Бронте

Ирина Ярич, 2022

В семье пастора провинциального городка Средней Англии росли талантливые дети. Но не всем удалось выдержать удары судьбы. Сколько разрушенных надежд и горестей выпало на их долю. Три сестры, превозмогая печали и болезни, были верны своему литературному призванию и… вошли в мировую литературу как классики английской реалистической прозы. Эта книга о них и их семье.

Глава вторая. Школа в Коуэн-Бридж

В местечке Коуэн-Бридж открыли школу, где могли обучаться дочери священников, чей доход весьма невелик. Эта школа открыта стараниями энергичного и богатого священника Преподобного Уильяма Каруса Вильсона. Желая помочь коллегам со скудным доходом, тем самым, преследуя благие намерения, он изобрёл схему, позволявшую их детям получить достойное образование. Родители оплачивали жилье и питание, а остальные средства поступали в школу от пожертвований, сумму которых определил Вильсон в ежегодной благотворительной подписке. Школа находилась на попечении двенадцати опекунов, но главным среди них был Уильям Вильсон, исполняющий ещё и должности секретаря и казначея. Фактическая власть над порядками в школе была в его руках. И он же разработал свод правил, которыми должны руководствоваться воспитанницы школы. Так как доход на содержание учениц составлял незначительную сумму и был нестабилен, то казначей школы поощрял всевозможную экономию.

Патрик Бронте, как и другие бедные священники обрадовался возможности дать детям необходимое образование. Нельзя сказать, что он пришёл в восторг после того, как ознакомился с правилами школы, но, поразмыслив, сделал вывод: «А, может и к лучшему. Девочек приучат к скромности, порядку. Они встретят суровую жизнь не изнеженными и капризными, а готовыми справиться с любым поворотом в изменчивой фортуне».

1 июля 1824 г. старшие сёстры Бронте Мария и Элизабет покинули дом. Они едва успели оправиться после кори и коклюша, как отец отвёз их в школу.

Равнина с низкой и мягкой травой, кое-где бугрится кучками кустарников, понижаясь, образует долину Льюн. В солнечные дни, которые здесь бывают нечасто, среди яркой зелени журчит сверкающий поток по ложу из белой гальки. Через него перекинулся мост, когда-то, в незапамятные времена там упал большой обломок серой скалы. По мосту бежит дорога из Лидса в Кендал. Возле пересечения водного и сухопутного путей расположились серые домики — три с одной стороны моста и четыре с другой — деревушка Коуэн-Бридж, где располагалось здание бывшего завода, а теперь приспособленное для идеи Вильсона.

Девочки скучали по своим родным, им было непривычно шумное соседство нескольких десятков воспитанниц, и они страшились строгих преподавателей. Здесь маленькая Мария снова стала вспоминать мать, к отсутствию, которой, казалось, уже привыкла. Она остро почувствовала, что ей очень одиноко, а нужно подбадривать сестрёнку, ведь она старшая. И всё-таки хорошо, что рядом Элизабет, вдвоём не так грустно и тоскливо.

По воскресеньям белая волна выплёскивалась из дверей школы и катилась в сторону далёкой церкви, это воспитанницы в одинаковых белых платьицах шли слушать проповедь преподобного Вильсона.

Ослабленные, недавно перенесённой болезнью девочки долго приспосабливались к условиям своего нового бытия. Строгие нарекания взрослых огорчали их, воскресные длительные походы в церковь утомляли, маленькие порции невкусной еды заставляли их частенько голодать.

Марию наказывали чаще, чем её сестру. Она всё время забывала, то кровать заправить аккуратно, то причесаться гладко и волосы выбивались из-под соломенной шляпки, то дыру в платье не зашила, то чулки разорвала, то на уроке в окно смотрела, то стежки неровно накладывает, и совершает разные прочие проступки, с которыми не могут мириться требовательные и строгие воспитательницы маленьких леди. А Мария как не старалась выполнять все наставления старших, совершенно не замечала, как они вылетают из её памяти. Её захватывали другие, более интересные вещи. Она могла без устали и подолгу размышлять, куда бежит жучок и почему у него такой цвет? Если вот так посмотреть, то он просто тёмный, а, если этак, и Мария наклоняла головку в сером чепчике, приближая её к левому плечику, то спинка блестит зеленовато-золотистым цветом. Или почему у девочки, что сидит за столом справа от неё, волосы вьются, как будто она накрутила их на палочку, но она их не накручивала, это Мария знала точно. И она недоумевала, почему они у неё лежат такими красивыми волнами? А почему заболела мама? Сёстры говорят, что они уже мало, что помнят, а она помнит её, особенно глаза, такие печальные. Мария пыталась найти ответы на досаждающие её вопросы: «Почему мама умерла? Чтобы мы научились жить самостоятельно? А зачем нам так жить? Всё время делать то, что не хочешь, зачем такая жизнь? Меня всё время ругают. Наверное, они правы, а я делаю что-то не так как надо. Но откуда мне знать, как надо?! Я этого не понимаю. Наверное, я глупая, поэтому нельзя обижаться за то, что меня наказывают. Им непостижимо то, что у меня в голове, а мне непостижимо, какая связь между тем, как причесался или оделся, и «быть приличной девочкой». И почему эти наставления улетают из моей головы? Как получается, что я не замечаю того, что видят другие? Отчего я обращаю внимание на то, что другим неинтересно?.. Ах, какой сегодня был рассвет, я не могла оторвать взгляда и… забыла заправить кровать, за что и поплатилась».

Элизабет старалась не совершать ошибок сестры, но как ей помочь избежать наказаний не знала и страдала за неё.

В сентябре в школу приехал отец, а с ним Шарлотта и Эмили. Патрик надеялся, что сёстрам будет вместе веселее, и они обеспечат себе будущее, выучившись на гувернанток.

Мария и Элизабет жалели, что папа не может остаться подольше. Им столько хотелось рассказать. Они прильнули к нему, обхватив ручонками, и так смотрели на него, что Патрик едва сдержался, чтобы не заплакать при них. Но, когда он выехал на безлюдную дорогу, ловко управляясь с резвой кобылой, разрыдался от тоски и беспомощности, жалости к детям и бессильной злобы на себя. Ветер не успевал высушивать следы одних слезинок, как вслед им бежали другие. А девочки в это время, погоревав, что отец так скоро уехал принялись обмениваться своими новостями. Потом старшие начали знакомить вновь прибывших с обитателями школы, рассказывать о строгих взрослых и их противных правилах.

Мария, которой шёл уже одиннадцатый год, сознавала ответственность за младших, и выступала в роли патронессы, она всячески оберегала и защищала их, несмотря на то, что ей самой доставалось от преподавателей и старших девочек школы. Она всегда спешила на выручку сестрам. Элизабет исполнилось девять лет, но она была так добра и доверчива, что её не раз обманывали хитрые и жадные воспитанницы постарше, выманивая у неё кусочек хлеба или пирога, который она приберегала для сестрёнок. Восьмилетняя Шарлотта, бойкая и говорливая. Маленькая и хрупкая её фигурка замирала при резком крике на неё или кого-либо из сестёр. Малютке Эмили, пошёл шестой год, выглядела она изящной и милой куколкой, но наглые старшие ученицы пытались обращаться с ней бесцеремонно. Мария же, не отличающаяся здоровым и крепким видом, забывая страх и себя, как орлица бросалась защищать своих орлят-сестёр.

Осень принесла частые дожди и туманы. Стало прохладно и сыро. Спальные комнаты в школе располагались на втором этаже, к ним вёл узкий и извилистый коридор. Потолки были здесь низкие, а окна маленькие и их можно было открыть самое большее наполовину. В результате помещение плохо проветривалось. Не раз ученицам приходилось ощущать кроме сырости, пробирающейся сквозь платье к их щуплым тельцам ещё и запахи сгоревшей овсянки или протухшего мяса, которые преследовали их многие сутки. Повар был давним знакомым семейства Вильсонов и пользовался неограниченным доверием казначея, который не посчитался даже с мнением преподавателей, попытавшихся обличить преступное пренебрежение повара к здоровью обитателей школы. Возмущённый Вильсон увидел в этом посягательство на его власть и напомнил учителям, что их обязанность — обучение, а управление школой и пропитание — дело его и повара. И всё осталось по-прежнему: на завтрак пригоревшая овсяная каша или жёсткая тестенная овсяная лепёшка, на обед печённая или варенная говядина или баранина, которую не разжуёшь или от запаха, которой тошнит, ещё безвкусный, иногда пересолённый картофельный пирог и скользкий, выпрыгивающий из тарелки пудинг. Животы у воспитанниц часто урчали от голода и болели от занесённой грязными руками повара инфекции или скверных условий хранения продуктов в кладовой.

Воскресные прогулки под холодным дождём и пронизывающим ветром стали тяжкими.

Колонна девочек в фиолетовых платьях и плащах движется к церкви. Одной рукой каждая из них придерживает распахивающийся на ветру плащ, а в другой зажат узелок с обедом. Дождь хлещет нещадно, башмаки шлёпают по лужам. И вот, они пришли, разместились на жёстких и холодных лавках слушать проповедь. Влага проникает сквозь плетение нитей одежды всё глубже и охлаждает детские тела, вынужденные оставаться несколько часов без движений. В перерыве между проповедями они съедают свой кусок холодного мяса с давно остывшей картошкой, а потом отправляются обратно, дрожа от стужи.

С наступлением зимы эти походы стали ещё мучительнее. Намокшие и озябшие дети приходят в церковь, которая не отапливается, и продолжают мёрзнуть часами. Они пытаются согреть заиндевевшие ножки, но тщетно. Когда им позволяют съесть их обед, дуют на закоченевшие пальцы, которые с трудом удерживают почти ледяные куски. После холодной еды детей колотит озноб. В церкви то там, то тут раздаются чихание и кашель. Воспитанницы радуются концу проповеди, но ужасает долгий обратный путь, и всё же они спешат покинуть этот ненавистный храм и поскорее забыть нудную речь их мучителя, который превратил праздничный воскресный день в ужасный день пыток всепроникающим холодом. На следующее утро Мария и Элизабет еле-еле могут встать, и кашель всё больше одолевает их слабые тела.

Однажды Мария чувствовала себя так плохо, что не было сил встать. Но безжалостная воспитательница потребовала, чтобы Мария оделась и присоединилась к остальным. Бедная девочка была вынуждена подчиниться. Её бил озноб, похолодевшие руки не слушались. Едва она оделась, как воспитательница, схватив её за тонкую ручку, вытащила на середину комнаты и стала порицать больного ребёнка за то, что та поставила возле кровати ночной горшок. Воспитательница негодовала, к ней в комнату проникал запах из этого горшка (вход в комнату воспитательницы располагался как раз возле кроватки Марии). Дама была так возмущена, что своим криком совсем напугала девочку. Мария трясущимися руками ухватилась за перила лестницы, дрожащими ногами шагнула на ступеньки. Её душили рыдания, но она боялась плакать, как бы ещё больше не разозлить мадам. Мария, с некоторыми перерывами, переводя дыхание, с трудом спускалась. Но всё же за опоздание её ждало наказание.

Сёстры не могли помочь Марии, лишь сочувственно наблюдали и потихоньку плакали, а сами старались меньше давать повода к придиркам. Возможно, они не так остро переживали то положение, в котором находились, потому что были моложе её и ещё не совсем осознавали весь его ужас. А Мария, лёжа в постели перед сном молилась. Она просила мать заступиться за неё перед Спасителем, просила Бога научить её поступать так, чтобы избегать унизительных наказаний. Умоляла Творца унять мучившей её кашель. Она призывала отца услышать её мольбы и забрать её из этой гнусной школы, где ей так тяжко жить.

Маленькие Бронте улучали в строгом расписании моменты побыть наедине и пообщаться. Мария говорила, что она хочет домой, что здесь ей так плохо, что и передать трудно. Сёстрам тоже хотелось поскорее вернуться, и они считали, что дома лучше, даже, если отец и занят. Шарлотта им возражала, что как бы дома не было хорошо, ни папа, ни тётя не обладают теми знаниями, чтобы заменить учителей, и у них нет того времени, чтобы заниматься с ними регулярно. «Ведь так интересно познавать какие ещё на земле обитают народы, как они живут и как далеко от нас, а как мы теперь правильно пишем и умеем решать задачи, и постигаем, как нужно вести хозяйство. Какие интересные приборы есть у учителей и как здорово выучиться, чтобы самим учить других. За это приходиться терпеть, как бы не хотелось домой», — убеждала она сестёр. Но Мария даже ради этого не желала тут оставаться, она ощущала себя всё слабее и хуже. Ей неприятны бесконечные напоминания господина Вильсона, что держат их здесь из милосердия, поэтому они должны быть благодарны, скромны и непритязательны.

Тягостно жилось воспитанницам в школе Коуэн-Бридж, большинство из них сознавали несправедливость столь жёсткого обращения, которое часто перерастало в жестокое и убивало слабые их тела и неопытные души.

Весной постоянная слабость и недомогание среди детей переросло в лихорадку, на которую, наконец-то, обратил своё внимание Вильсон и поколебала его уверенность в своём методе воспитания. Девочки выглядели унылыми и апатичными. Опекун послал к ним прачку, чтобы выяснить что случилось. Та недолго задержалась, но поняла многое и поспешила уйти, опасаясь принести инфекцию своим детям. Вильсону пришлось обратиться к врачу. Оказалось, что сорок учениц заболели сыпным тифом, к счастью среди них сестёр Бронте не оказалось. Врач высказал мнение о причинах болезни и призвал Вильсона обратить внимание на питание детей. Прачка, которую Вильсон принудил исполнять роль медсестры при больных детях, после увольнения повара стала следить за приготовлением пищи, которая с тех пор стала вполне пригодна и даже хороша.

Но Мария и Элизабет сильно ослабели. Плохо приготовленная еда из несвежих продуктов, и её недостаточное количество в течение многих месяцев, а также постоянное пребывание в холодных и сырых помещениях могли расстроить любой организм, а детский, неокрепший и болезненный подавно. Весенняя слабость оказалась последним ударом, которое испытало хрупкое здоровье Марии и Элизабет. Если последняя ещё держалась, то её старшую сестру кашель совсем замучил, и в апреле попечителям школы пришлось вызвать её отца. Патрик Бронте полностью полагаясь на Преподобного Вильсона, впрочем, как и другие родители, совершенно не предполагал, в каком плачевном состоянии находятся его дочери, и ужаснулся той перемене, какую увидел в детях, особенно у Марии. Девочка лежала с бледно-зелёным личиком, она была не в силах встать. О воспалительном процессе, который происходил в её организме, говорил нездоровый блеск больших глаз. Худенькие бледные ручки поднялись, чтобы обнять отца. В тоненьких пальцах правой руки зажат большой светлый носовой платок с алыми пятнами, который она частенько подносит ко рту во время приступов кашля. С обеих сторон от неё стоят Элизабет и Шарлотта, а Эмили сидит на краешке кроватки. Они пришли проведать сестру вопреки запрету. Как только вошёл Патрик, дети бросились к нему. Он обнял и расцеловал младших дочек, прежде чем приблизил свои губы к прохладному лобику Марии и пожал её холодные ручки. Конечно же, отец не мог оставить ребёнка в школе в таком состоянии. Он помог вместе с сёстрами ей одеться, затем вынес, осторожно спускаясь по каменным ступеням.

Но, как ни ухаживали родные, как ни старался доктор, приглашённый отцом, переезд в родной дом не спас больную девочку. Всего лишь несколько дней она прожила в доме, куда так стремилась все эти долгие месяцы, когда каждый день она должна была выслушивать унижающие её порицания и терпеть наказания, холод и полуголодное существование, страдать не только за себя, но и за своих младших сестрёнок, которым ей так хотелось помочь.

Солнечный день шестого мая 1825 года ей уже не суждено было увидеть. Её веки сомкнулись навек. А Патрик потерял вторую Марию, так похожую на мать.

Элизабет, узнав о смерти старшей сестры, слегла, невероятная слабость придавила её к постели. Сёстры ухаживали за ней, как могли, но воспитатели пускали их к ней всё реже, опасаясь, что у Элизабет, как и у Марии, чахотка, но и отцу, недавно похоронившему дочь, пока не сообщали.

Шли дни, за окном солнышко всё больше пригревало, глаз радовала сочная зелень вокруг и пестрота распустившихся цветов. Весело щебетали птицы. А у Элизабет наворачивались слёзы, потому что ни весенней молодой и гибкой травы, ни шелестящих на ветру листьев, ни прекрасных летних цветов Мэри уже никогда не увидит, как и не услышит звонких птичьих песен и голосов сестёр, которые вспоминают её каждый день и будут помнить всегда.

Когда приехал отец, Элизабет тихо лежала, лишь иногда её худенькое тело сотрясал кашель. Кроткий и печальный взгляд её задумчивых глаз тронул отца, и он ужаснулся от мелькнувшей горькой мысли: «Неужели и она!» и тут же попытался себя убедить, что дома она поправиться. Тридцать первого мая Патрик отвёз домой не только Элизабет, но Шарлотту и Эмили.

Даже летнее тепло и забота родных уже не смогли помочь ослабленному и больному организму Элизабет. Она медленно угасала и всё больше становилась задумчивой. Однажды она спросила у отца: «Папа, я тоже умру, как и Мэри? И меня больше не будет с вами, как и её?» Патрик так растерялся, что не знал, как ответить умирающей дочери. От такого неожиданного вопроса он застыл, а внутри поднималась волна скорби, подкатывавшая удушающий ком к горлу, а к глазам предательскую влагу. Невероятных усилий ему стоило сдержаться и выдавить слова, которыми он надеялся её успокоить: «Ну, что ты дочка, ты поправишься, и скоро будешь играть со своими сёстрами и братиком. А потом, осенью вы снова пойдёте в школу». «О, папа, умоляю тебя, — еле слышно, но твёрдо произнесла Элизабет, — Не отправляй нас туда больше, пожалуйста! Пожалей нас, а то мы всё умрём!» После этих её слов Патрик только и мог кивать головой в знак согласия и пробормотал: «Ладно, доченька, ладно».

Но Элизабет прожила всего лишь две недели, пятнадцатого июня её душа покинула наш грешный мир. Шарлотта теперь стала среди детей старшей, и теперь она должна заботиться о маленьких Бронте.

Пастор Патрик Бронте понимал, что должен найти силы жить дальше, подавать пример стойкости прихожанам, но сорокавосьмилетнему мужчине, тоскующему по умершей жене и похоронившему своих двух старших дочерей, жизнь была не мила и горе, обрушившееся на его семью, изъело его страждущую душу.

Когда же летние каникулы закончились, Патрик снова привёз Шарлотту и Эмили в школу. Но у него навязчиво всплывали в памяти слова Элизабет, и он изредка стал навещать дочерей. Когда же понял, что наступающие холода и непрекращающаяся сырость могут пагубно отразиться и на их здоровье, то решил забрать из школы. К зиме девочки с радостью вернулись домой.