Миллиард секунд

Каролина Дэй, 2019

Он – великий художник за тридцать, я – детдомовская оборванка. Что нас связывает? Ничего, кроме неприязни друг к другу. Но именно Олег Соломонов протягивает руку и забирает из ужасного места, а в благодарность… Я влюбляюсь в собственного опекуна, который видит во мне всего лишь девчонку. Но я взрослая и способна преодолеть законы общества. А он? Он способен? Содержит нецензурную брань.

Глава 8. Осознание

С раннего детства мама часто пыталась внушить простые истины. Что нужно уступать место старшим, быть галантным с девочками, жениться на мудрой женщине и растить красивых деток. Своих. А чужие? Они так и останутся чужими. У них есть свои родители, своя жизнь и своя судьба. Именно так считала мама до конца жизни.

И я верил ей. Верил в то, что детей надо зачать самому, а не связывать жизнь с чужими, никому не нужными. У них же есть родители. Родственники. Близкие. Только мама не учла одного. Все это ложь.

Они брошены на произвол судьбы, свалились на плечи государства и нянечек, которым тоже не особо сдались. И жизнь гоняет их туда-сюда, пока они не адаптируются.

С Евой мы больше не встречались. Я не заглядывал в больницу, оставив девчонку с тем поникшим взглядом один на один со своей проблемой, и она больше не напоминала о себе. Выписали, наверное. Она вернулась в свой дом. К друзьям.

К той самой женщине, которая отказывалась давать лекарства за плохое поведение…

Тот подслушанный разговор и ее слова об «отбросах» не давали покоя. Я был не в состоянии нормально писать картины, даже наброски не делал. «Хлоя» давно уже высохла, а я никак не мог нанести следующий слой. Вместо этого открыл Мак и читал в интернете рассказы детдомовских воспитанников об их образовании, адаптации после выхода из детдома. И информация меня совсем не радовала.

Раньше я лишь представлял, что может твориться за стенами государственных учреждений, но никак не думал, что детей могли запирать в подвалах, насильно отправлять в психиатрическую больницу за непослушание или, того хуже, забивать до смерти, а врачам из скорой приплачивать за молчание.

А может, она еще в больнице, сходить, что ли? Только зачем? Смысл? Что я там забыл? Черт! Мысли об этой девчонке не оставляют меня в покое! Почему в новом наброске я вижу ее печальные глаза? Утомленные. Несчастные. Глаза человека, побитого жизнью. И кто в этом виноват? Судьба в лице определенных людей или сама девчонка, которая осталась одна во всем мире?

Мы, живя по ту сторону от этой реальности, видим жизнь другими глазами. Не такими, как они. Как эти дети. Они тоже имеют право на существование, тоже хотят жить, как все. Те же шансы, те же права. Однажды, не выдержав, все же собираюсь в больницу. Бессмысленно. Нелепо. Плевать. Интересно, как она там? Эта нахалка. Выписали или нет? Что ее ждет дальше? Как себя вести? Что я вообще тут забыл?

Но думать поздно, я уже вошел в палату.

— Привет.

Ева не спит, не лежит в позе умирающего лебедя, как в прошлый раз, да и к системе не подсоединена. Удивленно вскидывает глаза, когда я делаю шаг и закрываю за собой дверь.

— Ты как-то часто в моей жизни появляешься, — хмыкает девчонка.

— Мне уйти?

На мгновение глаза увеличиваются, голова на автомате качается из стороны в сторону. Глупышка. Ее реакция заставляет меня улыбнуться.

— Не переживай, я пошутил.

Ева почти незаметно расслабляется.

— Я же тебе не отдал пакет…

— О, че принес? Что-то вкусненькое, да?

Смотрит на продукты таким взглядом, словно я заставил ее ждать. Долго причем, слишком долго. Вот наглая морда! Хотя теперь становится ясна причина этой черты характера. Ведь она многого лишена в своем интернате, приюте… Как это вообще называют?

— Там фрукты, йогурты…

— Серьезно? — она вскидывает бровь. — Нашел чем удивить.

— Ну, если не будешь есть, то… — хватаюсь за ручки пакета и хочу положить его обратно себе на колени, но ее маленькая ладонь отталкивает мою.

— Нет уж! Раз принес, оставь мне!

Девчонка с любопытством заглядывает в пакет, достает оттуда яблоко и надкусывает свежий плод. Маленькая капелька сока стекает с левого уголка полных губ. Глаза закрывает, когда откусывает снова. А потом открывает, демонстрируя их яркий блеск. И только сейчас, наблюдая за девчонкой, различаю цвет глаз. Светло-карий. Ближе к медовому, сверкающему на солнце.

Мы сидим. Молчим. Друг на друга смотрим. Чувствую себя неловко. Не в своей тарелке, что ли. Вспоминаю, чем закончился наш последний разговор. Что она говорила о покойном друге и о жизни в целом. Насилие, несправедливость, желание угробить этих детей.

А что делали с ней? Вряд ли только лекарств лишали.

— Эй, ты че завис? — бодрый голос девчонки отрезвляет. Она откусывает последний кусок яблока и кидает огрызок в урну около входа. Попадает точно в цель. — Ау! Слышишь меня?

— Слушай, тебе правда могут не дать лекарства?

— Ну, обычное дело, если косячу, — отвечает обыденно, словно в этом ничего страшного нет.

— Вам вот так запросто не дают положенные лекарства?

— Иногда денег не хватает, иногда внимания заведующей. Только она распределяет все между ребятами, а нас много.

То есть те истории правдивы… Мать твою так!

— Это же ненормально.

— Добро пожаловать в мой мир, дяденька миллионер! — она широко разводит руками и наигранно улыбается. — Тебя ждет плесень, вонь и медные трубы.

— Нет, серьезно. Вас могут запереть в подвалах, избить и отправить в психушку? И это никак не будет караться?

Девчонка посмотрела на меня, как на сумасшедшего. Взметнула темные брови вверх. Даже челюсть у нее отвисла. Нет, теперь я точно чувствую себя идиотом.

— Знаешь, я тоже об этом слышала, — говорит она с долей иронии.

— Я серьезно спрашиваю.

— А я серьезно отвечаю. Ты где эту хрень нарыл?

Если раньше я пытался ее отчитать, то сейчас мы поменялись ролями. Она смотрит на меня так укоризненно, как училка начальных классов. Ей осталось только очки нацепить и указку в руки взять.

— Ну…

— Баранки гну!

— За языком следи! — предупреждаю серьезно.

— Ладно, сорян. Просто ты чудак, — и улыбается, вытаскивая из пакета питьевой йогурт.

— Почему это?

— Какой нормальный человек отправит ребенка в психбольницу? Знаешь, какой скандал разразится? А потом разбирательства, суды. Это же прикроет лавочку жабы. Откуда она бабки тырить будет?

В этот момент мне бы успокоиться нужно, только это самое спокойствие никак не приходит.

— Слушай, где твои родители?

Она замолкает. Улыбка пропадает с ее лица. А пальцы пытаются сцепиться в замок, но получается это так же хорошо, как у меня находить правдивую информацию о детдомовцах.

— Отказались, — отвечает она тихо, вперив в меня свои большие глаза.

— Вот так просто?

— Ну да.

Снова эта легкость в ее голосе, снова безмятежность. Почему такие вещи произносятся так обыденно? Словно в этом нет ничего странного или необычного.

— Как родные люди могли отказаться?

— Не родные, приемные, — поясняет Ева. — Они взяли меня из приюта, а через полгода вернули обратно, потому что меня ударил один козел в школе, а я сдачи дала. Им не нужна неадекватная дочь.

— А что с твоими настоящими родителями?

— Не знаю. В личном деле написано, что они умерли, когда я была маленькая, но я их совсем не помню.

Вот и дилемма. Я недавно хотел создать семью, а у нее этой семьи как таковой нет.

— И как ты живешь?

— Ты так говоришь, как будто я инопланетянин из космоса. Отсутствие родителей — это не конец света. Жила как-то без них, и сейчас проживу, — отмахивается девчонка, глядя на бутылку йогурта. Рассматривает изображение спелого яблока и груши, словно никогда в руках эти фрукты не держала.

А я вижу, как легко подрагивают ее пальцы, как глаза, не двигаясь, смотрят на упаковку. И сама она практически не шевелится, лишь глубоко вдыхает и выдыхает воздух.

Как бы она ни отрицала, факт остается фактом. Все видно невооруженным взглядом. Даже мне — постороннему человеку, который встречает девчонку третий раз в жизни. Но при этом создается впечатление, что встреч до этого было больше. Что мы встречались чаще. И встречи были плодотворнее. Будто в другой жизни виделись.

Сидели так же друг напротив друга и рассказывали о своей судьбе. Она так же смотрела на меня то укоризненно, то отчаянно, то с любопытством, так же облизывала пальцы, пролив немного йогурта. Ребенок. Такой еще ребенок.

Создается впечатление, что именно этот ребенок, переживший больше, чем обычный взрослый человек, искренне, без желания «быть в теме», скажет в любой сложной ситуации: «Я тебя понимаю».

И в моей тоже…

— А я бесплоден, — легко выпаливаю новость, которая однажды повергла меня в шок.

И мы снова долгое время молчим. Ева резко прекращает пить йогурт, закрывает крышкой бутылку и, внимательно взглянув на меня, произносит:

— Абсолютно бесплодных не бывает.

— Бывает, как видишь.

— Есть же другие варианты?

— Лечение. Но вряд ли это принесет какую-то пользу.

— Серьезно? — снова выгибает бровь и смотрит на меня, как на умалишенного. — Это говорит известный художник, который с самых низов карабкался на вершину вашего гребаного Олимпа?

— Тебе не понять.

— Слушай, мы уже это проходили. Не бывает безнадежных случаев. Либо ты борешься за эту возможность, либо тебя устраивает, что в обойме только холостые…

— Ева!

— А что? — вопит она. — Думаешь, я не знаю о пестиках и тычинках? Мы это в девятом классе проходили. Проблему лучше решай!

Решать? А что тут можно решить? Любимая женщина бросила и быстро нашла замену, а страшный диагноз вряд ли что-то изменит. Я ничего не смогу с этим поделать. Может, со временем перестану «стрелять холостыми», но сильно сомневаюсь, что из этого лечения что-то получится. Может, попытаться?

— Ну что, Ева, пора делать уколы, — к нам заглядывает молоденькая медсестра. — На выход, папаша.

И чего они папашей меня называют? Я такой старый, что ли? У нас разница лет пятнадцать, не больше!

— Мне пора, — опускаю свою ладонь на ее руку. Она не пытается ее вырвать. Вот и все. Навестил, привез продукты. И все. Наверное, пришла пора разойтись. Мне пора готовиться к пиару, который мне Эдгар прописал. Только…

— Ты придешь?

… у судьбы свои планы.

— Если хочешь, могу прийти.

— Хочу… — ее глаза заискрились, будто я пообещал полстраны на день рождения подарить.

— Принести что-нибудь?

— «Марс»! — тут же срывается с ее губ. Все-таки она еще ребенок, хоть и размышляла о моей проблеме, как взрослая.

— Тебе нельзя.

— Все равно принеси. Пожалуйста…

Вот глупышка. Потерпела бы пару дней, и я купил бы этот дурацкий «Марс». И шоколадки. И мармеладки. Даже гамбургер, если бы попросила. Но врач запретил.

После приема я поговорил с ним, выучил все, что можно, а что нельзя в ее состоянии. Конечно же, на следующий день «Марс» не принес, за что получил подушкой в лоб. Еще через день увидел недовольно поджатые губы, а через неделю она и вовсе перестала дуться.

Но в один прекрасный день, когда я нес в кармане тот самый «Марс», обнаружил пустую койку…