Побег из ада, или Исповедь паникера

Игорь Светин, 2023

Эта книга – история о непростой судьбе человека, который по воле случая оказывается в плену сложного психологического расстройства. Автор, долгое время страдавший от приступов страха и панических атак, с особой искренностью рассказывает о важных событиях своей жизни, препятствиях и глубоких прозрениях, которые принесла с собой болезнь.В первую очередь книга посвящается тем, кто, оказавшись в похожей ситуации, проживает каждый свой день как подвиг, но не теряет надежды когда-нибудь найти собственный путь исцеления.

Часть 2. Первый

Глава 2.1. Моя подружка Смерть

Второй день я не могу выйти из дома. Моя подружка Смерть взялась за меня основательно. Она всегда так делает, когда чувствует, что я собираюсь от нее сбежать, чтобы совершить очередной маленький подвиг во имя ее противоположности. Потом она всегда меня находит, даже в самом безопасном месте, и начинает подло мстить. То схватит своей костлявой рукой за горло и немного придушит, прислушиваясь, дышу я или нет. Так, для острастки, чтоб неповадно было. Иногда на грудь взгромоздится и ждет, пока от бешеной скорости сердце не захлебнется кровью. А частенько своей косой под дых норовит ударить.

Но самая любимая ее игра — это водить меня по жизни на своем невидимом смертельном поводке. Только заиграешься в какой-нибудь песочнице, она тебя обратно требует. Ах не хочешь, так мордой в песок. Уплыл от нее подальше — на тебе, тони. Только куда-то взгромоздился — лети с пьедестала в зловонную лужу. Выпил с горя — душа воспряла, посмотрела вокруг: нет ее. Можно помечтать. Как же, с утра за все отомстит, все наверстает.

Везет же людям, которые живут без твоего ежесекундного холодного дыхания за спиной. Да ладно, бог с ними, с людьми, даже ты не сделаешь меня завистливым. Это означило бы спасовать перед тобой, но я не сдамся, не надейся.

Кстати, можно вопрос? Мне очень интересно узнать, как ты людей находишь, вроде меня, для своих иезуитских пыток. Все знают, что никому не удастся выскочить из этой жизни живым, и все рано или поздно, медленно или внезапно попадают в твои объятья. Везет только блаженным, они не знакомы с тобой и поэтому всегда счастливы. А мы, признавая их избранность, подаем им милостыню на паперти. Но подавляющее большинство людей проживают свою жизнь, реализуя по полной божественный закон свободы воли, и встречаются с тобой лишь в последний час. Какому дураку захочется осложнять и без того короткий маршрут от роддома до погоста постоянными мыслями о тебе и такими бессмысленными диалогами, которые веду я сейчас. Наверное, их хранит Господь.

Даже пожилые и больные люди могут позволить себе передвигаться в транспорте, стоять на остановках и в очередях, спускаться в метро, оставаться одни дома. Они могут искренне радоваться любым проявлениям жизни, видя свое отражение в своих детях и внуках. Не говорю уже о молодых и здоровых людях, которые даже себе не представляют, какой свободой и какими ресурсами они обладают, часто растрачивая их по пустякам. Только потому, что ты не прикасаешься к ним каждый день своей костлявой рукой.

А разве я представлял, когда был одним из них? Я, как и все, когда-то двигался вперед по дороге под названием ПРОСТАЯ ЖИЗНЬ — начальный уровень. До двадцати двух лет шел, не отставая, иногда даже кого-то и обгонял. Может быть, за это меня оттуда и прогнали, и я пошел параллельным курсом по другой дороге, где было написано: СЛОЖНО — уровень высший. Будто какая-то компьютерная игра, за исключением того, что горы, колдобины и буераки были натуральные. На этом пути я редко встречал попутчиков, а когда забирался на очередную вершину, стирая в клочья свою душу, смотрел на вереницу людей, одним из которых когда-то был и я. Они смеялись, пели песни, гуляли по площадям, летали на самолетах, купались в море. А у меня внутри закипал такой бульон, что и вспоминать страшно. В нем было все: и зависть, и жалость к себе, и отчаяние. По-настоящему можно оценить только то, что потерял именно ты, а ни кто-то другой.

Стандартный вопрос для тех, кто сталкивается с плохим сценарием. Почему Я? И за ЧТО? Какой я, к черту, геймер.

Что, что? Не всех способных берут в космонавты, а только здоровых. Ты имеешь в виду, что любой ботаник уже давно бы с тобой окочурился. Да? Я правильно тебя понял?

Только ты профессии перепутала. Одно дело — космонавты, другое — танатонавты. Первые — герои по добровольному согласию. А вторых никто и не спрашивал, и у них не было выбора, поэтому их героизм вырастает из страха, ненависти и жалости к самому себе. И гордиться тут нечем.

Мы всего лишь меньшинства. Нет, не те, которые сейчас в тренде и проводят свои парады. Я о людях, которые ежесекундно ловят внутренним локатором любой шорох в своем организме. Не забралась ли ты уже туда: в сердце или в голову. И любой сигнал оттуда они считают предвестником конца. Их не смущает, что этот конец длится уже много лет. Нет, нет, сегодня он точно состоится, убеждают они сами себя каждый день, превращая жизнь своих близких и свою собственную в настоящий ад.

Медицина говорит, что нас таких около процента от населения Земли. Людей, страдающих паническими расстройствами и сопутствующими им явлениями в виде многочисленных фобий, навязчивых состояний и вегетативных расстройств.

Вот бы парад получился. Представляю! Идет такая огромная толпа по Тверской к Красной площади. Все в предобморочном состоянии, может, с клаустрофобией, пошатываясь, но крепко держась за руки и подбадривая друг друга. В голове у каждого роится предательская мысль: «Зря я сюда пришел, бежать надо». Из динамиков звучит песня Бутусова:

Связанные одной целью,

Скованные одной цепью.

Да, без цепей никак. Паникеры все-таки. И несут они огромное чучело своего бога — ПАНА. Был такой в Англии языческий бог. Веселый был малый, и, когда ему было скучно, он бегал по Шервудскому лесу и представал перед уставшими путниками во всей красе. Волосатый и голый. Все в панике убегали от него. А он удивлялся почему: «Ведь я такой безобидный и милый». Сегодня таких парней за эксгибиционизм в психушку определяют. А тогда богом считали.

И вот мы вместе на Лобном месте сжигаем это чучело и становимся нормальными людьми, с нас спадают цепи, и мы расходимся по домам. Даже думаю, что многие предпочли бы воспользоваться метро, чтобы полюбопытствовать, что там изменилось за столько лет.

Да. Если бы было возможно провести такой групповой сеанс психотерапии и всех вылечить. Общество получило бы целую армию полноценных своих членов, и, я думаю, не самых плохих. Ладно, что я говорю за всех. Может быть, ты хоть меня отпустишь на пенсию.

Все-таки 25 лет безупречной службы. В какие только переделки ты меня не посылала. Рассказать людям даже не могу, за сумасшедшего примут.

Устал я уже сидеть в своем окопе. Тесно мне там. Сама видела, сколько раз я выскакивал из него в отчаянии с криком: «Пан или пропал» — и бросался на амбразуру жизни.

Потом, конечно, раненый, уползал обратно и, зализывая раны, вспоминал, как там, на свободе, здорово. Иногда даже успевал получать какую-нибудь награду.

А самое главное — в одну из своих первых вылазок я полюбил удивительную женщину. Понимаешь?

Ждет она меня там уже много лет. И очень надеется, что когда-нибудь увидит во мне не героя или труса, а нормального человека. Я хочу сводить ее в кино, в ресторан и другие места, куда влюбленные частенько заглядывают. А еще у меня есть мечта, даже страшно подумать: вместе с ней куда-нибудь полететь, в какой-нибудь красивый город на берегу моря, и вдвоем побегать по волнам. Она мне даже картину подарила с изображением этого города, весит теперь у нас в спальне. Я смотрю на нее, когда засыпаю и просыпаюсь. Думаю, нечестно будет не оправдать ожидания моего самого любимого человека.

Поэтому либо ты меня отпускаешь, либо забираешь с собой прямо сейчас.

Не отпускаешь? Ревнуешь, наверно. Понимаю, ты ведь женского рода. А не забираешь, так как хочешь, чтобы наша последняя встреча произошла по обоюдному согласию. И тебя не смущает, что ты не в моем вкусе, согласна немного подождать?

Жалко мне тебя. Ты все косишь и косишь, а древо жизни пышно зеленеет. Да все потому, что ЛЮБОВЬ — сильнее смерти.

Да, сегодня у меня не самый лучший день. Эти дни я называю последними, когда веду такие бессмысленные диалоги со своей смертью. Ведь я ее, наверное, и не замечу, когда она придет по-настоящему. А может быть, буду ей благодарен за этот мостик в другую жизнь, как это уже было со мной однажды на одной экскурсии.

Сколько было этих дней за последнюю четверть века. Если бы с такой эмоциональной силой, как в эти последние дни, я прожил всю свою жизнь, наверное, стал бы великим человеком. А если не великим, то просто свободным и счастливым. Это тоже немало, особенно когда ты думаешь об этом, как о безвозвратно потерянном и уже несбыточном. Как говорится, не с моим счастьем.

Вспомнился анекдот в тему.

Нью-Йорк. Экскурсионный автобус с туристами из Одессы. После прогулки по Манхэттену экскурсовод спрашивает:

— Все на месте?

— Все! — прокричал первым пожилой худосочный мужчина.

Автобус тронулся. Через десять минут его догоняет полицейская машина. В автобус врывается противная костлявая старушенция и говорит:

— Сеня! Не с твоим счастьем!

Да какое тут счастье.

Только вернулся из больницы, где врачи сказали, что с моим здоровьем даже медицина бессильна меня уморить. И был в прекрасном расположении духа. Сколько подвигов совершил за последние десять дней. Я был абсолютно уверен, что завтра сяду в самолет и окончательно распрощаюсь со своим прошлым. А тут ты меня поджидаешь. «Ты жива еще, моя старушка, жив и я. Привет тебе, привет. Выпьем с горя. Где же кружка? Сердцу станет веселей». Вот такой каламбур от классиков получился.

Думала, в больнице я оказался из-за нашей предстоящей встречи, и решила за мной не следить? Безмозглая старушка. Хоть здесь тебя обманул. Ты еще многого не знаешь. Зато уверена, что твой поводок в надежных руках и он не позволит мне даже выйти из дома, чтобы отправиться на работу.

И поэтому я сижу на кухне, пью чай и смотрю из окна на пролетающие в небе самолеты. Довольно грустное зрелище для любопытного человека, привязанного к креслу пожизненно.

Сколько раз, смотря на них, я мечтал оказаться там, на борту, среди людей, которые через несколько часов окажутся на научном симпозиуме, деловой встрече или просто на лежаке у теплого моря. Ты же знаешь, как я хочу увидеть море.

И тебе становится радостно, когда на моих глазах, смотрящих в небо, появляются слезы.

Да, да, конечно, я понимаю. Ничего личного и безналичного. Смерть не должна понимать жизнь и радоваться ей. Нарушатся вселенские законы единства и борьбы, все полетит к чертям собачьим.

Все, мне надоело сидеть в твоих объятьях. Надо чем-то себя занять, чтобы отвлечься, пока ты не затащила меня в постель с целью грубого насилия над моей израненной душой и не накрыла колючим одеялом очередной панической атаки.

Сажусь за письменный стол и открываю свою красную тетрадь. Это моя тайна, о ней не знает никто, даже ты, моя пиковая дама. Когда я чувствовал твое холодное дыхание за спиной, всегда успевал ее спрятать.

Эту тетрадь много лет назад мне подарил начальник нашей армейской типографии. Их печатали только для генералов в подарок к Новому году, чтобы те помечали в них свои важные военные мысли и не забывали о финансировании убыточной внештатной типографии. Эту красную тетрадь я, будучи в то время капитаном, сразу же унес домой, мечтая однажды тоже стать генералом и записывать в нее не менее важные мысли.

Генералом мне стать не удалось. 1991 год изменил все планы на этот счет. А в ноябре 1992 года в этой тетради появились мои первые записи. Они были далеки от военных стратегических замыслов, как и я от звания генерала, но при этом не лишены победоносных амбиций в самой жестокой и бескомпромиссной битве за самого себя, которая велась уже очень давно. Иногда в этой тетради я сравнивал себя с разведчиком, который делает очень важное дело, находясь во вражеском логове, но никому не имеет права о чем-либо рассказывать и тем более открывать окружающим то, кем он является на самом деле. Да уж, нет хуже призвания, чем быть обезличенным героем или трусом — как кому повезет.

Пришла на ум дурацкая метафора: «По улице шел человек. Он был героем, хотя это не было заметно ни с первого, ни со второго и даже ни с третьего взгляда. Он так оглядывался по сторонам, что был скорее похож на труса. Но это был настоящий герой, и это сразу бросалось в глаза. Он был скромен. Скромен настолько, что его скромность производила впечатление наглости. Он был несчастен до такой степени, что окружающие считали его самым счастливым человеком».

Единство и борьба противоположностей, отрицание отрицания, переход количества в качество. Все эти философские законы не дураки придумали, а умные люди, способные наблюдать за природой мира и человеческого бытия таким образом, чтобы увидеть в них закономерности.

Самые смелые и отчаянные поступки в своей жизни я совершал, когда был загнан в угол своими страхами. Беспричинная и возведенная в абсолют ненависть к самому себе научила меня понимать и принимать совершенно разных людей. Многолетняя вереница страданий и боли научила находить счастье в коротком миге остановки между ними.

Я очень часто был этим исследователем и доверял своей тетради самые сокровенные мысли, когда мне было беспредельно плохо. Это еще называется эпистолярной психотерапией. Когда душевная боль переносится на бумагу, тебе становится значительно легче. И ты по прочтении сжигаешь эти исписанные листки, словно уничтожая немого свидетеля своей слабости, в надежде, что она покинет тебя навсегда и наконец можно будет стать простым человеком таким, как все, а не избранным злыми силами, подопытной мышью для каких-то непонятных опытов.

Да-да! Про злые силы — это про тебя, муза ты моя беззубая. Чего лыбишься, доброе слово и смерти приятно? Кстати, давно бы себе вставную челюсть сварганила, чтобы своих клиентов так не пугать. Куда уж еще. Да не заглядывай ты так, любопытная нашлась.

А знаешь, у меня есть для тебя интересное предложение. Если уж так получилось, что мы с тобой стали неразлучной парой, может, наконец помиримся и найдем в этом какой-то смысл. Посуди сама, я устал от страха перед тобой, а ты устала от попыток забрать меня в свои объятья. Пока я боролся с тобой, практически лишился жизни, утратил все, что было завоевано большим трудом. Потерял многих людей, которым был когда-то интересен, упустил возможности реализовать себя как человек, рожденный для созидания и свершений. Я стал просто нулем. Как в анекдоте:

Приходит к психотерапевту пациент и говорит:

— Доктор, помогите! С работы уволили, жена меня бросила, сын — наркоман, дочь ушла на панель. Что мне делать?

— Пациент, успокойтесь, вы не Один. Вы Ноль!

Не смешно? Мне тоже.

Когда ты встречаешь в своей жизни законченных приколистов, посредственных двоечников, ленивых троечников, перспективных хорошистов и удачливых пятерочников, понимаешь, как сложно находиться в центре абсолютного ноля и считать себя в нем маленькой частичкой. И чтобы выбраться из этого замкнутого круга наружу, тебе предстоит родиться заново. В муках, в крови, в криках, как когда-то ты выбирался на этот свет из утробы матери. Если у меня это получится, ты отпустишь меня, хотя бы на время.

Как тебе предложение?

Победить тебя, конечно, невозможно. Можно победить только страх перед тобой. С этого начинается настоящая жизнь. Но для одних это как дар божий, подарок на их первый день рождения. Другим приходится долго за это бороться, чтобы когда-нибудь, стоя рядом со своим поверженным врагом, понять одну важную вещь. Самое главное, что может сделать человек для продолжения человечности, — это победить свой страх. В любых ситуациях и при любых обстоятельствах.

У меня осталось немного времени для этого, всего лишь два дня и две ночи. Если получится, я покину тебя на время и отправлюсь в аэропорт, чтобы улететь в другую жизнь и начать все сначала. Ведь жизни, как и любви, все возрасты покорны, можно все наверстать или хотя бы что-то отвоевать у прошлого. Если же нет… даже не хочется думать об этом «если».

Хоть в петлю. Нет, на это не хватит мужества. Или пустить себе пулю в лоб, как полководец, проигравший самое главное сражение. Тоже не вариант. А вот если 500 грамм алкоголя, потом пожалеть себя до соплей, шлифануть десятью плохими таблетками и просто уснуть — вот это достойный исход для законченного неудачника. Даже хорошо, что я об этом думаю. Мое подсознание такое хитрое нечто, может начать юлить и притворяться, что идет мне навстречу, а само незаметно пятится назад, в свое привычное убежище. И потом не отыщешь его в лабиринтах мозговых извилин. Пускай знает, что обратного пути нет.

За нами заградительный отряд. Если что, все тут ляжем. Может, так будет проще с ним договориться?

Так получилось, что всю свою сознательную жизнь я посвятил бессмысленной и изнурительной борьбе со своим воображением, которое всегда рисовало в моем сознании различные сценарии моего личного апокалипсиса. Просыпаешься, для того чтобы умереть днем, и боишься уснуть, чтобы ночью не проспать свою смерть. Вот такой незамысловатый жизненный сценарий для одного никому не известного, но талантливого актера, который всегда умудрялся в свою трагическую роль привнести элементы романтической драмы, а иногда комедии, где окружающим рассказывают не всегда уместные анекдоты. Какой вселенский драматург проводит кастинг и утверждает актеров на роли в одноактных жизненных пьесах — неизвестно. Но, видимо, он руководствуется принципом: с чем можешь справиться, то и играй? А если уже надоело и нет сил лицедействовать в пустом зале, который покинули даже самые преданные зрители? Надо бежать, пока Карабас-Барабас — наш профсоюзный деятель — не подвесил меня на крюк, как других отыгравших свое кукол.

Легко сказать — убежать, от себя не убежишь. И ведь не оставишь свою голову в тумбочке, выходя на люди. Кто тебя за человека воспримет без головы? Хотя со своей башкой ты больше на живой труп похож, чем на человека.

Конечно, все это какой-то деструктивный бред. Но для подобных мне людей это в порядке вещей. Это их образ жизни, последствия мыслей, которыми они не силах управлять. И у них нет другой реальности, кроме этой, пока они окончательно не сойдут с ума и начнут говорить не со своей смертью, а, например, с табуреткой или вот с этой красной тетрадью, как я это сейчас и делаю.

Но что-то я отвлекся от темы. Я так понял, примирение невозможно. Значит, вызов брошен. Ты его, конечно, приняла. Будем стреляться. За мной остается право выбрать секунданта. Ведь ты меня хочешь убить, а не я. Разве можно убить свою смерть? Ее можно только отсрочить.

Табуретка, конечно, мне не помощник, а вот эта красная тетрадь, думаю, подойдет.

И моим оружием будет — слово.

Я постараюсь перед нашей дуэлью ей все рассказать о себе и о тебе, а потом пусть этот секундант сам решает, что делать. Махнуть своей красной обложкой, после чего я выпью эти таблетки и запью их водкой. Или она распахнет свои страницы и разведет нас по сторонам на время, которым я воспользуюсь по-настоящему. Ты уж поверь, фантазии мне хватит.

Твоего согласия я не спрашиваю. Из нас двоих лишь я умею говорить. Твое предназначение — только наблюдать и ждать своих жертв. Особенно тех, кто имеет обостренную способность слышать твой безмолвный голос или замечать по ночам твою черную тень у своей постели.

Глава 2.2. Красная тетрадь

Цвет моей жизни — красный. Такой же, как и у тебя, моя подруга, моя красная тетрадь. В этот цвет часто окрашивались паруса моей жизни и моей любви, когда они сдувались от боли и отчаянья. Давненько я тебе не исповедовался. Ты очень похудела с тех пор. Извини. Просто один психотерапевт, лечивший мою голову, когда узнал о тебе, посоветовал сжечь все то, что я рассказывал тебе долгие годы. Он надеялся, что это поможет мне освободиться от своего отрицательного прошлого опыта. Я исполнил указание, потому что доверился ему. Надеюсь, тебе не было больно. А мне было, уже потом. Когда и прошлое бумерангом вернулось, и половину тебя потерял.

Сегодня нам с тобой предстоит очень сложный марафон. На все про все два дня и две ночи. Мы должны восстановить все, что я рассказывал здесь, и то, что еще расскажу. И ты должна мне в этом помочь. У тебя многое осталось в памяти. Ведь не все мои слезы исчезли с тех страниц бесследно.

Хочу с тобой поделиться своим большим секретом. Я замыслил побег. Правда, еще неизвестно, в какую сторону. Рядом с тобой на этом столе расположились бутылка водки, упаковка очень плохих таблеток и билет на самолет по маршруту Москва — Ларнака. В этом городе меня ждут друзья на научном симпозиуме, будем так говорить. Что касается другой стороны — пока не известно. Может, там никто и не ждет.

Выбор какой-никакой, но есть. И тот и другой страшный, пугающий своей неизвестностью, как будто какой-то великан держит меня за гениталии над пропастью. Сжимает их сильнее и сильнее, и мне нестерпимо больно. Но попросить его разжать руку язык не поворачивается. Да, либо ты хватаешь свою жизнь за жабры, либо она хватает тебя за самое больное место и управляет тобой.

У японского писателя Мураками в одном из рассказов есть такие слова: «Самое жуткое в нашей жизни — не страх. Он был всегда, он и до сих пор является нам в разных обличьях, иногда портя жизнь. Самое жуткое — повернуться к нему спиной и закрыть глаза. И тогда мы уступаем ЧЕМУ-НИБУДЬ свое самое сокровенное».

В моем случае это была волна. Ах если бы у меня была только волна. Отдельного страха можно легко избегать и крайне редко с ним встречаться. К примеру, моя жена панически боится змей. И не может видеть их даже на картинке или по телевизору, не говоря о том, чтобы увидеть вживую в зоопарке. И что, этот страх совершенно не мешает ей жить.

Мне приходилось отворачиваться и закрывать глаза в самых разных ситуациях: при виде приближающегося хвоста автомобильной пробки, в лифте или общественном транспорте, в очередях, на вечеринке у друзей, в скоплении людей, на открытом пространстве, в кресле стоматолога или парикмахера, в состоянии скованности и неспособности убежать. Я, как та собака Павлова, иду по жизни в сопровождении звука колокольчика, который включает условный рефлекс паники и страха смерти в том месте, где мне было плохо. А плохо мне было всегда и везде, и много раз.

Со временем становится очень сложно из-за отстраненности и непохожести своего Я чувствовать какую-то общность с МЫ. Поэтому люди вроде меня очень быстро теряют свои социальные связи, уходят на самоизоляцию в четырех стенах и превращаются в людей с ограниченными возможностями без медицинского заключения.

Но мне всегда помогала вера в то, что не стоит отказываться от своей судьбы, даже если кажется, что она отказалась от тебя. Не мы проживаем свою жизнь, а она проживает нас. Жизнь — это все-таки МЫ. Всегда найдутся люди, которым мы будем нужны, и они готовы принять нас любыми, даже лежащими на уровне плинтуса. Может, кто-то даже продолжает нас любить, несмотря на то, что мы уже разлюбили себя. Я часто так себя успокаивал, и это помогало мне оставаться на празднике жизни пусть даже и грустным, но гостем.

Я всегда считал, что самое главное — это иметь свое самое сокровенное, то, что живет в сердце и покинет тебя только с последним его ударом. Именно это самое сокровенное, которое я называл ЛЮБОВЬЮ, заставляло меня с приближением очередной волны страха сначала поворачиваться к ней спиной и закрывать глаза, а потом идти ей навстречу, с обреченностью человека, погибающего во имя своей любви. Сколько раз я воскресал благодаря ей. Мне кажется, что я прожил тысячу жизней. И после каждого прощания с ней я получал еще одну. Часто я уезжал из дома с уверенностью, что больше туда не вернусь. И после дня, проведенного за пределами жизни, я смотрел в любимые глаза и словно получал самый дорогой подарок к очередному дню рождения.

Эти две женщины — ЛЮБОВЬ и СМЕРТЬ — вошли в мою жизнь почти одновременно. Одна как испытание, другая как спасение. В этом противостоянии я прожил много лет. Да, со мной происходило то, что происходило, так как другого со мной случиться просто не могло. Это все-таки моя судьба. Но, как сказал Ремарк в «Трех товарищах»: если ты не сдаешься, то сможешь победить даже свою судьбу.

Видимо, на моем фронте наступило время перемен, когда количество прожитого опыта, пускай не совсем удачного, должно перейти в новое качество. И с одной из этих женщин мне нужно расстаться. А то какое-то многоженство получается, и обе ревнуют.

Ты не будешь, подруга, возражать, если я приклею эти два слова на твою обложку?

ЛЮБОВЬ или СМЕРТЬ.

Да, ты права. Я как клубок-колобок. И от бабушки ушел, и от дедушки ушел. И от зайца, и от волка, и от медведя ушел. А потом попал хитрой лисе на язык и так долго пою ей свою последнюю песню.

А еще я неумелый паук, который запутался в творении собственных же рук.

Нам с тобой сегодня предстоит и с языка лисы соскочить, и паутину моей жизни распутать.

Задача не из легких, но и выбор невелик. Он перед нами на этом столе.

Мне судьба подарила самую прекрасную женщину на Земле, а я даже не могу пригласить ее в театр, на романтический ужин или в путешествие. Насколько у нее осталось терпения быть для меня сопровождающей и сиделкой. А если не много?

Надо, наконец, окончательно разобраться, как мой клубок-колобок докатился до сегодняшнего дня и что мне с ним делать.

Я надеюсь, что ты, моя старая подруга, поможешь мне. И станешь для меня сегодня самым умным, добрым и внимательным психотерапевтом. И, пожалуй, единственным, кто сможет дослушать меня до конца.

Глава 2.3. Керосин, пушка и три рубля

Как ни странно, но моя жизнь шла к этому поединку с самого своего начала, даже, скорее, до ее начала. Потому что своему рождению я был обязан смерти, которая стоит там, напротив, за барьером нашей сегодняшней дуэли, считая меня своим должником.

Она забрала мою сестру за десять месяцев до того дня, когда я появился на свет.

В тот злополучный день, 2 ноября 1959 года, мама была в институте на сессии в Минске, а отец после работы вез своей любимой дочке большую белую куклу, о которой она мечтала. Бабушкин дом стоял на перекрестке без какой-либо ограды, и, когда моя сестра побежала за мячом, улетевшим на дорогу, из-за угла выскочил грузовик и краем борта ударил ее прямо в висок. Ей было четыре с половиной года. Как оказалось потом, водитель тоже спешил к своей дочке. Мой отец опоздал на полчаса. А сестру так и похоронили с этой куклой. Какая-то вселенская трагедия сделала в одно мгновение несчастными многих людей. А мне этот трагический случай подарил жизнь, однако я очень рано начал осознавать, что являюсь в ней незваным гостем.

Ученые говорят, что человек начинает помнить свою жизнь, начиная с трех лет. Видимо, правильно распорядилась природа, если выбрала такой срок. Ведь до этого времени мы совершенно беспомощны, уязвимы и не чувствуем даже инстинкта самосохранения. Мы держимся за мамину юбку, зная, что только она может уберечь нас от всех ужасов этого огромного мира. Когда нам хорошо и этот мир исполняет наши желания, мы смеемся. Когда нет, становится плохо, что бывает значительно чаще, и мы начинаем кричать. Какой был бы ужас, если бы мы все это помнили.

Первое воспоминание об этом мире напоминало о боли и страхе. Это случилось, когда мне было четыре с половиной года, как и моей погибшей сестре. Видимо, судьба отмерила нам с ней один и тот же срок, чтобы отправить к Богу наши невинные души.

В тот майский день мы пришли с мамой к ее подруге перебирать картошку. Мне объяснили: если у перезимовавшей картофелины убрать выросшие за зиму хвостики, а потом посадить в землю, то по осени она может превратиться во много картошин. У нас в Белоруссии это была основная еда, и взрослые относились к этому процессу очень серьезно, поэтому я могу понять мою маму: она не заметила, как я вышел на улицу.

Я огляделся по сторонам и увидел напротив керосиновую лавку.

Мы часто ходили туда с родителями для того, чтобы заправить наш керогаз. Это такое устройство, на котором мама готовила нам еду. Ни газовых, ни электрических плит в нашей глухой провинции тогда еще не было. Мне очень нравился запах этого керосина. И я всегда шел туда как на праздник.

И поэтому в тот день я быстро перебежал дорогу, забежал в лавку и начал вдыхать этот прекрасный аромат. Когда у меня закружилась голова, я выскочил на улицу и увидел, что где-то вдалеке по дороге едет колонна велосипедистов. Они были так далеко, что у меня не было никакого сомнения: я успею перебежать эту маленькую дорогу и вернуться к маме. Но, видимо, керосиновый угар сделал свое дело, и у меня нарушилась пространственная ориентация. Когда я сделал первый шаг, то сразу стал виновником большой велосипедной аварии. Я мгновенно оказался в основании огромной кучи из велосипедистов и их железных коней. Помню страшную боль во всем своем маленьком теле, скрежет металла, вижу порванные цепи, вылетающие из погнутых колес спицы. Помню, как я пытаюсь пролезть через велосипедную раму, которая была передо мной. Сколько я пролежал в основании этой кучи — уже не помню. Помню только ощущение нехватки воздуха. Я отделался тогда сотрясением мозга и открытым переломом ноги, шрам от которого напоминал о себе лет двадцать. Когда его следы исчезли, со мной случилось то, что и заставило рассказывать все это самому себе.

Если относиться к этому событию как ко второму дню рождения, случай покажется еще более драматичным и эффектным. Ведь через наш маленький городок пронеслась такая большая велогонка, и откуда она могла взяться в 1965 году в какой-то белорусской глуши. Хотя ничего удивительного. Эта был велопробег, посвященный 20-летию Победы.

Второе воспоминание было связано с разочарованием. В шесть лет я совершил свою первую коммерческую сделку. Из какой-то сказки я узнал, что если закопать на волшебном поле даже небольшую денежку, то на нем может вырасти большое дерево с золотыми монетами. Наша семья жила бедно, поэтому, когда я продал своему приятелю за рубль фотоаппарат отца, которым он никогда не пользовался, и закопал в огороде целую горсть монет, оставшуюся после покупки сырка за 12 копеек, я думал, что делаю доброе дело для своей семьи. Если из маленькой картофелины здесь вырастает целый куст, то наверняка из этой горсти блестящих монет вырастет целое дерево денег, и родители смогут купить себе даже телевизор.

Удары ремня отца, наверное не такие уж и сильные, разлучали меня со сказками и детской наивностью, делали взрослым. Быть взрослым — значит быть полезным, честным и ответственным человеком, независимо от возраста. Я был потом горд собой, когда приносил домой сдачу до последней копейки из магазина или с рынка. Детская непосредственность и желание быть полезным создавали для меня конкурентное преимущество в рыночных отношениях. Масло и творог я всегда умудрялся покупать минимум с 20-процентной скидкой.

Моим третьим детским воспоминанием стала встреча со смертью. Может, эта встреча стала для меня роковой? Принято говорить, что все мы родом из детства. Эта обыденная фраза служит людям напоминанием, чтобы они не забывали о своей святости, когда их душа была чиста и безгрешна и они не выбирали между добром и злом, а мечтали только о мороженом и шоколадке.

Я тоже мечтал об этом, но однажды меня подвело детское любопытство.

Мне очень захотелось сладкого. Обычно несколько раз в месяц после зарплаты, перед сном, мама приносила мне конфетку. Это были самые счастливые минуты моего беззаботного детства.

Уснуть со сладким привкусом на губах — залог цветного сна, в котором можно было полетать, тогда в голову не приходило, что ты просто растешь.

Я уже был первоклашкой и, придя из школы, решил поискать конфеты. Я забрался на стул и открыл верхнюю дверцу шкафа. Оттуда выпала серая сумка, и ее содержимое рассыпалось на полу. Это были семейные фотографии.

Это фронтовые снимки отца, он еще молодой, в военной форме, а это дед с бабушкой. А это что такое? Маму обнимает какой-то незнакомый дядя. Это неправильно, маму могут обнимать только папа и я. Детские ручонки неистово рвут память о семейном пикнике в честь моего рождения.

А здесь что? В какой-то черной коробке лежит красивая кукла с бантом и с ней другая, поменьше, а рядом стоит наша родня, и все грустные: мама, папа, дед, бабушка и брат. Сердце ребенка начало стучать быстрее, чувствуя неладное. Я долго вертел эту фотографию в руках и почему-то боялся ее, но чувствовал с ней какую-то непонятную связь. Потом я спрятал ее под подушку. А когда мама пришла с работы и нагнулась надо мной, чтобы пожелать спокойной ночи, я показал ей эту фотографию и спросил:

— Мама, кто это?!

Лицо молодой женщины, прикоснувшееся к щеке своего ребенка, превратилось на мгновение в скорбное лицо старухи, пережившей своих детей.

— Это твоя сестра, сынок, она просто уснула.

— Но моя сестра спит вон там, в своей коляске. И почему вы не фотографируете меня, когда я сплю?

— Бывает так, что человек спит, а его никто не видит. Ты вырастешь и все узнаешь.

— Но я не хочу спать. И я не хочу быть невидимым. Я хочу, чтобы ты всегда меня видела. И я хочу всегда видеть солнце и видеть себя.

Солнечный круг, небо вокруг —

Это рисунок мальчишки.

Нарисовал он на листке

И подписал в уголке:

«Пусть всегда будет солнце,

Пусть всегда будет небо,

Пусть всегда будет мама,

Пусть всегда буду я!»

Проговаривая про себя эти слова октябрятского гимна, я глотал слезы и пытался уснуть. Нежная рука матери гладила мою голову, а на лицо падали горячие капли материнских слез.

Как же я сразу не догадался, ведь эти черные коробки, только большие, я уже не раз видел. Их перевозили машины по улицам нашего маленького городка, и в них лежали спящие люди. Машины ехали очень медленно, с открытыми бортами. И за ними шли грустные люди, многие из которых плакали. А духовой оркестр играл такую музыку, от которой хотелось заплакать самому.

В эту ночь мне приснился кошмарный сон. Огромный котлован, и внутри него много испуганных людей. Они бегают, бьют друг друга и что-то кричат, но я их не слышу. Я прижимаюсь к стене и натыкаюсь на деревянную лестницу. Становлюсь на ее ступеньку и смотрю вверх. Лестница такая длинная, что конца ее не видно, он теряется где-то в далекой темноте. Становится страшно, но еще страшнее оставаться здесь.

Я понимаю, что мое спасение там, наверху, и начинаю медленно подниматься. Вдруг кто-то хватает меня за ногу и начинает тащить вниз. Испугавшись, я ускоряю свой бег наверх. Мой подъем продолжался так долго, что начало казаться: это вовсе не сон, — и мне захотелось как можно быстрее проснуться. Но я чувствовал, что единственной надеждой возвращения в мою привычную детскую жизнь была эта злополучная лестница. И пускай не слушаются ноги и деревенеют руки, но мне нужно ползти наверх. Внизу люди из черных коробок, а наверху жизнь. И каким бы ни был тяжелым мой путь, я должен его пройти. Ползи, если хочешь выжить.

Наконец я увидел долгожданный свет. Преодолеваю последние ступеньки, поднимаю свою голову над землей и осматриваюсь по сторонам. И вдруг замечаю прямо перед собой огромное дуло старинной пушки. Оно было таким огромным, что я легко мог в нем поместиться. И я даже не успел испугаться, когда из него вылетело большое ядро, снесло напрочь мою голову и уже без нее я полетел вниз.

Я мгновенно проснулся, весь потный от страха, и долго не мог уснуть. Пытался как мог по-детски разобраться со всем свалившимся сегодня на мою детскую голову в прямом и переносном смысле. И как мог себя успокаивал. Да, я умру, как моя сестра и эти уснувшие люди. Но это же будет нескоро, может, в году так двухтысячном. Эти четыре цифры — 2000 — казались мне таким бесконечным будущим, что я успокоился и уснул.

Но, скорее всего, мое детское сознание все-таки не справилось с произошедшим. Видимо, потрясение от ужаса свалившегося на меня понимания, что я когда-то усну навсегда, оказалось таким несвоевременным, внезапным, огромным, таким красочным и драматичным, что мое детское не окрепшее и впечатлительное сознание не смогло разрешить эту проблему. И для того, чтобы мне как-то помочь, оно забросило эти мои переживания в свои подвалы. В подвалы подсознания, где мой страх на время потерялся. Я его не чувствовал и поэтому вскоре забыл. И, конечно, я даже представить себе не мог в тот день, какую жизнь он мне уготовил.

Я рос умным, любознательным и отчаянным пареньком. Мне все давалось очень легко. Лучший ученик в классе, победитель математических олимпиад, чемпион школы, района и области по шахматам. Очень рано я начал писать стихи. Их даже публиковали в нашей районной газете. Короче, местное дарование, да и только. Я был очень дружелюбным парнем и дружил с ребятами, которые были старше меня на несколько лет. В детстве это было большим достижением. Я так любил жизнь, что открывал в ней страницу за страницей и никак не мог начитаться.

И даже не замечал, что где-то во мне, глубоко-глубоко, спрятался испуганный пацаненок, растущий вместе со мной. И поэтому я не мог даже представить, что однажды он вырастет таким же большим, как и я, перестанет помещаться в моей голове и вырвется наружу в совершенно неожиданное время, в еще более неожиданном месте, застав меня врасплох. И, что самое ужасное, вынудит меня жить той жизнью, которой он жил, находясь очень долго в своей собственной тюрьме, которая называлась — мое Я. И у него все это время был только один сокамерник — его страх.

Если бы я мог увидеть в этой неизвестности, свалившейся на меня огромной глыбой, испуганного ребенка, может, мне и не пришлось бы долгие годы откапывать себя, как динозавра, превратившегося за много лет в какую-то окаменелость. Когда лопатой, когда зубилом, а когда кисточкой.

Пришло какое-то прозрение. Хотя чему удивляться, ведь именно для этого я все это пишу.

Человек, оказывается, может жить в своей внутренней тюрьме. Но даже в ней он может мечтать и создавать свое будущее.

Но, к сожалению, когда маленький человек встречается с какой-то неразрешимой для него проблемой, он просто не может найти ее причины в себе. Проще переложить их на кого-то другого или на несправедливость этого мира. Разве может представить ребенок, что самым главным для себя врагом может стать именно он сам. Даже его враг, может быть, совсем и не враг. Но просто так сложились его внутренние обстоятельства, которые он не может принять.

Прошло много лет, и уже молодым человеком я столкнулся с проблемой, с которой не смог справиться, в поиске ее причин я стал винить во всем своих родителей. Со временем мое воображение так разыгралось, что сложило все в логическую цепочку.

Родился как замещение погибшей сестры, которую мои родители очень сильно любили. А я родился мальчиком, они были разочарованы, и я рос нелюбимым ребенком, не познавшим родительской ласки. У мамы ученики, я видел ее редко. У отца постоянные посиделки со своими друзьями-фронтовиками. А меня как будто и нет. Может быть, я во всем виноват? И любовь родителей надо заслужить? И я очень старался. Вся моя детская жизнь и ее достижения были направлены только на одно — завоевание родительской любви.

Всегда и во всем я старался быть лучшим, чтобы они мной гордились. А они словно не замечали этого, относились к моим достижениям как к чему-то само собой разумеющемуся и редко хвалили. А когда я впервые встретился лицом к лицу со смертью в своем кошмарном сне, где были мои родители? Поэтому надо как можно быстрее с ними расстаться, не обременяя их ничем, и как можно реже встречаться.

С этим бредом я прожил много лет и даже делился им со многими людьми, рассказывая о своем трудном детстве. А затем на долгие годы превратил свои детские обиды в поведенческий паттерн в отношении своих родителей. Редко писал и навещал, не чувствуя никакой близости. Ужас, да и только.

Многие психоаналитики поддерживали меня и закрепляли мои заблуждения. Они стали такими прочными, что несколько лет назад я убедился в этом до слез, скорее до истерики.

Я приехал на очередной семинар по системному НЛП к Питеру Врицу в какой-то подмосковный пансионат под г. Серпухов, на пике своего очередного отчаянья, по ужасным пробкам и чувствовал себя снятым с дыбы. И поэтому смотрел на своих коллег с не очень добрыми мыслями. С этими понятно — коучи и психологи приехали к мэтру, а эти, небось, бизнесмены, на клубничку потянуло. А этот тип что здесь делает? Мой взгляд упал на какого-то не ухоженного лысого мужичка с дурацкой улыбкой. Когда ты себя считаешь самым несчастным, немудрено носить такие мысли в своей голове.

В первый день семинара мы проходили возрастной регресс, надо было вернуться в детство. Для разогрева у нас была танцевальная терапия. Интересная штука под различные ритмы. Питер был мастером своего дела и смог совместить традиционную европейскую психологию с восточными практиками. Получался забавный коктейль. Поэтому редко наши семинары заканчивались без какого-то инсайта, т. е. внутреннего прозрения. Это сродни тому, как родиться заново. Ты появляешься на свет с криками, воплями, а остальные наблюдают за этим зрелищем. В церкви этот процесс называется изгнанием бесов. Я это видел уже не раз, но представить себя в роли очередного новорожденного или одержимого мне не очень хотелось.

Танец состоял из четырех ритмов. И вот где-то на третьем, кажется, это была экспрессия или стаккато, помню полный сумбур в голове, какую-то внезапно нахлынувшую жалость к самому себе, и вдруг неожиданно из глаз градом потекли слезы. Мне стало так неудобно, и больше всего на свете не хотелось делать это при свидетелях. Ведь меня окружали люди, о которых я так плохо подумал. Я приоткрыл глаза, посмотрел по сторонам, не видит ли кто моей слабости. И вдруг вижу: на меня смотрит тот мужичок, который мне не понравился больше всех. Но в его глазах я вдруг увидел всю доброту мира, они, словно подбадривая меня, говорили: «Все в порядке, держись, парень, мы с тобой!» Мне стало ужасно стыдно и одновременно очень легко и спокойно.

На основную часть регресса требовались два добровольца. Конечно, одним из них был я. Мы легли на пол. Питер через переводчика начинает говорить:

— Вы маленький ребенок, и вы видите своих родителей.

Я отчетливо вижу вдалеке своих маму и отца.

— Подойдите к ним, поговорите с ними и обнимите.

Я подхожу, но обнять не могу. Пытаюсь себя заставить, но ничего не получается. Начинаю психовать. Но как же так, ты не можешь сделать то, что вполне естественно для любого нормального человека. Ведь ты уже не ребенок. У тебя уже есть свои дети. Смотрю: отец поворачивается и уходит.

Я вскакиваю, сильно бью рукой по полу, разлетаются вдребезги часы. Оглядываюсь по сторонам в поиске того, что еще можно здесь разломать. Опрокидываю стол для чая со всем стоящим на нем. Потом принимаюсь за столы, стулья и бьюсь в истерике, наконец, обессиленный, убегаю на задние ряды и начинаю так рыдать, что не хватает даже воздуха в легких.

Как потом оказалось, все это длилось не менее часа. Когда я пришел в себя и открыл глаза, моему удивлению не было предела. Я сидел в центре круга всей нашей группы, и они все это время молча присутствовали в моей судьбе, даже не подозревая, что творилось у меня внутри, но зная, что это очень важно для меня. С тех пор я стал осторожнее в отношении своих первых впечатлений о людях.

Я не мог себе даже представить, что когда-нибудь стану участником подобного реалити-шоу. И что я из него вынес? Как мне тогда казалось, ничего полезного. Только лишний раз укрепился в убеждении, что в моих бедах виноваты родители. Я и раньше это знал, и какой в этом инсайт, стоило ли так рыдать. Пусть Питер занесет это в свой профессиональный актив, а мне нужно подумать, что со всем этим делать дальше.

Наверное, я превратился в старика Плюшкина и давно несу на себе мешок всякого хлама, в котором и потерялся сам. И ноги уже подкашиваются, и выбросить жалко. Притом я еще стал законченным эгоистом, циником и мизантропом, если позволяю себе так плохо думать о людях, которые готовы если не разделить мою судьбу, то хотя бы в ней поучаствовать.

Через год отец ушел. Ушел по-настоящему, навсегда, а не так, как на том семинаре, не дождавшись, пока я его обниму.

Мама потом рассказала, что накануне своей смерти отец долго лежал в бреду и считал до десяти по-польски, пропуская цифру четыре. Видимо, его сознание впало в детство и пыталось говорить на своем родном языке. Во времена его детства часть Беларуси, где он родился, была польской территорией, и он учился в польской школе. Затем воевал в Войске Польском. В 18 лет был ранен в ногу в боях за Варшаву. Всю жизнь хромал и давно позабыл язык своего детства.

Но детство не забыло его в этот самый трагический для него день, пытаясь ему помочь. Он так и умер 4.04.2004 г., не сумев преодолеть эти три четверки.

Сейчас даже самому себе стыдно признаться в том, что смерть отца я пережил совершенно спокойно, без эмоций, как уход из жизни абсолютно постороннего для меня человека. Неужели мой эгоцентризм был возведен на такой пьедестал, что смерть человека, подарившего мне жизнь, даже не выдавила из меня ни одной слезинки.

Впрочем, жизнь, которой я живу, трудно назвать жизнью. Иначе я не писал бы все это, глядя на эти таблетки и билет на самолет, а просто жил бы и не задумывался о том, чем закончится этот день. Хотя, конечно, я лукавлю. Если бы передо мной стоял выбор: не родиться или проживать ту жизнь, которая мне досталась, конечно, я выбрал бы пусть такую, но жизнь. Потому что сегодня я был под крылом своего ангела, своей любви, которая мне и помогла добраться сюда, на похороны своего отца.

В тот день я постоял немного для приличия у гроба отца и даже прикоснулся губами к черной ленточке у него на лбу. А потом ушел в свою детскую комнату и сразу укрылся саваном своего личного страха смерти, в который неистово стучали мои панические атаки, и только рука жены напоминала мне о том, что я еще жив. А она, мой визави, была там, за соседней дверью.

За окном был апрель, а мне 44 года. Те три четверки, которые отец унес с собой. А я их смог пережить. «Может, это какой-то мистический знак или подсказка?» — подумалось мне, когда я пытался уснуть.

Наутро я все-таки смог собраться. Организовал и похороны, и поминки. Все прошло чинно и благородно, короче, все как у людей.

Накануне своего отъезда я просматривал наш семейный альбом, с которого предварительно сдул изрядный слой пыли, и вдруг нашел портрет себя шестилетнего. Я помнил о его существовании, но никогда не пытался отыскать, глубоко зарывшись в своих взрослых проблемах. Какое там детство, с настоящим бы справиться.

Но тут меня неожиданно словно молния ударила в мой закостенелый и рациональный мозг. В нем образовалось какая-то трещина, откуда наружу вылез третий глаз, смотревший на этот мир под другим углом. Правда, при этом наступило ощущение раздвоения личности, но мне к этому не привыкать, я часто разговаривал с самим собой.

Я увидел жизнерадостного и счастливого мальчугана, смотрящего на меня таким пристальным и внимательным взглядом, как будто он проникал вглубь меня, что-то там пытался найти и подсказать.

На голове после летней стрижки под ноль уже начали пробиваться волоски. Ведь был сентябрь, как сейчас помню, накануне моего шестилетия.

Как я выпрашивал у своих родителей 3 рубля на эту цветную фотографию. 3 рубля в то время могли создать огромную дыру в нашем небольшом семейном бюджете, поэтому родители долго не соглашались. Тогда я нашел компромисс: пусть это будет подарком мне на день рождения. Родители сдались и наконец согласились.

Каким я был счастливым, когда нес в своем кармане в детский садик эти три рубля, чтобы отдать их заезжему фотографу и остаться навсегда в своей памяти самым счастливым человеком на свете.

Да, а ведь малой был прав. Такого счастливого человека мне еще не приходилось видеть. И тем более я никогда не находил его в своем отражении в зеркале.

Высокий лоб — признак ума не по годам. И, конечно, этот завораживающий взгляд. А эта улыбка краешками губ, как у Джоконды. И даже лопоухость ему к лицу. И эта красивая матроска с галстуком.

Неужели он, то есть я, пусть будет мы, интуитивно чувствовали, что однажды наступит тот день, когда счастливый взгляд ребенка, обращенный ко мне взрослому с такой искренностью, может растопить лед обид и лжи, открыть нам какую-то правду, которая позволит жить дальше во имя следующих поколений, не позволив им наступить на наши проржавевшие грабли. Пускай они найдут свои и не такие прочные, чтобы на их головах поскорее заживали досадные шишки.

Что же рассказал мне этот взгляд?

Он сказал: «Посмотри на меня. Разве можно было меня не любить, или я похож на не долюбленного ребенка? Меня любили родители, и я любил их. И я помню, как сильные руки отца подбрасывали меня до потолка. Как мы с ним ходили на рыбалку и по грибы. А летом уезжали на целый месяц в деревню к дедушке. А однажды под новый год под елкой я нашел настоящие коньки. И счастливее меня не было человека на Земле, хотя во втором классе я уже не верил в Деда Мороза. И как мы с мамой каждый месяц с ее коллегами ездили в г. Вильнюс на старом автобусе, за разными вкусностями. Я все это помню. И то, как с ранних лет старался быть нужным своей семье и приносить ей пользу. Как с шести лет ходил в магазин и на рынок за продуктами. Бродил с друзьями, а иногда и один по нашим белорусским лесам в поиске грибов и ягод. И считал себя настоящим добытчиком. А не тем ребенком, который пытался завоевать любовь своих родителей. Мне просто нравилось доставлять им радость от моих очередных детских побед. А ты так долго жил в плену заблуждений, что когда-то надорвался в погоне за своими достижениями, чтобы завоевать их любовь».

Я, взрослый мужик, начал оправдываться перед этим пацаном. Ты многое, наверно, позабыл. Ты остался в этой фотографии и замер в том времени. И, конечно, ты позабыл, что в своем детстве очень редко видел маму. И тебя гладила по твоей детской головке, обнимала и держала на коленях другая женщина, которую ты называл просто Нюрой и которая дарила тебе всю свою нерастраченную любовь. Она всегда находилась рядом, когда мамы не было. А это случалось довольно часто.

Я уже и не помню, как эта женщина появилась в нашей семье. Знаю, что она родилась где-то в Сибири, в детстве упала с лошади и всю жизнь была хромоногой. Когда Нюра шла, то каждый шаг ей давался с трудом и, наверное, причинял большую боль. Несмотря на это, она ухаживала за какой-то старушкой, у которой жила, и всю жизнь работала дворником в коммунальной службе нашего маленького городка. И с самого раннего утра весной и летом, осенью и зимой она убирала листья или снег, долбила лед и посыпала его песком, чтобы наши жители, идя с утра на работу, не поскользнулись и не сломали себе ногу. А после обеда, когда я приходил из садика или школы, она всегда меня ждала.

Нюра была моей няней, хотя и не брала денег с родителей. Она была необразованной женщиной, никогда не читала книг и не знала красивых слов. Она просто сидела и смотрела на меня таким взглядом, в котором была только любовь. И я купался в этом взгляде, как в каком-то волшебном облаке. Иногда спрашивая себя: почему же мама на меня так не смотрит. Позже я понял, что так женщина может смотреть лишь на ребенка, пусть не своего, но подаренного ей судьбой, того, кому можно отдать всю свою нежность. И больше она ничего от меня не требовала. Мне кажется, это Нюра научила меня любить.

Когда чувствуешь, что для кого-то ты самый дорогой человек, то, конечно же, ощущаешь себя счастливым. Но настоящее счастье — это любить самому. Понимание этого пришло намного позже. Но даже тогда своим детским умишком я понимал, что на любовь надо отвечать взаимностью. И я никогда не стеснялся, идя с друзьями в школу, увидев Нюру за ее каждодневной работой, помочь ей дотащить ведро с песком или инструменты.

Ты позабыл, как однажды, в очередной наш приезд к деду, я тащил своего отца очень пьяненького после семейной вечеринки домой по каменистой брусчатке. У него после войны остался осколок в ноге, и он всегда хромал. Когда отец падал, я всегда пытался его удержать и был очень горд, что мне это удавалось. Хотя мои ноги скользили на этих камнях, и я чувствовал себя очень неуверенно: вдруг упаду. Но я тащил его около километра, надрываясь из последних сил, но даже в мыслях я не мог допустить, чтобы его оставить здесь, на дороге. Мне было тогда лет десять, а отцу столько, сколько мне сейчас. Мы все-таки дошли.

Спали мы вместе на одной кровати, отец очень быстро захрапел и дышал на меня парами выпитого. А я никак не мог уснуть. Прочитал накануне книгу про шпионов, которые ночью через открытое окно запускали отравляющий газ. И я всю ночь прислушивался к каждому шороху за окном, чтобы не прозевать попытку врагов отравить моего отца, ведь он у меня герой-фронтовик.

Наутро, когда отец проснулся, он пристально посмотрел на меня хмельными глазами и с досадой произнес:

— Ну какой же ты у меня получился — одни уши торчат и нос.

Лучше бы он попросил меня принести ему бутылку пива.

Я выскочил из кровати, на ходу глотая слезы, и убежал в сад, потом сел на берегу реки возле лодки, окунул ноги в воду и просто плакал над своей нелегкой детской судьбой. Я даже не обижался на эти колкие слова отца после моего героического поступка, который он даже не помнил. Я обижался на самого себя за то, что не оправдал его ожиданий, закрепляя в себе комплекс неполноценности. Это был сложный день в моей жизни. Я знал, что не смогу изменить себя, чтобы понравиться отцу. Но ведь как-то надо жить дальше. И если ты ему не нравишься, значит, придется научиться жить без него. Вот так я его потерял.

Да и он меня особо не искал. Но детские обиды, эгоизм и жестокость никогда не сравнятся со своими взрослыми аналогами. Знать бы это тогда.

Как ни странно, но тот день и это место для меня впоследствии стали местом силы. В самые трудные и непростые моменты жизни, обычно перед сном, я возвращался туда и смотрел на себя со стороны, на себя маленького, сидящего на берегу реки, у просмоленной лодки, рядом с баней по-черному. Я всегда ощущал эти волшебные запахи детства и красоту этого места. Но я всегда видел этого ребенка со спины, он никогда не поворачивался ко мне лицом. Но каждый раз я уходил оттуда более сильным. Тайна этого дня никогда не покидала меня и чем-то заряжала, как подсевшую батарейку. Я всегда мечтал, что он все-таки когда-нибудь ко мне повернется и что-то обязательно изменится в моей жизни. Изменится обязательно к лучшему.

А помнишь нашего деда Юзефа? Он был статным, высоким стариком, с аккуратной щетиной и желтоватым лицом. Скорее всего, у него была механическая желтуха, по причине синдрома Жильбера. Это повышенный уровень билирубин в крови. Этот ген, как оказалось, передался и мне. Просто я еще не стар, поэтому пока не желтый.

Юзеф был очень трудолюбив и прижимист, но жил какой-то своей обособленной жизнью, и складывалось впечатление, что ему никто в этой жизни не нужен. Бабка, его дети и внуки были сами по себе, а он сам по себе, словно ходил и что-то про себя думал.

С утра вставал, садился на свой старый велосипед и ехал в местную чайную. Наливал 50 грамм водки в бокал пива, выпивал его медленно, растягивая удовольствие, потом ехал обратно и целый день работал у себя в саду. Ухаживал за яблонями и часто ночевал в своем шалаше, охраняя деревья от местных пацанов. Еще его страстью было пчеловодство. Я помню его в причудливой маске, когда он открывал свои ульи.

Я так тянулся к нему, а он меня словно не замечал. Давал мне в день приезда 15 копеек — крутись, внучок, как хочешь и ни в чем себе не отказывай. 15 копеек хватало на пачку мороженого в местном сельпо, как на огрызок дедовской любви.

Сейчас я даже и не вспомню, что двигало мной тогда, когда я забрался на чердак дедова амбара и увидел там целый клад в виде большого количества бутылок и банок, покрытых огромным слоем пыли. Воспользовавшись отсутствием деда, мы с двоюродной сестрой собрали все это богатство, погрузили в мешки и, взяв его велосипед, увезли на пункт приема стеклотары.

Не важно, сколько мы за все это выручили и как потратили, только на следующий день дед сказал моему отцу в моем присутствии: «Ты больше этого городского жулика мне не привози».

По прошествии многих лет, когда я, будучи офицером, вспомнил за рюмочкой с отцом эту историю, он мне рассказал, что дед не поднимался на этот чердак уже много лет. Когда началась война и в их поселок пришли немцы, первым делом они согнали всех евреев в большой сарай, как раз напротив нашего дома, и там их сожгли. Дед спас семью одного еврея, своего соседа, и всю оккупацию они жили на этом чердаке.

Дед был хорошим ветеринаром, еще в русско-японскую воевал, поэтому к нему часто обращались немцы помочь с их лошадьми. Но каждый раз, когда они появлялись на его дворе, он прощался со своей семьей. Вот такая история из прошлого.

Но все-таки, если этот день обернется для меня благоприятным исходом, в чем пока нет уверенности, и когда-нибудь я увижу своего внука, стану для него самым лучшим дедушкой на свете. Я знаю, каким он должен быть, настоящий дедушка, ведь я его так долго рисовал в своем воображении, когда мечтал быть любимым внуком. Мне хочется стать для него настоящим и преданным другом. Жить его жизнью, играть с ним в игры, рассказывать ему разные истории и, конечно, баловать, реализуя все его детские хотелки. И кроме своего Жильбера я попытаюсь передать ему что-то более полезное и нужное в жизни. Но самое главное — постараюсь оставить для него память о счастливом детстве. Может, она пригодится ему когда-то так же, как и мне. Стоившая целых три рубля фотография лысого и ушастого паренька, который сегодня пытается меня чему-то научить.

Я держал в руках это фото и слушал, что шестилетний паренек пытался рассказать мне своим взглядом.

— Ты разве не заметил, что я уже повернулся к тебе лицом? — сказал он. — Я тоже очень долго ждал того дня, когда ты меня найдешь. Надоело уже сидеть в твоей умной, но слегка забывчивой голове.

В день отъезда я пришел на могилу отца проститься с ним и по-настоящему заплакал. Не заставляйте своих детей часто плакать в детстве, иначе у них не останется слез, которые они должны пролить на вашу могилу, вдруг подумалось мне. Но у меня они все-таки нашлись — в детстве я заплатил за них три рубля. Это совсем небольшая цена за слезы прощения и покаяния, к сожалению, запоздалого.

Я плакал и вспоминал, каким жестоким и мстительным был по отношению к своему отцу за свои детские обиды, вознесенные на пьедестал.

Я старался избегать разговоров с ним и часто уходил из комнаты, когда мы оказывались там одни. Я даже отказался от своей детской мечты стать историком-археологом и поступил в военное училище лишь потому, что не хотел от него зависеть.

И потом приезжал в отпуск только в гражданской одежде, а не в военной форме, чтобы лишить его возможности пройтись со мной по улочкам нашего городка и гордиться своим сыном-офицером.

Да, я плакал над отцом и над собой. Над тем, что не сложилось так, как нам хотелось, как должно быть по-настоящему между отцом и сыном. Над тем, что ты понимаешь только тогда, когда что-то теряешь, дорогое для тебя, и ничего уже невозможно исправить, даже этой душевной росой, текущей из твоих глаз.

Как ты мог упрекать своего отца, цепляясь за его обидные слова в твой адрес, что он любит тебя меньше, чем тебе кажется, и меньше, чем твою погибшую сестру? Как ты посмел из всего этого сделать вселенскую трагедию длиною в твою маленькую жизнь?

Ведь даже если твой отец отдал своей дочери все запасы отведенной на его жизнь любви и вся эта любовь умерла вместе с ней, неужели он в этом был виноват?

Вместо того чтобы ему помочь и быть благодарным за подаренную жизнь, ты просто наслаждался ею до поры до времени и держал в кармане фигу, чтобы при случае ему показать. Хорош сынок, ничего не скажешь.

Меня охватило какое-то невообразимое чувство разочарования в самом себе. Ведь я долгое время считал: в том, что я уже давно живу в каком-то мифическом пространстве между жизнью и смертью, как будто ни жив и ни мертв, виноват мой отец. А он лежит здесь рядышком, два метра под землей, и словно говорит мне оттуда: «Разве может отец пожелать такого своему сыну?» Я его слышу и соглашаюсь с ним. Да, папа, ты ни в чем не виноват. Я уж как-то сам постараюсь справиться с самим собой, но уже без тебя.

Когда я возвращался домой, моя старая трехрублевая фотография ехала со мной в багажнике машины, бережно упакованная. Я уже отдал много тысяч американских рублей различным специалистам в области сознания и подсознания, которые выворачивали мой мозг наизнанку. Но никто не помог мне так разобраться в себе, как этот пацан, протянувший помятую советскую трешку дяде фотографу в далеком 1966 году. И его счастливый портрет лежит рядом со мной, как билет в другую жизнь, куда мы едем вместе уже без страшного греха — обиды на своего отца.

Одно плохо, что это произошло так поздно. Маховик проблем, мешающих мне жить, запущен очень давно и вращается так быстро, что его уже не остановить прикосновением детской ручонки. Это игры для взрослых. Но ничего, малый, прорвемся. Мы уже вместе. Обещаю, скучно тебе не будет.

Я ехал и думал о своей странной жизни, которая уже давно представлялась мне в виде небольшого арочного мостика между бытием и небытием. Большую часть времени я провел на его середине и был сторонним наблюдателем за протекающей мимо меня рекой жизни. Изредка скатывался в ту или иную сторону, но по-настоящему еще не познал ни одну из них, как игрушка-неваляшка, управляемая неведомой рукой.

А тогда, в детстве, в тот злополучный день с отцом я уже решил свою судьбу — стать военным. Старший брат отговаривал меня идти по его стопам. Но он же не знал моей мотивации. Я даже паспорт не получил в 16 лет, почему-то был уверен в том, что моя мечта исполнится.

И я не просто стал курсантом Житомирского военного училища, которое окончил мой брат десять лет назад, но и поступил на элитный инженерный факультет, который открылся в год моего зачисления. Правда, и здесь не обошлось без руки судьбы в виде моего комбата. Когда с большим начальником они сортировали личные дела будущих курсантов, у того уже был свой список: кого в командиры, кого в инженеры.

И хотя я получил высший балл, меня в этом списке не оказалось. Коррупция существовала уже тогда. Не такая, как сейчас, а более примитивная. Но потом со мной учились дети директоров магазинов, областных начальников, генералов, председателей колхозов и прочие мажоры, сдавшие экзамены на тройки.

Я в то время даже и не знал, по каким законам устроена эта взрослая жизнь. Как и того, что мой комбат учился с моим братом и незаметно для своего начальника, увидев мою фамилию, переложил мою судьбу, вопреки его воле, в папку своего инженерного курса. Простое движение руки, даже с небольшим риском, все равно после первого курса будут потери, и Родина не досчитается нескольких бойцов по причине их профнепригодности. Нас в этой папке оказалось сто пять, а через год ровно сто. Как мы гордились своими белыми погонами, когда вокруг нас было несколько тысяч человек с желтыми погонами на плечах.

Когда спустя много лет комбат рассказал, как его рукой решилась моя судьба, я был просто ошеломлен и впервые осознал, что такое судьба и как все странно в этом мире. Ведь все могло сложиться не так. У меня были бы не те друзья, не то место службы, даже не та любовь — без нее я даже не могу представить себя сегодня. Даже тот день, самый драматичный для меня, мог закончиться по-другому, а может, его и вовсе не было бы.

В истории жизни любого человека отсутствует сослагательное наклонение: если бы да кабы. Что есть, то есть, другого быть не может. Плывешь по реке своей жизни, иногда останавливаешься, зацепившись за какую-то корягу на пару дней, а затем, забыв об этом, плывешь дальше. Прошлого уже нет, есть только одно будущее.

И я вспоминаю, как шел к этому дню легкой курсантской походкой, в яловых сапогах и даже не думал, что смогу за что-то зацепиться. Находил даже приятные моменты в своих суровых армейских буднях. Прочитал как-то в умной книжке простое определение жизни: жизнь — это стремление к удовольствию и попытка избежать неудовольствия. Исходя из имевшихся у меня в то время ресурсов и ограниченных возможностей, я пытался следовать этой формуле и не жалел об этом. Грыз гранит военной науки, много читал, занимался спортом, в котором стал училищной легендой, хотя пришел туда тщедушным пареньком, без слез не взглянешь. Благодаря своей начитанности, был гостем и ведущим многих встреч с гражданской молодежью. Подрос, возмужал и даже не заметил, как быстро пролетели эти пять лет.

Время учебы подходило к концу, и неожиданно со мной случилось то, что я называю КАРТИНА МАСЛОМ. Этот, на первый взгляд, незначительный эпизод в моей курсантской биографии я, скорее всего, уже давно бы позабыл, если бы он не стал началом моей мистической жизни и прологом того страшного дня, который я впоследствии не мог забыть и тем более исправить. Зато он изменил меня и поставил перед выбором, с которым я столкнулся сегодня. Один от бога, а другой от дьявола.

Глава 2.4. Картина маслом, или История одного стихотворения

День 7 ноября 1981 года в городе Житомире выдался необычно теплым и дождливым. В прошлом году в это время уже был мороз, который затянул льдом наш училищный плац. А сегодня с утра зарядил мелкий и противный дождь. Он медленно превращал наши шинели и фуражки в мокрую и тяжелую ношу.

Но разве может такой каприз погоды испортить настроение молодым парням. Тем более курсантам Житомирского Краснознаменного училища радиоэлектроники имени Ленинского комсомола, будущей элите Вооруженных сил Советского Союза. И тем более в такой праздничный день — 64-ю годовщину Великой Октябрьской революции. Конечно же нет.

Каких-то десять километров от училища до центра города и триста шагов торжественным маршем с равнением на партийных боссов, стоящих на праздничной трибуне, и праздник, на котором мы были главными героями, подошел к концу.

За кинотеатром «Жовтень» наша колонна мгновенно растворилась в толпе горожан. У всех курсантов выпускных курсов в кармане были увольнительные. У женатых — до утра, у холостяков — до 23.00.

Мимо нас проходили колонны младших курсантов, которые с завистью поглядывали на нас. В военной молодости хочется ускорить бег времени, мало ценится то, что есть сейчас.

Их ждал праздничный обед в училище, а нас — полдня свободы, которые делали нас старше не на год или два, а на целую вечность. Такая вот странная особенность двадцатилетних людей в военных шинелях.

Конец ознакомительного фрагмента.