Силки на лунных кроликов

Ирина Анатольевна Кошман, 2020

Пропавшая двенадцать лет назад девочка Алиса возвращается домой в родной поселок. Никто не знает, где она провела все эти годы. Но то, что скрывают стены ее родного дома, оказывается намного страшнее. Девочка появилась, чтобы разгадать тайну ещё одного пропавшего человека. И тайна эта повергнет в шок всех, кто жил так долго тихой размеренной жизнью.

Глава 5.

Кроличья нора

1.

Теперь кролики уже не кажутся такими яркими. Они стали прозрачными, как твои слезы, сквозь которые смотришь на мир. Четких линий больше нет. Ты словно вглядываешься в мутную воду, пытаешься рассмотреть древний затонувший город. А он только отдаляется, круги на воде расходятся. Твое сердце, такое горячее и влажное, выскальзывает у тебя из рук, падает в воду с глухим стоном.

Вода теперь становится красной. А кролики, как стекло, ты смотришь в них, мир искажается.

Так хочется открыть веки, но они тяжелые, будто свинцовые. И это самое мучительное.

Профессор не мог рисковать и ехать в университет на своей машине. Нужно быть полным глупцом, ведь кровь пропитала сиденье, а заменить его сейчас просто невозможно. Поэтому в университет он отправился на автобусе. А чтобы поскорее добраться до дома, пришлось взять такси.

Благо поселок Зеленый, в котором он жил, – всего в получасе езды от Гомеля. Но для такси — это слишком дорого. Он не сможет позволить себе такое удовольствие. Может быть, кто-то другой смог бы. Но не он, простой преподаватель.

Странная мысль вдруг возникла в голове: лучше бы девочку сбил кто-нибудь другой, побогаче. Но что уж теперь сокрушаться.

Профессор попросил высадить его на остановке, откуда опрометью рванул домой. Был жаркий летний день. Он ненавидел работу летом. Потому что даже в самые жаркие дни приходилось надевать костюм. Он чувствовал себя мокрым и грязным, когда открыл дверь в погреб. Тут же ему снова почудилось, что всё случившееся — только плод его воображения. Не будет там никакой девочки. Там только банки с огурцами и вареньем. А если девочка и была, то, быть может, уже поправилась и ушла домой?

Но он-то знал, что домой она сама не уйдет. Велосипед ее закопан в малиннике, а в голове у нее рана.

Девочка лежала там, где он ее уложил, на старом матрасе, под обогревателем. Глаза у нее были приоткрыты, и с них стекали слезы. Глазные яблоки шевелились, а губы что-то нашептывали. Должно быть, она снова была в бреду. Но ровно дышала. Он влил ей немного воды в рот, придавив язык так, чтобы он не запал.

Казалось, что детская пухлость маленьких ручек немного уменьшилась. Хотя это мог быть очередной плод его воображения.

Странно, но сейчас он больше не испытывал гнева или злости. Скорее, наоборот. Он с умилением смотрел на этот белый лобик, светлые волосы, дрожащие маленькие губы. Ему хотелось уберечь ее, избавить от боли. Кем же нужно быть, чтобы бросить своего ребенка на обочине? То есть так он думал. Маленькие девочки не должны ездить на маленьких велосипедах по обочинам.

Хорошие родители так не поступают. А плохие люди не должны заводить детей. И это даже хорошо, что они будут волноваться.

Мужчина нежно погладил девочку по руке, и перед глазами снова пролетели вспышки воспоминаний. Он гладил другую маленькую белую ручку. Только у его дочки были светлые волосы, такие светлые, что в них можно было смотреться, как в зеркало. И светлые были ресницы, и брови. Когда дочка умерла, они с женой едва не сожгли друг друга в ненависти. Их жизнь, словно бутылка с шампанским, которую хорошенько потрясли, взорвалась бурной пеной. Они собрали все фотографии своей малышки, развели костер на заднем дворе и превратили память о ней в пыль. На следующее утро наступило похмелье. И похмелье это длилось слишком долго. Его жена нашла единственный способ избавиться от похмелья — порвать с браком навсегда.

Он же мучился от похмелья до сих пор. И к тому же не мог вспомнить лицо своей дочери. Какие были у нее глаза? Какая улыбка? Какие щеки? Были на них ямочки? Он мог вспомнить только светлые волосы. Они были длинными, гладкими, рассыпались, когда ветер путался в них. Но потом волосы выпали. И всё ее лицо как бы растворилось, исчезло.

Он остался один в этом доме, скрылся от мира за стеной девичьего винограда. И вот теперь другая малышка нашла его, нашла свой новый дом.

Девочка снова закрыла глаза и уснула.

2.

Ближе к полуночи он, наконец, включил компьютер. Последние дни он оттягивал это, как мог. Здесь, в стенах собственного дома, жизнь казалась ему безопасной, застывшей, укромной. Но горящий монитор компьютера представлялся ему окном, в которое на него смотрит весь мир. Наблюдает, ищет в нем изъяны. Он не пользовался социальными сетями, как другие его коллеги и студенты. Время от времени разговоры о них велись в коридорах и аудиториях университета. Но происходило это вскользь, будто способ заполнить образовавшееся пространство, как разговоры о погоде.

Но профессор никогда не относился к этому серьезно. На компьютере он готовил материалы для лекций и семинаров, просматривал электронные библиотеки. Читал новости. Чаще он использовал для этого телевизор. Но сейчас он должен был сделать это.

Сделав в поисковой строке запрос, мужчина быстро пролистал всё, что его слабо сейчас интересовало: экономика, политика, кризис, терроризм…

«Беларусь готова к партнерству со всеми странами»…

«45 беженцев получили гражданство»…

«Чемпионат мира может быть сорвана из-за хакеров»…

Ни слова о пропавшей или похищенной девочке. Он почувствовал, как ярость снова закипает в нем. Где-то в глубине души, на самом дне, окутанном мраком, он мечтал, чтобы его нашли. Чтобы в его дверь постучали. Но, казалось, никому не было дела до маленькой девочки у него в погребе. А ведь он даже понятия не имел, как ее зовут.

Чемпионат мира куда важнее, чем яма, в которую он угодил.

Профессор снова сделал поисковой запрос. На этот раз он ввел «Пропал ребенок». Прокрутив несколько неактуальных новостей, он наткнулся на статью со вчерашней датой.

«В деревне Валики Гомельского района пропал ребенок. Девочка. 5 лет…»

Это она! Сердце его бешено заколотилось, в ушах кто-то нервно начал бить кувалдой. Каждый удар он ощущал в своих глазах. В его голове как будто кто-то заложил динамит. Перед глазами на мониторе плясали красные пятна. Теперь он знал, что ей всего лишь пять лет. Теперь он знал, как ее зовут. Он точно знал, какое платье на ней было надето, ведь она до сих пор в нем. Он точно знал, какого цвета ее волосы. И глаза, светлые, с зеленоватым оттенком. И желтый велосипед, похороненный у него во дворе.

Мужчина почувствовал, как в грудь вонзается острый кинжал животного страха. Только сейчас он точно понял, что это маленькое хрупкое создание у него в погребе — не плод его воображения, не его маленькая тайна. Она реальна, и о ней знают все. Теперь о ней знают в соседней деревне, путь через которую пролегал к выезду на трассу. О ней знают и здесь. О ней знают даже его соседи. Точно.

Он мог бы положить ее в машину и выбросить где-нибудь подальше. Никто никогда не узнает, что она была здесь. Он сотрет ее из своей памяти, как стер лицо собственной дочери.

С фотографии на него смотрела маленькая девочка, широко улыбавшаяся своими маленькими молочными зубами. В руках она держала куклу, а рядом стоял маленький желтый велосипед.

Мужчина у монитора смотрел на фотографию, как завороженный. Казалось, что он не видел ничего прекраснее. Удивительный маленький ангел. Нет, она другая. Не такая, как его дочка. Не такая, как другие дети. Теперь она его маленькая девочка, и он защитит этого ангела.

Лицемеры и лжецы будут бегать вокруг, искать ее под каждым кустом, делая вид, что им не всё равно. А потом, через месяц-другой, напрочь обо всем забудут. Усядутся поудобнее в свои засаленные кресла у телевизора, чтобы смотреть футбол. Им будет всё равно. Они забудут это лицо, забудут эту улыбку, эти взлохмаченные серовато-русые волосы. Они забудут, а он нет. Он, профессор, будет единственным человеком, которому будет дело. Ему не все равно.

3.

Студенты снова ждали его сегодня, чтобы сдать экзамен. В общем-то ему давно уже было плевать на их успехи и баллы. Иногда он даже не слушал, что они ему говорили своими неуверенными дрожащими голосами. Они ни черта не понимали.

Профессор преподавал уже целых двадцать пять лет и знал: они не могут понять ни слова. Философия для них — всего лишь скучное дерьмовое препятствие на пути к мировой славе. Каждое новое поколение студентов думает, что заново открывает этот мир, думает, что их кто-то ожидает за пределами серых университетских стен. И так каждый раз. Но мир не меняется. Если бы студенты вникали в то, что он им говорят на лекциях по философии, хотя бы на пару процентов так же, как они вникали в высшую математику или английский язык, то проблем в мире было бы меньше. Ведь только этому он и пытается их учить. Философии жизни.

А литература для них — просто поганая трата времени. Или, может быть, это он был поганым преподавателем. Когда в последний раз он сам брал в руки современную литературу? С тех пор, как умерла дочь, — ни разу. А ведь прошло уже восемь лет. Но ему казалось, это была какая-то другая, прошлая жизнь. Жизнь, в которой были краски.

В этой жизни он смотрел на всё, как на немое черно-белое кино. Менялись лица, голоса, улыбки, а он просто сидит в кресле, в пустом кинотеатре, посреди пустых серых одиноких стен. И смотрит в этот экран.

Ему нужно было ехать на работу. И именно этим утром она открыла свои глаза. Посмотрела вокруг осмысленно и вроде бы даже понимала, что происходит. Но в этот самый момент не была похожа на ту девочку с монитора. Она даже попыталась привстать, и профессор помог ей. Тут же ее маленькое милое личико скривилось от боли, она простонала и потрогала то нежное место на голове, которое он заклеил пластырем и перевязал.

— Тише-тише! — постарался он ее успокоить.

Она, кажется, прислушалась и внимательно посмотрела на него.

— Болит? — спросил мужчина.

Она утвердительно покивала и опустила глаза. Раз может сказать, что болит, значит, не потеряла рассудок.

— Помнишь, как тебя зовут?

Она снова внимательно посмотрела на лицо человека, вспомнить которого не могла. И тут же напрягла свой маленький острый умишко, но ничего не вышло. Слезы подступили к глазам, и она вновь скривилась. Под ней на матрасе растеклось мокрое пятно.

— Ничего-ничего, — спокойно прошептал профессор. — Мы это помоем.

Он подхватил ее на руки, и девочка успокоилась. Как странно, что его руки всё еще помнили, как держать маленького ребенка. Перед глазами снова замелькали вспышки воспоминаний. Он так же подхватывал свою белокурую дочурку. Только почему-то моменты всплывали не те, о которых он мечтал. В этих воспоминаниях она была лысой, кожа да кости, желтые глаза. Она весила, наверное, еще меньше, чем этот ангел, хотя было ей двенадцать лет.

И все же чувствовать в своих руках такое теплое маленькое беззащитное тело было приятнее, чем пить чай зимним вечером в одиночестве. Профессор принес девочку в ванную и искупал. Она не сопротивлялась, не отталкивала его, скорее, даже наоборот. Смотрела на него удивленными, но заинтересованными глазами. В них не было ни страха, ни боли, ни отчаяния. Всё это присуще взрослым, живым мертвецам. А вот ребенок, только переживший аварию, тянется к свету и теплу, как неокрепшее растение. Ему бы только дать понять этому ангелу, что он не желает ей зла.

Она всё еще не проронила ни слова, значит, говорить должен был он.

— Ты кушать хочешь? Голодная?

Конечно же, он и сам знал ответ на этот вопрос. Девочка три дня ничего не ела. Она утвердительно покивала головой, не сводя с него преданных больших желто-зеленых глаз, точь-в-точь, как у кошки. Таких он никогда не видел в жизни.

Как он скучал по преданности! После смерти дочери он не мог и не хотел завести собаку или кошку. И пусть все вокруг советовали ему полюбить кого-то еще, что они могли знать о боли? Что они могли знать о чувстве, когда тебя предают, но обвинить в этом ты можешь только себя. И Бога. Бога, который не слышит, ветхозаветного, жестокого, с тысячью имен.

Как ты можешь знать, что такое отчаяние, когда самое большое, что ты терял в своей жизни, — это мобильный телефон? И все они сразу нашлись с советами: сходи к психологу, заведи собаку, высади огород… Последнее и вовсе уничтожило его веру в людей. Как будто потерять дочь — это всё равно что потерять урожай. И можно высадить еще один.

Нет, ему не нужны были кошки, собаки и люди. И еще он терпеть не мог эту чепуху насчет «не ошибается только тот, кто ничего не делает». Иногда ты делаешь так много, что, в конце концов, ошибки уничтожают тебя. В конечном счете ты приходишь к точке невозврата, где понимаешь, что ни одно действие в жизни не стоит всей этой боли, всех этих ошибок.

Что они могли знать?..

Профессор хотел было покормить девочку в кухне, но затем опомнился. Нельзя, чтобы она свободно находилась в доме. Поэтому после купания вернул ее в погреб, укутав одеялом.

Теперь он достал из холодильника четыре яйца, литр молока и приготовил омлет. Разделив его пополам, он отложил часть себе и аккуратно положил всё на тарелку девочке. Она была чистая и пахла свежестью. Хотя он и вымыл ее тем же мылом, что и мылся сам (конечно, ведь в его доме не было особенного мыла на случай, если у него в доме окажется чужой ребенок), девочка пахла по-другому. Запах ее маленького детского тела сочетался с ароматом миндального мыла как-то по-особенному, создавая магию.

Мужчина поставил перед ней тарелку и положил ложку. Прямо на пол. Она какое-то время смотрела на омлет, слегка придвинулась и понюхала, как будто кошка. Профессор взял ложку и спросил:

— Помочь тебе?

Он и правда хотел помочь и покормить ее с ложки. Но девочка решительно отрицательно покивала головой. Со знанием дела она схватилась за ложку и начала загребать омлет. С каждой порцией, казалось, ей нравилось всё больше.

Она хорошо помнила, как управляться со столовыми приборами. Но помнила ли она своё имя? Помнила ли она имена своих родителей?

Мужчина заварил ей зеленого чая с ароматом земляники. Хорошенько сдобрил его сахаром: дети любят сладкое. Девочка присосалась к кружке так, словно она была последней в ее жизни.

— Тише-тише, помедленнее!

Мужчина боялся, что она обожжется. И девочка, прислушавшись к нему, замерла и осторожно поднесла кружку к губам. Немного дула на чай, а затем отпивала. Он смотрел и не мог оторвать глаз. Это самое было самое красивое, что он видел в своей жизни. И он не позволит этой красоте исчезнуть.

Потом девочку вырвало. И это не на шутку испугало профессора. Если у девочки сотрясение мозга, ей нужна помощь. Но тут он был бессилен. Нельзя везти ее в клинику, нельзя сказать, что он просто нашел ее на дороге. К тому же она могла рассказать о погребе, о том, как он кормил ее здесь…

Девочка снова уснула. Но жара не было, не было лихорадки. Оставалось только ждать.