Змеиная вода

Карина Демина (2024)

Не ходи, девица, в темный лес. Не ищи зачарованного родника, что открылся промеж корней древа полозова. Не бери воды. А коль возьмешь, то берегись, ибо непроста эта водица. Потечет по лицу слезами непролитыми, да и смоет, что страх, что боль, что любовь, которая пуще иного яда. Бекшеев и Зима отправляются в небольшую деревеньку Змеевку. В окрестностях её находят тела молодых женщин, умерших от укуса гадюк. И вроде бы не так уж часты подобные несчастные случаи, и гадюк в окрестностях хватает, но что-то заставляет сомневаться. Так ли все просто?

Глава 8. Выползок

«Чтоб возвернуть любовь мужа, надобно взять змеиный выползок^[9] да истолочь его в пыль. Этой пылью посыпать следы мужа, наговаривая: «Как тело змеи ползло, извивалось, никому в руце не давалось, так и ты (имя) ползи ко мне, извивайся, ни одной сопернице в руце не давайся. Быть тебе по веки со мной, с твоей венчанной женой. Губы, зубы, ключ, замок, язык…»»

Заговоры от сибирской ведьмы Аниции.

Змеи.

Змей Бекшеев не любил. И боялся. Он как-то читал, что большинство людей испытывают перед змеями страх. Что это память какая-то…

Но змеи бывают разными.

Женщина, сидящая напротив, чем-то неуловимо напоминала змею. Не чертами лица. Нет… просто… ощущением.

— Как она умерла?

— Её нашли в лесу. Понятия не имею, что ей в этом лесу понадобилось. Возле дома чудесный сад. И беседки имеются, если возникнет нужда отдохнуть. А она в лес пошла… хватились далеко не сразу. Все же после… поездки… дома была весьма тревожная атмосфера. Анатолий категорически возражал против её отъезда и эти смешные притязания… и еще дети. Кто бы позволил ей забрать детей?!

— А кто бы запретил? — поинтересовалась Зима. — Она мать. И это её дети…

Только у Каблуковых на этих детей были свои планы.

Могло ли это стать мотивом для убийства?

— Помилуйте, это… впрочем, это не важно, — Мария Федоровна вовремя останавливается, хотя ей есть что сказать, и поджимает губы. — Ангелина ушла утром. Она не явилась к обеду, что стало уже обыкновением. Я ещё подумала, что она в госпиталь поехала. Она им бредила, как Надежда школой. Вот что за интерес возиться с чернью?

Легкая гримаса.

Недоумение.

Раздражение.

Причем и это игра, потому что эмоции доносятся совсем иные — страх. Такой вот неоформленный, неясный. Вряд ли Мария Федоровна сама осознает, что боится.

И чего именно боится.

— Вдруг появился Степан. Это мужик… при доме… всякую работу делает, — теперь она словно извинялась, поскольку не могла сказать точно, какую именно работу делает Степан. — Он нес Ангелину. Кричал, что барышне стало дурно. Мы, естественно, вызвали доктора. Но пока отправили машину в город, пока вернулись, Ангелина скончалась…

Мария Федоровна отводит взгляд.

И становится вдруг ясна причина этого её страха. Они не спешили. Нет, машину, безусловно, отправили. И доктора привезли, поскольку в ином случае это вызвало бы вопросы. Только… можно ведь привезти тогда, когда доктор уже и не поможет.

А смерть эта была им выгодна.

Ни конфликтов.

Ни споров об имуществе. Ни угрозы репутации семьи.

Судя по тому, как кривит губы Зима, она тоже все поняла распрекрасно.

— И что сказал доктор?

— Что Ангелину укусила змея. И случился инсульт… бывает, — выражение скорби застывает на лице Марии Федоровны. Оно очень хорошо отрепетировано, а потому скорбь кажется почти искренней.

— Соболезную, — Бекшеев говорит, поскольку того требуют правила светской игры. — Что было дальше?

— Дальше… мы стали готовиться к похоронам. Это было тяжело… такая потеря…

Зима отворачивается. Она владеет лицом куда хуже Марии Федоровны. И хорошо, что сейчас та смотрит исключительно на Бекшеева.

Зиму она не воспринимает всерьез. Та ведь не ровня. А какое благородной даме дело до того, что о ней чернь подумает? Бекшеев — другой вопрос.

— Следствие не начали?

— Какое следствие, помилуйте… Анатолий сразу заявил, что запрещает всякие эти ваши… оскорбительные манипуляции…

— Вскрытие?

— Именно. Чтобы моей девочке и после смерти покоя не было?! Нет уж… — она приложила пальцы к вискам. — У меня от беседы с вами снова голова болеть начинает.

— Вы вполне можете не беседовать, — сказала Зима, и в голосе прорвалось раздражение. — Значит, вы её скоренько похоронили.

— Скоренько? Какое отвратительное выражение… в подобных делах спешка неуместна. Мы соблюли все необходимые… формальности.

Тоже некрасивое слово. И царапает восприятие. И это ощущается самою Марией Федоровной.

— Значит, дела не заводили…

— Нет, конечно.

— Тогда почему вы решили, что эта смерть… не несчастный случай?

Молчание.

Вздох.

— Я не знаю! Просто подумала, что… какое-то роковое совпадение. Нехорошее.

— Но на расследовании настаивать не стали?

— Анатолий был против.

— И что?

— Он все-таки глава семьи. И я не могу идти против него. Это… плохо отразиться на репутации.

Так себе объяснение. Нелепое. И Мария Федоровна осознает его нелепость, она с раздражением вцепляется в чашку, делает глоток, явно обдумывая, что дальше сказать. И говорит.

— Кроме того, изначально я думала, что он прав. В конце концов, змей там действительно хватает. Ангелина же никогда не отличалась внимательностью. Каждый год кого-то кусают… доктор тоже об этом говорила. Еще одна болела недавно… вот все и сложилось. Несчастный случай.

Как и с Надеждой.

И теми, остальными.

— Потом уже появился этот её… друг… и начал кричать, что Ангелину убили. Посмел заявить это сразу после похорон. Думаю, если бы он приехал чуть раньше, скандал устроил бы и на похоронах. Попытался обвинить Анатолия… глупость какая!

— Почему же? — Зима щурится. Глаза её желты, что выдает раздражение. И в этот момент особенно заметна разница между нею и Марией Федоровной.

— Да незачем ему убивать сестру! Незачем… её претензии смехотворны. Как и её угрозы.

— Но репутацию рода они подпортили бы…

— Ничего. В любом роду случаются… скандалы. И времена ныне не столь строгие. В любом случае, испорченная репутация — еще не повод убивать.

Здесь Бекшеев мог бы поспорить. Но не стал.

— Тогда…

— Этот ужасный человек сперва крутился в Змеевке. В проклятой школе… начал ходить по округе. Приставать с вопросами. Степана измучил совершенно… полицию опять же. Там его заявление принимать отказались. Но он не успокаивался… сейчас, кажется, в госпиталь устроился. Вовсе переехал.

— И вы…

— Признаюсь, однажды мне случилось с ним беседовать. Он заявил, что не оставит эту смерть вот так… что они с Ангелиной собирались пожениться. Что она ждала дитя…

— И это… заставило вас усомниться?

— Я не дура, князь.

Прозвучало грубовато. И показалось даже, что маска, столь бережно охраняемая Марией Федоровной, дала-таки трещину.

На мгновенье.

— Две девушки знакомые друг с другом погибают от укуса змеи с разницей в пару лет. И обе беременны, при чем не будучи замужними. Это… это заставляет задуматься.

— Не настолько, чтобы начать расследование.

Чуть морщится.

— Вы его все одно начнете, — Мария Федоровна решает, что разговор окончен и встает. — Прошу меня простить, но у меня действительно начинает болеть голова.

Ложь.

Еще одна ложь.

Что-то подсказывало, что лжи в этой истории будет много.

Поезд пахнул паром и дымом, который оставил горький привкус на губах, и двинулся дальше. Громыхнули колеса. Качнулись вагоны, трогаясь с места, уползая по ленте шпал дальше. Лязг, скрежет и запах металла. Редкие люди — станция была невелика. Но кто-то вот машет вслед поезду рукой.

А кто-то опасливо косится на гостей.

Девочка, которая притомилась ехать, крутится рядом с чемоданами. И вид её заставляет Марию Федоровну морщится.

Анатолий и вовсе мрачен.

А еще, кажется, он успел выпить. Запах, от него исходящий, едва ощутим, он мешается с тонким ароматом одеколона, прячется за дымными нотами табака, но присутствует. Да и красноватые пятна на щеках выдают.

Или это от жары?

Здесь осень другая. Точнее чувство, что её вовсе нет, что лето взяло да подзадержалось в этой глуши.

— А ничего так, — Тихоня упирается в спину и тянется. — Ух… притомился я ехать-то. Правда, зубастая?

Девочка щелкает зубами и хвостом виляет, что заставляет редких людей, которые еще остались на платформе, пятится.

— Вы бы хоть намордник ей одели, — Анатолий кривит губы. — И ошейник с поводком.

— А смысл? — Зима тоже тянется. И оглядывается. — Здесь миленько.

Бекшеев тоже смотрит. И вправду миленько.

Аккуратный вокзал, явно строенный еще до войны. Тогда в моде были пухлые колонны и обилие лепнины. И эта сохранилась на первый взгляд в первозданном виде.

Лепнину белили.

Вокзал красили. Дворники мели платформы и не только их, оттого и создавалось ощущение чистоты и какой-то провинциальной нарядности.

— Анатолий, — Мария Федоровна оперлась на руку сына, только почему-то показалось, что не столько ей опора нужна, сколько пытается она его удержать от необдуманных слов или поступков. — Здесь дымно… и нам пора домой. Посмотри, где Степан.

Тот ли это Степан, который нашел Ангелину?

Если тот, то с ним стоит побеседовать.

Позже.

— Конечно, матушка… сейчас.

— Слуги порой удивительно непонятливы, — извиняющимся тоном говорит Мария Федоровна. — И ведь сколько раз говорено, что встречать надо на платформе, а они все никак. Кстати, в городе отличная гостиница…

И молчание.

Взгляд выразительный… и снова странно. Этот намек таков, что не понять его невозможно. Но тогда для чего было предыдущее предложение? Или тогда они не посмели отказать в просьбе Одинцову, а вот сам Бекшеев — дело другое.

Ему отказывать можно.

— Тогда стоит на нее взглянуть, — ответила Зима, щурясь на солнце. — И город этот… люблю новые города. Здесь как-то уютненько, судя по вокзалу.

— Да, мой супруг много средств потратил, восстанавливая здесь все… — Мария Федоровна явно обрадовалась, что намек и понят, и услышан. — До поместья здесь недалеко… здесь в принципе все недалеко. Будем несказанно счастливы видеть вас в гостях…

Она хотела сказать что-то еще, но на платформе появился Анатолий в сопровождении крупного бородатого мужчины. Одет был тот в черный костюм, правда, купленный в лавке готового платья и не самой дорогой. А потому пиджак на животе натягивался, тогда как на спине вздувался пузырем. На локтях появились характерные белые потертости. Колени же брюк тоже чуть вытянулись.

Но мужик ловко подхватил чемоданы.

И удалился.

А с ним удалились и Мария Федоровна, и Анатолий…

— Охренеть, — сказал Тихоня. — Высокое гостеприимство…

— Вот знаешь, — Зима глядела вслед. — Даже и добавить нечего. Ладно… гостиница, стало быть? Надеюсь, туда с собаками можно.

— Ну, — Тихоня потрепал Девочку по загривку. — Ежели нельзя, то мы другое жилье поищем. Вот что скажи, шеф, чего Одинцов с этими-то придурочными возится? Вот даже мне ясно, что девчонку им отдавать нельзя.

— Увы, сама девчонка думает иначе, — ответил Бекшеев, опираясь на трость. — У нее любовь.

— Тогда да… аргумент.

Тихоня вздохнул.

— Лады. Постойте тут, а я машинку сыщу какую. А то ж до этой гостиницы еще добраться надо… нет, вот что за люди-то? Все из себя благородные, а как так-то — хвостом вильнули и прощевайте гости дорогие, сами разбирайтесь, где тут и чего…

— По-моему, он стал больше ворчать, — заметила Зима. — Старость?

— В целом ситуация.

Бекшеев почему-то чувствовал виноватым себя, хотя объективно говоря никакой вины за ним не было и быть не могло.

— Это да… — Зима почесала Девочку за ухом. — Слушай, а если посоветовать Одинцову сводить девчонку к менталисту? Пусть он ей поможет разлюбить?

— Ты серьезно?

— Нет, — ответила Зима. — Просто вот… мало того, что он явно сволочь, так еще и несамостоятельная. Жалко девочку. И поневоле начинаешь думать, что чуть-чуть помочь ей — это и не зло даже, это правильно и разумно. Хотя ни черта оно не разумно. Но… вся эта семейка. Меня от них дрожь пробирает.

Разговор прервал Тихоня, появившийся в сопровождении невысокого мужичка.

— Вот, подвезут нас. Говорят, что гостиница хорошая… и с собачками пускают. Да и в целом Фрол Яковлевич готов помочь. Поработать водителем за малую денюжку.

Фрол Яковлевич церемонно поклонился и картуз с головы стянул, обнаживши лысину.

— Человек он местный. Всех вокруг знает…

— А в Змеевке знаете кого? — поинтересовался Бекшеев.

— Так ить… свояк у меня в Змеевке живет, — голос у Фрола Яковлевича оказался на диво низким, густым. — Свояк-то, ежели чего, сподмогнет…

Это хорошо.

Пожалуй.

Гостиница расположилась в маленьком уютного вида особнячке, судя по лепнинам и колонне, возведенном тем же архитектором, который трудился над вокзалом. Яркий желтый цвет, в который выкрасили стены, лишь усиливал сходство.

— Эт еще когда строили, — сказал Фрол Яковлевич, помогая с чемоданами, которые вполне себе вместились. — Давно уже. Когда тут земли были Пестряковскими… большие люди были.

Девочка выбралась из машины и потянулась.

— Ишь, тварюка какая… — это прозвучало безобидно, скорее даже с восхищением. — Я таких в войну видывал… только помельче.

Девочка, присев на зад, склонила голову и тявкнула.

— Понимает. Они нам тогда крепко сподмогли.

— Воевали? — Бекшеев стоял, глядя на лестницу, и думал, почему так. Почему в каждом мало-мальски похожем на особняк здании возводят этакие длинные, многоступенчатые лестницы.

— Случилось. Вам, мыслю, тоже ж… кто ж не воевал. Хотя… эти ваши и не воевали аккурат.

— Каблуковы? — уточнила Зима.

— Ага.

— Отец Анатолия, сколь знаю, был военным? — Бекшеев всерьез раздумывал, не поискать ли иного жилья. В своей обстоятельности Фрол Яковлевич наверняка должен знать, не сдает ли кто дом или хотя бы комнату.

Желательно, без лестницы.

— Да только числился. Гелька-то в семье честная женщина была. Вон, ушла медсестрою, а остальные-то… — Фрол Яковлевич сплюнул. — Гнилье.

— Вы её знали?

— Случалось встречаться. Она туточки, при госпитале частенько бывала. Работала раньше даже, хотя тоже ж благородная. Потом вроде сама прихворнула. Ну так ведаете, на войне-то и у мужика здоровья не прибудет, что уж о бабе говорить.

— В госпитале, стало быть… — Бекшеев с Зимой переглянулся.

А может, и к лучшему, что останутся они тут. Что-то подсказывало, что в гостях, где им не рады, узнать получится немного. Вряд ли Мария Федоровна продолжит откровенничать, да и сам Анатолий сделает все, чтобы прочно закрыть шкафы с семейными скелетами.

— А то… там они с Милочкой вдвоем заправляли… вы к Милочке наведайтесь. Она-то больше моего знает… а Каблуковы… младший был мал еще, когда война началась. После-то постаршел, но тоже не пошел. А отец его с поставками мутил чегой-то… так намутил, что и дом поставил, и поместье обновил. Сказывают, цельные мильёны нажил. Да только воспользоваться не успел. Помер. Небось, Господь, он все-то видит… идемте. Я вас с Петровной сведу. Она-то хорошая женщина, но вида строгого…

Примечания

9

Выползок — сброшенная при линьке шкура змеи. Использовалась (судя по всему и продолжает использоваться) во многих магических и псевдомагических обрядах.