Вирус. Роман

Илья Борисович Ставровский

Почему и как разразилась эпидемия коронавируса, навсегда изменившая нашу жизнь?Психологический триллер, захватывающее действие которого развивается в Вухани, Пекине и Нью-Йорке, в подвалах секретных лабораторий и в небоскребах инвестиционных банков. Главный герой, Дэвид Виргенштейн, пытается спасти мир от надвигающейся катастрофы. Книга будет интересна всем поклонникам Дэна Брауна.

Глава 1

Давос

Дэвид Виргенштейн всегда любил ездить в Швейцарию. Казалось, тут всё было пропитано деньгами — от голубых бездонных озёр до отражавшихся в них белоснежных вершин величественных гор. Даже сам воздух в этой стране пах деньгами — их непорочной свежестью, как пахли листы ещё не разрезанных купюр из-под печатного пресса федеральной резервной системы в Чикаго, где Дэвид начинал свою карьеру. Сидя на заднем сиденье чёрного «мерседеса», любезного предоставленного ему его старым другом по Йелю, который уговорил его лететь в Давос через Цюрих, он даже приоткрыл окно, чтобы насладиться этим запахом. Проведя несколько часов в новом здании Кредит Свисс Ферст Бостон, он чувствовал приятную лёгкость после двух бокалов прекрасного белого австрийского вина, выпитых во время обеда из шести блюд, и уже предвкушал двухчасовой отдых, во время которого планировал сначала немного расслабиться, а затем освежить в памяти главные тезисы своего доклада на Всемирном экономическом форуме. Чтоб ему ничто не мешало, он попросил свою помощницу Линдси сесть впереди рядом с водителем и первым делом поднял разделительную перегородку, уединившись в уютном коконе салона, обтянутого перфорированной кожей наппа матово-чёрного цвета.

Деньги не были богом для Дэвида, который, как всякий синагогальный еврей, ещё со времен посещения йешивы прекрасно помнил изложенную в Пятикнижии историю о том, как Всемогущий покарал тех из его народа, кто создал себе золотого тельца и пытался ему поклоняться. Да что там — он постоянно видел вокруг себя людей, вновь и вновь создававших этого золотого тельца и последовательно жертвовавших на его алтарь всю свою жизнь — своё свободное время, свои семьи, своё здоровье… Для Дэвида деньги всегда были благословением Всевышнего, манной небесной, данной им его народу для того, чтобы плодиться и размножаться, и инструментом, позволявшим подчинять себе другие народы земли с помощью этого благословения. Не случайно в руководстве мировыми финансами, которое все без исключения собралось на форум в Давосе, подавляющее большинство или были евреями, или на них работали.

Дэвид родился и вырос в семье банкира, и первой его настольной игрой была «Монополия». Год за годом отец громил его вечерами, но каждый раз это занимало у него всё больше времени, и вот когда Дэвиду было десять, в один прекрасный день ему повезло, и он методично обыграл папашу, удачно используя выпадавшие ему кости. В тот день отец Дэвида, которому было сорок и который уже был членом правления «Волман Тракс», раздражённо почесал свой длинный нос, похлопал Дэвида по покрытой ермолкой голове и сообщил ему, что в детские игры играть теперь хватит и они переходят на шахматы.

Наслаждаясь функцией массажа на заднем сиденье мягко катившего «мерседеса», Дэвид вспоминал, что ему потребовалось ещё десять лет, прежде чем он смог в первый раз обыграть отца в шахматы. К тому времени он уже был студентом Йеля и внешне очень напоминал отца — высокий и тощий как жердь, с вьющимися чёрными волосами, которые он всегда расчёсывал на безукоризненный пробор слева, маленькими аккуратными руками и ногами и красивым глубоким голосом, оказывавшим, как он уже успел выяснить, гипнотическое воздействие на студенток женского пола.

— Ну вот ты и обыграл меня, сынок, — констатировал Джеймс Виргенштейн, откинувшись на спинку кресла за шахматным столиком в гостиной их двухэтажной квартиры с окнами на Центральный парк. В его голосе, наряду с обидой и удивлением, Давид почувствовал некоторое удовлетворение.

— Папа, я думаю, это случайно, — сказал он, подмигнув отцу. — Сыграем ещё раз?

— Ты знаешь, что это не случайно, — я видел шахматный учебник в твоей комнате. Я давно собирался сказать тебе, что горжусь тобой, — ты сумел усвоить то главное, чему я всегда старался тебя научить: если уж делаешь что-то, делай это от всей души, и старайся стать в этом самым лучшим. Кроме того, мы всегда играем только одну партию в день. Так что мне придется подождать до завтра с реваншем… лучше расскажи мне — Как тебе удалось обыграть меня?

— Папа, я давно уже понял, что если я просто пытаюсь играть правильно, по учебнику, развивать фигуры, наращивать давление, — сказал Дэвид, собирая шахматы в инкрустированную перламутром доску, — то в результате ты всегда меня обыгрываешь. Уж не знаю, опыт это или же твой компьютер (тут он постучал себя по лбу) помощнее моего.

— И то, и другое может быть верно, сынок! — Тут папа заржал тем козлиным тонким смехом, который приберегал для своих наиболее удачных, по собственному мнению, шуток.

Вежливо улыбаясь, Дэвид дождался, пока отец досмеётся, и продолжил:

— Так что я решил воспользоваться главной твоей слабостью — жадностью.

— И пожертвовал мне пешку в самом начале игры. Я был уверен, что смогу противостоять тебе на королевском фланге, но ты раскатал меня, как паровой каток…

— Достаточно небольшого преимущества вначале, чтобы получить значительное в конце…

— Это как раз то, о чём я хотел поговорить, с тобой, сынок… — Отец снова стал серьёзнее, выпрямился и опёрся на стол. — Думаю, что со следующего семестра тебе стоит прослушать курсы по политологии и социологии.

— Па, к чему мне это? Я не собираюсь заниматься ни тем, ни другим…

— Сынок, никогда не говори «никогда»… В самых высших эшелонах бизнеса и финансов куда больше политики, чем бизнеса и финансов, а чем больше я смотрю на тебя, тем больше мне кажется, что ты дотянешь до самых высоких эшелонов, так что эти знания тебе обязательно пригодятся.

— Но разве тебя не тошнит от всей этой грязи, которая там у них происходит? Вся эта коррупция, скандалы, ложь, все эти бесконечные компании, выступления, выборы…

— Всё это так, сынок, всё это правда… — Знáком отец предложил сыну пересесть на диван к огромному окну, выходившему на Центральный парк. Город за ним был прекрасен. На Нью-Йорк надо смотреть с высоты — и тогда все мелкие детали, вроде мусора на улице и копающихся в нём крыс, бездомных, наслаждающихся теплом на вентиляционных решётках в метро в ожидании подачки от спешащих на работу клерков, и драгдилеров, гнусавыми голосами пытающихся рекламировать свой товар, пропадают, и остаётся лишь правильная решётка улиц с несущимся по ним красочным потоком машин, обрамляющих его главное сокровище — изумрудную зелень Центрального парка. Дэвид любил этот город, как охотник любит свою добычу, как воин любит город, который ему предстоит завоевать. Он здесь родился и вырос, и теперь, когда ему пришлось уехать, для того чтобы учиться в Йеле, он искренне скучал по Нью-Йорку и не мог дождаться того дня, когда снова вернётся сюда и будет работать на Уолл-стрит, как до этого работал его отец, а до него — отец его отца. Дэвид на секунду замер у панорамного окна, обещая себе, что когда-нибудь этот город будет принадлежать ему полностью и безраздельно, и он купит себе пентхаус в одном из таких же шикарных домов, как у отца, может быть, даже прямо в этом доме, и станет президентом банка на Уолл-стрит, и будет командовать целой армией офисных служащих…

— Дэвид? Ты со мной? — По тону Виргенштейна-старшего Джон понял, что Джеймс собирается прочесть ему одну из своих знаменитых лекций. Он искренне любил отца, хотя тот порой и бывал к нему достаточно строг, но всегда проявлял искреннюю заинтересованность в своём сыне и всегда был готов уделить ему время, будь то помощь с математикой, которая с годами была нужна ему всё меньше и меньше, или поход в Центральный парк, чтобы побросать бейсбольный мяч на лужайке.

— Давай отметим мою победу? — не без озорства предложил он отцу, кивнув на резной антикварный бар чёрного дерева в углу, на котором ровными рядами, словно солдаты, готовые к бою, выстроились бутылки, в большинстве своём коллекционного односолодового виски. Джеймс любил выпить и, как всякий еврей, взращённый на субботнем киддуше, был способен при необходимости перепить ирландца, хотя дома редко позволял себе больше, чем стакан виски перед ланчем и второй перед обедом.

— Тебе разве уже исполнился двадцать один? — подмигнул сыну Джеймс, изобразив на своем гуттаперчевом лице комика, уже начавшем покрываться первыми глубокими морщинами, гримасу строгого отца.

— Когда это ты начал соблюдать законы? — поинтересовался Дэвид, бросая в свой стакан пару кубиков льда. Он знал, что отец признавал только чистый виски, без льда, лишь с каплей воды, чтобы полностью раскрыть букет, но самому ему нравилось смотреть на то, как тают кубики льда в стакане, и, налив гленморанж восемнадцатилетней выдержки в оба бокала на два пальца, он вручил отцу его порцию и устроился в угол дивана, приготовившись насладиться общением. С тех пор как Дэвид уехал в Йель, он видел отца редко, и ему очень его не хватало.

— С тех пор как нас отымела комиссия по ценным бумагам в две тысячи девятом, — ответил Джеймс, с благодарностью принимая из рук сына хрустальный стакан ручной огранки и поворачивая его в лучах солнца, чтоб насладиться янтарным цветом напитка. — Кое-кто тогда даже отправился сидеть — по счастью, это был не я…

— Ну, за нарушение этого закона тебя не посадят. Максимум — отберут лицензию на торговлю алкоголем, — подмигнул ему Дэвид.

— Это правда. Лучше уж ты выпьешь дома со мной, чем со своими друзьями-гоями в барах в этом вашем очаге культуры, где тебя ещё за это выгонят из колледжа.

— Расскажи мне, с каких это пор ты заинтересовался политикой? — попросил Дэвид.

— Ты ходил в йешиву, сынок, и должен неплохо знать историю нашего народа, — начал Джеймс, купая свой длинный и тонкий нос в благовонных парах из своего стакана.

— Ну ты издалека начал! — засмеялся Дэвид. Знаешь этот анекдот про гоя, который пришёл к еврею и полчаса рассказывал ему о своих бедах, прежде чем попросить денег?

— Расскажи мне, — попросил Джеймс.

— Еврей внимательно его выслушал и, зная, что отдавать гою нечем, попросил его поцеловать себя в плечо. «Почему в плечо?» — поинтересовался гой. — «Ну так ты ведь тоже издалека начал», — ответил ему еврей…

Отец снова зашёлся своим знаменитым смехом.

— Вот, значит, какие анекдоты рассказывают в Йеле! — сказал он, вновь беря свой стакан со столика с лампой «Тиффани» с абажуром из цветного стекла, на который он поставил его, чтобы не расплескать виски. — Да, я начну издалека, но не волнуйся, я быстро перейду к сути… Как ты знаешь, мы — избранный Всевышним народ, и наша история, наряду с Торой и Талмудом, содержит ответ на любой вопрос… Другие народы всегда ненавидели нас за то, что мы умнее, хитрее, изворотливее их. Но нам было обещано, что весь мир будет нашим, и, в общем, сегодня это предсказание сбывается.

— Ну да, это вроде кто-то из Ротшильдов сказал: «Дайте мне возможность контролировать выпуск денег в стране — и мне будет всё равно, кто в этой стране находится у власти».

— Совершенно верно, сынок. Один из наших вечных соперников — Ротшильдов. Мы контролируем деньги здесь, они контролируют их в Европе, но в последнее время ситуация в мире очень сильно осложнилась. Когда Ротшильды начинали свой бизнес, им было достаточно финансировать короля в каждой стране — и этого было достаточно, чтобы контролировать политику этой страны. Но в какой-то момент один очень умный еврей из Германии, которого звали Карл Маркс, написал книгу под названием «Капитал»…

— Хорошее название! — буркнул Дэвид.

— Но очень нехорошая книга, сынок… Вернее, книга-то сама по себе дельная, но, став достоянием человечества, как это часто бывает, она привела к ряду нехороших последствий. В Европе вокруг этой книги сплотилось большое количество людей (кстати говоря, преимущественно евреев), которые приняли ее как руководство к действию и в начале двадцатого века подарили миру новую идеологию — коммунизм, который был миру нужен, как у нас говорят, как зайцу триппер…

— Да, я в курсе. Коммунисты пришли к власти в России…

— Не только в России, сынок, не только в России. Они пришли к власти и в Германии, и в других странах. Строго говоря, они собирались прийти к власти во всём мире. Эти евреи были нищими, профессорами в университетах, школьными учителями, служащими, но при этом они были голодными, хитрыми и на них, видимо, распространялось благословение Всевышнего, иначе как бы они смогли захватить пол-Европы…

— А Сталин с Лениным тоже были евреи? — поинтересовался Джон.

— Вот они-то как раз евреями и не были. Лейба Троцкий, тот да — тот был самый настоящий еврей. В какой-то момент в России казалось, что он будет диктатором, даже Красной армией командовал. Он тесно, кстати, был связан с банкирами здесь, в Нью-Йорке, — поговаривают, даже золотой запас царской России хотел сюда вывезти. Но потом Сталин его сожрал. Сталин был грузин…

— А это что за народ? — спросил Джон больше из вежливости, чтобы показать отцу, что он слушает. Реально его начинало клонить в сон от виски, пришедшегося очень кстати после титанического напряжения ума в ходе шахматной партии. Он всё ещё не мог поверить, что ему удалось обыграть отца. При этой мысли улыбка сама расцвела на его полных губах.

— Грузия — это маленькая христианская страна на юге России, которую Россия к себе присоединила. Так вот, Сталин, который был самым настоящим бандитом, грабителем банков, оказался хитрее Лейбы Троцкого и не позволил ему подчинить Россию себе, с тем чтобы в дальнейшем спокойно её расхитить со своими американскими родственниками. Он сослал Лейбу в Мексику, а потом послал туда своего человека, и тот проломил ему голову ледорубом…

— Фу, отец, какие зверства перед обедом…

— История вообще состоит из зверств, мой мальчик. Но настоящие зверства начались чуть позже. Большевики в России конфисковали всю собственность, фабрики, банки — абсолютно всё — и начали править железной рукой и вооружаться. Тем самым мы потеряли Россию — она фактически оказалась в руках сумасшедшего грузинского гангстера, и он начал готовиться к тому, чтобы захватить всю Европу, а потом и весь мир. Они перестали брать у нас деньги в долг, а это пагубно сказалось на нашем бизнесе, и мы больше не могли их контролировать.

— Звучит печально — ведь Россия и тогда была богатой страной?

— Безусловно, сынок, богатейшая страна — золото, нефть, алмазы, сто с лишним миллионов трудолюбивых гоев… Что ещё хуже — они подали дурной пример другим странам, и скоро революции вспыхнули всюду, включая Германию…

— Германию? Там же были нацисты с Гитлером?

— Не сразу, сынок, не сразу… Сначала были коммунисты, и они захватили власть в свои руки и так же собирались устроить национализацию. Как ты понимаешь, мы не могли этого допустить…

— Кто «мы», папа?

— Мы — это семьи, которые контролируют мировые финансы. Конкретно в Германии это были Вартбурги, ну и, конечно, Ротшильды. Они стали искать альтернативу коммунистам, чтобы не потерять всё… Тут и появился этот сумасшедший ефрейтор…

— Гитлер? Он был военным?

— Тогда многие были военными. Как раз закончилась Первая мировая. Гитлер сумел предложить немцам идеологию, которая оказалась ещё сильнее и привлекательнее, чем коммунистическая, — национал-социализм. К сожалению, частью этой идеологии был антикоммунизм и антисемитизм. Так мы потеряли Германию. Чуть позднее у кого-то родилась блестящая идея столкнуть двух этих бандитов — Сталина и Гитлера. Так началась Вторая мировая. На той войне мы замечательно заработали. Вообще, война — это хороший бизнес, сынок, поскольку в ней есть огромные военные заказы, а чтобы их финансировать, нужны огромные кредиты.

— Похоже, что наши усилия управлять европейской политикой привели к тотальной катастрофе?

— Ну здесь как посмотреть, сынок… В какой то момент могло показаться, что да. Но когда осел пепел, оказалось, что наша позиция только упрочилась: Гитлер сломал хребет британской империи, сильно потрепал Сталина, так что тому пришлось на какое-то время забыть о мировой революции, а Америка с атомной бомбой воцарилась над миром. Доллар сменил фунт в качестве мировой валюты… У евреев впервые за две тысячи лет появилось своё государство — Израиль… Пусть и говённое, конечно, — хрюкнул себе в стакан Джеймс, — но всё же государство, член ООН, возможность влиять на мировую политику уже непосредственно…

— Отец, а как быть с холокостом?

— Дэвид, холокост сопровождал нас от начала времён. Он начался ещё в Египте, откуда нам пришлось бежать, и продолжался всё средневековье, когда везде гои устраивали погромы. Вся наша жизнь — это борьба с холокостом. Если ты вдумаешься, то умные и богатые люди, тем более если они отличаются по своей вере, всегда вызывают отторжение у своих соседей. Особенно в тот момент, когда соседи заняли у них денег и неожиданно поняли, что оказались от них зависимы. То, что произошло во Вторую мировую, — это, так сказать, кульминация. И наша задача — никогда не допустить повторения этого…

— Поэтому ты и хочешь, чтобы я занялся политикой?

— Упаси боже, сынок, я не хочу, чтоб ты ею занялся! Ты плохо меня слушал? Видишь, что получилось, когда мы ею занялись в Европе? Ты, как и пять поколений в нашей семье, должен заняться финансами… Но тебе стоит разобраться в том, как работает политика, — только так ты сможешь достигнуть большего, чем достиг я… пойдём посмотрим, что там у мамы на обед сегодня…

«Интересно устроена наша жизнь, — думал Дэвид, развалившись на заднем сиденье немецкого автомобиля, нёсшего его на экономический форум в Давосе. — Тридцать лет назад отец предвидел, как сложится моя жизнь… Удивительно!»

Он не спеша подтянул к себе свой портфель из кошерной говяжьей кожи, чтобы ещё раз пройтись по тезисам своего доклада о выбросах углекислого газа в атмосферу и их возможного влияния на современный мир.