Constanta

Игорь Стенин

Россия. Середина девяностых. Хмель свободы кружит головы. Время искушает юных и дерзких. И, открывая цену жизни, благам и привязанностям, ставит перед выбором: дружить, ненавидеть, любить…

Глава десятая

За день до освобождения квартиры Степан принялся заметать следы тайного пребывания в ней, стараясь делать это как можно незаметнее. Однако Илона заметила. Пришлось признаваться. Узнав всю правду о своём участии в авантюре, она пришла в ужас. Но делать было нечего, следов хватало, времени убрать их оставалось в обрез и потому следовало немедля браться за работу. Узнай Горыныч, чего им обоим стоило вернуть квартире прежний вид, то не потребовал бы платы за наём — компенсация была достойной.

Наконец, все волнения остались позади. Шли последние минуты перед уходом. Сидя, они прощались со своим временным жильём.

— О чём задумалась? — спросил он её.

— Мы всё равно оставляем здесь частицу себя, — ответила она, осматриваясь. — Свою энергию, если хочешь. Незримую тонкую материю.

— И что с этим делать?

— Не знаю. Тебе виднее — ведь ты же всё это затеял.

Они помолчали.

— Долой стены, — сказал он, махая рукой. — Возвращаемся в природу.

— Назад в эдельвейсы? — подыгрывая, улыбнулась она.

— Другого выхода нет. Мы были и остаёмся бездомными. Хотя в этом есть и своё преимущество — таким, как мы, открыты все вершины. Хотела бы увидеть облака?

— И среди них тебя — в неземной красе!

— Ну, да.

— Заманчиво. Про облака-то я наслышана, а вот, каков ты в своей настоящей красе, не знаю.

— Будь уверена — я не разочарую тебя.

— Хотелось бы верить. Однако, ты — снежный эдельвейс. Я — спутница южных широт, любимица солнца, гербера. Как будет выглядеть наш союз?

— Мы дополним друг друга. Половинами единого целого. Свет, воздух и вода — всё, что нужно цветам для счастья.

Илона вздохнула.

— Хочу утешиться. Живыми цветами — прямо сейчас.

Материалистка, едва не бросил ей в лицо Степан. Но сдержался. Такова женская природа.

Он поднялся.

— Куда ты? — спросила она.

— Мы уходим, а хомяк с рыбами остаются. Надо договориться, чтобы не вздумали рассказать про нас.

Задумавшись, Илона устремила взгляд ему вслед. А ведь он слов на ветер не бросает. Отыщет путь, возьмёт да и поведёт за собой на свою вершину. Ум, сила, характер — всё есть. Мужчина…

Стрелка уровня топлива колебалась близ нулевой отметки. Бензобак был почти пуст. На последнем издыхании, выжимая из себя всю способную пламенеть жидкость, мотоцикл нёсся к заветному источнику. Этим вечером горючее было нарасхват, слаще и привлекательнее самого нектара. Длинная очередь растянулась перед бензоколонкой. Примыкая к ней и достигая цели, мотоцикл остановился.

Чет выключил фару, заглушил мотор и, снимая шлем, обернулся.

— Полчаса простоим, не меньше.

— Потерянное время, — откликнулся Боронок из коляски.

Сидящий за Четом Нечет зевнул.

— Интересно, — вступил в разговор он, — хватит бензина на всех? Может…

— Не каркай! — поспешил оборвать его Чет.

Боронок вылез из коляски. Вытянув вперёд руки, прямой, как аршин, медленно присел. Один раз, другой. Размявшись, уставился на очередь. Неподвижная вереница людей и машин производила тягостное впечатление.

— Нечётный, — позвал он.

— Что?

— А ведь нам с тобой бензин без надобности.

— Да, — оживился Нечет.

— Тогда что тут делать? Пошли, погуляем под звёздным небом.

— Это дело!

Чет не стал препятствовать их уходу. Оставшись один, стоя, с видом мученика он скрестил руки на груди. Реанимация беспомощного железного коня требовала от него известной доли стойкости, терпения и самопожертвования.

Вскоре сзади подъехала машина, хвост очереди удлинился, переднее транспортное средство тронулось с места, оживляясь и толкая мотоцикл вслед за ним, Чет начал движение вперёд.

Когда очередь сократилась наполовину, мимо, медленно, словно разыскивая кого-то, проехали две «Явы». Спустя некоторое время, вернувшись, они притормозили рядом.

— Эй, ты! — окликнул Чета ближний наездник.

Лишённый возможности избавиться от внезапного пристального интереса к себе, Чет поднял голову и ответил хмурым взглядом.

— Ты нас помнишь?

— Впервые вижу.

— А кто же тогда вчера ночью поворот нам не уступил?

— Где?

— Здесь недалеко — у Пискарёвского кладбища.

— Не знаю я такого кладбища. Никогда там не был и даже не слышал про него.

— Охотно верим. Да вот только колымагу твою ни с чем не спутаешь. Одна она такая на весь Питер.

— К чему разговор?

— Это уже конец разговора. Значит, так — заправляйся и возвращайся на вчерашнее место. Погоняем наперегонки.

Мотоциклы взревели.

— До встречи, друг!

Сынки богатых родителей, подумал Чет, уныло смотря мотоциклистам вслед. От жира бесятся. Им не нужно разгружать вагоны по ночам, стоять в очереди за бензином, трудиться и мучиться, всё куплено. Отводя взгляд в сторону, он сплюнул. Нет справедливости на земле, если все блага принадлежат трутням.

Расстроенный, он дождался своей очереди, заправился и верхом на мотоцикле отъехал от бензоколонки. Ушедшие в ночь пассажиры задерживались. Теперь следовало ждать их.

Боронок и Нечет объявились после второй выкуренной сигареты. Обращая на себя внимание, Чет посигналил фарой. Увидев его, они пошли навстречу. Оба возвращались не с пустыми руками. Приглядываясь, Чет опознал в ноше сладкое. Куски самого настоящего торта. Вот это да! Долгое ожидание, трутни, горькие думы — всё вдруг рассеялось при виде неведомо кем посланного угощения.

Подойдя, Нечет протянул брату его долю. Чет вопросительно уставился на него.

— Свадьба, — объяснил Нечет, утираясь от крема. — Две пятиэтажки гуляют.

— Поспели вовремя, — добавил Боронок, жуя. — Молодожёнам не хватало горечи. Мы поделились своей. Махнулись на сладкое, не глядя.

Чет улыбнулся. Устремил взгляд на лакомство, облизнулся и тут же без церемоний целиком отправил его в рот. За молодожёнов!

Впереди показалось Пискарёвское кладбище. Приближалась конечная. Редкая машина попадалась навстречу, пустынной дорога оставалась позади. Справа у забора базы Чет разглядел группу мотоциклистов. Присмотрелся. Сомнений не было — то были его недавние знакомые. Он сбавил газ.

— Перед нами по ходу ночные гонщики, — кинул он через плечо. — Что делать будем?

— Тарань, — откликнулся Боронок.

— Не обращай на них внимания, — посоветовал Нечет.

— Короче, — подытожил Нечет, — выручайте, родные колёса. — И прибавил газу.

Проезд не остался незамеченным. Казалось, гонщики только и ждали вызова. Началась погоня.

Преследуемый Чет не стал сворачивать к базе. Бак был полон горючего. Взыгравший азарт гонщика погнал его вперёд.

Минуя дорогу и бездорожье, порядком вытряся души пассажиров, мотоцикл одолел большой круг и вновь выехал к кладбищу. Хвост из десятка мотоциклистов не отставал.

Чет мотнул головой.

— Ещё круг! — И дал газу.

Голубые ели вдоль базы ожили, замахали мохнатыми лапами в отсветах фар — ох, и тревожен сон в эту ночь.

Второй круг был на излёте. Погоня настигала. Закусив удила вместе со своим железным конём, Чет готовился идти на новый круг, третий, но Боронок, изрядно измученный тряской, крикнул:

— Баста!

От неожиданности, едва не выпустив из рук руль, Чет подпрыгнул в седле. Оставленная без присмотра люлька дала знать о себе.

— Сворачивай в лес! — последовала команда.

Чет пришёл в себя. И, кивнув, без лишних слов уступил лидерство в гонке.

Огромный прикладбищенский парк. Широкая пешеходная дорога под сенью сосен уходила в пустоту. Тьма впереди смыкалась.

— Стой! — крикнул Боронок.

Чет притормозил.

— Дальше один, — продолжил Боронок, выпрыгивая из люльки. — Мы с братом пешие за тобой. Будешь живцом.

Двое наездников растворились во тьме. Мотоцикл проводил их и продолжил путь, освещая пространство перед собой ярким светом фары.

Вскоре света прибыло. Погоня вышла на след. Услышав топот бегущих ног за спиной, Чет повернул руль, перегородил мотоциклом дорогу и заглушил мотор.

Топот приближался. Он слез с мотоцикла. Развернувшись к догоняющим лицом, приготовился к встрече.

Подоспевшая дюжина обступила его.

— Почему с дистанции сошёл? — услышал он. — Кто разрешил? — И не успел ответить, как получил неожиданный удар под дых.

Чтобы одолеть последствия и совладать с собой, пришлось согнуться в две погибели.

— Ребята, — укоризненно произнёс девичий голос, — зачем же сразу бить? Сначала надо объясниться.

— А он не может объясняться. Видишь — немой.

Чет с трудом выпрямился. Приходя в себя, выдохнул.

— Давай один на один, — сиплым голосом предложил он. — Кто самый сильный?

— А мы все сильные. Как один.

Удар. Он зажмурился. Прямое попадание в лицо. Открыл глаза. Новый замах… Реагируя, он обрушил свой удар первым. Кулак пришёлся по темени — транзитом до пят. Темя потеряло опору. Чет отпрыгнул, лягнулся, двинул локтем, коленом, размахнулся и услышал приговором девичий голос:

— Бейте его, раз дерётся.

Боронок отправил Нечета к брату. Сам притаился меж сосен, внимательно разглядывая сторожащую мотоциклы троицу. Безмятежна и весела, словно перед распевкой победной здравицы.

Ближний к лесу парень, учуяв шорох, насторожился. Подался вперёд, присматриваясь, и отшатнулся при виде выросшего перед ним лесного человека.

— Здорово, — протянул руку тот.

— Ага, — машинально ответил парень, исполнил свою часть дружеского ритуала и, угодив ладонью в адские тиски, со стоном упал на колени.

— Лежать, — велела железная хватка.

Покорным молниеносным броском парень распростёрся на земле.

— Привет, — обратился Боронок к его товарищам. И распахнул объятия.

Лесные чувства требовали взаимности. Товарищи опешили. Один трясся. Другой каменел. Внезапно сработал инстинкт самосохранения. Рывок… Прыжком большой пантеры наперерез, Боронок поспешил встать на пути обоих.

Сзади донёсся шум. Боронок прислушался. Нечет вступил в бой.

— Ты кто такой? — пришёл в себя окаменевший.

— Леший, — улыбнулся Боронок.

— Я кишки тебе выпущу, леший! — внезапно взъярилась окаменелость и выхватила складной нож.

Троица ободрилась. Чувствуя близость переломного момента, поднял голову лежачий.

— Порежу! — блеснул страшным лезвием потрошитель.

Место действия вдруг показалось Боронку тесным. Пятясь, он отступил в чащу.

Опьянённые жаждой расплаты за пережитый страх двое бросились вслед за ним.

Лежачий поднялся с земли. Успокаиваясь, начал отряхиваться. Отряхнулся, плюнулся в сердцах — надо же пережить такое!

Нечет обежал мотоцикл, тронул на ходу рукой — потерпи машина. Увидел перед собой девичий силуэт. Замахнулся.

— Сгинь!

Впереди драка. Настоящая мужская. Нечет сжал кулаки, стиснул зубы и ринулся в неё, как в омут головой — недостающей половиной Чета.

Сидя на мотоцикле и ожидая возвращения товарищей, парень жалобно смотрел на ладонь. Как будто чужая, лишённая всех степеней свободы, деревяшка. Вот и пожми руку первому встречному. Врагу не пожелаешь такой напасти. Из леса донёсся шум. Злорадная ухмылка исказила его лицо. Конец лешему. Эх, если бы не травма — сам бы охотно поучаствовал в расправе и первым делом, мстя, без малейших колебаний оторвал бы проклятую железную клешню.

Шум усилился. Парень обернулся и, забыв про всё, обмер. Страшнее картину трудно было придумать. Леший. Укрощённый нож торчал изо рта — добычей хищно оскаленных зубов, безжизненные тела мстителей волочились по бокам. Поединок без правил. Не дожидаясь новой встречи с лесным чудищем, парень спрыгнул с мотоцикла и пустился наутёк.

Выйдя на дорогу, Боронок бросил свою ношу. Оба были без чувств. Он вынул нож изо рта, сложил его, спрятал в карман. Тылы были зачищены. Наступил черёд идти на помощь братьям.

Рысью он миновал мотоцикл Чета. Наткнулся на девушку, шуганул её. Сошёлся с аллеей часовых. Развешивая оплеухи направо и налево, несокрушимым тараном прошёл её насквозь. И очутился посреди схватки — в самом её центре. Здесь себя уже требовалось проявить в ином качестве. Обретшим волю безжалостным молотобойцем. Что он и сделал.

Противник бежал. Среди опустевшего пространства их осталось четверо. Чет держал в своих руках одетого с иголочки заморыша. Помятый и подавленный, тот был ни жив, ни мёртв.

— Отпусти его, — вступился за врага Нечет.

— Сейчас! — состроил недовольную мину Чет. — Ты посмотри на него — это же их вылитая касса. Где деньги, хипарь?

— В за-а-днем кармане.

Рука Чета немедленно скользнула в указанное место, порылась там и вытащила несколько смятых купюр. Чет развернул их. Как на заказ — три двадцатипятирублёвки. Не обращая внимания на пятящегося в страхе заморыша, он повернулся к друзьям.

— Наши призовые! — заявил он, махая перед собой деньгами. — Гуляем пацаны! Долой работу в ночную смену!

Трое друзей с криками бросились в объятия друг друга.

Одержанная ценой бескомпромиссной жертвы победа обрела свой завершённый облик.

Илона шла домой. Здравствуй, родная улица, шумная и весёлая! Ты не изменилась — как всегда Благодатная. И я под стать тебе, возвращаюсь из Богом забытого Купчино, полная радужных переживаний и восторга, с медовым раем в душе.

Дверь открыла мать.

— Приве-е-т!

— Привет! — ответила мать. Впустив дочь, обняла её, спустя мгновение ощутила что-то новое и в то же время удивительно знакомое.

— Пахнешь как-по-особенному, — заметила она.

— По-особенному как — хорошо или плохо?

— Хорошо, — улыбнулась мать. — Дурманишь.

— Это, наверно, аромат любви.

— Наверно. Как всегда — вечной. А я и забыла.

Илона освободилась из объятий.

— Насчёт вечной — не будем загадывать.

— Не будем загадывать, — согласилась мать, рассматривая дочь с головы до ног.

Под материнским взглядом дочь начала раздеваться. Скинула туфли, сняла куртку, хотела было повесить на вешалку, но мать, перехватывая движение, протянула руки.

Глаза их встретились.

— Неделя, — сказала мать, беря и прижимая куртку к себе. — За это время я обнаружила какая же огромная у нас квартира. Просто дворец!

Она хотела добавить ещё что-то, но Илона, реагируя, вспыхнула, как порох.

— Мам, мы же договаривались! Одиночество — тема запретная.

Глаза дочери были полны укора.

— Прости, — поспешила загладить свою вину мать. — Не обращай внимания. Пытаюсь брюзжать с непривычки. Всё хорошо. — Придя в себя, она повесила куртку на вешалку и повернулась к дочери.

— Я желаю тебе счастья — за нас обоих. Чтобы всё было, как в кино. — Мать улыбнулась. — Пусть даже и с такими синячищами под глазами.

Илона схватилась руками за лицо, сорвалась с места и побежала к зеркалу.

— Мам, и правда синяки, — донёсся спустя минуту её голос. — Откуда? Раньше их не было.

— Привыкай, — вздохнула мать. — Это первая плата за счастье.

Вечер они проводили, сидя перед телевизором. Мать старалась не беспокоить расспросами — дочь взрослая, сама отвечает за свою жизнь. Однако о планах узнать не мешало бы. Украдкой она поглядывала на неё. Увлечена экраном, а исчезни он — и не заметит. Стёпа перед глазами.

— Илона, — осторожно начала мать, — ты уже определилась насчёт своей будущей специальности?

— Нет, — ответила Илона, не отрываясь от просмотра. — Пока общая практика. Мы выбираем, нас выбирают. Процесс в самом разгаре.

— Врач — не только учёба, — продолжила мать. — Это ещё и опыт. А для настоящего хорошего врача, который предан своему делу, любой опыт бесценен. Самая грязная и трудная работа, благодаря которой потом, спустя время, будешь одевать халат и знать — он по-настоящему белый, ни одного пятна на нём.

— Мам, — повернула голову Илона, — я поняла, куда ты клонишь. Не беспокойся, буду врачом, как и ты. Выучусь, постараюсь, чего бы это ни стоило. И любовь здесь мне не помеха. Если надо будет — заморожу.

— Да люби, люби на здоровье, — спохватилась мать. — Кто же запрещает? Я не о том. Просто если так получится, всё ведь возможно — победят чувства, можно уйти в академку. Доучиться никогда не поздно.

Илона поджала губы. Подобные рассуждения, выражая определённый смысл, задевали за живое.

Завершая разговор, мать поднялась.

— Пойдём перекусим, — предложила она, — а то я что-то проголодалась.

Отказываясь от предложения, Илона покачала головой.

Мать ушла.

Посидев минуту в одиночестве, Илона поднялась и подошла к телевизору. Внимательно глядя на экран, начала щёлкать переключателем по кругу. Пустое пространство замелькало перед ней. Притягательное и таинственное, словно отголосок будущего. Щелчок, ещё один… Экран оживился. Какая-то говорильня. Слова, слова, слова… Ничего не понять. Она остановилась, постояла в раздумье и вернулась на своё место. Села. Закрыла глаза. Трудно признаться себе, а тем более матери: как далеко всё зашло. Щемящим комком подступила к горлу разлука. Всего несколько часов одна, а уже не хватает его. Эта неделя вдвоём открыла страны, моря и континенты. Кажется, все земные открытия позади. Впереди — вершины. Для простых смертных — живые воплощённые мечты. Она готова. В силах начать восхождение, расстаться с земным притяжением, пройти все испытания и где-то там высоко, среди одной из покорённых вершин, найти и обрести своё счастье. Ради этого можно пожертвовать многим. Почти всем… Глаза её открылись. Всем — но не собой. И потому здесь, кроме желания, во что бы то ни стало нужна страховка. Личная опора. Одно из средств, связующих напрямую с божьим промыслом. Белый незапятнанный халат.

Леонтий, красный от натуги и выпитого, частил жаркой скороговоркой. Сегодня вечером рот его не закрывался. Дед почти не перебивал. Благодарный слушатель, спаситель Серафим. Нет рядом докучливой жены, их только двое, тикают часы, да собака редко взлает за окном. Давай ещё по одной и слушай дальше. Ох, сколько ещё припасено…

Всему, как известно, есть свой предел. За полночь под грузом накопившейся усталости красноречие Леонтия стало понемногу иссякать. Дед, задумчиво смотря на него, думал о чём-то своём. Ковырнув закуску, бросил вилку. Полный винегрет в голове, но отыскалась и изюмина, надо воспользоваться моментом и поделиться с Леонтием.

— Мы все одной закваски, — заговорил он. — Любая букашка, что по земле ползает — родня. И мы с тобой сродники. Худой и толстый, а личность одна. Потому, Леонтий, вследствие такого общего естества жить надо без зла, в мире и согласии с собой и всеми. Тогда жизнь будет только в радость, одно бескрайнее земляничное поле.

— Я, Серафим, с добром к людям, — заметил Леонтий. — А они, вишь, чем в ответ платят. Мышами.

— Мыши — последняя надежда корабля, — назидающе поднял указательный палец дед. — Пока они с тобой, ты на плаву. Нет их — потоп, хана всему. Расти новых, а этих давай я похороню, если тебе тошно.

— Зачем их хоронить? Они всё равно, что консервы — мумии. Тьфу. Завтра возьму, соберу их в мешок, да в лес. К зиме, вишь, голодуха наступает. Может кто зубастый возрадуется.

Потеряв интерес к разговору, дед взглянул на часы.

— Пойдём-ка, Леонтий, во двор, ночью подышим. А потом оставайся у меня. Покемаришь в мансарде. Жена-то знает, что ты здесь?

— Сказал ей.

— Тогда вопросов нет — оставайся. Режим флотский. Через час отбой. Подъём в шесть. Самое чудесное время. Росой как умоемся — всякому похмелью труба.

Леонтий закряхтел.

Дед внимательно посмотрел на него.

— Что-то ты больно пунцовый, дружище. От света, от водки или камень за пазухой таишь?

— Брось, Серафим, — обиженно засопел Леонтий. — Я пунцовый сам по себе, от природы. Близость сосудов у меня. Страдаю от неё всю жизнь. Того и гляди, неровён час, дозрею до лихости и поминай как звали — брызнет изо всех щелей сок.

— Когда-нибудь мы все дозреем. Чего раньше времени горевать? А пока живы, собирайся, Леонтий, айда с песней во двор.

Дед встал, расправил плечи и запел:

— Прощайте скалистые горы…