Змеиная вода

Карина Демина (2024)

Не ходи, девица, в темный лес. Не ищи зачарованного родника, что открылся промеж корней древа полозова. Не бери воды. А коль возьмешь, то берегись, ибо непроста эта водица. Потечет по лицу слезами непролитыми, да и смоет, что страх, что боль, что любовь, которая пуще иного яда. Бекшеев и Зима отправляются в небольшую деревеньку Змеевку. В окрестностях её находят тела молодых женщин, умерших от укуса гадюк. И вроде бы не так уж часты подобные несчастные случаи, и гадюк в окрестностях хватает, но что-то заставляет сомневаться. Так ли все просто?

Глава 11. Целебные яды

«Во имя Отца, Сына и Святого духа, я прошу тебя, я заклинаю тебя, змей, будь ты гадюкой, змеей или гадиной, с твоим раздвоенным языком, чтобы ты меня никогда не тронул, а тако же…»^[11]

Средневековый заговор против змей

Захар, стало быть.

Тот самый жених Ангелины, который, как я успела понять, не слишком верит в версию с несчастным случаем, а еще крепко надоел нашей пресветлой целительнице. Пусть она и улыбается, но как-то вот вымученно, словно через силу.

— Захар, — подтвердил он. — А вы… стало быть, известный Бекшеев?

— Почему известный? — Бекшеев поднялся, а я убрала револьвер. Недалеко. Опасности от типа, что совершенно по-хозяйски вошел в кабинет, я не ощущала, но мало ли, кто еще сюда завалиться может?

Ходят тут всякие…

Сам тип любопытный.

Невысокий.

Лысый совершенно, до того, что лысина его прямо поблескивает масляно, но противовесом ей — тяжелая густая борода медно-рыжего оттенка. Еще и с двумя полосками седины. Причем левая полоска в два раза шире правой.

— Кто ж не слышал-то… о вас ныне легенды ходят, — он как-то сразу и успокоился. — Значит, все ж решили разобраться с этими убийствами?

— Боже, — Людмила закатила очи, играя раздражение, но как-то не слишком достоверно, что ли. — Никакие это не убийства…

— Дюжина женщин за последние лет десять…

— Погибших от укуса гадюк в местности, где этих гадюк едва ли не больше, чем людей!

Ясно было, что спор этот случился не в первый раз. И не во второй. Что он даже успел поднадоесть спорщикам, но не настолько, чтобы сдаться и отступить.

— Людмила Михайловна, — дверь приоткрылась, но не настолько, чтобы впустить человека. — Там это… вас из полиции спрашивают!

Дверь приоткрылась еще шире.

— Покойника привезли.

Людмила Михайловна встала.

— Говорят… — продолжили из-за двери. — Баба… молодая совсем… в лесу нашли. Ох горе-то горе… и чего они в лес этот лезут-то? Неймется им… воду ищут… а бабка мне говорила, что неможно это, змеиную воду искать.

— Извините, — в голосе Людмилы Михайловны сквозила растерянность. Кажется, мне надо идти…

— Пожалуй, — Бекшеев поднялся. — Я с вами.

— И я, — дернул головой Захар и рукою в бородищу свою вцепился.

— А я погуляю, пожалуй, осмотрюсь, — сказала я, потому как толпою гулять — толку немного. — Очень у вас госпиталь приятственный. Давно таких не видела. С людьми вот поговорю…

За дверью обнаружилась пухленькая женщина в белом халате. Белизну его несколько портила россыпь крошек на плече, а карман халата оттопыривался, выдавая, что в нем что-то прячут. Судя по всему, булочку…

— Зинаида… — Людмила выдохнула. — Это… гости… гостья из столицы. Проведите экскурсию, будьте столь любезны.

— Чего?!

— Госпиталь, — перебила я, — покажете? Особенно место, где у вас тут такие булочки пекут.

— Зинаида!

— А я что… я ж ничего… — и рукой за карман схватилась, булочку защищая.

— Сколько прошу не есть на рабочем месте. Для приема пищи у нас имеется отдельный кабинет…

— А мы есть не будем, — пообещала я, подхватив Зинаиду под локоток. — Мы просто посмотрим. Заодно, может, расскажете, где у вас в целом в городе пообедать можно и так, чтоб не отравиться. А то приезжие мы, ничего не знаем. Боитесь?

Это я уже спросила, когда процессия, возглавляемая Людмилой Михайловной, скрылась в светлой мути коридора. Зинаида опять хлопнула ресницами и вздохнула, соглашаясь.

— Она такая страшная?

— Людмила Михайловна? Нет… так-то она добрая… жалеет всех. Только порядку требует, — Зинаида руку высвободила. — А вы и вправду из столицы?

— Зима, — представилась я и руку протянула, которую Зинаида пожала осторожненько так, с явною опаской. — Из столицы… приехала вот… жениха оздоровить.

— Это того? В костюмчике?

— Его.

Я уже усвоила, что чужие женихи вызывают в женщинах приступы дичайшего к оным женихам интереса.

— Сильно больной? Так-то ничего, — Зинаида даже обернулась, хотя в коридоре давно уж никого не было. — Солидный. И сразу видно, что при деньгах.

Она даже вздохнула, так, всем телом. Тела было много, особенно в верхней части, которая давила на халат.

— А что больной, так ничего… Милочка его скоренько поправит. Ну или нет.

Я потянула её прочь от кабинета.

И она пошла.

Тут же достала из кармана булочку, на которой чудом уцелела посыпка пудрой и, разломивши пополам, протянула мне.

— Будете?

— Буду, — я взяла. Не столько потому, что есть хотелось, совершенно нет, но откажусь и Зинаида обидится. А мне с нею поговорить надо бы. По-свойски. — Спасибо. Вкусная…

— А то. У нас тут хорошие булочки пекут. Вот, как из госпиталя выйдете, так сразу и прямо идите. И там столовая. Так-то в ней не особо. Каши у них вечно то пригорят, то не доварятся. С пшенкою так вообще ужас ужасный. Её мало кто умеет готовить по-правильному. Берут и сыплют в молоко. А надо ж иначей! Сперва заливаешь пшенку на пару часиков водой холодной. Промываешь, перебираешь… — Зиночка — называть её Зинаидой язык не поворачивался — окончательно убедилась, что я своя и на поедание булочки ругаться не стану. Наоборот, присоединюсь к этому малому нарушению порядка. — После сливаешь ту воду с мутью и наливаешь новую. Ставишь на маленький огонек…

Я кивала.

Мы шли.

Коридор казался бесконечным, как и Зиночкин рассказ о правильной пшенке. Вот… Бекшеев слушал бы со всем вниманием, а я с трудом зевок сдерживала.

— А что за вода? — спросила я, когда Зиночка ненадолго замолчала. Молчание её было вызвано остатками булочки, которую Зиночка запихнула в рот.

Кстати, булочка и вправду вкусная. Мягкая, воздушная и сладкая.

— Вода?

— Ты сказала «змеиную воду ищут»…

— А… — Зиночкины глаза забегали. — Это так… глупости…

— От которых умирают?

— Ну… может… может так… сердце там… или еще чего…

— Зинаида… — я умела улыбаться дружелюбно. Вот честное слово, умела. Но Зинаида отчего-то вздрогнула и застыла. — Давай ты мне расскажешь.

— П-про воду?

— Про воду… про все-то… пойдем… куда-нибудь.

— В сестринскую?

— Можно и туда, — мне было, честно говоря, все равно. — Ты чего трясешься-то? Ты же сама ничего дурного не делала. Ты вон, просто работаешь… что-то где-то слышала… так?

Кивок.

И Зиночкины кудряшки выбиваются из-под шапочки.

— А… вы и вправду из полиции? — шепотом интересуется она и глаза таращит. Глаза у Зиночки и без того большие, круглые. И красит она их щедро, и ресницы светлые намазала тушью так, что те отяжелели. А тушь слегка осыпалась на Зиночкины щечки.

Но это мило.

Она сама миленькая и пухленькая.

— Значит, Захарка добился своего? Ох, упертый-то… упертый… крепко он Гелечку любил… такая беда! Такое горе! — страх Зиночки быстро сменился жадным желанием первой… рассказать?

Узнать?

Все-то сразу?

— Гелечка — это Ангелина? Которая Каблукова, но Синюшкина?

— Она, — выдохнула Зиночка и, оглядевшись, сама подхватила меня за руку. — Идем. В сестринской нормально не поговоришь. Там вечно Светка трется. Сидит, типа занятая самая… будто другие не занятые. Рожу постную состроит. А сама слушает. И потом ходит к Милочке жаловаться. Как она её только терпит-то?

Кто и кого терпит я уточнять не стала.

— А вот внизу, там тихо…

Дверь обнаружилась в каком-то закутке коридора. А за дверью — лестница. Надеюсь, Бекшеева вниз не потащат, потому что в этой вот лестнице ступени были высокими и крутыми.

— Но хоть теперь-то, глядишь, и приспокоится, а то просто спасу нет никакого! Всех уже замучил, неугомонный. Уж год вон прошел почти. Нет, Гелечка-то хорошею была, хоть и строгой. Бывало глянет так, что прям душа в пятки проваливается.

Пахло здесь камнем и сыростью. И еще — чистящими средствами.

И спускались мы не долго, оказавшись в очередном коридоре. Зиночка толкнула дверь и посторонилась, меня пропуская.

— Туточки у нас белье собирают. И так, хранят всякое, — сказала она громким шепотом. — Сюда так-то никто не сунется. А взаправду Гелечку убили?

— Пока сложно сказать.

— Захарка всем твердит, что убили. Что мамаша её чокнутая. И братец…

— А вы как думаете?

— Я? — Зиночка от удивления рот приоткрыла. Кажется, до сего момента никто не спрашивал её о том, что она думает. — Я… так-то не знаю. Но жуть до чего неприятные людишки!

— Видели их?

— А то… я ж тут еще когда работаю. Мне мамка моя сказала, мол, иди, Зинка, на сестру медицинскую учись. И даже денег дала. Бабка-то ворчала, что толку-то от этое учебы. Что бабе надо замуж и детей рожать. А мамка, она нет. Так и заявила, что медицинская сестра — это вам не коровам сиськи дергать!

Сказано было весьма вдохновенно.

— Уважаемая профессия, — согласилась я.

— Ага… я-то еще не хотела… мне ж гулять в охотку было. Подружки-то и в школу не больно хаживали, а моя мамка за розгу взялась и одного разу так отходила, что потом неделю спала жопой кверху. И сказала, что, мол, мужиков толковых в войну побило, на всех не хватит. И что надобно так жить, чтобы своим умом!

— Это она права.

Я огляделась. Комнатушка, в которую Зинаида нас привела, была небольшою. Вдоль стен её протянулись полки, на которых стояли коробки. Большие и маленькие. Высокие. Низкие. Иные развалились от возраста, другие были перетянуты веревками, чтобы не развалились. В углу покрывалась пылью старая пишущая машинка.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

11

Вполне реальный средневековый нижненемецкий заговор на защиту от змей. Труфанова Н.А. «Заговоры от змеи и червя в средневековой немецкой традиции»