Из глубины. Избранные стихотворения

Илья Рейдерман, 2017

Илья Рейдерман – один из последних с корабля великой русской поэзии, дливших традиции золотого и серебряного века. Себя он называет поэтом-нелауреатом: несуетную жизнь в «провинции у моря» и сосредоточенную работу мысли и души он предпочёл мельканию в литературных кругах столицы. И полагает, что иначе он не смог бы написать многих своих стихотворений. В возможном выигрыше – будущий читатель, но сам «окунувшийся в неизвестность» автор – в некотором проигрыше. Его ранним произведениям сочувственно внимали Павел Антокольский, Анна Ахматова, Анастасия Цветаева, Андрей Сергеев, теперь же издатели в поисках автора предисловия к книге избранного, подготовленной к 80-летию поэта, решили дать целых три небольших отзыва – Писателя, Литературоведа, Философа. Завершает книгу большое «интервью с самим собой», в котором интересующиеся найдут сведения о творческой позиции и пути поэта. Прежде с терпящего крушение корабля бросали в море бутылку. Теперь в этой роли выступает Книга. Автор этой книги, филолог и журналист, философ и музыкальный критик, ещё в юности вместо того, чтобы увлечься чем-то авангардным, понял, что его дело – длить традицию. В его книге – множество стихотворений под эпиграфами, особенно из любимого им Мандельштама. Эпиграф – тема, а стихотворение – вариация.

И судьба получает объём

Комната

Вхожу. Сажусь к окну, сосредоточен.

Стекло. С аквариумом схож мой куб,

в котором, отгороженный от ночи,

как рыба, бьюсь, пока сорвётся с губ

пузыриком взлетающее слово.

…Оно уходит — неподвластно мне,

беспечное (ни стен ему, ни крова!),

забыв меня — безмолвного — на дне.

1964 г.

«Поднимается небо всё выше…»

Поднимается небо всё выше —

и меня поднимает.

Словно бы я внутри воздушного шара,

детского, голубого шара,

только очень большого..

Весна.

«Он был не человек — бродячий цирк…»

А.Ч.

Он был не человек — бродячий цирк,

собрание чудес, чудин, чудачеств.

Он случай оседлал, как мотоцикл,

и — вверх по стенке — догонять удачу!

Вертел своих фантазий колесо.

Жонглировал словами вдохновенно.

…А в перерыве — закрывал лицо.

Ведь занавеса лишена арена.

1963 г.

Зеркало

1.

Зеркало — обезьянка —

мой повторяешь жест!

Зеркало — ты изнанка

горестей и блаженств.

Люди и годы — мимо.

Но, как всегда, — в глаза

сморит неумолимо

бледная полоса.

2.

Рассекает пространство полоска

посеребренного стекла.

Всё так просто — и слишком уж плоско.

А ведь целая жизнь протекла!

Может быть, отраженье лживо?

Зеркала научились лгать?

Всё бесплотно. А было бы живо,

если б время застыло, как гладь

стекленеющая. Чтоб память

стала домом, а не тропой.

Чтоб как зеркало, жизнь обрамить

и поставить перед собой.

Но мгновенье, жизнью согрето,

улетает путями света.

Отраженья, как льдинки, тают.

Не простившись со мной, пропадают.

1964 г.

3.

Это — я? Не подать и виду

что узнал. Но встречаю взгляд.

Вот, что в зеркале было скрыто:

тот, кем был полвека назад.

Ты, выходит, уже мой предок?

Ну а я со временем бьюсь.

Жил как мог — но тебя не предал,

новой встречи с тобой не боюсь.

И зеркальная эта полоска —

зыбкий времени водоём.

Это я там дымлю папироской.

И судьба получает объём.

3.05.15.

Мост

Скрипят ступеньки деревом и снегом,

и над мостом, как светофор, звезда,

и, паром занавешивая небо,

проносятся ночные поезда.

Простые доски тянутся в пространстве,

покрыты льдом, как схваченный поток,

и говорят о страсти дальних странствий

под стук колес и бег скользящих ног.

И мост качается, почти взлетает,

и над мостом, как светофор, звезда.

И в дымном ветре километры тают.

…Проносятся ночные поезда.

(Середина 1950-х)

Бедный Йорик

Над человеком времена — шутили.

И он шутил, пытаясь разобраться.

Скажи, не тесно ли тебе в могиле,

которую б теперь назвали братской?

Осуществить призвание — хоть вчерне!

А то ведь будущих веков историк,

глядишь, поднимет твой беззубый череп,

и грустно улыбнётся: бедный Йорик!

1964 г.

Монолог поэта

Осталась боль — хоть затянулась рана.

Кого винить? Виновны поезда.

Поэт неточен — или слишком рано,

а чаще — безнадёжно опоздал.

Глазей в окно, пока за поворотом

не скрылось всё, а дальше — напрямик.

О, рельсы строк — я предан им, я продан.

Попарно рельсы строк по шпалам книг.

И не продешевил ли я, всю жизнь

сменяв, не зная, на клочок бумажный —

билет сквозь время? С рифмою свяжись —

и уведёт от простоты домашней.

И свяжет руки — чтоб ни дать, ни взять.

И свяжет мысли в узел небывалый.

Мир твой до малости — а жить нельзя…

По шпалам, о — за истиной — по шпалам!

И если не смогу всю боль и нежность

вместить меж двух рифмующихся строк,

я оглянусь, тебя я вспомню — прежней.

И снова повторю весь монолог.

1963 г.

Нисходящая мелодия

«КАК Я ЛЮБИЛ ЕЁ!» Вы подглядели,

будьте свидетелями, фонари.

Как я бродил до зари…(В самом деле —

под фонарями бродил до зари?)

«КАК Я ЛЮБИЛ!» Тротуар, обнови же

воспоминаний истоптанный путь.

Суть была в том, что я шёл к ней всё ближе,

а становился всё дальше — вот суть…

«КАК Я ЛЮ…» Был на Урале июль —

с жаркими днями, ночною прохладой.

Памятью благоразумной верну ль

эти контрасты любви и проклятий?

«КАК Я…» Не вспомнить. И слёз не пролить

Чем возмещается сердца растрата?

Но когда нечем уж, кажется, жить —

жизнь поворачивает. Без возврата.

«КАК…» И смещенье в себе ощутив,

встав пред загадкою обновленья,

всё ещё ловим из отдаленья

этот затверженный старый мотив.

«КАК Я ЛЮБИЛ ЕЁ» «КАК Я ЛЮБИЛ!»

«КАК Я ЛЮ…» «КАК?»

…Нисходя по ступеням,

падая полувопросом без сил

в ту тишину, что зовётся забвеньем.

1965 г.