Constanta

Игорь Стенин

Россия. Середина девяностых. Хмель свободы кружит головы. Время искушает юных и дерзких. И, открывая цену жизни, благам и привязанностям, ставит перед выбором: дружить, ненавидеть, любить…

Глава седьмая

Боронок рос сиротой. Авиационная катастрофа в одночасье унесла жизни его отца — чемпиона-тяжелоатлета, матери, бабушки и дедушки. Спустя несколько месяцев эхо прерванного полёта откликнулось бедой на земле — взрывом газа в квартире усыновивших ребёнка родителей матери. Оба, дед и бабушка, погибли мгновенно. Он уцелел. Из адского огня и дыма его вынес пожарный — годом от роду, крохотного, синего, еле живого.

Он попал в детдом. Едва научившись разговаривать, начал спрашивать, где его мама. Ему отвечали, что она в отъезде и живёт в далёкой стране. Он загорелся желанием непременно попасть в эту страну, чтобы встретиться с нею. Ему говорили, что для этого надо вставать по утрам, есть кашу и слушаться старших. День за днём. Он вставал по утрам, ел кашу, слушался старших, но время шло, день за днём, год за годом, до страны было по-прежнему далеко, встреча откладывалась и ожидание делало его всё нетерпимее.

Когда ему исполнилось шесть лет, он убежал из детдома, пытаясь найти кратчайший путь в страну. Его поймали при переходе первой дороги.

Через год он сбежал снова. Миновал несколько дорог и очутился один посреди огромного потока машин. Вскоре одна из машин остановилась. Распахнула дверцу. И подвезла — до милиции, а потом — в сопровождении милиционеров — до детдома.

В этот раз детдом встретил его как чужого. Он поклялся себе, что сбежит третий раз и никогда больше не вернётся сюда. Слова клятвы оказались пророческими. Третий побег закончился встречей со специнтернатом. Теперь путь в далёкую страну преграждали грозные воспитатели, крепкие двери с замками, решётки на окнах и строгий отнюдь недетский режим.

Через неделю новые друзья приговорили его к повешению — за то, что он был чужак и ниже их на голову. Казнь не состоялась, но он пережил её почти по-настоящему, задыхаясь в воображаемой петле несколько дней, пока они на его глазах готовились.

Далёкая страна продолжала притягивать и звать его. Он мечтал о встрече с ней, просиживая дни напролёт в тёмном подвале. Его вытаскивали на свет, наказывали, он убегал туда снова.

Однажды ему приснился сон. Дорога. Машины, преследуя, настигают и сбивают его, одна за другой, он падает, плачет, поднимается и бежит дальше, чтобы упасть, сбитым снова. Бег продолжался всю ночь, пока он вдруг не остановился как вкопанный. И тогда движение прервалось — машины начали разбиваться об него, одна за другой, словно о стену, вдребезги.

Всполошившись, он закричал и проснулся. Сон рассеялся. Включился механизм самозащиты. Начался отсчёт нового времени. Память шести близких и родных людей пробудилась и ожила в нём, превращая его — единственного продолжателя рода — в оборотня.

Внезапная перемена ошеломила всех. Пропащий ребёнок, маленький бунтарь и изгой, преобразившись в одно прекрасное мгновение, словно по мановению волшебной палочки, стал смирным и послушным — таким, как все.

Постепенно прошлое забывалось. Интернат обретал облик родного дома, а коллектив — семьи. Чтобы выжить, ему оставалось продолжать слушаться старших, жить в ладу с собой и всеми, и расти.

Несмотря на свою автономность, Интернат находился в самом центре довольно оживлённого квартала. Деление на своих и чужих было неизбежно. И потому при достижении определённого возраста каждый интернатовский мальчишка поневоле становился объектом самоутверждения местного одногодка. Больше всего синяков и ушибов приходилось на субботние вечера, когда интернат лишался большинства своих воспитателей и целиком высыпал на улицу — усидеть в четырёх стенах было невозможно.

Свой пятнадцатый день рождения Боронок проводил в компании друзей, играя во дворе в ножички. Возмужавший, он выделялся среди всех ростом и мощью. Друзья замерли, когда растолкав их, к нему подошли четверо с цепью, ткнули в грудь и спросили:

— Ты кто?

Безжалостный глас неба.

Вызов времени.

Встреча один на один с собой, лицом к лицу.

Вопрос повторили, размахивая в воздухе цепью.

Таить правду не имело смысла.

Тогда, обретая силу и выходя на свет, он открылся:

— Я — Боронок.

И детский сон ожил. Машины начали разбиваться о него.

Побоище едва не стоило ему исключения из интерната и отправки в колонию. Друзья, все как один, отшатнулись от него. Победа осталась неразделённой. И лишь один человек — одно из имён благодарной памяти — завхоз Данат Шарипович Салимзянов выразил тайную поддержку, обронив тихо, украдкой, наедине:

— Ты бился за своих, за весь интернат. Молодец!

Жизнь продолжалась. Новое испытание не заставило себя ждать. Через пару суббот, намереваясь взять реванш за поражение, местные подыскали бойца ему под стать, только плечистее и старше.

Они встретились на заднем дворе интерната, посреди заросшего травой стадиона, окружённые толпой зрителей. За Боронка болела и переживала вся мальчишечья половина интерната, за окнами, связанные с ним одной недетской любовью, вздыхали, желая победы, старшие девчонки.

Они стояли друг против друга, целясь взглядами, несколько минут. Оба — сродни и духом, и плотью. Боец оказался прозорливее — вопреки слепой ненависти и жажде крови он вдруг увидел перед собой брата. То был волнующий переломный момент. Их крепкими взаимными объятиями — ярким неожиданным исходом встречи — многолетней вражде между интернатовскими и местными пришёл конец.

В возрасте шестнадцати лет Боронок узнал, что оказывается не так одинок на белом свете. Его разыскала родная тётя из Архангельска, сообщившая, что кроме неё у него есть ещё дядя и двоюродные брат с сестрой. Вспомнилась далёкая страна. Сердце Боронка начало таять.

Через год мужа тёти — кадрового военного — перевели служить в Ленинградский Округ. Покинув Архангельск, семья переехала в Ленинград, тётя устроилась на работу в местный ЖЭК. Появилась возможность проводить вместе одной семьёй выходные.

Вскоре, пользуясь своим служебным положением, тётя выхлопотала для него отдельную жилплощадь — однокомнатную квартиру в Купчино. Своё совершеннолетие и выход в большую жизнь Боронок встречал уже с собственным жильём. В раздумьях о своей дальнейшей судьбе, как настоящий мужчина, он выразил было желание послужить, но тётя была начеку, категорически воспротивившись столь опрометчивому шагу.

— Поступай в институт, — убеждала она. — Следуй примеру своих родителей. А в армию успеешь. Потом, если захочешь.

Тётя была умудрённой. Она успела привязаться к племяннику и хорошо знала, что обычными двумя годами службы ему не отделаться — таких, как он, армия не отпускает никогда.

Лето после выпуска из интерната Боронок провёл с родственниками на даче под Всеволожском. Домик был неказистый, деревянный, продуваемый всеми ветрами насквозь, но это не имело ровным счётом никакого значения. Всё окупалось с лихвой местной природой. Она была сказочная.

Со своими братом и сестрой он ладил, как и подобает близкой родне. Брат Толик, худой очкарик, ровесник, следовал за ним тенью, денно и нощно, втайне лелея надежду зарядиться хотя бы частицей его незаурядного мужества. Сестра Таня, годом младше, страстная чаёвница, частенько зазывала провести время за столом. Иногда среди разговоров она вдруг замолкала и начинала внимательно смотреть на него, словно пытаясь взглядом донести что-то сокровенное. В такие моменты Боронку становилось не по себе. Сердце замирало. Он чувствовал, как сквозь время и пространство оживает, лаская его, тепло родного материнского прикосновения.

Лето пролетело. Боронок поступил в институт. Это было начало новой жизни.

Из девятнадцати прожитых лет последние семь он провёл во хмелю. Ускользающая девичья натура. Не счесть юных пташек, сражённых им на лету. Однако постепенно наступало пресыщение охотой. Теряла соблазн форма, всё более привлекательней становилась суть. Истерзанная детской неприкаянностью душа жаждала взаимности. И находила её, вне заповедной юности, среди взрослых женщин — подруг, стоящих в одиночку десятка ровесниц.

Он встретил её, первую, как-то под вечер, гуляя по Невскому. Утомлённая заботами рабочего дня, она пила кофе с подругой за стеклом пышечной. Немедля он устремился внутрь, подошёл и присел рядом — влюблённым на всю оставшуюся жизнь.

Любовь длилась полгода. Однажды она испугалась и ради спасения собственной семьи повинилась во всём перед мужем. Их связь прервалась. Внезапно, как и начиналась.

Боронок горевал недолго. Он нашёл утешение в объятиях другой, третьей… Убивал время, пока в возрасте двадцати двух лет не встретил Алёну, одну из разведённых тридцатилетних, потерявших надежду на счастье. Готовую ради него на всё.

Их совместная жизнь постепенно входила в свою привычную колею. Приближалась первая праздничная годовщина.

Утренние сборы в школу. Баланс начал. Всё важно. Ангельское — внутри земного. Короткая юбка, рубашка, пиджачок — готовый и полный облик взрослой школьницы. Учебники с тетрадями прилагаются.

Едва притронувшись к завтраку, Виктория чмокнула маму в щёку и вышла в коридор. Смотрясь в зеркало, прислушалась. Из комнаты брата ни звука, тишина, а ведь ему пора быть на ногах, студенческая зорька давно позади. Толкнув дверь, она с шумом вошла внутрь. На кровати лежал безжизненный кокон. Вика ухватилась за него.

— Стёпка, подъём!

Кокон распахнулся, чужое заспанное лицо брата, зыркнув из него, прошипело:

— Отстань!

На секунду Вика опешила, а затем вознегодовала:

— Что значит — отстань? А ну, вставай!

И, не удовлетворившись одними словами, бросилась в рукопашную.

Спасаясь, Степан заметался по кровати.

На шум в комнату заглянула мать. Схватка между братом и сестрой разгоралась не на шутку. Сходу без колебаний мать вступилась за сына.

— Вика! Оставь его. Пусть спит — он поздно вернулся.

Заступничество матери произвело должный эффект. Не без сожаления, прекращая борьбу и выпуская из рук бесчувственного противника, Вика поднялась с кровати. Приходя в себя, оправилась.

— Позор! — сказала она, уходя. — А ещё комсомолец!

Провожая, мать задержала дочь на пороге.

— Кажется, у Стёпы проблемы на личном фронте, — шёпотом поделилась она своим беспокойством.

Вика постояла в раздумье, выдержала паузу и, не желая утруждать себя в данный момент чужими проблемами, ответила:

— Мы — разные поколения. Он — взрослый, я — маленькая. Между нами Китайская стена.

— Ладно, — вздохнула мать, завершая разговор. — Иди, а то опоздаешь.

Пространство вокруг школы было оживлено. Ребятня от мала до велика со всех сторон спешила навстречу знаниям. Вика шла в школу своим проторенным путём, через стадион, на краю которого в укромном месте — между кустами сирени и качелями — её, как всегда, ждал близкий человек, одноклассник по имени Коля.

Встретившись и обменявшись приветствиями, они постояли немного и продолжили путь вместе.

— Давай сбежим сегодня с уроков? — неожиданно предложил он ей.

— Зачем? — спросила она, изображая недоумение.

— Хорошая погода, — поднял глаза в небо Коля. — Гулять охота.

— Гулять можно и после уроков, — заметила она.

— Ждать долго.

— Ничего. Всему своё время.

— Отличница! — с укором буркнул Коля.

Вика повернула голову и внимательно посмотрела на него.

— Уроки пролетят незаметно, — сказала она, улыбаясь. — Сделаю всё, что в моих силах — обещаю. Если ты, конечно, от меня не пересядешь.

— Не пересяду, — выпалил Коля. И, взбежав по ступенькам крыльца вверх, открыл перед ней дверь в школу.

Новичок Коля Трубников появился в их классе год назад. Неделю, тихим и неприметным, он адаптировался. Затем, исчерпав все ресурсы чужой личины, слился с реальностью и стал тем, кем был с рождения — бунтарём.

Классный руководитель, учительница математики, сухая пожилая женщина по прозвищу «Интеграл» попыталась укротить мальчика, но не тут-то было. Незыблемый стеклянный фасад школы дрогнул и осыпался — не жалея окон, мальчик ответил игрой в атакующий футбол.

Поражение было сокрушительным. Счёт — разгромным. Однако «Интеграл» не опустила руки и продолжила борьбу. По поводу и без над Колей начали устраиваться общественные судилища.

Отвечая за свои выходки распятием на лобном месте — перед всем классом у школьной доски — он вызывал противоречивые чувства. Цыган и видом, и поведением, один против всех. Присматриваясь, Вика подолгу задерживала на нём взгляд. И… постепенно, находя одну привлекательную черту за другой, влюблялась.

Шло время. Противостояние учительницы и бунтаря усиливалось. Одних распеканий «Интегралу» уже было мало и она решила уязвить Колю в самое сердце, устроив ему показательное отчуждение от девичьей половины класса. По глубокому убеждению старой и опытной женщины такому хулигану, как он, было суждено прожить всю жизнь одному, изгоем, без пары и любви.

Упорствуя в своём убеждении, на одном из собраний «Интеграл» обратилась к прекрасной половине класса:

— Девочки, обратите внимание — единственный в классе Трубников у нас сидит один. Есть возможность исправить положение — воплотить в жизнь свою мечту.

Тишина воцарилась в классе.

— Неужели никому из вас он не симпатичен? — продолжала «Интеграл», злорадствуя. — Подайте знак, кто хотел бы дружить с ним.

Никому не было дела до него. Равнодушие. Ни шороха. Полный штиль. И вдруг поверх голов взметнулась ввысь рука Виктории. Неожиданно для всех и, прежде всего, — для себя самой. Грянул гром среди ясного неба. Движением открывшейся наружу души девочка признавалась в своих чувствах мальчику.

Усевшись за одну парту, они стали неразлучны. Чувствуя свою ответственность, Вика взялась за перевоспитание Коли. И чудо — бунтарское начало поддалось. Не до бунта, когда ты — опора девушки. Плечом к плечу на уроках, встречи у порога школы и проводы домой, поведение должно было соответствовать уровню доверия.

Единственная и последняя памятная попытка Коли выйти из-под контроля случилась на предновогодней школьной дискотеке. Перед самым её концом, потеряв мальчика из виду, Вика заподозрила неладное. Выбежав в коридор, сразу же увидела его, во главе шумной и весёлой компании, собравшейся разряжать огнетушители. Она успела появиться буквально за секунду до того, как рука Коли была готова дать отмашку пенной буре.

— Коля! — крикнула она.

Встретилась с ним взглядом и, уходя, дала понять: ты — на распутье.

Коля сделал правильный выбор. Огнетушители остались целы. Буря была укрощена. Без особого принуждения и труда — в угоду ангелу.

«Интеграл» тяжело переживала своё поражение. День за днём она видела Колю в компании Виктории — отличницы, комсомолки, примерной во всех отношениях девочки. Отношения развивались. Скрепя сердце приходилось признать: у этой пары было будущее.

Прозвенел звонок. Зов на перемену услышали все, кроме учителя. Погружённый с головой в своё занятие, как заведённый, он продолжал исписывать доску формулами. Уроку, казалось, не будет конца.

Возмущённый, Коля взял учебник, тихонько отвёл руку с ним в сторону и, дождавшись удобного момента, разжал пальцы.

— Бах! — сработал закон всемирного тяготения.

— А-а-а! — взорвалась тишина на задних партах.

— У-а! — подхватил весь класс.

Оглушённый учитель отпрянул от доски, обернулся, поднёс наручные часы к глазам.

— Да, действительно пора, — растерянно заметил он. — Как время летит — прямо бедствие какое-то. — Он поднял глаза на класс. — Все свободны. И прошу вас — не забудьте про домашнее задание.

Несмотря на суету, охватившую класс, за партой Вики и Коли царил покой. Под её пристальным взглядом, прямой и неподвижный, смотря вперёд, он изображал полную безучастность.

— Хватит притворяться! — толкнула она его. — Знаю — твоя работа.

Коля пошевелился.

— Но, если по-честному, — продолжила Вика, — то для физики вполне хватит и сорока пяти минут.

Вдохновлённый её словами, Коля мигом преобразился, сжал кулаки и, потрясая ими, запел:

— В нашем смехе и в наших слезах,

И в пульсации вен — перемен!

Мы ждём перемен.

Выйдя из класса, они отправились в столовую. За обедом стояла большая очередь, терять время попусту не хотелось и они решили обойтись без первого и второго, перекусив в буфете, чем придётся. Вика заняла места за свободным столиком, Коля пошёл за едой.

Вскоре на столике появились ватрушки и компот. Разглядывая стоящий перед собой стакан, Вика поморщилась — внутри плавала большая розовая медуза.

— Компот абрикосовый, — сказал Коля, заметив её реакцию. — Это абрикос.

Вика выудила медузу из компота ложечкой и осторожно положила её на край тарелки с ватрушками.

— Хочешь — ешь, — предложила она.

Теряя воду, медуза начала расползаться.

Коля поспешил вооружиться ложечкой и принялся окучивать её, пытаясь поднять и отправить в рот. Медуза отчаянно сопротивлялась.

Наблюдая за их противостоянием, Вика внезапно ощутила беспокойство. Прилив. Волнение тайной стихии внутри. Стихии, живущей по своим законам и правилам, и проявляющейся всегда спонтанно, неожиданно, без предупреждения. Чаще, когда они оставались с Колей наедине.

Однажды всё зашло слишком далеко. У неё отчаянно забилось сердце, пошла кругом голова и она чуть было не потеряла сознание, перепугав и себя, и Колю. Тут же покончив с поцелуями, они освободились из объятий друг друга, сели порознь и долго приходили в себя. Уже потом, спустя время, дома, наедине с собой, почти позабыв про пережитое, она обнаружила их — тайные знаки большого прилива. Будь осторожна, уходя, предупреждали они, море огромно, родников, питающих его не счесть, томлению взаперти оно предпочитает волю.

Наконец, с большими ухищрениями Коле удалось победить медузу. Аккуратно и бережно он поднёс её ко рту.

Вика опустила глаза. Достигнув своего пика, волнение постепенно сходило на нет.

— Вкусно! — поделился своими впечатлениями об абрикосе Коля.

Очнувшись, Вика потянулась к ватрушке, надкусила её, пригубила компот.

— Сегодня хорошая погода, — сказала она. — Давай погуляем в парке.

— Давай, — согласился он.

Прошло три дня с прошедшей встречи. Старые розы, ведя схватку со временем, слегка увяли. Новые, заняв место рядом и словно подбадривая их, были изначально свежи и белы.

Илона улыбалась.

— Разомнёмся стряпнёй? — предложил Степан.

— Это лишнее, расслабься. Обед готов — мама постаралась перед дежурством.

Удовлетворённо кивнув, Степан подошёл и обнял её. Она не сопротивлялась.

— Тогда я начну побеждать, — заявил он, приободряясь.

— А справишься?

— Не беспокойся. Я занимался самбо, целых пять лет.

— Странно, в газетах об этом ничего не писали.

— Скромность украшает чемпионов.

— А по-моему, всё как раз наоборот, — сказала она, отступая к тахте.

Он наступал. Шаг за шагом путь сокращался, слова иссякали и, наконец, исчерпав все лимиты пространства и общения, они оба упали на тахту.

Домой он вернулся поздно. Метро уже не работало, пришлось добираться на попутках.

Утром его разбудила сестра. Больше он не уснул. Уставившись в потолок, лежал и старался прогнать мрачные мысли прочь.

Накануне он пресытился борьбой допьяна. Однако любовный омут остался взаперти.

— Санитарный день, — лукаво улыбаясь, объяснила Илона.