Когда прилетит ворон

Илона Муравске

Из школы, где учится шестнадцатилетняя Сильвия, пропадает учительница. Но все ведут себя так, словно ничего не случилось. Девочке предстоит узнать о вороньем народе, который давным-давно живёт среди обычных людей. О бродягах, которые собирают чужие сны. О бегунах, которые бегают по времени быстрее ветра. О зелёной двери, за которой скрывается целый мир чужих снов. Но главное — ей предстоит узнать много нового о самой себе и поверить в то, что крылья за спиной — реальность.

Глава 8. Йоля

(Братья-вороны. Туннели. Сны)

Сначала нас было двенадцать.

Тех, у кого город жил в каждой клеточке тела.

Мы чувствовали, как город вползает в развалины замка вместе с темнотой. Крадучись, останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Вкрапливается по чуть-чуть, чтобы потом вдруг, осмелев, разрастись и наброситься, рыча и ворча от восторга победившего.

А я оглядываю похоронный зал.

Молча, по колено в воде, упираясь спиной в мокрые стены, не вздрагивая, когда кто-то, причитая, падает прямо в воду (размазывает кровавое по щекам).

— Ну что же ты, маленькая? — оборачиваешься. — Что же ты, девочка? А может быть, ему не надо было умирать? Кажется, ты решаешь «да» или «нет».

И я ощущаю, как рассыпаюсь бисером прямо по воде. Падаю на дно мелкими крошками, и вода идёт горлом, и я, кашляя, не зову на помощь, а только хватаю ртом воздух, как рыба. Бью невидимым хвостом, покрываюсь серебристой чешуёй, ныряю, ноги и руки — опять сплошной клубок — не чувствую.

Я говорила, знала, мы больше не будем прежними.

— Понимаешь, мы больше не будем прежними. Совсем никогда. Понимаешь?

На груди у Димки флаг.

На запястьях браслет. Так мы находим друг друга в толпе.

Или среди стен, баррикад, голосов, песен.

По браслетам.

По флажкам.

— Если бы ты был деревом, я вырезала бы твои инициалы у тебя на боку. И ты бы не почувствовал боли.

— Я бы почувствовал.

Ты пульсируешь между рукой и ладонью, провожаешь каждый сантиметр, каждую линию — запоминаешь? Протягиваешься вдоль лица, будто пересекаешь.

Я знаю, это сон.

В снах смешивается всё. Всё, что знаешь, всё, что любишь, всё, что ощущаешь.

* * *

Белые халаты смотрят на меня откуда-то свысока, поглядывают на мониторы и считают секунды.

Шесть километров проводов вдоль и поперёк моего неподвижного тела. Прозрачные ленты по стеклу. Выпорхну, вдыхая свежесть, хотя от солнца осталась всего лишь красная точка, устроюсь рядом, пожму горячую руку. И может быть, мне станет лучше.

— Скальпель!

Наверное, пришло время расставить все точки и запятые. Я обязательно нарисую картину и перережу запястье, ведь у каждого своё хобби, даже если оно кажется странным. Я не истеку кровью, я обязательно спасусь и отправлюсь на крышу. Опять возьму тряпку и вымою небо. Чтобы всё было без пятен и не осталось разводов.

Кто-то из двенадцати опять посмотрит на меня из глубины зеркала.

— Простая контузия!

Напудренное лицо мима.

— Снайпер c гвоздём в башке — это весело! — крикнет мне кто-то.

И боль, действительно, растворится где-то внутри меня. Застынет где-то под кожей и подберёт щупальца.

Я не знаю этого сна.

В туннелях сны пробираются в меня случайно.

Выглядывают из тёмных углов, хрустят битым стеклом под ногами.

— Чей это сон, а? — потяну за рукав Браги. — Кто вообще смотрит такие сны?

* * *

Упаду в подушки.

Почувствую Димку через простыни и одеяла.

И голос прозвучит эхом, наполнит звенящую пустоту запахом, движением и жестом. Отмахнётся от сигареты, отодвинет кофе, покружится на белеющем подоконнике.

— Почему мне не надо, чтобы ты летала в своих снах? — засмеётся. — Нет ничего хуже бабочки или птицы.

— Почему?

— Потому что люди всегда закрывают глаза заранее, так и не разглядев полёта. Они как рыбы, и у них немая душа.

— Тогда что мне делать?

Димка пожмёт плечами.

— Иди дальше! Где-нибудь будет выход.

Я отыщу свой кособокий рюкзак и шагну на качающийся мост.

Два самурая встретят меня на той стороне и нальют саке.

Дымящаяся гильза крутится в руках.

— Попала? — удивляются.

— В глаз попала, а могла в сердце.

Лежу потом на холодном лунном грунте, делю звёздное небо на части.

Щека к щеке.

— Интересно, а на Луне холодно?

Димка смотрит на меня и улыбается.

Он всегда улыбается.

Один из двенадцати.

Один.

* * *

Двенадцать.

Впереди нас поля, утыканные телеграфными столбами, и потрескавшийся асфальт с еле заметной разделительной полосой.

Ноги вязнут в мокром грунте.

— Ты давно с нами? — один из двенадцати кладёт мне руку на плечо.

— Год или больше. — Отворачиваюсь.

У него ковбойская шляпа и позолоченная маска с птичьим клювом.

— Послужной список большой? — Его рука на плече тяжелеет.

— Короткий!

Белеет коробок придорожной закусочной.

Браги — голый, с обломками крыльев за плечами, с ног до головы покрытый рубцами и язвами, равняется с нами. На шее у него ошейник. Белая чёлка свисает на глаза. Из остатков крыльев торчат полые кости.

— У тебя ещё всё впереди, — его глаза смеются. — Совсем всё!

Утро опускается за горизонт, и солнце оказывается прямо на ладонях. Огромный шар из дутого жёлтого стекла.

Сажусь на корточки, и солнце катится по пожелтевшей траве куда-то в овраг.

— Запомнишь хоть нас? — Один из двенадцати заглядывает мне через плечо: — Или ты только сны запоминаешь? Хотелось бы, чтоб помнили.

И Браги достаёт мольберт.