Змеиная вода

Карина Демина (2024)

Не ходи, девица, в темный лес. Не ищи зачарованного родника, что открылся промеж корней древа полозова. Не бери воды. А коль возьмешь, то берегись, ибо непроста эта водица. Потечет по лицу слезами непролитыми, да и смоет, что страх, что боль, что любовь, которая пуще иного яда. Бекшеев и Зима отправляются в небольшую деревеньку Змеевку. В окрестностях её находят тела молодых женщин, умерших от укуса гадюк. И вроде бы не так уж часты подобные несчастные случаи, и гадюк в окрестностях хватает, но что-то заставляет сомневаться. Так ли все просто?

Глава 6. Гюрза

«Напрасно многие полагают змей холодными и скользкими. Напротив, их тело покрыто чешуёю, которая, нагретая солнцем, становится тепла и весьма приятна в прикосновении. И сами гады любят тепло, спеша забраться туда, где его больше. Именно потому и в сырые холодные дни они спешат укрыться в домах или же иных постройках…»

«Книга о змеях»

— А вы не думали в отставку выйти? — поинтересовался Анатолий, глядя как-то поверх головы.

В вагоне-ресторане почти пусто.

Время раннее. И подают лишь кофе или чай да выпечку. Чуть позже вагон заполнится людьми, станет суетно и громко. Голоса и музыка заглушат стук колес, а разговаривать и вовсе станет сложно.

Пока же…

Анатолий в утреннем светлом костюме устроился у окна. В одной руке чашечка с черным вареным по-турецки кофе. В другом — тонкая почти дамского вида сигарета. Лиловый дымок поднимается к потолку, исчезая где-то там, заботливо поглощенный очищающим артефактом.

— Все же ваше здоровье…

— Не настолько плохо, — Бекшеев смотрел в окно. За ним мелькали леса и деревеньки. Причем леса сменялись деревеньками, а те — лесами. Как-то поезд выбрался на мост, перекинутый через какую-то речушку, и колеса застучали иначе, громко, звонко.

— Ну да… я полагаю. Одинцов все еще не верит в чистоту моих помыслов, — Анатолий пригубил кофе. — Поэтому и отправил своих… соглядатаев.

Он скривился, явственно выражая отношение к происходящему. А затем добавил:

— Он смешон и нелеп.

— В чем же?

— В этой его попытке все контролировать. В конечном итоге, сейчас не средние века. И его разрешение вовсе не требуется. Что до приданого, как матушка говорила, оно нам вовсе не нужно. Ниночке восемнадцать. И как только истечет срок траура, мы поженимся. Не важно, одобрит это Одинцов или нет.

И взгляд такой, злой, будто это не Одинцов, а Бекшеев стоит на пути Анатолия к личному счастью.

— Вы ведь её не любите, — Бекшеев отвернулся от окна. — Ниночку.

— А должен?

— Брак без любви уныл и тягостен. Хотя да, вполне возможен.

— Личный опыт?

— Вроде того.

— И поэтому во второй вы вступаете по большой любви к… странной женщиной. Хотя… матушка говорила, что после инсульта люди порой меняются. Не сочтите за грубость.

Грубостью это и было.

Даже хамством.

И главное, взгляд такой внимательный, ждущий. А еще ощущается предвкушение. Стало быть, прекрасно Анатолий понимает, что делает. И делает это по какой-то своей надобности. Хотя что за надобность без повода людям хамить?

— Если вам проще так думать, то пожалуйста, — ответил Бекшеев. — А её сестру вы любили?

— Надежду… Наденька… они очень разные, — Анатолий вдруг разом успокоился. Он поднял взгляд к потолку. — Понимаю, что все выглядит, будто я поступаю не совсем порядочно. Сперва одна сестра, затем другая… впрочем, тогда я действительно верил, что брак с Наденькой будет удачен. И нет, я не любил её. Как не люблю и Ниночку. Мужчине это не обязательно. Главное, что я готов взять на себя ответственность за жену. Содержать её. Ограждать…

— От чего?

— От всего, — Анатолий пожал плечами. — Современный мир полон искушений, с которыми слабый женский разум не справится. Но вы меня вряд ли поймете.

— Я постараюсь.

Анатолий покачал головой.

— Вы человек иного склада. Не в обиду будет сказано.

— Какого же?

— Способного принять современный мир со всеми его… странностями, — Анатолий явно хотел сказать иное слово.

— Это вы про Зиму?

— Дурацкое имя. Кто назовет ребенка Зимой? Хотя не отвечайте… она язычница и не скрывает того. Честно говоря, я думал, что их всех перебили… не важно, — пепел с сигареты упал в стеклянную пепельницу. — Главное, что женщина эта категорически не подходит для брака.

— Интересно…

Не слишком.

Но Анатолий умеет менять тему разговора. Пускай. Слова — тоже информация, пусть даже и не прямая. На прямую Бекшеев и не рассчитывает. Вряд ли Анатолий настолько глуп, чтобы взять и признаться. А так — пусть говорит.

Чем больше — тем лучше.

Говорит и убеждается, что он умнее. Он и так уверен, что умнее. Сильнее. И в целом во всем лучше Бекшеева, но пока относится к нему с настороженностью. А это мешает зацепиться.

— Она не слишком молода… не в обиду будет сказано, откровенно некрасива. Хотя соглашусь, дело вкуса. Но куда важнее, что она бесплодна.

А вот держать лицо сложно.

И улыбаться. Этак, вежливо… никогда-то у Бекшеева не получалось быть вежливым.

— Это ведь правда. А правда… правда не обижает, — а вот теперь Анатолий вглядывается. И жадно так, с прищуром, выискивая в лице Бекшеева признаки раздражения или даже гнева. — Это все знают, что такие вот, измененные, бесплодны. А брать в жены женщину заведомо лишенную самой сути женской — это выше моего понимания. Я уж не говорю о предыдущем браке. Или том, что было до брака… она воевала. Среди мужчин… а это значит…

— Что кто-то давно не получал по морде. Извините, шеф, вырвалось, — Тихоня, как обычно, подобрался беззвучно. И даже интересно стало, как давно стоит и сколько слышал. Достаточно, пожалуй, ибо смотрит на Анатолия характерно-задумчиво, словно примеряясь, как бы ловчее его убрать и куда тело спрятать. — А я от беспокоиться начал, куда это вы подевались-то… утро раннее. Птички поют.

Тихоня переставил стул от соседнего столика и уселся.

— А кормят тут как?

— Понятия не имею, — Бекшеев позволил себе выдохнуть. — Пока еще только кофе и подают.

— Завтраки будут позже, — соизволил подсказать Анатолий. — И повар неплох, хотя все с домашнею едой не сравниться. Моя матушка частенько сама отправляется на кухню и готовит.

— Удивительная женщина, — согласился Тихоня и руку поднял. — Эй, кофею можно? А булочки есть? Я сейчас…

Он поднялся.

— Это ваш…

— Телохранитель. Личный помощник. И в целом человек нужный, — сказал Бекшеев. — Но своеобразный весьма.

— Я заметил. Довольно бесцеремонен. У вас, как понимаю, в целом серьезные проблемы с выстраиванием отношений… князь, а собираете вокруг себя…

— Кого? — поинтересовался Тихоня, чуть склоняясь.

— Кого только не собираете… — Анатолий сумел выдержать взгляд Тихони. Но вот откровенно хамить поостерегся. — Как-то вот довелось услышать, что лучше всего человека характеризует его окружение…

— В таком случае за себя я спокоен. С таким окружением я просто не могу быть плохим человеком, — не удержался Бекшеев.

А ведь задел его этот холеный хлыщ.

— Точно, шеф… так, я узнал, завтраки уже начали готовить. Так что скоро будут. Поесть надо, нам еще пару часов пилить до этой… как его…

— Волынино. Остановка в Волынино. Небольшой городок. Уездный, если так можно выразиться. А дальше уже машину должны прислать. Хотя… я не рассчитывал, что гостей будет столько, — Анатолий щурится и щерится.

— Ну, мы можем вас и не обременять…

— Лучше уж меня, чем Ниночку… тем более она отсутствует. Как-то не совсем прилично селиться в доме в отсутствие законной хозяйки. Пусть и с её разрешения…

— Ничего, — отмахнулся Тихоня, принимая из рук официанта чашку с кофе. — Машины я найду… кстати, а от этого Волынина далеко до Змеевки?

— Не сказать, чтобы очень, но порой дорогу размывает. Однако сейчас погода большею частью стояла сухая. Так что проблем быть не должно… а вот и дамы. Вот и о чем я вам говорил. Как можно, чтобы женщина носила брюки? Это противно самой её природе. Своей жене я никогда не разрешу опуститься до подобной непотребности…

И сказано было зло.

Тихоня молча поднял чашку и прищурился. Все-таки надо будет сказать, чтобы не высовывался. И не вздумал лезть к Анатолию.

А вот приглядеться к нему… он не так уж и прост, как показалось вначале.

И ему нравится выводить людей из равновесия.

— Доброго утра, — Зима подавила зевок и, оглядевшись, добавила. — Миленько.

— Доброго, — Анатолий встал, чтобы придержать стул. Его матушка вновь была в черном. Костюм из дорогого бархата. Белая блуза. И уже знакомая брошь.

Со змеей.

— Интересное украшение, — сказал Бекшеев.

— Подарок мужа, — пальцы коснулись камеи и чуть дрогнули. — Сделали по личному заказу…

— Наверное, вы очень дорожите памятью о нем, — Зима обернулась.

— Я, пожалуй, пересяду, — поднялся Тихоня. — Здешнее общество слишком изысканно. Боюсь, что опозорюся ненароком.

И кулак поскреб.

— Звиняйте, дамы…

— Шут, — Мария Федоровна позволила себе неодобрение.

— Характер такой, — отозвалась Зима. — Но ему простительно.

— Почему?

— Что «почему»?

— Почему простительно. Что именно может извинить подобное поведение на грани откровенного хамства? — голос Марии Федоровны стал чуть более холоден. А Бекшеев подумал, что он несколько утомился уже. Отвык, видать, толковать настроение собеседника по оттенкам его голоса.

— Ну… может, то, что он мне жизнь спас? — Зима поерзала, устраиваясь на стуле. — И не единожды. И не только мне. А еще воевал…

— Когда это было? — Мария Федоровна раскрыла меню. — Сколько лет прошло.

— Полагаете, что у подвигов срок годности имеется?

— У всего, дорогая, имеется срок годности… и ничто, поверьте, ничто не может оправдать отсутствие приличных манер.

— Матушка порой чересчур строга, — вмешался Анатолий. — И привыкла к определенному обществу… ваш… телохранитель… явно выходит из низов. И не его вина, что его не воспитали должным образом.

Хорошо, что Тихоня не слышал.

Во всяком случае, Бекшеев очень надеялся, что не слышал.

— Раньше было проще, — Мария Федоровна чуть поморщилась. — Был вагон для приличной публики. И для всех остальных. А теперь… и с холопами пускают, и с животными…

— Животное осталось в купе, — холодно ответила Зима.

— Все одно… надеюсь, вы не потянете его в дом.

— Потяну, конечно, — Зима в меню глянула и сказала. — А пусть все несут. Есть хочу жутко. На самом деле Девочка не совсем животное. Она и сильнее обычной собаки, и куда разумнее. Поверьте, она никого не побеспокоит.

— Её вид… отвратителен.

К счастью, подали завтрак, избавив от необходимости поддерживать дальнейшую беседу. Хотя бы на некоторое время. Мария Федоровна заказала яйцо-пашот с топленым сливочным маслом, свежим хлебом и еще чем-то. Ела она неспешно, отрезая малюсенькие кусочки. И эта её манерность казалась излишней.

Маской.

Все носят маски, но некоторые люди к ним прирастают. Анатолий, кажется, не слишком обращал внимание на то, что в тарелке лежит. Зато при этом успел заглянуть в другие.

— Впервые вижу, чтобы женщина столько ела, — заметил он словно бы невзначай.

— У меня аппетит хороший, — отозвалась Зима, накалывая на вилку тонкий кусок ветчины. — Еще бы кто объяснил, почему тут мясо режут так, будто в стране его снова дефицит.

— В мое время считалось, что хороший аппетит должен быть у мужчины. Женщинам же пристало проявлять сдержанность.

— Голодать.

— Отчего же. Голод — это перебор. Но и объедаться… помнится, у меня была подруга. Она вышла замуж и совершенно себя распустила. Сделалась неприятно толста. И от нее ушел муж.

— Какой кошмар, — Зима сунула кусок ветчины в рот. — И дальше что?

— Ничего. Она до сих пор одна.

— Как и вы.

— Мой муж не ушел, а умер.

— Это, конечно, его оправдывает… кстати, а почему змея-то? На брошке.

На лице Марии Федоровны проступили белые пятна. Впрочем, она быстро взяла себя в руки.

— Змеи, дорогая, символ — мудрости, исконно свойственной женскому полу. Они гибки…

— И ядовиты, — перебила Зима. — Особенно некоторые. Честно говоря… вы уж извините… я тоже из холопов, если так-то, вот воспитания и не получила. Но как вы эту брошку носите? После всего?

— Чего?

— Ладно, невеста вашего сына… предыдущая, — Зима уточнила это на всякий случай. — Её, если так-то, может, и не жаль. Померла, как говорится, так померла…

Лицо Марии Федоровны застыло.

— Но ведь и дочь ваша родная… она тоже от укуса гадюки преставилась?

— Это был несчастный случай!

— С гадюкой?

И по тому, как поджались губы Анатолия, как побледнело лицо его, Бекшеев понял, что они правы.

— Я… горюю о ней.

А вот горя Бекшеев не уловил.

Ярость.

И ненависть. Глухую. Старую, если не застарелую. Она полыхнула. И погасла.

— Брошь — это брошь. Просто… память… Ангелина же…

Анатолий коснулся руки матушки.

— Может…

— Нет, дорогой. Мы все тут понимаем, для чего эти гости, — голос прозвучал сухо. — И да… пожалуй, я соглашусь с князем. Сейчас эта смерть выглядит донельзя подозрительной. И я сожалею, что… не настояла на проведении расследования.

Она отложила нож и вилку.

— Будь добр, попроси заварить мне чаю. Моего.

— Матушка…

— Иди, дорогой. Уверена, пытать меня не станут.