Глава 5
Яркие лучи солнца разбудили меня утром Воскресения. Я успела ополоснуть лицо перед приходом гостей. Анна улыбалась и выглядела значительно лучше. Счастье!
— Христос Воскресе! — радостно улыбнулся Вася.
— Воистину Воскресе! — засмеялась я в ответ.
На месте переднего зуба во рту у мальчишки зияла дыра. Троекратный поцелуй — и мы на узкой кухне.
Всё утро мы играли в покатушки — катали по дорожке из ткани цветные яйца, кто дальше. В честном сражении победил Вася, и я торжественно вручила ему петушок. Леденец был куплен мною с отложенных денег исключительно для него.
Да, это были поддавки. Но поддавки — честные.
— Куда пойдем? — спросила я довольного Василия.
— На Марсово поле, — ответила Анна. — Там, говорят, качели установили.
Вася мечтательно зажмурился. Качели взбудоражили его воображение.
Город бурлил. По Садовой невозможно было пройти, все спешили присоединиться к гуляниям и почему-то двигались в разные стороны. Наш единственный мужчина с деловым видом вёл мать и соседку в сторону Летнего сада. Мне все время казалось, что кто-то пристально смотрит мне в спину. Я несколько раз оборачивалась, но в таком плотном людском потоке я и Васю-то с трудом различала. Благо мальчишка держал меня за руку.
Что это, если не паранойя? Впрочем, что в ней удивительного? Я поежилась.
— Беги! — разрешила Анна сыну, тот уже притоптывал от нетерпения, поедая взглядом большую деревянную качель.
Детвора облепила конструкцию. Старшие дети заняли места посередине раскачивающейся лодки, младшие же с горящими глазами держались за горизонтальные доски ограды.
— Мария, Анна Константиновна, — подошел к нам Петр. — Христос Воскресе!
Я расцеловала Чернышова, радуясь встрече. Праздник! Весна! Счастье и улыбки вокруг!
— И всё же ты — настоящий сыщик, Петя, — серьезно заявила я, не выдержала и расхохоталась — он подбоченился и, лихо опустив кепку на ухо, подкрутил ус.
— Почему это? — глаза его смеялись.
— Как ты нашел нас среди людей?
— А вы на пригорке стоите, — раскрыл Чернышов секрет. — Вас отовсюду хорошо видно.
— Мари! — громко крикнули в толпе, мягко грассируя «р».
Клер? Здесь? Я обернулась: раскрасневшаяся француженка, придерживая подол платья, сияюще улыбалась. Действительно Клер! Светлый праздник — лучший повод для приятных встреч!
— Мари, это вы! Какая счас-ливая встреча! — воскликнула она со своим прелестным акцентом, а я непроизвольно поморщилась: кожаные ботинки её были в грязи.
Заиграла веселая музыка, чуть в стороне толпа расступилась, освобождая площадку для танцев. Всеобщее ликование будоражило кровь. Грязь? Тоже мне беда! Я и сама притопнула в такт музыке и, шагнув навстречу француженке, радостно поздоровалась:
— Добрый день, Клер!
Она ускорила шаг и, поздоровавшись в ответ, правой ногой по щиколотку увязла в грязи. Петербург. Про калоши всё же стоит сообщить.
— Oh-là-là, — она растерянно оглядела равномерно серый цвет ботинка, благо высокого, а затем, махнув на него рукой, подняла на меня глаза и весело рассмеялась: — Зато я нашла вас!
— И то верно! — подхватила я и опомнилась: — Петр, Анна, позвольте представить вам мою знакомую — Клер Дюбуа. Клер приехала из Парижа!
— Вот как? — удивился Петр. — Рад знакомству! Христос Воскресе! — он подался к ней, Клер испуганно отпрянула.
— Это такой обычай, Клер, — пояснила я. — Называется «христосоваться».
Петр смущенно крякнул и, чтоб избавиться от возникшей неловкости, подал Анне руку, утягивая танцевать.
— Хри-стосо-ваться? — переспросила Клер.
— Да. Мы поздравляем друг друга с Пасхой и троекратно целуемся.
— Целуетесь? — еще больше удивилась она.
— Христос Воскресе! — подбежал ко мне какой-то румяный молодчик и, схватив мои плечи, расцеловал, наглядно продемонстрировав праздничный обряд.
— Воистину Воскресе! — рассмеялась я, чуть отталкивая юношу. Он сверкнул глазами и, ничуть не огорчившись, ушел, а я повернулась к шокированной иностранке.
Музыка становилась громче, круг танцующих ширился. Смех, веселье, поцелуи — всё это пьянило почище самой крепкой водки!
— Отказывать не принято, — развела я руками. — Даже император не брезгует этой традицией!
Клер свела брови к переносице, обдумывая мои слова, а затем, стянув перчатки, встала напротив и крепко взяла меня за руку, вынуждая остановиться на месте — оказывается, я так и пританцовывала!
— Христос Воскресе! — сказала она с таким очаровательным акцентом, что я умилилась. Ох уж это французское «р»!
Я потянулась к её щеке, но Клер вдруг повернулась и поцеловала меня сама. Секунда. Две. Три. Я изумленно застыла — она прикусила меня за губу!
Мне, верно, чудится! Разве может женщина целовать… так?
Француженка замерла и, вздохнув, отступила, внимательно вглядываясь в моё лицо
— Воистину Воскресе… — хрипло ответила я и, откашлявшись, пояснила: — Но обычно мы целуем щеки…
Мои, к слову, горели огнем. Клер опустила глаза, и я поняла, что неловко здесь не только мне одной.
— Простите, — пролепетала она на родном языке.
— Нет-нет, в этом нет ничего дурного! — заверила я её.
Наверное, нет… Но что взять с француженки? Брюки, короткие волосы… эмансипе. Не обижать же её…
— Вы здесь одна? — неуклюже перевела я разговор.
— Я пришла с одной из студенток. Но, кажется, её… потеряла, — легкомысленно рассмеялась она.
Я покачала головой. Мало ей кражи на рынке! Здесь — не Париж. Хотя… что я знаю о том, другом Париже? Для богатых и бедных, он такой же разный, как и мой Петербург.
— Нет, не потеряла, — без особой радости произнесла Клер, глядя мне куда-то за спину. — Анастасия сама нашла меня.
— Вы достаточно изучили наши традиции, мадам Дюбуа? — с усмешкой спросили по-французски. — Можем идти?
Я стояла спиной и не видела ту, кому принадлежала фраза. Я лишь узнала голос.
Праздник. Воистину день встреч! Увы, не всегда приятных.
— Здравствуй, Настя, — повернулась я к бывшей подруге.
— Маша… — прошептала Денских.
— О! Вы знакомы? — округлила глаза Клер и сжала мою ладонь. Я и забыла, что она держала меня за руку.
— Мы учились вместе, — сухо отозвалась я.
— Верно, — тихо подтвердила Настя. — Учились.
Она почти не изменилась. Все та же осанка, те же карие глаза.
Нет, изменилась. Её девичья гордость — тяжелые иссиня-черные волосы были обрезаны, совсем как у Клер. Я подавила горький вздох, вспоминая, как пропускала длинные пряди между пальцами. И в наряде её не было и намека на прежнюю Настю. Брюки. Кто бы мог подумать? Строгие линии и темные цвета. Ни единого синего пятнышка.
Что случилось с тобой, Анастасия? Почему ты разлюбила васильки?
Это было зимой, в канун Рождества. Ученицы разъезжались по домам, чтобы встретить эту ночь в кругу семьи. Мы стояли на пороге нашей спальни. Ровные ряды идеально застланных кроватей — опустевшая комната напоминала больничный покой.
Она была в голубом, любимый цвет любимой подруги.
— Это тебе, — я протягиваю Насте ярко-голубой платок. — Сама вышивала! — хвастаюсь, но мне есть чем гордиться!
Любимые цветы юной госпожи Денских украшают дар.
— Спасибо тебе! — она бросается мне на шею, крепко обнимая. — Я буду беречь его, обещаю!
Её глаза сияют, они чернее ночи, но ярче самой яркой звезды.
— Зачем беречь? — недоумеваю я. — Я зачем старалась? Чтобы ты носила!
Она молчит, загадочно улыбается и бережно складывает мой подарок.
А дальше… дальше я узнаю о смерти родителей. Наш последний разговор и молчание, растянувшееся на несколько лет.
— Вы уже закончили курсы, Мари? — уточнила француженка.
— Нет, — я покачала головой, — к сожалению, мой бюджет не выдержал подобной нагрузки.
Денских опустила взгляд и, заметив, что Клер удерживает мою ладонь, потемнела лицом. А я, вновь поражаясь силе, сокрытой в тонких пальцах мадам Дюбуа, аккуратно высвободилась.
Клер перевела взгляд на Настю. Моя бывшая подруга насмешливо дернула уголком рта.
— Христос Воскресе! — крикнули совсем рядом.
Пасха! Праздник! Жизнь Денских меня не касается! Так сказала мне Настя…почти четыре года назад. Незачем ворошить прошлое, запертое в покрытом пылью сундуке. Всё что внутри — давно съедено молью. Я широко улыбнулась француженке:
— Но я как раз раздумывала пойти вольным слушателем на юриспруденцию!
— Какое замечательное совпадение, — радостно улыбнулась Клер, — я приехала в Петербург преподавать международное право!
— Действительно, замечательное, — хмыкнула Настя. — Как же вы познакомились, или тоже совпадение?
— Ох, почти как в романе! Мадмуазель Мари спасла мой кошелек!
— Потрясающе… — Денских оглядела меня с ног до головы и поджала губы, задержав взгляд на протертых по шву рукавах моего пальто.
— И вечером мы пойдем знакомиться с Петербургом! — выпалила француженка. — Так ведь, Мари?
Я опустила плечи. Обещала… как теперь отказать? Только придется. Не стоит мне гулять.
— Знакомиться с Петербургом? — переспросила Настя, опередив мой ответ, и расхохоталась.
Странный это был смех. Совсем не веселый. Клер непонимающе нахмурилась.
— Боже, какая прелесть, — Денских смахнула слезы с ресниц. — Ну что ж, почему бы не помечтать? Есть в этом что-то романтическое, согласна.
— О чем ты, Настя?
Голос сел, так страшно и больно было мне видеть и слышать эту новую Настю. Откуда в ней столько… злой иронии?
— Прости, я, возможно и не права, — улыбнулась мне она, — тебе больше не нужно согласовывать прогулки с князем?
Из легких будто вышибли воздух. Жестоко, но замечание это не лишено смысла. Значит, Денских всё же читала мои письма, пусть и не отвечала на них.
— А мы ему не скажем! — весело рассмеялась я. — Князя нет в городе. Прошу прощения, меня зовут, кажется.
Я глазами показала на толпу детишек, весело машущих родителям с деревянной качели. Кивнула и успела сделать несколько шагов, мимоходом отмечая, что не вижу, куда иду.
— Я буду ждать вас, Мари! — крикнула Клер мне вслед.
— До встречи! — я помахала француженке на прощание.
Меня качнуло. Неприятное это чувство, когда землю выбивают из-под ног.
Высокий грузный мужчина преградил мне дорогу, схватил в охапку и расцеловал. Я оттолкнула его двумя руками, а он, смеясь, сорвал с головы кепку и бросил у моих ног, а затем и сам рухнул передо мной на колено.
— Пляши, красна девица! — громко гаркнул он.
Рядом заулюлюкали и засвистели. Я расправила плечи и пустилась в пляс. Праздник! Пасха! И нет мне дела до чужой злости и обид! Я плясала и смеялась.
— Хороша! Ох, и хороша!
Я хороша! И мне — хорошо!
Воздуха не хватало, из-под новых калош летела грязь. Кажется, я слышала своё имя. Но сколько в городе Марий? Вереница веселых лиц рядом, хлопки, крики. Князя нет в городе! Так чего бы не сплясать? И не погулять!
— Мария Михайловна! Машенька!
Я повернулась на голос и остановилась. Смутилась, вспыхнув от невыносимого стыда. Что за дикие пляски, Мария?! И он всё это видел!
Иван Петрович Бортников стоял совсем рядом и улыбался:
— Христос Воскресе!
— Воистину Воскресе… — пробормотала я.
Что Бортников забыл на Марсовом поле? Почему лощеный адвокат стоит рядом со мной, а не распивает бренди в клубе на Миллионной?
Светло-серые брюки, безупречно скроенное пальто, тонкая трость, на которую он опирался, и свежая грязь на начищенных ботинках, еще больше подчеркивающая разницу в наших социальных статусах. Он был здесь чужим. Как ожившая реклама модного магазина. Как нарядные туфли под старым линялым платьем. И именно в таком платье я стояла сейчас.
— Целуй, пока не сбежала! — в толпе заулюлюкали, подначивая адвоката, я же готова была провалиться сквозь землю, лишь бы не смотреть мужчине в глаза.
Бортников хохотнул. Повернулся к самому языкатому и протянул ему трость:
— На-ка, подержи! — приказал он мужику и, крепко стиснув меня в руках, на краткий миг прижался губами к моим губам. — Замечательный праздник! — рассмеялся мужчина, отпуская меня и забирая трость. — Можно безнаказанно целовать понравившихся девушек, и никто ничего не скажет.
— Именно! — подтвердила я, с трудом удерживая лицо — в наш с Бортниковым адрес не стеснялись отпускать скабрезные шуточки.
— И мужчин, кстати говоря, тоже, — Иван Петрович подал мне локоть и кивком показал мне на дородную женщину с огромным саквояжем в руке.
Та тянулась за поцелуем к молодому светловолосому мужчине с лихо закрученными усами. Избежать неизбежного ему не удалось. Толстуха влюбленно смотрела на красного от такого пристального внимания парня. Кто-то хлопнул жертву традиций по широкой спине и загоготал.
Бортников, весело мне подмигнув, подытожил:
— Традиции.
Он аккуратно увел меня от танцующих. Я вглядывалась в раскрасневшиеся лица, но не нашла ни Анны, ни Петра. Зато заметила Василия у наспех сколоченной сцены. Когда-то алая ткань, призванная служить занавесом, грязной тряпкой болталась на ветру. Грозный царь, одетый в большую картонную корону, тяжело ходил по сцене, размахивал ненастоящим скипетром и раздувал ноздри. «Царь Максимиллиан», эту пьесу ставили почти на каждом празднике.
— Хотите посмотреть представление? — уточнил Бортников.
— Я ваши кумирческие боги повергаю себе под ноги! — донеслись до нас хриплые крики артиста. — В грязь топчу, веровать не хочу! Верую в Господа нашего Иисуса Христа и целую его в уста!
Еще немного, и жестокий царь Максимиллиан убьет за веру сына.
— Сыноубийца! — закричал какой-то мужчина.
Я вздохнула. День только начался, но многие уже изрядно пьяны.
— Нет. Не хочу. Прошу прощения, Иван Петрович, я сейчас вернусь, — забрала я ладонь и, не дожидаясь ответа, побежала к мальчику, отчего-то уверенная — надо торопиться. — Василий! Вася! — громко крикнула я, по дороге уворачиваясь от чьих-то рук.
Он услышал, завертел головой. Я помахала ему, подзывая.
— Чего, теть Маш? — подбежал ко мне он.
— А там в лапту играют! Пошли! — я потянула его за руку. Вовремя. Тот самый, негодующий пьяница уже лез с кулаками на царя-безбожника. Или не тот.
Гуляния были в самом разгаре. Играла музыка, горожане соревновались, христосовались, танцевали и… напивались. Водка — обжигающая замена реальности. Лекарство от бедности, разрушающее личность.
Я, наконец, заметила Анну — она стояла рядом с Петром. Хорошо. Раз Чернышов с ней — можно не волноваться. Пусть веселятся. Проводила Василия к детям и поцеловала в нежную щеку.
— Иди играй.
— Нежности! — скривился он и вытер щеку грязным рукавом.
— И передай матери, что я уже ушла домой! — рассмеялась я.
Ему не было неприятно. Совсем наоборот. Он тянулся за лаской, мать редко баловала его. Причиной было и воспитание — не принято было среди рабочего люда лелеять детей, и отсутствие сил — Анна очень уставала.
— Хорошо! — пообещал он и, быстро прижавшись ко мне, обнял и побежал играть. Только пятки сверкнули.
Я проводила его глазами и, безо всякой надежды на успех, обернулась в поисках адвоката. Вряд ли он остался меня ждать. Да…сегодня я превзошла самое себя… образец благовоспитанности. Разумеется, адвоката на месте не было. Погуляли и хватит. Пора домой. Я вздохнула, чувствуя невыносимую тяжесть, свалившуюся мне на плечи, и уткнулась в чужое пальто.
— Я вас поймал! — заявил мне Иван Петрович. — Составите мне компанию за обедом, Машенька? В честь праздника?
Мне стало тошно. Неужели я кажусь ему настолько жалкой, что единственное желание Бортникова — меня накормить?
— Никак не получится, — как можно беззаботнее отозвалась я. — Вечером у меня встреча, я хотела бы зайти домой.
— В таком случае я провожу вас, — безапелляционно заявил мужчина. — Вашу руку.
— А вы умеете быть настойчивым! — я взяла его под локоть.
— Куда деваться, — он снял перчатку и ласковым жестом накрыл мои пальцы.
Слегка шершавая мужская ладонь обжигала теплом.
— Да вы совсем замерзли. Наймем извозчика?
Раз уж не вышло накормить вас впрок… Я спрятала руки в муфту.
— Нет-нет, не стоит. Ускорим шаг.
Адвокат покачал головой, но спорить не стал.
Мы прошли мимо столов с угощением. Бортников брезгливо скривился, глядя на то, как какой-то рабочий черными от въевшегося в кожу металла руками отламывает от большого пирога кусок.
У Михайловского сада шум веселья немного стих. Адвокат непринужденно шутил, я хохотала, где это требовалось. В какой-то момент он замолчал, на меня глядючи. Полагаю, ему просто надоело фонтанировать историями.
— Иван Петрович, удовлетворите моё любопытство, — улыбнулась я.
— С радостью, — Бортников остановился, разворачиваясь ко мне всем корпусом.
— Вы ведь не любите народных гуляний, что же заставило вас прийти на Марсово поле?
— Если я скажу, что мечтал увидеть вас, вы мне поверите? — серьезно спросил мужчина.
— Нет, — улыбнулась я. — Ни капельки.
Я знала эту его манеру — говорить сколь угодно глупые и смешные вещи с абсолютно непроницаемым лицом. Полагаю, в суде ему не раз приходилось пользоваться этим умением.
— Вас не проведешь, — рассмеялся Бортников, — я был у коллеги. Он живет и практикует рядом. Мы обсуждали его последнее дело. Он-то и заставил меня зайти сюда с ним за компанию. Быть ближе к народу, так сказать. И в толпе я вдруг увидел вас.
Вот оно что. Всё понятно и просто. Мир, слава богу, не крутится вокруг одной излишне нервной персоны!
— Из-за меня вы ушли не попрощавшись?
— Не волнуйтесь, — мягко улыбнулся мужчина, — он простит мне мою невежливость. Скорее, он бы не простил, если бы я позволил вам уйти в одиночестве.
Я кивнула, принимая вежливый ответ. Всё как прежде, и Бортников — всё тот же блестящий адвокат, покровительствующий дочери покойного друга. Ничего более. Поднялся ветер, остужал горящие на весеннем солнце щеки и забирал тревоги.
Мы вышли на Невский. Трамвайные рельсы разрезали широкую улицу на две ровные полосы. Конные повозки перевозили пассажиров, редкие машины добавляли еще больше грохота и без того шумному городу. Городовые присматривали за порядком, продавцы газет торговали остатками прессы, и Большой Гостиный Двор был полон покупателей. День неприсутственный, но главная улица города бурлила.
Мы ступали нога в ногу, от Бортникова буквально исходили волны уверенности и спокойствия и… достатка. Эта мысль окончательно меня отрезвила и успокоила.
— Что за дело вы обсуждали? Расскажете? — полюбопытствовала я уже безо всякой скованности.
— Расскажу, — он бросил на меня лукавый взгляд. — Правда, не уверен, что история эта подходит для ваших очаровательных ушек.
— Иван Петрович, — я укоризненно посмотрела на мужчину, — я служу в сыскной полиции.
Пока еще служу…
— И этот факт не делает мне чести, Маша, — он резко остановился. — Почему вы не хотите воспользоваться моим предложением? Я никогда не посмею упрекнуть вас, — проникновенно сказал адвокат.
В прозрачных глазах мужчины отражалось небо. Он смотрел с надеждой и ожиданием, и я вздрогнула. Некстати мне подумалось, что именно так смотрят на любимую женщину, предлагая ей руку и сердце.
— После окончания курсов Вы могли бы работать со мной.
Очнись, Мари!
Бортников в очередной раз предлагал мне оплатить обучение в Университете. Предложение это было более чем лестным. Только я не хочу зависеть от чужой благосклонности. Потому что всё равно зависима! Зависима от Алексея!
— Я…
И как же велик соблазн вернуться в прежнюю сытую жизнь… Что, если я соглашусь? Что, если воспользуюсь щедростью Бортникова?
— Может быть, позже….
— Как пожелаете, — он не стал настаивать. — Так что же, рассказываю? — Бортников попытался вернуть разговору прежнюю легкость.
— Конечно! — я поддержала его начинание.
— Фёдор защищал мужика, которого одна из ваших клиенток обвинила в изнасиловании.
— В изнасиловании? Хитро! — восхитилась я абсурдностью ситуации.
— Да-да. Истица утверждала, что подсудимый завел её в номер и там изнасиловал. Она желала получить компенсацию за нанесенную травму. Весьма внушительную, кстати.
— Еще и травму!
— Травму, — подтвердил Бортников. — Подсудимый же настаивал на том, что всё происходило по обоюдному согласию. Тут слово за моим коллегой: «Господа присяжные, — заявляет он. Если вы присудите моего подзащитного к штрафу, то прошу из этой суммы вычесть стоимость стирки простынь, которые истица запачкала своими туфлями». Проститутка вскакивает и кричит: «Неправда! Туфли я сняла!»*
Я расхохоталась.
— Вот примерно так и отреагировали присяжные, — довольно улыбнулся мужчина. — Подсудимого оправдали.
История предприимчивой проститутки позабавила меня. И смеялась бы я, наверное, еще долго, если бы не внимательный и странно серьезный взгляд адвоката.
— Когда вы улыбаетесь, вы похожи на ангела, Маша.
— Вы видели ангела? — шутливо спросила я.
— Видел, — он тонко улыбнулся, — однажды ангел вернул меня к жизни.
— Вот как? — я поежилась.
Весеннее солнце спряталось за тучами, и на улице снова стало зябко.
— Это лишь фигура речи, Маша.
Мы остановились у входа в парадную. Двор был непривычно тихим и пустым. Что-то зашуршало совсем рядом. Полосатая рыжая кошка выпрыгнула из подвала, подошла ко мне и потерлась о ноги.
— Здравствуй, Мурка, — улыбнулась я, наклонилась и погладила животное по выгнутой спинке. — Наловила мышей?
Она громко замурлыкала в ответ.
— Вижу, к вам по-прежнему ластятся все окрестные коты? — засмеялся Бортников, присел на корточки и приласкал кошку, чем несказанно меня удивил.
— Ластятся, — изумленно отозвалась я и перевела взгляд на рыжую кошку.
Мурка выглядела вполне довольной.
Иван Петрович хмыкнул, и я вдруг поняла, насколько он близко. Наши головы почти соприкасались, я видела и чуть отросшую щетину на его щеках, и длинные светлые ресницы, и несколько седых волосков на висках мужчины. Бортников заметил моё внимание и слегка прищурился. Я покачала головой, мол, задумалась. Мы одновременно потянулись погладить кошку и каким-то невероятным образом переплели пальцы в замысловатую фигуру.
Пошел снег. Белые хлопья медленно падали на землю и почти мгновенно таяли. Снежная вуаль накрыла наши плечи, украсила головы, запуталась на ресницах.
Мужчина еле слышно выдохнул, и теплое дыхание, превратившись в маленькое облачко пара, достигло моих губ. Это было почти поцелуем, и на миг мне захотелось, чтобы не было этого почти. Он будто прочел мои мысли и тыльной стороной ладони ласково провел по моей щеке, вытирая растаявшие снежинки. Я смотрела в голубые глаза Ивана и боялась пошевелиться.
Это было распутье. Я словно стояла на большом перекрестке и выбирала свою судьбу. Увидеть в старом друге отца мужчину, дать шанс себе и ему, сорвать оковы, надетые Алексеем, и начать, наконец, нормальную жизнь.
Вырвавшись из особняка Милевского, я получила не свободу, а лишь её иллюзию.
Может ли женщина позволить себе роскошь быть независимой? Или новый хозяин наденет новый ошейник?
От этой мысли я дернулась. Волшебный момент вмиг перестал быть таковым.
— Вы обветрили губы, Мария Михайловна. Целовались на ветру? — серьезный тон адвоката никак не сочетался с известной шуточкой.
Я высвободила руку.
— Вечером привезу вам мазь, — добавил Бортников, резко поднялся и ушел, не попрощавшись. Я осталась наедине с Муркой и недоуменно смотрела ему вслед.
— Что это было, киса, ты не знаешь? — спросила я у рыжей подружки.
Полосатая дворовая кошка фыркнула и убежала по своим кошачьим делам. Ей до моих вопросов не было никакого дела.
* История приписывает этот случай практике знаменитого адвоката Федора Никифоровича Плевако
