Как ни уговаривали меня, как ни звали на охоту в лес, на рыбалку на реку, я отказывался. И каждое утро снова и снова возвращался в сарай и скакал в седле, на пасеку. Всей деревней пытались меня растормошить, наперебой предлагая развлечения, но обида не проходила: мою мечту разбили.

Наконец, меня уговорили покататься на пароме. Паром был большой квадратный. По краям расположились люди, а в центре большое колесо с лебедкой, которое по очереди крутили мужики. Я сидел на краю парома и смотрел на рыб в реке, их было немало, и все они довольно большие. Мы переправились через реку и пошли в магазин. А в магазине бабуля купила мне самую лучшую игрушку из всех, что там были. Светофор с лампочками на батарейках. Такого я еще не видел. Я с ним, конечно, поиграл немного. Но все равно мечта моя покататься на лошади, ради нее я и согласился поехать в такую даль, не сбылась почему-то…

И впервые я сел на коня уже взрослым, семейным человеком. Сел в горах и поехал с одного горного озера на другое. И пять часов проскакал по горам, по долам, по рекам, по скалам, по обрывам и лесам. Вот когда моя мечта осуществилась… Все-таки мечты сбываются. Хотя мой отец всегда говорил, что дорога ложка к обеду. Лучше бы, чтобы мечты сбывались вовремя, чуть пораньше, чем через сто лет.

Снегурочка

Последние два года в детском саду воспитатели проведали про мою хорошую память, сговорчивый характер и доверили мне ответственную роль. На новогоднем утреннике я была Снегурочкой — два раза, два Новых года подряд.

Обычно роли деда Мороза и его внучки исполняли сами воспитатели. Но тут почему-то решили делегировать свою функцию мне. Роль эта была достаточно сложной, потому что, помимо изобретения специального костюма, который сшила мама, мне фактически пришлось исполнять роль соведущего, а для этого надо было выучить целую тетрадку текстов и стихов.

Долго ли, коротко ли продолжалась наша подготовка к утреннику, но тетрадку я выучила дома с мамой, так как сама еще взрослый почерк считывать с тетради не умела. И мы с воспитателями и музруком каждый день репетировали утренник в музыкальном зале. Пока все дети моей группы были на предобеденной прогулке и носились друг за другом по детской площадке со снежками-гранатами и палками-винтовками.

И вот однажды, как следует порепетировав накануне, меня решили больше не мучить, а отпустить погулять вместе со всеми детьми.

Зимнее самостоятельное одевание себя на улицу в пять лет — это та еще полоса препятствий. Нет, если ты одеваешься как мальчишки, кофта не застегнута, шуба застегнута, но сверху пропущена пуговица, шнурки на ботинках не завязаны, шапка набекрень, шарф намотан как бинт на раненом, то, в принципе, это не очень сложно и даже достаточно быстро.

Но если одеваться как положено, застегивая все пуговицы и замки, завязывая все шнурки, то приходится изрядно попотеть. Надеваешь гамаши и кофту, застегиваешь. Надеваешь шапку, завязываешь, надеваешь шубу, застегиваешь, надеваешь шарф, повязываешь. А уж потом, в полном обмундировании, со свисающими на резинках варежками, обуваешься и сразу выходишь, чтобы много не натоптать. Обуваться раньше шубы не разрешает нянечка, которой потом пол мыть.

На низких лавочках в раздевалке места не оказалось, так как все дети расположились на них и воевали со своими валенками, ботинками и сапогами. Но я нашла прекрасный выход, вышла из раздевалки и села на верхнюю ступеньку лестницы, по которой все обычно спускались на прогулку, так как группа наша находилась на втором этаже.

Долго я сидела и пыхтела от жары и от усердия, пытаясь натянуть сапожки на толстые, связанные бабушкой носки. Но они отчаянно сопротивлялись. Не знаю, кто больше, носки или сапожки. Подозревая, что может быть нога не та, поэтому и не лезет, я несколько раз меняла сапоги местами, но тщетно. Они налезали только наполовину, а пятка одиноко торчала снаружи.

Обуться я так и не успела, а вот спуститься по лестнице успела одной из первых, докатившись почти до выхода. Самым первым оделся и выскочил из группы какой-то мальчишка, я его не разглядела. И, чтобы быстрее выбежать на улицу, он с места разогнался до приличной скорости и кубарем скатился с лестницы, зацепив с собою и меня.

Одним словом, случилась катастрофа. Одна проблема была в том, что меня скатили с лестницы. Но в силу маленького роста и обилия слоев одежды, смягчивших падение, я в целом не пострадала и не рассыпалась на запчасти.

Но вот другая проблема, что на лице моем защитной вратарской маски не оказалось и на щеке, под глазом, у меня расцвела багровая ссадина — приличного размера и пугающая своими перспективами роста. И эта проблема уже была посерьезней. Через два дня должен состояться новогодний праздник, а Снегурочка больше смахивает лицом на боксера в красном углу ринга.

Выучить мою тетрадку кому-нибудь другому в такие короткие сроки было делом бесперспективным. Поэтому выход был один: лечить мою покалеченную кандидатуру. Меня уложили на раскладушку и бросили в бой весь арсенал накопленных знаний человечества для ускорения заживления.

Рану мою обкладывали льдом в резиновых пузырях и целлофановых пакетах. Я растопила килограммы льда своей пылающей щекой. Привезли из каких-то секретных закромов чудодейственную, заживляющую мазь. Как та, что дала с собой в дорогу Д'Артаньяну его матушка.

Неизвестно, как достали и откуда привезли антикварный царский медный пятак, по слухам, имеющий идеальный сплав для заживления, и прикладывали его к ссадине, изо всех сил стараясь, чтобы ушиб не переполз под глаз и не превратился в лиловый синяк. Еще были какие-то примочки на травах, но мне, конечно, больше всего понравился пятак. Я его держала в руке, пока на мне испытывали остальные многочисленные рецепты.

Вечером меня передали, как эстафетную палочку, маме, чтобы она до ночи меня лечила и всю ночь сменяла охлаждающие повязки.

Ну что сказать, настойчивость и упорство победили. Неизвестно, какой именно способ подействовал, или каждый из них внес свою лепту, но синяк отступил, отек рассосался, и на щеке осталась только коричневая корочка на месте содранной кожицы.

В день утренника меня хорошенько припудрили, подрумянили, и вышла я на сцену играть свою первую в жизни роль в довольно сносном снегуроподобном внешнем виде. Без запинки отбарабанила все стихи, с чувством, с толком, взмахивая в нужных местах руками, рассказала прозу. Покружилась в снегурочном танце с одногруппницами-снежинками и поводила хороводы вокруг елки с одногруппниками-зайчиками.

Праздник прошел замечательно, поэтому и на следующий Новый год мне вновь доверили эту ответственную роль. Но при этом охраняли меня уже от скоростных спусков по лестнице с особой тщательностью.

О том, что я была Снегурочкой, впоследствии напоминала только фотография в альбоме. Где надетую на меня голубую атласную шубу до полу, отороченную ватой и расшитую узорами мишуры, дополняла длинная настоящая коса, пришитая к шапочке-боярочке, тоже атласной, с мехом-ватой и мишурой.

Самое интересное, что о самом инциденте я напрочь забыла сразу после его завершения, а напомнил мне о нем мой одноклассник на двадцатилетней встрече после окончания школы. Мы с ним и в садике были в одной группе, и в школе в одном классе. Вышли мы во дворик кафе после застолья, все о чем-то рассказывают, вспоминают смешные моменты. И тут он мне говорит:

˗ А помнишь, когда ты в садике должна была быть Снегурочкой, я тебя с лестницы уронил?

˗ Так это был ты?!! — сразу все вспомнила я.

˗ Я, — гордо ответил он. — Ты меня извини, конечно, я не специально, просто спешил.

˗ Да ладно, я уже давно забыла.

˗ Ты-то забыла, а я до сих пор помню. Ведь я был сыном воспитательницы, той, которая была дедом Морозом. Поэтому она мне и в садике, и дома всыпала двойную порцию, по-свойски. За то, что я ей Снегурочку уронил и поцарапал. И она тебя потом лечила, а мне все время кулаком грозила.

Посмеялись мы, повспоминали, узнали каждый о другой стороне медали.

У всех нас в памяти отпечаток от событий детства откладывается, свой собственный. И лежит он там, ждет терпеливо, вдруг да понадобится.

Каток

Когда мне было года четыре, мы жили на берегу того самого озера, на котором, уже постарше, купались каждое лето. Родители снимали небольшой домик прямо на берегу.

В ту зиму сильные морозы случились раньше снегопадов, поэтому озеро замерзло ровно и гладко, превратившись в один огромный каток. Несколько дней каток был идеальным, как зеркало.

Вся местная детвора высыпала на лед, чтобы покататься. Катались, кто во что горазд. У кого-то были настоящие фигурные коньки, у кого-то настоящие хоккейные, у кого-то просто коньковые лезвия, прикрученные шурупами к ботинкам.

Кто-то просто раскатывал свои зимние сапоги или галоши, надетые поверх валенок, стирая протектор и доводя подошву до гладкоскользского состояния. А кто-то разбегался со всех ног, плюхался пузом на кусок клеенки и катился так, как заправский бобслеист.

Я любовалась на все это роскошество из дома, в окно, смотрящее прямо на озеро, и очень просилась покататься тоже. Но таких маленьких коньков тогда не было, да и одну меня гулять еще не отпускали, и папа обещал в воскресенье покатать меня на озере на санках.

Накануне выходных прошел снег и присыпал зеркало льда. Фигуристов и хоккеистов на катке больше не было. Солнце проглядывало сквозь дымку облаков, но не ослепляло. Мы вышли на берег, было пусто, ни души, кроме нас. Все озеро, от края до края, казавшееся с высоты моего кнопочного роста просто бесконечным, было в нашем распоряжении.

Папа усадил меня на санки, сказал: «Ну, теперь держись крепче»… И-и-и понеслись! Как он меня катал! То разбегался до такой умопомрачительной скорости, что слышался свист ветра, хотя был полный штиль. То вертел санки змейкой, раскачивая меня из стороны в сторону, как мишку косолапого. То, разбежавшись, разворачивал резко санки, чтобы плюхнуть меня в сугроб. То, разогнавшись до гоночной скорости, отпускал меня катиться в бескрайнюю целину озера. И даже вычертил на нетоптаном участке следами и санками какой-то узор.

Накаталась я тогда вдоволь, от души. А потом он поднял меня, засидевшуюся, чтобы я побегала и размялась. И предложил, чтобы теперь я его покатала. Уселся поудобнее на санки, еле в них поместившись и… Поползлось! Катила я его еле-еле, с черепашье-улиточной скоростью.

Пыталась завалить его на бок в снег или поворачивалась к нему лицом и топала задом наперед, постоянно поскальзываясь на льду и плюхаясь мягко с высоты своего короткого роста. Тянула на себя санки и смотрела на папу, а он хохотал во весь голос, запрокидывая голову назад так, что с него постоянно падала пушистая шапка-ушанка с развязавшимися и торчащими хаотично ушами.

Он надевал ее и снова смеялся и помогал мне уронить себя в снег. Я тоже заливалась смехом и падала на него. Мы лежали посреди бескрайнего озера и смеялись-смеялись-смеялись.

Мама готовила дома что-то вкусное и иногда выглядывала в окно посмотреть, как мы катаемся, и тоже смеялась. А было-то им тогда всего по двадцать пять лет. Такие молодые и веселые.

Потом был крошечный каток-пятачок во дворе многоэтажного дома. Его заливали папы-энтузиасты, протянув из окна шланг, который летом использовался для полива, и наливали лужищу в центре двора. Каток получался небольшой, всего несколько метров, но очень популярный среди дворовой малышни.

Было мне тогда лет шесть-семь. Настоящие коньки маленького размера найти было очень трудно, почти нереально, но зато в спортивных магазинах продавались лезвия для коньков. Вот такие лезвия папа прикрутил к моим войлочным волашкам. И я на них самостоятельно училась кататься. А перед этим спускалась в них же с четвертого этажа по лестнице.

Все бы ничего, но волашки были мягкими и ноги в них не стояли жестко, как в фигурных коньках, а шатались в разные стороны с приличной амплитудой. Было это не очень удобно, ноги все время норовили подвернуться, но я все равно упорно каталась, падала и снова каталась, несмотря на трудности. Тяжело в учении, легко в бою!

Потом, когда на дрожащих от усталости ногах я ковыляла домой и поднималась по лестнице на свой небоскреб из последних сил, казалось, что все, больше не пойду. Но нет, назавтра я снова была в строю и снова упорно шла в бой.

Следующий запомнившийся каток находился на школьном стадионе. Это был просто роскошный каток, который заливали несколько зим подряд, как раз на зимних каникулах.

Вдоль катка на беговых дорожках стадиона ставили скамейки, чтобы можно было переобуться или присесть, отдохнуть, а то и перекусить во время катания. Вечером включались прожекторы по периметру стадиона и играла из репродуктора музыка.

Казалось, что все жители поселка были здесь. Это были какие-то катательные народные гуляния. На скамейках располагались чьи-то мамы или даже бабушки, уютно струился пар из разноцветных термосов, и с нетерпением ожидали своего часа бутерброды, заботливо уложенные в корзинки.

У меня теперь были настоящие фигурные коньки «Снегурочка» с зубчиками на носке лезвия, лет десять-одиннадцать жизненного опыта и уверенное умение кататься, закаленное в бою с шатающимися волашками.

На льду катались и взрослые, и дети. Под музыку скользилось очень легко и весело. Мальчишки наматывали круги вокруг стадиона, просто так или наперегонки. Иногда с клюшками наперевес, но без шайбы.

Потому что шайбы, как заколдованные, норовили прилететь в лоб какому-нибудь карапузу. И бдительные мамаши все шайбы быстро конфисковывали. Пацанам, конечно, очень хотелось поиграть в хоккей, но для этого надо было приходить раньше, после обеда, когда каток был пустой, и не было взрослых и малышни.

Тогда они могли наиграться вдоволь, забить «сто милльонов» голов, наспориться и даже подраться. Но мальчишки народ закаленный, выносливый, и, выложившись в хоккейном бою, они приходили откатать еще одну смену, вечернюю, по-стахановски.

А мы, девочки-подружки, катались стайкой, иногда взявшись за руки, щебеча и хохоча при этом без умолку. Некоторые только недавно встали на коньки и неумело ковыляли по льду, пытаясь катиться и непрерывно падая. Таким помогали более опытные товарищи, поддерживая новичка с двух сторон.

А кто уже хорошо умел кататься, старались выдать высший пилотаж олимпийского фигурного катания. Разогнаться несколько метров и, резко притормозив зубчиками лезвия, развернуться в изящном пируэте.

Опять же, разогнавшись для скорости, наклониться вперед, поднять одну ногу назад, раскинуть руки в стороны и парить ласточкой в свободном полете. Или вертеться на месте волчком, что выглядело как потешное неуклюжее топтание рано разбуженного медведя, но нам казалось, что мы кружимся как фигуристки в расшитых блестками нарядах.

Большая часть наших фигурных пируэтов заканчивалась плюханьем и шмяканьем на лед, но кого же такие пустяки остановят, только не нас.

Мы снова и снова продолжали катать олимпийскую, ну или хотя бы «чемпионатомировскую» программу по фигурному катанию. На самом большом и лучшем катке мира, под самую веселую музыку, в свете самых ярких софитов, под рукоплескания восторженной публики на трибунах, получая от строгого жюри 6.0 — 6.0 — 6.0…

Елки зеленые

В детстве самым любимым и долгожданным праздником был Новый год. Главное — это ожидание чуда. Первое чудо, конечно же, сама елка. А второе — это новогодние подарки.

Еще некоторый трепет вызывал новогодний костюм на школьный праздник. Так как мама моя была модельером, то мне никогда не покупали готовые костюмы, а она шила их сама. Но грустный минус был в том, что делала она это всегда в последнюю ночь перед праздником, и я никогда не видела их заранее.

Эх, не довелось мне быть Снежинкой, Лисичкой и Красной шапочкой. Зато один раз я была Золушкой, той, которая уже на балу. В другой раз у меня был русский народный костюм с узорным сарафаном и кокошником, с дзинькающими висюльками из стекляруса.

Еще как-то раз я была индианкой в роскошном сари из японского натурального шелка. Шелк, кстати, абсолютно не пострадал: как был, так и остался целехоньким четырехметровым отрезом. Сари дополняли «сто тыщ» браслетов и бус и непременная точка на лбу, как в индийских фильмах.

Еще один запомнившийся костюм был — Летучая мышь. Атласная черная перепончатая накидка и черные перчатки, черный свитер с нитками люрекса и черные брюки клеш. Но самое главное, моя тетя, художник, сделала мне маску из черной бархатной бумаги, сбрызнутой блестками. На прорези для глаз наклеила длиннющие бархатные ресницы. А из-под маски на лицо ниспадала коротенькая черная вуаль. Это был необычный костюм, других подобных ни у кого не было.

Искусственная елка у нас дома появилась поздно, когда я уже училась в старших классах. Поэтому все свое сознательное предновогоднее детство я провела в ожидании, что папа или мама принесет настоящую живую елку, и мы будем ее наряжать.

К сожалению, чаще всего мои ожидания не оправдывались, и елку никто не приносил, хотя я ждала и надеялась до самого Нового года. Однажды папа отправился в гастроном, наверное, за банкой зеленого горошка — уже вечером тридцать первого декабря. Мама накрывала праздничный стол. А я сидела у окна и вглядывалась в темную улицу с фонарями, изо всех своих детских сил желая, чтобы папа вернулся с зеленой елкой, а не с зеленым горошком. Но чуда не случилось, к сожалению. Горошек прагматично победил.

Но, в утешение, у меня была маленькая пластмассовая елочка, сантиметров двадцать высотой. Игрушками для нее служили крохотные цветные овощи и фрукты, а еще было несколько настоящих стеклянных шариков размером с наперсток. Елка была ручная, а не стационарная, поэтому я ее таскала за собой повсюду. Завтракала с ней на кухне, рисовала с ней в зале, полоскала горло с ней в ванной. Если бы она поместилась в ранец, то я бы ее и в школу с собой взяла.

У моей двоюродной сестры на Новый год всегда была живая елка и очень красивые игрушки, шары и фигурки. Ведь ее мама тогда работала продавцом в ЦУМе и могла купить самые лучшие игрушки, какие только появлялись в продаже. Наши мамы были родными сестрами, и поэтому мы часто встречали Новый год вместе. Мы с сестрой играли в игру «Найди игрушку на елке». Загадывали друг другу шары и фигурки и искали, пока взрослые нарезали оливье и лепили праздничные новогодние манты.

Но случились в моем детстве две роскошнейшие елки, которые отпечатались в памяти, словно были вчера. Отец с лета работал вахтовым методом в Сибири, в тайге, на какой-то стройке. И каждый раз, приезжая из командировки, привозил нам удивительные гостинцы, каких я раньше и не видывала.

В первую очередь, конечно же, таежные грибы. Белые и грузди, подберезовики и подосиновики, лисички и сыроежки, опята и маслята, а еще сморчки и свинушки. Даже названия были какие-то незнакомые, привозные, неместные. Грибы были и сушеные, в холщовых мешочках, и соленые, и маринованные в банках.

Многие он собирал сам в тайге, а потом местные деревенские жители помогали ему их заготовить. А некоторые, особенно маринованные, покупал у местных в деревне. Потом мы пробовали, сравнивали маринад, и оказывалось, что одинаковые грибы все готовят по-разному: у кого-то вкуснее, у кого-то преснее, у кого-то острее.

Потом привозил клюкву, когда пришел на нее сезон, целыми ведрами. Рассказывал, как растет она на болоте, на зыбких кочках, и как опасно туда ходить без проводника, и как клюква полезна. Привозил еще морошку и голубику, но понемногу, только попробовать.

Еще привозил кедровые шишки, смолянистые, пахучие, еще не раскрывшиеся, где под каждой чешуйкой спрятался орешек. Привозил и уже лущеные кедровые орешки, много. Мы потом почти год ими свои витаминные запасы пополняли.

Однажды вечером, под Новый год, числа тридцатого, мы с мамой смотрели телевизор и немного грустили, потому что папа должен был приехать с вахты только в начале января. И тут в дверь так громко постучали, что я чуть было не подумала, что это Дед Мороз к нам пожаловал, заранее.

Когда мама открыла дверь, к нам в квартиру вошла огромная, до потолка, пушистая, просто восхитительная елка. Никогда раньше я не видела такой красоты, такой идеальной формы и такой повышенной пушистости. Сквозь нее не видно было ничего. Вслед за елкой домой вошел папа, радостный, заросший колючей бородой. Ну чем не Дед Мороз!

Он каким-то чудом смог вырваться с работы и приехать к нам к Новому году. Да еще привез таежную красавицу, как оказалось, пихту. Уж чего ему это стоило, мне, по малости лет, не говорили, но сюрприз был просто сногсшибательный. Я так визжала и прыгала от восторга, что мама стала опасаться визита соседей снизу.

Ах, как мы ее наряжали, эту пушистую и душистую гостью! Она была просто эталонной красавицей. А в игрушках и мишуре так и вовсе — лучшей в мире.

И еще одна елка запомнилась мне, но не наша, а другой моей сестры. Папин старший брат построил новый дом, и новоселье пришлось как раз на Новый год. Дом был большой, просторный, но почти пустой. Мебелью и обстановкой еще не успели обзавестись.

Дядя был милиционером, и у него было много друзей и знакомых в самых разных сферах, в новогодне-елочно-игрушечной, наверное, тоже. Потому что посреди огромного пустого зала стояла роскошнейшая большая елка, а на ней висели игрушки невиданной красоты.

Сестра, которая была младше меня на три года и еще не очень-то хорошо научилась говорить, пояснила мне, что «иглуски немецкие и чехские, очень дологие и ледкие». Да это было видно и без объяснений. Музейный антикварный богемский хрусталь не произвел бы на меня большего впечатления, чем эти елочные произведения искусства.

Венцом всей этой роскоши была мигающая на разные лады гирлянда. Это притом, что обычные гирлянды у всех спокойно горели, а у некоторых счастливчиков мигали, зажигались и гасли, но по этой елке огоньки бегали самым волшебным образом.

Наши родители, бабушка, дедушка и все гости были на кухне и в столовой. Все готовили, накрывали на стол, провожали старый год, праздновали новоселье, звенели фужерами, шумели и радовались.

Нас с сестрой оставили в зале одних. Взрослые про нас забыли, и мы решили повеселиться по расширенной программе.

Мы выключили свет и стали водить вокруг елки хоровод. Постепенно скорость нашего вождения нарастала и, наконец, превратилась в бег. На полной скорости мы зацепились за провода гирлянды и…

Елка рухнула с такого маху, как будто прилетела с обрыва. Видимо, это мы ей придали нужное ускорение. Звон стекла был как взрыв, посыпались искры, словно бенгальские огни, это замкнуло гирлянду — было очень красиво. И тут мы, не выдержав этого великолепного зрелища, обе, в голос, заревели.

В тот же миг к нам прибежали все. Включили свет и увидели, что мы натворили. Нас вызволили из проводов, проверили порезы, дядя поднял елку. Оказалось, что сработали мы профессионально, на елке не осталось ни единой целой игрушки. Все вдребезги! И гирлянда тоже.

Хорошо еще, что все уже были веселые, и поэтому влетело нам не очень сильно. Тем более что сестра порезала палец и пришлось ее срочно лечить. Но вот разлетающиеся вдрызг десятки стеклянных игрушек при свете замкнувшей искрящейся гирлянды оказались таким незабываемым зрелищем, что только салют над городом и может с ними сравниться.

Пасха

В деревне, на центральной улице, возле конторы, жила одна моя бабушка. А на дальней, предпоследней улице перед прудом жили другие бабушка с дедушкой. На Пасху в их большом доме собиралась вся семья, трое сыновей с женами и детьми. К Пасхе бабушка всегда белила летнюю кухню и вешала на свежевымытые окна накрахмаленные белоснежно-подсиненные занавески.

Уже накануне все были заняты приготовлениями. Бабушка с раннего утра заводила сдобное тесто. Потом, сначала опара, затем тесто несколько раз поднималось, а бабушка подбивала, подавляя его восстание. Одновременно она принималась за начинку. Промывала разноцветный изюм для куличей, запаривала мак на рулеты, перекручивала на мясорубке сушеные яблоки и курагу для открытых булочек и целый день пекла, пекла и пекла.

Рулеты с маком, толстые как кабанчики, щедро начиненные сладким маком, уже отдыхали на подносах под хрустящими вафельными полотенцами и источали самый уютный аромат. Куличи, или, как мы их называли, пасочки, самых разных форм и размеров пеклись в духовке или ожидали своей очереди. Бабушка говорила, что перед печкой они должны постоять в тепле, расторнуться, подобреть.

Самые маленькие куличики пеклись в волнистых формах для кексов, средние — в жестяных банках из-под венгерского зеленого горошка, а самые большие — в литровых эмалированных кружках. Пока готовые куличи остывали, мамы взбивали белки с сахарной пудрой. Потом нам, детям, доверяли обмазать верхушки куличей кремом и посыпать яркой цветной посыпкой. Остатки крема, которые долгожданно сладки, можно было съесть прямо из чашки.

Потом доходила очередь до булочек-вертушек с яблочной начинкой. На лепешечку сдобы накладывали яблочную кучку, делали с двух сторон надрезы на тесте и заворачивали начинку так, чтобы она выглядывала из этих надрезов. Как будто пеленали в мягкую пеленку из теста. Потом смазывали всю эту красоту взбитым яйцом и отправляли в печь. Выходили они из печи такие румяные и ароматные, что невозможно было удержаться и не попробовать.

Запах печеной сдобы с ванилью витал во дворе, заворачивал за дом и просачивался на улицу. К слову сказать, все соседские хозяйки были заняты тем же. Поэтому аромат пасхальных куличей был над всей улицей, а может быть, и над всей деревней.

Мы, внуки, носились как угорелые на улице с остальными детьми, но периодически забегали помочь, снять пробу и прихватить что-нибудь вкусненькое с собой на улицу. Мамы варили и красили яйца. Нам дозволялось помогать в этом ответственном деле. Осторожно чайной ложкой переворачивать с боку на бок яички, купающиеся в ванночках с краской. А потом, после остывания, крашеные яйца натирали каплей постного масла, чтобы они засияли еще ярче.

Ну а мамы уже крошили окрошку в эмалированное ведро. Окрошка — это такой же непременный атрибут пасхального стола, как и яйца с куличами. Запахи витали умопомрачительные, свежие огурчики и редиска, укропчик и молодой зеленый лук, все это про весну и про Пасху. Напоследок, уже вечером, жарили сочные котлеты и запекали маринованных кур в духовке.

Ночью бабушку возили в церковь на ночную службу. Иногда нас, детей, брали с собой. Это было весело и необычно, стоять в очереди людей, где каждый со своей корзинкой, полной куличей и крашеных яиц. Потом появлялся громогласно поющий батюшка и освящал всех людей и их провизию святой водой. При этом, если тебе попали брызги в лицо и на одежду, за это никто ругать не будет, а наоборот, все будут радоваться и похвалят.

Утром бабушка зажигала в доме церковную свечу и приглашала всех разговляться. Я не знала смысла этого слова, потому что никто не соблюдал пост, но знала, что сначала нужно съесть кусочек от освященного яичка или пасхи, а потом уже вовсю уплетать все то изобилие, что стояло на столе, на праздничной скатерти и в самой красивой посуде из серванта.

Если погода была холодная, то стол накрывали в доме, а если теплая и солнечная, то стол ставили в центре двора. Взрослые сидели за столом долго, разговаривали и смеялись, мужчины выходили покурить, женщины «освежали» стол.

К концу праздника, под виноградное вино или под чай из самовара, бабушка с дедушкой запевали песню на два голоса, потом другую, потом еще. Пели они часто, и поэтому получалось у них так хорошо, что заслушаешься. И песни такие протяжные, застольные, так и хочется подпевать:

˗ Расцвела под око-о-ошком белоснежная ви-и-шня…

Мы, дети, наедались быстро и потом, набрав полные карманы булочек, яиц и конфет, скорей неслись на улицу. Ведь надо было срочно сразиться с соседской ребятней, чьи яйца крепче. Биться было очень интересно, но вот съедать потом яйцо, если оно проиграло и было разбито, с каждым разом становилось все труднее и труднее. И только это останавливало нас от полного яйцеперебития. Конечно, место-то в небольшом животе уже занято окрошкой, котлетками и куличами, ну и еще немного лимонадом «Дюшес» или «Буратино» по случаю праздника.

Одно из самых ярких воспоминаний детства такое: бежишь по улице, открываешь калитку и скорей во двор, под навес. Под навесом стоят газовая плита и огромный деревянный шкаф без дверей, но со шторочкой в цветную полоску. Отдергиваешь шторку в сторону, а там стоит большой эмалированный таз, в нем летом варенье варят, таз, полный сияющих всеми цветами радуги яиц. Ахнув в очередной раз от восторга, набираешь полные карманы и руки самых красивых и бегом обратно, на улицу.

Пока взрослые заняты, можно под шумок и на пруд сбегать, на весенний пикник. Мы-то мелкие, а вот ребята постарше могут даже костер развести на берегу для полного ощущения праздника. Посидеть у костра, пошурудить в нем прутиком, подкладывая сухие ветки, смотреть на улетающие в небо искры, поджарить кусок колбасы или хлебушка и потом, дымящийся, съесть. Для детского счастья так мало нужно.

На следующий день взрослые разъезжались на работу, а нам разрешалось еще погостить у бабушки с дедушкой. И опять весь день продолжение праздника и веселая кутерьма с соседскими ребятишками. Те же яйцебития, булочкотаскания и костероподжаривания всего, что удалось принести из дома. Бежишь в стопервый раз на улицу, а в калитке — деда, уже с работы пришел:

˗ Ты куда?

˗ На улицу играть, деда.

˗ А что там у тебя в руке, покажи?

Протягиваю чумазую ладошку, а там яйцо, очищенное от скорлупы, которое должно быть белым, но оно такое же чумазое и боевое, как и ладошка.

˗ Ладно, ешь, здоровее будешь. Ну беги, играй, — дед гладит меня по голове и улыбается.

Он на фронт ушел в восемнадцать лет. Был пехотинцем. В белорусских лесах с партизанами попал в окружение, пережил жестокий голод. С тех пор всегда говорил, что любая еда хороша. Даже если пересолили, никогда не ворчал и не отказывался. Все съедал и спасибо говорил.

Радости детства такие простые и воспоминания такие теплые, как малыш котенок, доверчиво уснувший на твоей ладони.

Баня

У бабушки с дедушкой были большой участок, дом и хозяйство. Как заходишь в калитку, слева длинный палисадник с раскидистым бульденежем и тюльпанами, цветущими весной, а также с кустами китайской вишни, усыпанной ягодами летом. Палисадник упирается в гараж. Справа маленький палисадник с сиренью и сразу же большой одноэтажный дом. В нем много комнат и на улицу смотрят окна с зелеными ставнями.

Проходим во двор. Квадрат двора окружен постройками. Слева — гараж, позади — дом, напротив дома — летняя кухня, справа — веранда. В холодное время двор пустует, а в теплое, в центре его царит стол со свитой стульев. Проходим дальше, слева, вслед за гаражом, друг за другом расположились мастерская, большой сарай и дровник под навесом, справа раскинулись плодовые деревья и баня.

Проходим по дорожке дальше. Там по обе стороны раскинулся огород. Кудрявые зеленые грядки шагают стройными рядами и заканчиваются сетчатым забором. За ним проживают разные жильцы: коровы в коровнике, свиньи в свинарнике, козы в сарайчике. А также куры, утки, гуси, и иногда индоутки и индюки. Как бабушка с дедом успевали всем этим заниматься, сложно представить, ведь они еще и в совхозе работали.

В деревне баня — это не только тазик, веник и пар. Весной она пускает к себе на некоторое время «постояльцев». Мне было года три-четыре, когда я увидела их впервые. Весной, когда днем уже было тепло, но ночи еще холодные, в одно солнечное воскресенье бабушку свозили на рынок.

Вернулась она оттуда с тремя большими картонными коробками, поставила их на стол в центре двора, на солнышко, и позвала меня. Открыла все коробки и подняла меня на большую табуретку, поближе к столу.

О, какое чудо! Коробки были полны… сокровищ! Аж дух перехватило от удивления и восторга! В одной копошились крошечные цыплята, в другой — потешные малыши утята, в третьей — длинношеие гусята.

Гусят, с их тонкими хрупкими шеями, отодвинули от меня подальше. Пару пушистых утят выпустили погулять по столу, чтобы я их хорошенько рассмотрела.

А вот цыплят мне дали подержать в руках. Крохотные теплые, нежные комочки, ощущения незабываемые! Они были не только желтыми, но и темными, и пестрыми, это будущие чернушки и курочки-рябы. Я брала то одного, то другого, гладила и пыталась их потискать и расцеловать от избытка чувств.

Писк стоял на весь двор. Еще бы, по двести птенчиков в каждой коробке. Вот этих-то постояльцев и принимала к себе наша радушная баня, а точнее, предбанник. Несколько дней они грелись там, в больших коробах под теплыми лампами в сто пятьдесят ватт. А бабушка варила им пшенную кашку на веранде. Потом мы их кормили, и снова я брала в руки пушистые «солнышки».

Позже немного подросших и окрепших птенцов переселяли дальше, в загончик в птичнике. Когда они подрастали, то куры паслись в своем отгороженном дворике. А остальных выпускали на волю. Всех гусей и ут́ей бабушка метила. Красила синей краской, чтобы не спутать с соседскими. Мазнет кисточкой каждого по голове-шее, и готово. Теперь они одна команда.

Потом мы выводили наши гусино-утиные стада на улицу, через два дома. Там был небольшой пруд с отмелями и островками, где плавали и паслись наши синеголовые. А мы там неподалеку, в заводи, ловили головастиков. Паслись наши питомцы самостоятельно весь день, без присмотра. Утром проводили как на работу, вечером встретили, забрали домой. И даже без пастуха.

Коллег у наших синих на пруду было много, и зелено-, и желто-, и красноголовых. У кого из соседей какая краска оказалась припасена, такие и гуси.

Очень живописно выглядел пруд в разгар летнего дня, с крякающей и гогочущей веселой массой, сотни пестрых голов всех цветов радуги. Ну просто картина импрессиониста!

А наша банька, конечно, не простаивает. Пару раз в неделю ее подтапливают, чтобы можно было вечером сполоснуться, освежиться после работы. А в субботу топят по-настоящему, на всю катушку.

Хотя дровишки в дровнике есть всегда, но для бани часто кто-нибудь, дядя или отец, рубит дрова. Для этого рядом с дровником стоит огромный пень размером с журнальный столик. Пень крепкий как камень, хотя сверху хорошо порубленный.

В дровнике с одной стороны уложены готовые, уже рубленые дрова, а с другой стороны — напиленные полена. Вот их-то и можно нарубить в свое удовольствие. Ка-а-ак жахнуть со всего маху по полену топором! Чтобы щепки полетели в разные стороны, как брызги, и полено раскроилось в аккуратные дровишки.

Колоть дрова это одно удовольствие, а смотреть на этот процесс — это другое удовольствие. Мне очень нравилось наблюдать, как пилят или колют дрова, папа, дяди, деда. Вот только рядом нельзя стоять, а то щепка может прилететь в лоб. Как, впрочем, и получалось, когда я подбиралась поближе, чтобы тоже хоть немного поучаствовать в банном деле.

И вот, наконец, затопили баню, дровяной дым пахнет хорошо, не то что угольный. Дым от дров пахнет баней или шашлыком, печеной картошкой или самоваром. И то и другое — хорошо.

Пока мужчины, это дедушка, папа и два его брата, топят баню и занимаются своими мужскими делами по хозяйству, мы, девочки, это бабушка, две тети, мама и я, готовим субботний ужин. Он всегда праздничный, сложно-долгий в приготовлении и очень вкусный и сытный. Готовим на столе в центре двора и на веранде у газовой плиты.

Бабушка не спеша месит огромный кусок теста, а рядом стоит тазик со свежим фаршем, пахнущим черным душистым молотым перчиком. Если на ужин пельмени, то лепят их все желающие. Кто лепит, кто тесто режет, а кто-то катает. У всех получаются разные экземпляры. У мам — привычно-обыкновенные, у детей — кривые и смешные. Но самые красивые, ровные умеет лепить мой папа, его пельмешки похожи на солдатиков, одинаковые как братья-близнецы, залюбуешься.

Если лепим манты, то мои чаще похожи на танки. Кто-то слепляет ушки ровно, кто-то — чтобы ушки торчали наружу, а кто-то строго прищипывает тесто как пирожок, поверху, и никаких ушек.

Не забываем, конечно, и про счастливую манту. Начинку каждый раз придумываем разную, то одну тыкву без мяса, то хлеб, покрошенный с вареньем, то мелконарезанную колбасу. Кому попадется счастливая манта, надо быстро ее съесть без остатка и загадать желание.

Еще часто делали штрули. Может быть, это не их родное название, но бабушка их так называла. Она отрезала приличного размера кусок теста и долго-долго раскатывала его, постоянно поворачивая и посыпая мукой. Получался большой тонкий круглый лаваш.

На него распределяли равномерным слоем фарш, причем до самых краев, чтобы там не было пусто. Потом аккуратно сворачивали все это в толстый рулет и тщательно залепляли, чтобы не вытек сок. И укладывали на ярус мантницы. И так много раз, потому что делали по две полные мантницы, чтобы всем хватило с добавкой и еще осталось. После приготовления рулеты осторожно вынимали, разрезали на ломти и выкладывали на блюдо. Вот их-то бабушка и называла — штрули.

Пока готовятся вкусности, баня парит вовсю. Первым всегда идет дед. Он снимает первый жар, парится один, моется не очень долго. Выходит деда из бани, распаренный, в свежей рубашке. Влажные с сединой волосы зачесаны назад, вьющийся чуб уложен волной. Все ему желают «с легким паром!» и спрашивают, как банька. Бабушка наливает ему чаю из самовара, и он отправляется в летнюю кухню. Там он полежит на диване, отдохнет после бани, посмотрит телевизор или почитает газету.

А следующим в баню идет старший сын с женой. Парятся они долго, а когда выходят из бани, у дяди темные, как смоль, влажные волосы зачесаны назад, а вьющийся чуб уложен волной, как у деда. «С легким паром!»

Потом в баню идет средний сын с женой. Вдоволь напарившись и намывшись, они выходят из бани. У дяди каштановые влажные волосы зачесаны назад, а вьющийся чуб уложен волной, как у деда. «С легким паром!»

Потом в баню идет младший сын с женой, это мои папа и мама. Долго ли, коротко ли они парятся, но вот и их выход. У папы светлые русые волосы зачесаны назад, а вьющийся чуб уложен волной, как у деда. «С легким паром!»

Последними в баню идем мы с бабушкой. У старшего сына свой дом и своя баня, дети уже взрослые, моются там. У среднего сына ванна в квартире, его дочка предпочитает ванну. И мы идем с бабушкой вдвоем. Она всегда говорила мне, что мыла меня, когда еще целиком на ее коленке помещалась, с самого рождения. Баня уже не жаркая, не пышет раскаленной каменкой, а теплая, добрая и будто обнимает нас мягко своим паром.

Пока мы моемся, во дворе накрывают на стол. Над столом уже горит лампочка, стемнело. Вот и мы выходим из бани. На головах полотенца, красиво зачесанных чубов у нас нет, только косы. «С легким паром!»

Стол ломится от вкусностей, запахи витают по двору и созывают всех ужинать. Вся семья за большим столом, а дед во главе. Ужинаем долго, под разговоры, под виноградное вино, которое деда сам делал. Дети пьют молоко литрами, кто парное, кто прохладное из холодильника. Потом самовар, чай и звезды над столом.

Мамы остаются убирать со стола, а бабушка уводит нас с сестренкой в большой дом. Взбивает огромную перину и укладывает нас спать. Мы просим рассказать нам сказку, но, как только она гасит свет, мы тут же засыпаем, просто выключаемся вместе с лампочкой. Спокойной ночи, малыши.

Летний день

На летних каникулах лучший отдых был в деревне у бабушки с дедушкой. Привозят тебя родители с большой сумкой одежды на все случаи жизни и оставляют на неделю, а лучше — на две. И вот она, свобода!

Иногда в это же время к бабушке привозят и мою двоюродную сестренку. Тогда нам еще веселее. На ночь бабушка закрывает в доме наружные ставни в тех комнатах, где кто-нибудь спит. Поэтому спится утром очень хорошо и долго. Петухов не слышно, солнышка не видно. Мы с сестрой время от времени просыпаемся, смотрим, что еще темно, шепчем друг другу, что еще рано, и снова сладко засыпаем.

Рассвет наступает неожиданно, часов в одиннадцать. Бабушка открывает ставни специальной палкой и цепляет их за крючки на стене, чтобы ветром не колыхало. И в комнату сразу вливается столько солнца, что мы просыпаемся и понимаем, вот оно, утро, а точнее, день.

Мы бежим умываться во двор, к умывальнику. Весело плещемся там, брызгаемся и приводим себя в порядок или, скорее всего, в беспорядок. Все лето во дворе стоит стол, его только в течение дня передвигают в тень. За ним все завтракают и обедают в разное время, а ужинают все вместе. Если погода дождливая, то трапезничаем в летней кухне.

А аппетитный завтрак уже на столе. Он самый простой и незатейливый, но выглядит заманчиво. Оказывается, мы за ночь страсть как проголодались. Домашнее молоко с толстым слоем сливок поверху, творожок, «глазастая» яичница или жареная картошка с золотистой корочкой, ломти домашнего ароматного чесночно-перченого сала или ветчины, свежие с огорода, в пупырышках хрустящие огурчики, а еще редиска и зелень.

Летом мы редко пили чай, если только с тортом или мятный из самовара, после бани. Две дойные коровы давали молоко ведрами, поэтому все пили его постоянно, до отвала. Только дедушка предпочитал квас. Для него бабушка делала домашний квас на черном хлебе. Потом сцеживала его через несколько слоев марли и ставила в холодильник в летней кухне.

Основательно подкрепившись, мы принимаемся за свои важные и интересные дела. Сначала надо покормить нашу любимицу, крошечную-хаврошечную козочку Маньку. Она только недавно родилась, поэтому у нее еще белоснежная курчавая шерстка и розовый нос, которым она доверчиво тычется в наши ладошки.

Манька любит лебеду, поэтому мы ищем именно ее. А найти ее не так-то просто, ведь бабушка нещадно выпалывает ее с огорода. Найдя заветную лебедушку, подсовываем веточки с сочными листьями Маньке под нос, соревнуемся, чью ветку она сжует быстрее. Хотя дедушка уже давно все хозяйство покормил, рано утром, перед тем как уйти на работу. Так что это для Маньки всего лишь десерт.

Потом у нас сложная и почти невыполнимая задача — найти в гараже целую автомобильную шину. Таких шин там складируются десятки. Почему? Не знаю, наверное, папам они были нужны для хозяйственных целей. Но нам нужна была целая шина, чтобы на ней поплавать на озере. Мы брали баллон, накачивали его ручным насосом, искали, где пропускает, и втыкали в прокол спичку, чтобы в следующий раз его уже не проверять.

И так много раз. Иногда мы все-таки находили целый баллон и, хорошенько его накачав, брали с собой купаться на озеро. Но купаться нас одних бабушка не пускала, «мы же еще маленькие», поэтому приходилось ждать, пока кто-нибудь придет с работы и пойдет с нами на пруд.

В гараже больше ничего интересного для нас, девочек, не было, а вот под крышей гаража еще как было. Там, под железом, нагретым солнцем, стоял приличный жар. И в этой жаровне сушилась огромная, под всю крышу, куча кукурузы. Початков были сотни, разного размера, формы и засушенности. Некоторые совсем сухие, как камень. А некоторые еще свежие, с мягкими кукурузинками и густыми кукурузными волосами. Их, наверное, бабушка туда совсем недавно доложила.

Мы с сестрой карабкаемся на гаражный чердак по приставной лестнице и набираем себе несколько понравившихся початков. Потом спускаемся, устраиваемся в холодке палисадника и долго возимся, сооружая из них кукол. Нужно удалить некоторые зернышки так, чтобы получилось лицо, но остались зерна глаза, нос и рот. Потом заплести косу из кукурузных волос и сделать юбочку из кукурузных листьев. Ну а потом посмотрим, у кого красивее и интереснее получится.

Обычные куклы у нас, конечно, тоже есть, но они уже порядком надоели. А кукурузные — каждый раз новые и непредсказуемые. Или можно убирать зернышки так, чтобы получались узоры, шахматные клетки, полоски, змейки. Вдоволь наигравшись, мы бросаем початки взрослым козам и они их с аппетитом обгрызают.

Можно сходить на улицу, побегать, поиграть или подраться с соседскими мальчишками. Нашими ближайшими соседями была немецкая баптистская семья. У них было восемь детей — и все мальчишки. В веснушках и похожие друг на друга как восемь капель воды, только разного роста, мал мала меньше, или бол бола больше.

Так вот с ними мы почему-то чаще дрались, чем играли. Они были задирами и мы тоже не тихони, вот и нашла коса на камень, столкнулись лед и пламень. Но бабушка говорила проще: «как кошки с собаками».

И вот, наконец, наступал долгожданный момент, когда открывалась калитка, это деда пришел с работы. Он был агрономом, работал в совхозе на виноградниках, селекционировал новые сорта, много времени проводил в полях на жаре.

Поэтому сразу после работы, прихватив полотенце и нас впридачу, шел на озеро освежиться. Деда плавал далеко от берега, плавал легко, плечи всегда над водой, а не только голова, как обычно. А мы плескались у берега, на мелкоте, довольные и счастливые. Вода летним вечером после жаркого дня, ну просто как парное молоко, теплая и ласковая.

Освежившись, мы возвращаемся домой, и дед идет «управляться по хозяйству». Он по очереди задает корм коровам, козам, баранам, свиньям, курам, уткам, гусям. Потом мы помогаем ему искать яйца на сеновале. Потому что куры несутся не только в ящиках-гнездах, стоящих в курятнике, но и ухитряются перелететь через оградку и пригнездиться на большом сеновале.

Мы с сестрой лазаем по горе сена, кувыркаемся, прыгаем, ворошим всю эту шелестящую ароматную золотистость и не очень-то тщательно ищем яйца. После поисковой операции мы выглядим так, будто только что вылезли из какого-то стога сена. Особенно волосы подробно украшены торчащими во все стороны пучками сухой травы и куриными перьями.

Потом с работы возвращается мой дядя, по совместительству — сестренкин папа. И конечно же, он тоже берет нас на озеро искупаться. Плещемся в воде мы недолго, зато не один раз. Потому что и бабушка к вечеру, устав от жары, тоже идет к озеру с полотенцем на плече и с нами, куда же без нас.

Возвращаемся мы уже на закате. Поэтому, быстренько забежав во двор за подсолнухом, мы тут же выходим за калитку и усаживаемся на деревянную лавочку, на улице за забором. Лузгаем мягкие молочные семечки и смотрим во все глаза.

А по дороге идет стадо, бесконечно длинное, неспешное, растекшееся на всю улицу, стадо коров. Все соседи сидят на таких же лавках или стоят у ворот, все встречают своих Зорек и Борек. У нас две коровы и бычок с телочкой. Мы знаем их окрас и материки пятен на боках, как у них рога повернуты и какой колокольчик на шее — и высматриваем своих, чтобы не спутать с чужими.

Но коровы и сами знают свой дом и мимо не пройдут. Ведь они принесли по ведру молока каждая, и очень ждут, чтобы их освободили от тяжести. Бабушка заводит их на задний двор и готовит к дойке. Обрабатывает вымя, привязывает веревочкой хвост к задней ноге, чтобы взмахом хвоста корова случайно не опрокинула ведро.

Эмалированные ведра и стульчик уже готовы, бабушка садится и начинает доить. Сначала тонкие струйки звонко дзынькают о стенки пустого ведра, а по мере наполнения все тише и тише.

Я стою рядом со слегка помятой алюминиевой кружкой и жду. Бабушка надаивает мне молока прямо в кружку, и я пью. Пью парное теплое, с пышной пеной пузырей молоко и вдыхаю запахи коровы, молока, сена, запахи деревни и счастливого детства.

Сестренка парное молоко не любит, поэтому мы с бабушкой вдвоем. Она неспешно о чем-то рассказывает или что-нибудь напевает. Корову это успокаивает, и она стоит смирно всю дойку. Потом мы несем ведра под навес, где бабушка процеживает молоко через несколько слоев белоснежной марли и разливает по банкам.

Время ужинать. Стол стоит в центре двора, над ним горит лампочка, уже темно. Бабушка размешивает ложкой вчерашнее молоко в трехлитровой банке и накладывает на блюдце сливки. Они густые как сметана, это детям, сначала мне, потом сестре, к оладушкам.

Всегда на деревенском столе куча всяких вкусностей. Не только скучные: первое, второе и компот. Но и молоко, сметана, творог или сырники, вареная или жареная курочка или утка, сало домашнего ароматного посола или ветчина домашнего копчения, яичница или омлет. Еще овощи с грядки — огурцы, редиска, помидоры или запеченные — кабачки, баклажаны, перцы. И, конечно, куча свежей ароматной зелени, ягоды и фрукты к десерту.

После ужина нас моют в теплой, но нетопленой бане и отправляют в большой дом. Там бабушка готовит нам королевское ложе. Взбивает огромную перину и выстилает ее в большом зале на ковер на полу. Летом в жару мы обожаем спать на полу и всегда норовим сбежать с кроватей. Перина такая большая и пышная, что мы с сестрой можем лежать рядом и не видеть друг друга.

Мы с бабушкой рассказываем друг другу анекдоты и хохочем до упаду. А на перину-то падать одно удовольствие. Потом бабушка выключает свет и рассказывает нам сказку про Ивана-царевича, который служил в Красной армии. А мы слушаем, еще недолго возимся и хихикаем в темноте и, наконец, засыпаем…

Морской бой

А где-то в параллельной реальности…

Первые запуски корабликов начинались весной. Сугробы темнели, расползались, и талая вода промывала ручейки в толстой корке льда на дорогах и тротуарах. Ручейки весело журчали, объединялись в потоки и все устремлялись в одном направлении. Наверное, к морю.

Кораблики делались быстро, из подручных материалов. Чаще всего вырывали лист из школьной тетради и складывали его в кораблик. Или в пустой спичечный коробок сверху вставляли спичинку как мачту, а на нее цепляли кусок бумажки как парус.

Потом старались уйти как можно выше по течению и запускали нашу флотилию в ручейки. Сопровождать корабли надо было прутиком, чтобы они держались нужного фарватера, не сели на мель или не пришвартовались раньше порта назначения. А при объявлении войны корабли противника бомбили снежками из остатков мокрого тающего снега.

Бабуля моя жила в двухэтажном доме с квартирами, и для каждой квартиры вокруг дома были выделены участки. Наш участок с садом и огородом был не со стороны улицы, а за домом. Огород заканчивался заборчиком с калиткой, а за забором протекал арык. Арык был глиняный, прокопанный прямо в земле, из него все брали воду для полива огородов.

А за арыком простирались бескрайние поля кукурузы и люцерны, наше болото, а немного в стороне — река и ферма. Для нас, пацанов лет пяти-шести-семи, арык был большим, метра два шириной, полтора глубиной, не перепрыгнуть. А плавать мы тогда еще не умели.

Поэтому для переправы перекидывали доски с берега на берег. И они, хотя и сильно шатались и прогибались как трамплин, но служили нам мобильными мостиками.

Арык наполняли водой из нашего болота, где на лето устанавливали насосную станцию и качали воду, которой поливали не только наши огороды, но и все ближайшие колхозные поля. Вода была сдобрена торфом, как будто кто-то специально добавил удобрения для повышения урожайности.

Если не было дождей, арык наполняли несколько дней подряд, поливали, потом делали перерыв, спускали воду, и он неделю стоял сухой. Подсохший арык нас нисколько не огорчал, мы и его быстро научились использовать для игр.

В боковой стенке арыка выкапывали яму, не вниз, а в сторону. Это для печи. Потом прорывали проход сверху по направлению к печи, и получался дымоход. Накладывали в печку хвороста и сухого камыша и пекли на костре картошку и разные другие деликатесы.

А пока арык полон воды — это для нас море, ну или река, на которой происходят наши корабельные соревнования и баталии. Большинство кораблей мы строили из газет, которые в изобилии водились в каждом доме. Просто складывали из них кораблики разного размера и запускали вниз по арыку.

А иногда мастерили парусные лодки из каких-нибудь дощечек. Если попадалась подходящая легкая дощечка, то в ней проковыривали отверстие, вставляли в него ветку-мачту и нанизывали на нее парус, тетрадный или альбомный лист.

Готовую флотилию мы спускали на воду в верхней части арыка, а потом бежали по берегу и бомбили корабли комьями глины или камнями. Особо сложным маневром было поджигание плывущего корабля.

Для этого разбирали деревянную прищепку, переставляли пружину наружу и делали самострел. И стреляли из него по газетным парусникам горящими спичками. Чаще всего спички сразу гасли. Но если все-таки удавалось поджечь корабль, то это был победный триумф.

Однажды все пацаны бежали, как обычно, и бомбили военно-арычный флот. А один, самый хитрый, убежал далеко вперед и уселся на доску-мостик, чтобы подбить все оставшиеся корабли из засады.

Вот сидит он на доске со снарядами из глины наготове, и вот нет его, а доска на месте. Так увлекся, замахиваясь, что свалился в воду. Плавать-то он не умел, но зацепился за куст и держался, барахтаясь в воде, пока мы не прибежали и не вытащили его. Хорошо, что не уплыл дальше по течению, а то вдруг там водопад и какие-нибудь апачи с могиканами.

Самым большим и труднопотопляемым фрегатом у нас был овальный оцинкованный таз. Его раньше использовали в бане и даже, может быть, купали в нем кого-то из нас. А теперь отдали нам на растерзание. Мачтой стала ветка груши, а парусом послужила газета «Пионерская правда» в полный разворот.

Мы спустили фрегат на воду, и пошел он в большое плавание. Потопить его было непросто. Уж и парус подожгли, и глиняными ядрами попали не раз, а он все на плаву. Все перепробовали, а он не сдается.

Пришлось воспользоваться нашим «схроном» с запасом кукурузы. Этот припас мы насобирали на поле и припрятали неподалеку, чтобы потом запечь кукурузу на костре. Срочно извлекли мы ее из запасника и закидали фрегат гранатами-початками. Ну вот, победа одержана, непотопляемый потоплен, а кукурузу мы еще наберем!

Арык снова осушили, и мы вновь оборудовали нашу печь. Картошку и кукурузу мы уже запекали и ели, теперь попробуем что-нибудь еще. Надо воспользоваться перемирием и подкрепить силы для предстоящих морских боев. Мы отправляемся на болото на рыбалку.

Удочками мы почти не рыбачили, а ловили карасей на «морд́ушку». Брали металлическую авоську для продуктов, накладывали в нее приманку и, привязав веревку, закидывали в рыбные места. Потом приходили за уловом.

Пойманных карасиков запекали на углях в нашей печи или уносили домой, чтобы мама пожарила их на сковородке. Однажды в «мордушке» оказалась гадюка, которая попала туда и не смогла выбраться, да еще к тому же съела наших карасей. Пришлось вспороть ей брюхо и извлечь карасей обратно.

Еще мы занимались круговоротом живности в природе. Ловили рыбу на болоте, относили ее на речку и выпускали там для пополнения рыбных запасов. А на реке отлавливали лягушек и переносили их к нам на болото, чтобы летом было меньше комаров.

Так влияли мы на природный баланс и регулировали популяцию видов в отдельно взятом географическом регионе, который мы, пацаны нашего района, контролировали.

Однажды кто-то принес поиграть «воздушку» с пульками или, скорее всего, стащил без спросу. И мы отправились на охоту, решив, что лягушек развелось уже слишком много, и они громко квакают по ночам, мешая всем спать.

Настреляли мы тогда пару-тройку десятков крупных лягушек и думаем, что же с ними делать. Врачом никто из нас становиться не собирался, поэтому препарировать их не хотелось. Тогда и пришла нам в голову идея запечь на костре, в нашей печи.

Сказано — сделано. Пока одни разводили огонь и жарили деликатесы, другие сбегали домой, принесли хлеба и соли. Все-таки в первый раз такое готовим, надо бы подстраховаться.

Лягушки, а точнее их окорочка, оказались вкусными. Мясо похоже на куриное, но не сухое, а сочное. А если еще и посолить, поперчить и с хлебушком, то вполне можно почувствовать себя заправским французом в шикарном ресторане. Водились бы в нашем болоте устрицы, мидии и лобстеры, мы бы и их отведали.

И снова эра сухого арыка закончилась, и вновь он полон водой, и вновь продолжается бой. На этот раз нам крупно повезло. Соседи купили новый холодильник, и нам перепал огромный кусок плотного пенопласта. Это уже не военный фрегат, а целый пассажирский лайнер. На нем мы плавали сами.

Плыли по очереди, по одному, а остальные ждали на самом дальнем мостике, чтобы поймать и спасти отважного человека на плоту и не дать ему уплыть дальше, вниз по течению. В зарослях джунглей из ясеней и тополей, по самой широкой и бурной реке, к самому высокому и опасному водопаду. Чтобы сберечь каждого боевого капитана в целости и сохранности.

Песок

Примерно с шести лет я жила в четырехэтажном многоподъездном доме. Как раз вскоре после переезда напротив нашего дома отгородили строительную площадку и начали строить еще один такой же дом. Только, как мы увидели позже, пятиэтажный.

Прорабом на этой стройке работал мой отец, к тому времени молодой специалист, строитель. Я даже видела в окно, если не ходила в детсад, как он ходит по верху строящегося дома в каске и в светлой рубашке с закатанными рукавами. Прямо под башенным краном, с каждым разом все выше и выше, по мере роста этажности стройки.

Дом построили, заселились новые жильцы, между домами отгородили огороды и палисадники, во дворе посадили деревья, привезли и установили горки, качели, турники и скамейки. Но самый центр большущей детской площадки пустовал.

Как оказалось, ненадолго. Не успели мы все перезнакомиться с целой толпой детей-новоселов, как пустующей поляне нашлось достойное применение. У кого-то из новеньких отец работал на стройке, возил песок на «Татре». «Татра» — это такой большой самосвал, который умеет поджимать под себя запасные колеса под углом, отчего выглядит как косолапый медведь.

Так вот этот добрый человек для всех детей двора привез однажды полный с горкой самосвал мокрого песка и высыпал все это богатство прямо в пустующем центре игровой площадки.

Мы сначала не верили своим глазам и даже опасались подходить к этой манящей куче. Вдруг это не для нас, а для каких-то строительных дел. Но он позвал нас и сказал:

˗ Вот, играйте. Только в глаза друг другу не сыпьте.

И мы, радостные, рассыпались по песку. Песок был мокрый и так хорошо слипался, что из него можно было стряпать даже песчаные пирожки. Самым первым делом мы облепили эту огромную кучу со всех сторон и стали копать норы, тоннели и другие подпесочные ходы.

У одних цель была соединиться там, внутри, рукой с кем-нибудь из копателей. При этом руками можно поздороваться, а можно и посражаться или даже попытаться перетянуть встречную руку вместе с ее владельцем к себе, хотя бы ненамного.

У других целью было, наоборот, ни с кем не встретиться, от всех увильнуть и сохранить свой интроверт-тоннель нетронутым. Потом, когда сеть ходов стала слишком разветвленной, все они обвалились, и куча немного присела и расползлась.

На следующий день песок все еще был влажным, и наступила эра возведения крепостей с башнями, бастионов и неприступных замков. Чтобы потом сразиться друг с другом, взять в осаду или штурмовать, прорыть подкоп или атаковать в центральные ворота. Делали катапульты, ставили камень-основу, сверху на него доску-балансир и снаряды — мелкие круглые камушки. Сражение шло до полного разрушения всех построек.

Этим занимались мальчишки, чем немного досаждали нам, девочкам. Мы пекли роскошные песочные торты, пироги и караваи самых разных размеров и немыслимых форм. Потом мы старательно украшали их цветами и листиками. А снаряды с соседних баталий прилетали к нам и вносили какую-то нелепую лепту в нашу кулинарию. А зря, ведь мы потом этими тортами кормили этих же самых баталистов.

По окончании данного мезозойско-песочного периода куча еще больше потеряла в высоте и больше расползалась в стороны. Так бы она постепенно самостоятельно доползла до горок, стоящих поодаль. Но мы не привыкли полагаться на случай, а дружно взявшись всем детским двором, передвинули горки-махины вплотную к песку и друг к другу.

Что тут началось! Горки были высокими и слегка шатались, так как были не закреплены к земле. Мы лазали по ним, как Тарзан по лианам, и играли в такие догонялки, когда нельзя терять контакт с горкой и, даже пробегая по земле, нужно держаться за нее. Спрыгивать целиком можно только на песок. Мы разбегались и прыгали, вытворяя такие пируэты в прыжке, что потом наши последователи назовут этот экстрим паркуром.

Своими гонками и прыжками мы окончательно растянули кучу по земле и досушили песок. Мамы длинноволосых девочек вздохнули с облегчением. Ведь все время песчаной эпопеи мы приносили часть песка домой на наших головах. Мальчишкам легче, им можно стряхнуть все на улице со своих коротеньких стрижек, а у девочек такое не пройдет. Мыть волосы приходилось каждый вечер.

Потом еще несколько раз приходили соседи из частных домов с тачками, и наша куча постепенно исчезала. Несколько лет подряд привозили нам «Татру» песка — по два раза за лето. И каждый раз мы играли на нем всем двором, придумывая новые и новые забавы.

Позже, через несколько лет, мы переехали в этот новый построенный дом. И позади него началась что? Конечно, стройка. Строились еще два пятиэтажных дома. На этой большой стройке днем работа кипела вовсю.

Рабочие, бригадиры, прорабы, стройматериалы, экскаваторы, ЗИЛы и КамАЗы, башенный кран, панели, арматура, щебень… И снова песок. Весь этот карнавал кружился ежедневно за оцинкованным забором.

А вот вечером, когда все расходились по домам, мы пробирались в святая святых. Где в это время был сторож? По всей видимости, уходил домой поужинать и посмотреть вечерние новости. А может быть, спал в сторожке, выпив стаканчик для крепкого сна.

Когда уже построили два панельных этажа, мы легко взбирались на второй этаж и бегали по нему как по римским развалинам. С торца дома была насыпана огромная кучища песка. Сколько самосвалов ее привезло, даже трудно было представить.

Ну и мы, натренированные пару лет назад прыжками в песок с горок, тут уже прыгали профессионально. С разбегу со второго этажа в кучу песка, некоторые даже пытались делать сальто.

Если учесть, что рядом с песком была немного меньшего размера куча кусков покореженной арматуры с фрагментами бетона, то факт, что все мы остались живы и здоровы, говорит о том, что у детей очень опытные, недремлющие ангелы-хранители.

Бегали и прыгали мы до темноты и даже при свете фонаря. И только крик: «Атас! Сторож!» заставлял нас покинуть стройку и вернуться в родные безопасные пенаты.

Ну и песок на море. Это классика песчаного детства. Если повезло и родители привезли вас купаться не на каменистый, а на песчаный пляж, то все дети во всем мире знают, что нужно делать.

Во-первых, необходимо, чтобы тебя закопали по шею в песок, чтоб одна голова торчала, как в «Белом солнце пустыни». А во-вторых, построить замок из мокрого песка. Капая его с водой, капля за каплей, слой за слоем, как оплавленный парафин на горящей свече, пока не возведется замок или крепость.

Один такой замок-крепость мы построили, когда были уже постарше. Сам песчаный замок стоял, для устойчивости и чтобы вода не размыла, на камнях и имел форму спирали. А построен он был у самой кромки воды, с таким расчетом, чтобы набегающая волна затекала внутрь замка по спирали. А с уходом волны уходила и вода из замка. Получилось интересно и необычно. Даже взрослые приходили посмотреть.

Мы хоть и не генералы песчаных карьеров, но песчаными играми наше детство было насыщено полно, с горочкой.

У бабушки

У бабушки я гостила часто, особенно до школы. Она уже была на пенсии, но еще подрабатывала сторожем в конторе, которая находилась прямо по соседству. По другую сторону от конторы жил дед сосед, который тоже сторожил эту контору по очереди с моей бабушкой.

Если я оставалась в доме на ночь одна, то спокойно спала, а бабушка приходила меня проведывать. А если я просилась с ней, то она брала меня с собой на дежурство. У нее там была небольшая комнатка с диваном, столом и маленьким телевизором.

Но мне нравилось бегать и играть в большом зале заседаний. Там стоял на возвышении стол с бархатной бордовой скатертью до пола — для президиума. Под столом можно было прятаться как в пещере. Висели бархатные темно-красные шторы — занавес на сцене для выступающих. Тоже отличное место, чтобы там спрятаться или запутаться в складках ткани. Здорово еще было на них повисеть и покачаться, но бабушка почему-то не разрешала.

Стояли рядами бархатные красные кресла для заседающих, по которым можно было лазить и бегать, перепрыгивая через подлокотники. Ну не то чтобы можно было, но я все равно лазила, пока бабушка в каморке смотрела вечерний фильм. Была еще трибуна с микрофоном, на которую можно было вскарабкаться и рассказать какую-нибудь речь.

А в стороне стоял небольшой столик с печатной машинкой для секретаря. Ох, сколько же я на ней букв напечатала! Хватило бы на небольшую книжку, если б кто-то читал абракадабру.

Днем мы с бабушкой хозяйничали по дому и во дворе. Вернее, она хозяйничала, а я «помогала». Однажды мне достались сокровища, целая куча переводных картинок. И меня даже научили, как ими пользоваться. Надо просто набрать в чашку теплой воды, замочить в ней картинку и, когда переводка отклеится от бумаги, прилепить ее в нужное место.

Поэтому, пока бабушка на кухне готовила что-то вкусное, я тоже времени даром не теряла и занималась украшением дома и двора. Переводки я наклеила везде, где только можно и где нельзя. А где не могла дотянуться, там стульчик подставила. И на окнах, и на серванте, и на умывальнике, и на кастрюльке, и на турнике, и даже на оконце в двери сарая.

Бабушка только руками всплеснула от такой красоты и даже не нашлась, что сказать, чтобы выразить свое восхищение, кроме «Ой-ой-ой!» И ни капли меня не ругала. Вот только маме потом почему-то мои украшательства не понравились.

Мою двоюродную сестренку, которая была на год младше меня, к бабушке привозили редко, но если уж привозили, то мы с ней играли без остановки. Больше всего нам, как и всем девочкам, нравилось играть в домик.

В центре зала стоял большой стол со скатертью. Бабушка давала нам тонкие покрывала, мы ставили стулья снаружи, как стены нашего дома, и навешивали на стол покрывала со всех сторон до пола, оставляли только вход.

Стол стоял на ковре, так что в домике был отличный пушистый пол. Туда мы стаскивали всех кукол и играли по полдня. Если еще удавалось стащить с кухни какую-нибудь еду, конфеты или печенье, то играть сразу становилось вкуснее и веселее.

Еще нам нравилось наряжаться, и это можно было совместить с домиком. Но наряжание интересно и само по себе. Для этого бабушка выдавала нам свои красивущие цветастые платки с бахромой, тонкие газовые косынки с редкими нитками люрекса.

В больших ярких платках мы были цыганками или боярынями. В газовых косынках становились иностранными красавицами из журналов мод. А вот в белоснежных кружевных накидушках, которые мы без спросу заимствовали у подушек, сложенных на кроватях пирамидами, мы были, конечно же невестами. Причем самыми непревзойденными.

Как-то раз мы настолько удачно распустили волосы, подкрасили губы блеском, который без дела скучал на трюмо, и нарядились в накидушки, что не удержались и, пока бабушка была занята в огороде, вышли во всей своей красе на улицу. Чтобы все могли увидеть, рядом с кем они проживают и не ведают об этом.

Соседским пацанам наша красота понравилась. Они в это время сидели на дереве и лакомились зеленой сливой, предварительно подкрепившись таким же зеленым урюком. При виде нас они стали свистеть и улюлюкать как индейцы, не зная, как еще выразить свой восторг и удивление.

Соседские девочки от зависти позеленели, как те сливы на дереве. Но все равно подошли к нам потрогать своими чистейшими руками наши накрахмаленные кружева и даже попросили примерить наши наряды. Хорошо, что в это время вернулась наша тетя, студентка, из института и завела нас домой. А то разбежались бы бабушкины накидушки по всей деревне гулять.

Еще мы часто играли в прятки. Хорошо, если играли только в доме, или только во дворе, или только на улице. А если везде, без границ, то искать можно так долго, что уже и забудешь, во что играешь.

Однажды мы с сестренкой играли в прятки, она голила. Играли мы уже долго, все места для прятанья закончились, и я решила спрятаться в сундук. Он стоял в спальне, в углу, а на нем лежал коврик, и можно было сидеть.

Я залезла в сундук, улеглась на аккуратных кучках чистого белья и полотенец. Высунув руку, поправила коврик и закрылась внутри. Сестра искала меня долго, даже звала и говорила, что сдается. Но я хихикала потихоньку и не отзывалась.

Потом она даже пожаловалась бабушке, что не может меня найти. Бабушка, поискав и не найдя, предположила, что я убежала на улицу, раз дома меня нет. Сестра побежала на улицу искать меня, но там встретила подружек соседок и забыла про прятки и про меня. Но я об этом уже не знала, потому что так долго ждала, когда же меня найдут, что уснула.

Настоящий переполох начался, когда моя тетя, она же сестренкина мама, приехала с работы и спросила, где я, так как она нам обеим что-то вкусненькое привезла.

Вот тут-то сестра вспомнила, что так и не нашла меня. Бабушка поняла, что на улице меня не оказалось, и все бросились на мои поиски. Когда меня нашли, разбудили и вытащили, все почему-то радовались и обнимали меня, хотя я спросонья ничего не могла понять. Они что-то говорили про нехватку кислорода, но я-то отлично выспалась.

Сестру привозили только на выходные, и вот мы с бабушкой снова вдвоем. Сегодня у нас путешествие. Мы едем на волшебный лечебный источник, родник. Вода там ледяная. Аж кости ломит, как говорит бабушка.

К роднику приезжают люди со всей округи и тоже лечатся. У источника набирают в бутылки и банки родниковую воду. А чуть ниже образовалась небольшая заводь с кристально чистой проточной водой. В этот природный бассейн кто-то окунается трижды, как в прорубь, а кто-то ложится полностью, на три-пять минут. Моя бабушка — чемпион, она выдерживает по пять минут три раза. Хотя вода ледяная, и я в ней только по колено хожу по мелкоте.

Оздоровившись лечебными водами, перекусив пирожками и компотом, взятыми предусмотрительно бабушкой, и набрав банку воды, мы топаем к остановке через кукурузное поле. Нам встречается дед сторож верхом на ослике. Он едет рядом и беседует с бабушкой, потом съезжает в заросли, отламывает несколько початков кукурузы и угощает нас. Мы благодарим его и идем дальше. Потом на полупустом автобусе едем домой, по дороге я сплю у бабушки на руках и вижу во сне бескрайние кукурузные поля с родниками.

Дома бабушка варит ароматную кукурузу и вечером, сидя на крыльце, мы грызем ее с удовольствием, угощая пса Тузика. Ведь он, присев перед нами, потешно служит передними лапами, выпрашивая кукурузу.

Темнеет, стрекочут кузнечики и цикады. Пора идти смотреть «Спокойной ночи, малыши» и ложиться спать — на уютную кровать под ковром с оленями.

Рыбки, кирпич и пчелы

Хорошо летом у бабушки в деревне. Можно гостить долго-долго. До школы еще не доросла, от детсада — летний отпуск. Мы с бабушкой хозяйничаем вместе. Старшая ее дочь, моя крестная, живет и работает в городе со своей семьей, у нее ребенок, моя двоюродная сестренка. Вторая дочь живет в другом поселке со своей семьей, у нее тоже ребенок, это я.

Третья дочь жила в Сибири со своей семьей, а недавно вернулась и тоже живет в городе, у нее сын, еще маленький. Четвертая дочь учится в городе, вечером приезжает домой. Она студентка, комсомолка, спортсменка, красавица и к тому же еще и художница, и вокруг нее всегда вьется стайка «женихов», как их бабушка называет. Младший сын отслужил в армии, в Белоруссии, и недавно вернулся домой.

По выходным все приезжают к бабушке, собираются в своем родовом гнезде, привозят кучу гостинцев и вкусностей. Приезжает моя сестренка, и мы с ней носимся по двору и играем.

Дом и двор полон народу, шумно, весело. Кто-то сходил в огород, нарвал целый сноп зелени и теперь нарезает овощей в салат. И все, кто прошел мимо, тоже начинают хрумкать огурчиком или хрустеть салатным листом.

Кто-то готовит с бабушкой на кухне легкий субботний обед из ста одиннадцати блюд, и запахи витают вокруг самые аппетитные. Ну а мы с сестрой, конечно в числе первых дегустаторов, таскаем горячие пирожки, сыр с колбасой и хлещем литрами компот или лимонад, как повезет.

Кто-то сходил на колонку и принес воды, а то расход повысился и все запасы исчерпались. Кто-то распаковывает привезенные вкусные гостинцы, раскладывает по разным посудинам и сразу же всех угощает. Кто-то играет во дворе в волейбол или в шахматы. Кто-то фотографирует, а кто-то позирует.

На проигрывателе крутятся пластинки, колонки стоят на подоконнике и поют прямо во двор. ABBA и Boney M, Пугачева и Песняры — слышатся даже на огороде. У наших пап модные брюки клеш и рубашки с запонками. А у мам — блузки или платья с яркими огурцовыми узорами, но они прикрыты ситцевыми фартуками, состроченными бабушкой на досуге. А нарядные лакированные туфли на платформе отдыхают в уголке. Ведь дома в деревне можно расслабиться и в удобных шлепанцах походить.

Во дворе под большой яблоней стоит металлическая кровать с панцирной сеткой, и мы с сестрой скачем на ней как цирковые акробаты. Иногда, не рассчитав высоту прыжка, можем и через спинку перелететь, бывает. Рев тогда стоит на весь двор, нас сразу пожалеют и дадут что-нибудь вкусненькое, чтобы до свадьбы все зажило.

Рядом на толстой ветке висят веревочные качели, которые бабушка сделала для нас, детей. Мы качаемся на качелях, лазаем по дереву и спрыгиваем на кровать. Потом с кровати снова подпрыгиваем до веток, влезаем на дерево и спускаемся на качели.

В выходные всегда шумно и весело. А потом все разъезжаются по своим домам и своим делам, а мы остаемся с бабушкой вдвоем. Она занимается чем-нибудь по хозяйству, а я играю на улице с соседской ребятней.

В основном мы носимся, играя в прятки или в догонялки. Или лазаем по деревьям, поедая попутно все, что на них растет, хоть яблоки, груши и абрикосы, хоть вишню, боярку или алычу. Спелые они или зеленые, без разбору. Кислятина бывает такая, аж передергивает, скулы сводит и оскомины на зубах, но все равно едим, учимся преодолевать трудности.

Но вот кто-то придумал новую интересную игру. Притащили откуда-то булыжник, положили на него кусок доски, получился балансир. А на доску на один конец пристроили обломок кирпича, а по другому концу надо с размаху топнуть ногой, и пока кирпич летит, всем нужно успеть разбежаться врассыпную.

Пару раз у нас отлично получилось, и даже было весело убегать от летящего с неба кирпича. Но на третий раз что-то пошло не так. Камень, доска, кирпич, все было как положено, но вот после удара обломок полетел не в небо, а в сторону, а если точнее, то прямо мне в глаз.

Я закричала, прилепила ладошку к глазу и побежала домой. Дома были бабушка и дядя. Когда я прибежала в слезах, то рассказала, всхлипывая, что мне в глаз прилетел кирпич. Но сама при этом категорически отказывалась отлепить руку от глаза, а сквозь пальцы текла кровь. Бабушка побледнела и присела на стул.

Всеми правдами и неправдами меня уговорили убрать руку, а то я боялась, что если ее отлеплю, то глаз выпадет. Наконец руку убрали в сторонку, чтобы она не мешала, и оказалось, что глаз на месте, я успела его закрыть. Только верхнее веко рассечено.

Рану промыли и прилепили лист живого дерева, которое росло у бабушки на подоконнике, срезав мясистую сочную пластинку. Не зря это мини-дерево называют живым, зажило все очень быстро, даже синяка не было, только шрам потом остался.

В следующий раз мы с друзьями собрались на рыбалку. Но так как озеро далековато, а нас без присмотра не отпускают, то мы пошли рыбачить на арык, который протекал за огородами. Бабушка дала мне банку, в которую положила кусочки хлеба и закрыла крышкой с большими прорезанными отверстиями, а к горлышку привязала веревочку.

Вот сюда заплывет рыбка, чтобы попробовать хлеба, а ты ее поймаешь, — было ее напутствие. Вообще-то, в арыке рыба не водилась, потому что он был совсем небольшой, бетонный. Но в этот раз случилось чудо. Видимо, специально для нас воду спустили, остался ручеек на самом дне, и там оказалась рыба. Несколько небольших рыбешек.

Мы очень обрадовались неожиданному улову, поделили его и разбежались домой — хвалиться добычей. Бабушка очень удивилась, с сомнением посмотрела на банку с дырявой крышкой. Но рыба-то вот, три штуки, знатный улов.

Потом я до вечера любовалась, как рыбешки плавали в ведре, а на следующий день бабушка сварила мне мини-уху из мини-улова. Ну не пропадать же добру. Раз рыбак смог поймать, то бабушка сможет и приготовить.

Перед крыльцом небольшая площадка, а за ней клумба. Бархатцы, циннии, космеи цветут на ней все лето. Бабушка сидит на крыльце, у нее болят колени. Мы с ней ездили на лечебный родник, она там лечилась. Теперь у нее новый курс терапии. Она нарисовала ручкой точки на коленях, и я ее лечу.

Я стою в клумбе среди цветов и ищу пчел. В руках у меня прищепка. Мне надо поймать пчелу прищепкой, чтобы пчела не пострадала и меня не ужалила.

Это не просто, пчелы неохотно ждут, когда их схватят. Но один раз из десяти у меня получается, вот она — живая пчела. Я кричу от радости и бегу к бабушке, топча цветы. Она показывает мне — куда, и я прижимаю пчелу к больному месту. Пчелка жалит и лечит.

Бабушке не больно, она довольна. Она хвалит меня, а я, воодушевленная, ловлю еще пчел. Ничего, бабуля, мы тебя вылечим.

Ребята и зверята

В поселке, где мы жили, особой уличной живности не водилось, в основном преобладали домашние питомцы. Зато в деревне у бабушек зверинец находился чуть ли ни в каждом дворе. И нам, детям, поневоле или, наоборот, с большой охотой приходилось с ними возиться.

У одной бабушки был небольшой пес Тузик, совсем безобидный. Про таких говорят — «звонок». В его обязанности входило тявканье в любой непонятной ситуации, валяние в пыли на спине и служение передними лапами, сидя на заду, чтобы выпросить себе что-нибудь вкусное.

У другой бабушки были два пса, Аяврик и Валет. Аяврик — это большая дворняга в будке у главных ворот и калитки. Он сидел на длинной цепи, которая ездила по толстому проводу на земле. И если цепь не закреплена, то он мог передвигаться по всему двору.

Был такой фильм про тундру, там человек подобрал волчонка и вырастил его. И он однажды защитил своего хозяина от напавшей стаи волков. Этого волчонка звали Аяврик. Вот оттуда-то и пошли наши Аяврики, точнее, не сами они, а их клички.

Валет — это небольшой «пес-звонок» на заднем дворе, там, где ворота и калитка для коров, гусей, разгрузки сена и кормов. Интересно, что деда с бабушкой так привыкли к этим кличкам, что псы периодически менялись, а клички неизменно оставались прежними, Аяврик и Валет.

Однажды, когда мне было года полтора, был случай. Все взрослые сидели во дворе. Оттуда ворота, калитка и будка не видны. Был какой-то праздник, и все шумели и веселились за столом.

Меня быстренько покормили и отпустили играть. Тем более что есть за столом мне тогда не очень-то и нравилось, то ли дело ходить и таскать в руках какую-нибудь еду. Я собралась было на улицу, куда меня вовсе и не отпускали, но калитку открыть не смогла, ворота тем более, поэтому решила пристать к Аяврику.

Держа в одной руке кусок колбасы, а в другой огурчик, я подошла к огромному псу, мирно лежащему в тени калины, и стала ему что-то внушать, зажевывая и так непонятные слова вперемешку с огурцом. Он меня проигнорировал, но я не успокоилась. А подошла ближе и стала вдобавок к словам еще и жестикулировать, размахивая колбасой у него перед носом.

А ведь это был совсем не домашний пес, который как член семьи нянчит малышей и спит на диване. Это был дворовый цепной свирепый пес, который любого чужого взрослого может разорвать пополам, ну или в крайнем случае оставить заикой. А тут я, ростом с него лежащего, и еще лезу к нему с нравоучениями.

Он терпел долго, но всякому, даже ангельскому терпению приходит конец, и он настал. Аяврик встал, взял меня в огромную пасть за бок, где-то в районе ребер и живота, и понес во двор ко взрослым, гремя тяжелой цепью. Он даже не гавкнул, чтобы не напугать меня, а просто взял и понес, как щенка за загривок. Хорошо, что я не сопротивлялась и не вырывалась, и он донес меня в целости и сохранности, даже не прокусив.

Когда взрослые увидели огромного пса со мной в зубах, настала гробовая тишина, мама побоялась даже вскрикнуть, чтобы не спровоцировать его на беспорядки. А он поставил меня на землю и пошел обратно к будке, оглушительно гремя цепью в полной тишине.

Тут все бросились ко мне и заговорили одновременно. Убедившись, что я цела, меня стали ругать, обнимать, тискать, гладить и тормошить со всех сторон. А Аяврик за железную выдержку получил вкусную премию — половину вареной курицы. Меня же больше из поля зрения не выпускали.

Моя сестренка однажды потерялась. Мы, все взрослые и я, просто с ног сбились, пока ее искали. Ей было года три, а мне почти шесть. Мы обыскали весь дом, летнюю кухню, гараж, веранду, баню, сеновал, даже коровник, свинарник и курятник с гусятником, но ее нигде не было.

Конец ознакомительного фрагмента.