Настасья

Ирина Критская, 2023

Ведьмы рано или поздно приходят в мир людей – вот только жить в этом мире им непросто. Потому что все в нем – и рождение, и смерть, и любовь, и ненависть, и встречи, и разлуки на ведьм не рассчитаны – слишком тонка у них кожа, слишком обнажено то, что в сердце. Вот и Настасья… Рожденная ведьмой ушла к людям, прожила жизнь человеческую, испытала и горе и радость, любила и страдала, как самая простая женщина. Книга об этой любви…

Глава 12

Март закрутил метелями так, что село завалило по крыши — плотное тяжелое покрывало легло на истосковавшуюся по весне землю белым саваном. И задохнулась бы она под ним, наверное, если бы не вдруг грянувшее после череды снегопадов солнце — сияющее, мощное, всепобеждающее. С самого утра начинало оно победное шествие по высокому, ярко голубому небу, и, несмотря на мороз, снег сдавался, проседал к полудню, истаивал украдкой, сверкал хрустальными корочками. И девчонки-старшеклассницы, возвращаясь с уроков, поднимали эту сияющую кружевную красоту, смотрели сквозь ледяные скорлупки на солнышко, щурясь, хохоча в предчувствии весны и любви…

Алексашка тащил санки по еле заметной тропке между заборами крайней улицы к околице, тащил с трудом, вяз валенками в начавшем подтаивать снегу, но упирался, хмурил высокий лобик, и приплюснутая шапка-ушанка сползла набекрень, открыв одно красное оттопыренное ухо. Там, куда так упорно пробирался парнишка, ребята соорудили горку, да высокую, почти с дом, залили склон к реке водой, натасканной ведерками из проруби, и катались с гиканьем, горка получилась что надо. Вот только Иван Алексашку на эту горку не пускал — мал больно, да и река рядом, и не уговоры, не плач, не послушная помощь по хозяйству, ничего мальчишке не помогало — отец был непреклонен. Зато сегодня папка уехал в город, строго — настрого приказал сыну не выходить из дома до его приезда, а лучше курам да уткам зерна отнести, да козам сена. Да разве настоящего парня дома — то удержишь?

Алексашка сделал все, что велел отец, исписал красивыми буковками целую страницу по заданию учительницы Анны Петровны, подкрепился молочком с пряничком, да и выскочил из дома, озираясь, чтоб никто не увидел, да отцу не сказал. Добрел, забрался на горку, уселся на санки поплотнее, натянул верёвку, оттолкнулся и покатил вниз, сжавшись от ужаса — уж больно быстро мелькали ветки по бокам горки и зло свистел ветер в ушах…

Резкая боль оглушила парнишку — он выкатился с перевернувшихся санок кубарем, нога попала точно на корягу, торчащую из под снега, в ноге что-то хрустнуло и мутная чернота заменила слепящую белизну берега.

…

— Иван, слухай. Ко мне внучка седня приехала с городу. Хорошая она у меня девка, умная, да вот мужик дерьмо попался, пьющий гад. Ну и бросила она его, сюда к нам решила, учителкой будет. Так ты того… Приглядись…Чего бобылем жить-то? Иль ведьму свою ждать станешь?

Василиса уцепилась за Иванов рукав костлявой щепотью, дышала водочно-селедочным духом, покачивалась, но держала крепко, не оторвать. Иван, усмехаясь, кивнул, чтоб отстала, но старуха — крепкий орешек, так просто своего не уступит.

— Ты не кивай. Не кивай. Ладно, сам кулюкаешь, уж и не юнец, так о сынке подумай. Он вон — санки потянул один куда-то к реке, неслух, ты небось не разрешил. А мамка была бы, так проследила б. Сашка-то дома твой? Темнеет уже, мороз будет в ночь.

Иван оттолкнул Василису, даже испугался, что сильно, влетел в дом, позвал Сашку. В доме стояла тишина, на вешалке, куда аккуратный маленький мужичок всегда вешал свой тулупчик и шапку — пусто. Ивана варом окатил, ошпарило все внутри, он метнулся по двору к сараям, к курятнику — везде прибрано, зерно подсыпано, сено козам задано, а вот сына и след простыл.

Кое-как нахлобучив шапку, в распахнутом полушубке Иван понесся по темнеющей улице к околице, не помня себя от ужаса.

Село опустело к вечеру, тучи наползали из-за леса чёрные, тяжёлые, как тюки ваты, и над верхушками дальних сосен уже запуржило, встало белое марево — не мороз собирался в ночь, снегопад. Слава Богу следы Алексашкиных валенок ещё можно было разглядеть в сумерках, и Иван летел по ним, даже принюхивался, как волк в поисках волчонка. Уже на спуске к берегу он увидел чью-то тёмную тень — невеликую, худенькую, явно женскую. Женщина шла на лыжах и тянула за собой какой-то груз, тянула с трудом, чуть не падая. Иван одним прыжком подскочил к женщине, выхватил из санок сына, укутанного поверх тулупа в яркую городскую куртку, на весь лес пахнущую духами, замирая от страха глянул ему в лицо.

— Да все нормально с ним. Ногу вывихнул, я вправила. Визжал поросенком на весь лес, думала оглохну. Ну а на самом — то деле рановато такого малыша в лес одного отпускать. Хорошо я мимо на лыжах шла… Я — Дина, кстати. А вы кто, мой лесной друг?

Иван спохватился, стащил полушубок, накинул на плечи женщины. Она стояла перед ним в одном тоненьком ярко — синем свитере с воротником под горло, из под нежно-голубой шапочки на узкие плечи падал водопад очень светлых волос, и в уже плотном сумерке они сияли золотым огнем. И сверкали белоснежные зубы — Дина улыбалась весело и явно успокоенно.

— Ну, спасибо, мой рыцарь. А то я уж боялась, что не дотащу вашего медвежонка, так и замерзну где-нибудь под ёлкой. Сейчас хорошо бы коньяку. У вас есть коньяк?

Иван немного ошалел, положил сладко спящего сына в санки, буркнул.

— Самогон есть. На ягодах настоянный. Коньяку нет.

Дина хмыкнула, сунула руки в рукава полушубка, запахнулась поплотнее и проскользила впе рёд, легко отталкиваясь палками, которые до сих пор тащила под мышкой. Потом обернулась, сверкнула глазами

— Самогон? Тоже неплохо. Согреемся получше…