Настасья

Ирина Критская, 2023

Ведьмы рано или поздно приходят в мир людей – вот только жить в этом мире им непросто. Потому что все в нем – и рождение, и смерть, и любовь, и ненависть, и встречи, и разлуки на ведьм не рассчитаны – слишком тонка у них кожа, слишком обнажено то, что в сердце. Вот и Настасья… Рожденная ведьмой ушла к людям, прожила жизнь человеческую, испытала и горе и радость, любила и страдала, как самая простая женщина. Книга об этой любви…

Глава 15

Дина с силой захлопнула окно, да так, что задребезжали стекла — опять эта попрошайка с дурацким именем припёрлась за мукой. Сколько раз она говорила Ивану — не поважай всякую шваль! Ходят, клянчат, нет, чтоб работать, как следует, а он каждому готов кусок сунуть. Благодетель.

Анфиса, вздрогнув всем щуплым телом, отскочила от окна, и, не удержавшись на обледнелой тропинке так и полетела бы в сугроб, встала прямо в глубокий снег одной ногой. Но сзади старуху поддержал Алексашка — невысокий, но крепкий парнишка легко удержал легкую, как перышко бабку и не дал упасть.

— Сейчас, баб Анфис. Вынесу. Тебе чего — мучицы?

Старуха вылезла из сугроба, потопала рваными валенками, чтобы стряхнуть снег, поправила съехавший набок косматый пуховый платок, глянула по-птичьи подслеповатыми глазками на мальчишку, проблеяла тоненько

— Мучиицы, родной, Сашочек. Стакашек, на хлебушко. И яичка, хоть битого. Может, мамка даст… Скажи тока, что другому кому, а то мне не даст. Злющая.

Алексашка зло зыркнул в сторону окна, кивнул бабке, нырнул в калитку.

— Чего ты шаришь там, как мышь? Вот я мамане скажу, конфеты таскаешь, наверное.

Светка, противно прищурившись, отвесив влажную пухлую розовую губу, прислонилась плотным бочком к резной стенке ларя, и буравила сводного брата острыми узкими зрачками, как гвоздиками. Девке исполнилось пять, но за отвратительный характер взрослой девицы ей можно было дать и восемь. Да и разумом она была старше, хитрая, злая, быстрая и умная, несмотря на свой вид толстой девочки — одуванчика.

— Молчи, вредина. Нет там никаких конфет, конфеты в буфете. И не ем я их, это ты жрёшь конфеты, как хлеб, а фантики за диван бросаешь. Как бы я матери не пожаловался.

Светка норовисто дёрнула толстым плечом, буркнула

— А чего тебе там надо? Лазишь зачем?

— А он старухе попрошайке муку ворует. Он же зерно покупал, на мельницу возил, в ларь прятал, хранил. Вот теперь и разбазаривает…

Ребята в пылу перепалки даже не заметили, что вошла мать. Дина, выпятив вперёд сильно пополневший живот, стояла на пороге и насмешливо смотрела на парня. И глаза у матери и дочери были совершенно одинаковыми — в совершенно небесной, нежной сини, как дула чернели узкие, злые зрачки.

Сашка смутился, сунул бумажный пакет в карман, и брюки с этой стороны моментально стали седыми, как будто их припорошило снегом.

— Муку высыпь назад. Моду взял нищету приманивать к дому. И чтоб я её не видала здесь больше.

Дина хотела было залезть пухлой пятерней в карман Сашки, но на её локоть легла смуглая рука мужа, и она отпрянула, даже вскрикнув от неожиданности.

— Оставь парня. Пусть отдаст старухе муку, та хлеб спечет хотя бы. Ей помочь некому, а ты от жадности лопнешь ведь, куда в тебя лезет. Твоей жадностью уж люди мне в глаза тычут. Откуда что взялось….

Дина ещё раз злобно стрельнула из своих дул, но перечить не решилась, отстала. Повернулась, толкнула в толстый бок Светку и пошла, раскачивая плотный торс — настоящая корова, которую гонят с пастбища, крепкая, сытая, исходящая молочным духом.

Иван достал из сундука пакет с пряниками, сыпанул в кульки гречки, пшена, отнял у сына муку, сложил все в авоську.

— Яиц ещё возьми десяток. И молока банку — там, на погребице есть. Да сам отнести, бабка прыснула уж отсель, бежала, как курица со страху. Вот ведь…

Алексашка кивнул, сайгаком скаканул в сени, и был таков.

…

— Иван.. Вот ты мне поперёк все время, а я ради нас стараюсь. Все в дом. Будем раздавать направо — налево, так скоро и сами голодать начнём. Думать надо…

Иван молча смотрел на крепкую спину жены. Она сидела перед зеркалом, пристраивала последнюю бигудину на затылке — в последнее время Дина, срезав свои шикарные локоны напрочь, освоила новую причёску"белокурая овца", и старательно накручивала волосы каждый вечер на бигуди. Откуда взялась эта жадная, не очень умная баба в его жизни? Как она вылупилась такая из кокона, ведь была же лёгкая, светлая бабочка, куда она делась? Улетела, наверное, туда же, куда и все… куда и Татьянка…

— Я в своём дому сам решу, как и что мне думать. Сашку не трожь. Парень добрый, у него душа светлая. Пусть помогает, от нас не убудет.

— Да? Ну-ну…

Дина вдруг резко развернулась, аж подпрыгнула, бигудины дрогнули, но удержались на круглой, белобрысой голове.

— Ты думаешь, я не знаю, почему ты старухе этой помогаешь? Анфиске этой поганой? Да потому, что она родня твоей зазнобе этой, ведьмаке страшной. Как там её? Варька, что ли? Какая-то пятая вода на киселе, троюродная тётка, вроде. Как её не убили? А надо бы….

Иван вздохнул, вытащил свою подушку, пошёл к дверям.

— В бане переночую, я с рассветом на рыбалку. Клюёт, говорят, хорошо. Весна на носу.

Он хлопнул дверью, и, пока не вышел в сени, слушал постепенно глохнущий, возмущенный крик жены.