Тайна архивариуса сыскной полиции

Ирина Зволинская, 2022

Что общего у Марии Шуваловой, нищей дочери лишённого титула графа, и сиятельного князя Милевского? Он блестящий политик и вхож к государю. У неё – лишь гордость, работа в пыльном архиве и старый шрам на ладони. Казалось бы – ничего общего. Но почему же князь так ею одержим? И как быть, когда в Петербурге происходят загадочные убийства? Все жертвы похожи на Марию – те же имя, внешность и возраст… и порез на руке, повторяющий её шрам. Кого подозревать? Того, кто увлечен до болезненности? Того, кто дорог? Или того, кому немного осталось на этой земле?

Глава 4

Тучи снова затянули небо плотным покрывалом. За короткое солнечное утро черный снег успел немного подтаять. Я посмотрела себе под ноги и, невесело хмыкнув, похвалила себя за предусмотрительно купленные калоши.

Планировка столицы довольно проста. Прямые линии широких улиц и маленьких, таких же прямых переулков. Город велик, путь от Сенной до Никольской площади занимает довольно большой промежуток времени, если не знать коротких путей.

Узкий проход вывел меня на площадь. Издали завидев храм, я перекрестилась. Двустворчатая кованая калитка двора собора была приветственно распахнута. Горожане (в кои-то веки улыбающиеся!) несли в церковь праздничные угощения, а я не могла заставить себя сделать шаг. Подняла глаза на небесные стены храма и пальцами вцепилась в ледяные металлические прутья. Даже под хмурым небом золото куполов слепило глаза.

— Чего стоишь, дурно, что ль? — болезненно худой мужичок остановился рядом.

— Ох, а белая-то какая, — заквохтала замотанная в серый платок женщина. — Не ела небось, сейчас-сейчас! — она потянулась к своей котомке.

— Спасибо, ничего не нужно. У меня всё есть, — пробормотала я и чуть приподняла свой узелок, мол, не вру. Правда есть.

И я, не слушая более причитаний, а затем и недовольств — коли уж вызвала желание помочь, изволь добро принимать — отпустила калитку и вошла.

Меня, Шувалову, приняли за нищенку, умирающую от голода. Мне бы засмеяться, да только не смешно.

Господи, прости меня! Прости гордыню и недостойные мысли. Спаси и сохрани…

Высокие своды, золото икон, ладан и воск. Я вновь осенила себя крестом и аккуратно положила кулич и яйца на длинный деревянный стол у входа.

После Рождества я захандрила, пропустила службу, малодушно радуясь отсрочке. Одну, вторую, третью… Я знала, господь простит, простит и отец Павел, да только как простить саму себя?

Я не заметила появления священнослужителя, погрузившись в невеселые мысли. И только вид какой-то женщины, припавшей с поцелуем к руке батюшки, помог мне прийти в себя.

Праздник, Мари! Как тебе не стыдно!

— Благословите, батюшка, — сказала я, когда он остановился напротив.

— Бог благословит, — ответил отец Павел.

Он сложил пальцы именем господа бога, благословил меня. Я нашла в себе силы и взглянула в его лицо, вздрогнула: он и сам будто сошел с иконы. Темные глаза смотрели в самую душу, я не отвела взгляд, перекрестилась и поцеловала его ладонь.

«Я целую не твою руку, а твой сан, который древнее меня и тебя», — вспомнила я, как он пояснял мне смысл этого действия, и тихо прошептала слова вслух.

Лучики морщин разбежались вокруг его глаз, священник чуть улыбнулся. Я знала, он тоже помнил наши разговоры.

Отец Павел знал меня как никто другой, он был моим духовником еще с тех самых пор, когда умерла Ольга. И если бы не его терпение, если бы не долгие беседы тогда совсем еще юного выпускника семинарии с обезумевшим от горя ребенком…

Я пережила. Пережила я и смерть родителей. И вот она моя благодарность… я не приходила на исповедь долгие полгода.

Батюшка задержался рядом со мной всего на миг, но этого мига хватило, чтобы самой себе пообещать:

— Я приду завтра.

Едва заметный кивок головы, всё понимающая улыбка. С души будто сняли неподъемный камень. Я смотрела, как он уходит от меня к другим мирянам, и впервые за долгое время дышала полной грудью.

— Маша! — окликнули меня.

Я обернулась и увидела Петра.

— Петя? — удивилась я. — Я думала, ты на Моховой.

— Да вот, — он подкрутил ус, на нас начали оборачиваться, и Чернышов тихо пообещал: — После поговорим.

Священник обошел столы, обрызгивая яства святой водой. Я быстро связала свое добро обратно в узелок, взяла Петю под руку и вывела на улицу.

— Так всё же, почему ты здесь? — я поправила платок на голове и подула на мгновенно озябшие руки.

— Да, случайно. Был тут рядом, — отмахнулся Петр. — Давай сюда, — Чернышов забрал у меня узелок и всё бы ничего, да только я заметила непривычно внимательный взгляд, которым он смотрел на мои ладони.

Случайно? Что-то не верится.

Несколько минут мы шли по направлению к моему дому, и все мысли о прошлом окончательно вылетели из моей головы, их заменили догадки и предположения, одна страшнее другой. Случайность или реальные опасения за мою жизнь уже не только ночью? В предпраздничный день, в церкви? На Службе.

Низко задрожала земля. Трамвай медленно и тяжело, словно огромная металлическая гусеница, приближался к остановке.

— На трамвае или пешком? — спросил меня Петр.

— Пешком, — ответила я. — Редкий день: дождя нет, да и ветер не сильный.

Всю дорогу Петр сыпал шутками так отчаянно, что мне стало по-настоящему страшно. Мы почти дошли, до моего дома оставалось всего ничего, я не выдержала и, резко остановившись, посмотрела на Чернышова.

— Петя, достаточно.

Он отвел глаза.

— А теперь, говори.

Чернышов помрачнел и, задержав взгляд на единственном во дворе дереве, попросил:

— Покажи мне правую ладонь.

Я вытащила из муфты руку и, мимоходом отметив дрожащие пальцы, раскрыла ладонь.

Пётр указательным пальцем провел по горизонтальному рубцу на моей руке и, прикрыв глаза, тихо выругался.

— Я всё же надеялся, что мне привиделось.

Он снова замолчал. Во двор забежали трое бойких мальчишек с самодельными рогатками в руках.

— Пли! — звонко выкрикнул самый старший.

Лишенные листьев тонкие ветви дерева качнулись. Стая черных ворон с пронзительным карканьем взметнулась в небо. Я зябко повела плечами, провожая птиц взглядом, и позвала:

— Петя…

Чернышов хмуро на меня посмотрел.

— Если ты хотел нагнать на меня страху, у тебя получилось еще вчера.

Он крякнул, но глаза его оставались серьезными. Пётр накрыл мою руку своей и крепко сжал.

— Мария Смирнова — рабочее имя Марго. Задушена во время или сразу после соития, на руке порез. Дорогая девка, тело нашли быстро. Это было в январе. Проверены записные книжки, опрошены клиенты. Убийцу нашли. Студент, долго копил на это свидание. Божился и клялся, что не виноват, да только все они невиновные. Дело закрыли. А несколько дней назад второе убийство. Натали, в миру Мария Звонарева. Ладно бы имя, ладно бы похожие обстоятельства. С такими мужчины не сдерживаются. Но у жертвы был свежий порез на ладони, и Скворцов припомнил то январское дело, а вчера за обедом обмолвился мне.

— Третья девушка? — я аккуратно забрала ладонь.

— И третья, — подтвердил Петр. — Откуда у тебя шрам?

— Я не помню… — муфта не грела, и ледяные пальцы не гнулись. — С детства, кажется.

— Есть ли у тебя предположения о личности убийцы?

— Нет, — честно ответила я, — никаких.

— Убийства связаны с тобой, это очевидно. Первый подозреваемый — князь.

— Это не Милевский! — мотнула я головой. — Мы год жили под одной крышей, он бы триста с лишним раз успел меня убить! Не думаю, что его сиятельство стал бы таким образом удовлетворять свою страсть! Да и как бы он осуществлял отбор? Документы просил, прежде чем приказать девушкам раздеться?

Господи, что я такое говорю… и почему ничего не видно? Я моргнула, по щекам побежали горячие слезы. Утерла лицо и устало посмотрела на Петра.

— Жертвы были одеты. Даже слишком для того, чем только что занимались.

Голову стянул металлический обруч, меня замутило. Чернышов поджал губы и твердо сказал:

— Князь не убийца.

От резкого облегчения я пошатнулась.

— Так считает Белянин, так считаю и я. В том-то и проблема, Маша: Милевский чист как стеклышко, единственное пятнышко на котором — ты. Государев племянник и дочь опального графа Шувалова. Эта связь — позор царской семьи. О его опекунстве при дворе не судачил только ленивый! Да даже в нашем министерстве!

— Его выставят безумцем… — похолодела я.

Еще один уголек в тлеющий костер несовершившейся революции.

— Князь предупреждал, что покинет столицу сразу после суда, но почему-то изменил планы и остался в городе. Лучше бы уехал, — буркнул Петр.

— Предупреждал? Кого предупреждал?

Чернышов осекся и потемнел лицом.

— Меня, — тихо признался он.

— Тебя… — я прикрыла веки.

Чернышов. Господи, а я еще просила Белянина его повысить.

«Он слишком образован для простого помощника следователя, Андрей Аркадьевич, это несправедливо!»

«У него свои задачи, Машенька, — отвечал мне начальник. — Уж поверьте, я глубоко его ценю».

Слишком образованный, слишком вышколенный, слишком…мой друг. Три года изо дня в день. Рядом со мной.

— Что ж, надеюсь, тебе хотя бы достойно платили за пригляд.

И не лги, не лги хотя бы себе, что ты ни о чем подобном не подозревала!

— Маша… — с тоской посмотрел на меня Петр.

— Петя, перестань, — я выдавила улыбку и протянула руку, предлагая ему вернуть мой узелок, — я ни в чем тебя не обвиняю.

Воздух пропал, и я задыхалась. Странно понимать, что вся твоя самостоятельная и свободная жизнь — декорации артистов погорелого театра.

— Вы в опасности, Мария Михайловна. А князь… князь далеко.

— Я буду осторожна, — пообещала я.

Чернышов закатил глаза и напомнил:

— Ты живешь одна.

— Одна… — повторила я. — Одна в целой квартире! — Резко выдернула руки из теплого укрытия и, уронив в ладони лицо, беззвучно рассмеялась. — Господи, помилуй, какая же это всё-таки глупость! Я ведь знаю цены! Как я до сих пор не сложила два и два?

Три года! Тысяча дней! Заботливый хозяин позволил мне немного свободы, в рамках всё той же клетки.

— Белянину придется рассказать обо всём князю. Алексей Сергеевич не больно-то был счастлив, когда разрешал держать тебя у нас, а теперь — запретит. И, господи, он будет прав! Кто бы ни был убийцей… тебе не место в архиве петербургского сыска, — сказал он, глядя мне в глаза, и опустил взгляд.

— Я поняла тебя, — сухо ответила я Петру. — До встречи, — попрощалась и вошла в подъезд.

— Ангелам нет места в аду, Мария! — крикнул Петя мне в спину.

Верно, Петя. Только ведь то — ангелам. А я квартирую у демона. Мне, грешнице, что так, что сяк — всё равно ад.

Я медленно поднялась по лестнице, вошла в пустую квартиру и, не раздеваясь, села на пол прямо у входа. Невидящим взглядом оглядела двери. Право слово, зачем было тратиться на четыре комнаты? Впрочем, мой князь всегда был щедр.

«Довольно стенаний!» — я вскочила на ноги и сдернула пушистый платок. Не проще ли лично спросить у Милевского, до которого срока оплачена квартира? И поблагодарить не забыть!

Освященные кушанья оттягивали руку. Праздник! Прочь злость и обиды. Не сегодня. Не сейчас! Я прошла в комнату и, оставив узелок на столе, всмотрелась в рассеченную белым шрамом ладонь.

— Что с вами? Вы поранились? — Алексей меняется в лице.

Белизна рубашки резко контрастирует с бронзовой кожей. Я же в черном платье. Девять дней со смерти Оли. Но приношения не будет. Не будет отпевания, и утешения не будет.

Самоубийца…

Мы на кухне. Мама рядом нервно теребит ворот платья. Я знаю, что не так, я слышала шепот слуг. Ночью отец заливал горе и снова проигрался. Зря мы переехали в Петербург.

— Маша, поздоровайся, — тихо шепчет мне мама, и я понимаю, что шепотом можно кричать.

Скоро нам придется узнать, как далеко распространяется щедрость князя.

— Господин Милевский, — приветствую я жениха покойной сестры, сжимаю кулак и безмолвно читаю молитву.

Смирение! Я только из церкви. Вспоминаю исповедь, вспоминаю, как смотрела в глаза батюшки.

Стыд и вина. Грехи отпущены, но прощение не вернет Олю!

«На всё воля божия, Машенька…»

Алексей подходит ближе и берет меня за руку. Я морщусь, раскрывая кулак.

— Это ягода…

Его пальцы касаются моего запястья, и от боли я хочу кричать.

— Нет, не ягода, — качает он головой. Тяжелый взгляд на маму и тяжелое: — Варвара Степановна?

На моей раскрытой ладони кровь. Алая линия.

Я разделась и разожгла печь. Взяла пяльца и устроилась у окна. Скучная монотонная работа, по моему мнению, должна была успокоить нервы. Отнюдь. Мысли молотками стучали в голову.

Опекунство Милевского было скандалом. Мое появление в обществе сопровождали шепотки. Не слишком это приятно, быть цирковой собачкой на потеху толпе. Что было простительно мужчине и князю, не было простительно девице на выданье. Впрочем, после единственного выхода в театр, я не появлялась нигде. Алексей увез меня из столицы.

Позор царской семьи, несмываемое пятно на репутации. Уже тогда.

Почему же убийства произошли сейчас? Чтобы усадить за решетку особу царской крови не достаточно парочки косвенных свидетельств! Так, может быть, дело, и правда… во мне? Имена, возраст… порез на ладони.

Я до крови уколола палец и отбросила рукоделие в сторону. Не поможет вышивание. Достала из библиотечного шкафа томик со сказками и, накинув пальто, поднялась на последний этаж.

— Машенька, — Анна подслеповато сощурилась, — рано ведь?

— Сказки! — обрадовался глазастый Василий и, поднырнув под материн локоть, выбежал ко мне.

— Верно, — я рассмеялась и прижала мальчишку к себе. — Самое время для сказок.

Мы читали. Анна утюжила платья, слушая нас вполуха, и посмеивалась, глядя на возбужденно подпрыгивающего сына в особенно увлекательных моментах. За окном стемнело. Настала пора собираться на Службу. Наскоро перекусили, и я спустилась вниз — утеплиться. Вышитая шерстяная телогрейка, надетая под пальто, делала меня похожей на ребенка, укутанного в тридцать три платка заботливой матерью.

— Готова? — спросил меня такой же замотанный сияющий мальчишка.

— Готова! — рассмеялась я.

Вот оно чистое детское сердце: радость от предстоящего праздника вновь поселилась в душе.

Горожане покидали дома и ручейками стекались к площадям у храмов. Мы вышли заранее, но оказались довольно далеко от входа.

Я осмотрелась и заметила знакомое лицо среди прихожан. Бортников? Мужчина встретился со мной взглядом и легонько кивнул мне. Я ответила тем же, мысленно гадая, почему он здесь? Иван Петрович жил на Мойке, не ближний свет…

Три свечи — желтая, зеленая и красная — торжественно зажглись в руках священника. В сердце словно загорелся цветной огонек. Отец Павел взглядом обвел наши ряды. Вася дернул меня за локоть, я повернулась к мальчишке и щелкнула его по носу. Начался Крестный ход.

Людской поток отрезал нас от адвоката. Мы обошли вокруг храма, приветствуя воскресшего Спасителя. Анна вдруг зашлась в надсадном кашле. Вася, который шел чуть впереди, остановился и бросился к нам.

— Идемте домой, — покачала я головой.

— Праздник ведь, Машенька, — запричитала женщина.

— Болезни всё равно, — вздохнула я.

Мы вернулись. Я помогла Анне раздеться и, убедившись, что жара нет, сбегала к себе за горчичниками. Кашель стал реже и тише, она уснула. Я обняла Василия и, оставив их одних, ушла спать.

Я так и не причастилась. Мысль саднила, пульсируя, будто нарыв. Но усталость сделала своё дело, её заглушив.