Метро

Иван Прохоров, 2021

Пятеро незнакомцев спешат на последний поезд метро. Один торопится покинуть страну. Второй бежит от полиции. Третий пытается оттолкнуться от дна. Четвертая убегает от прошлого. А пятая – от самой себя. Внезапная остановка в туннеле перечеркивает их планы… А где-то на поверхности погружающийся в маниакальную шизофрению капитан следкома получает странное задание – разыскать исчезнувшую при загадочных обстоятельствах дочь влиятельного генерала. Следы ведут его в метро.Содержит нецензурную брань.

Глава 20

Плач ребенка раздавался из туннеля уже несколько часов, и все время, пока слышались эти далекие всхлипы, его не покидало ощущение дежа вю.

Он качнулся и стал потихоньку дрейфовать от размытого пятна, которое на глазах превращалось в молодцеватый профиль мраморного партизана, окруженного венками из каменных листьев.

Он догадывался, что здесь что-то неладно, но понять, что именно, непросто, если ты всего лишь обрывок сознания, чья-то мысль, закольцованная в кратком отрезке чужой жизни. За всеми этими стенами нет ничего — ни грунтовых вод, ни земной толщи, ни длинных туннелей, ни технических комнат. Наверху нет города, нет Земли. Нет Солнца, других звезд и галактик. Поднимаясь над мраморным медальоном, словно воздушный шарик, он подумал, что, возможно, он и есть то единственное, что нарушает мертвую гармонию этого места. Чужеродный элемент другой формы бытия.

Перед ним проплыли позолоченная звезда и сужающаяся вершина стрельчатого панно из нежной голубой майолики.

Синие люстры с кобальтовыми светильниками, напоминавшими японские персики, несинхронно раскачивались. С высоты сводчатого потолка зал походил на саркофаг. Он медленно проплыл между тросами, крепящими к потолку указатель перехода на Калининскую линию, и приблизился к черному облаку, растекавшемуся над ступеньками перехода, как чернила в воде. Плыть к нему не хотелось, но плачущий голос увлекал его — будто кто-то тянул шарик за веревочку.

Он вынырнул под белоснежным потолком у черного габбро. Здесь было больше жизни, возможно, из-за бронзовых людей, ссутулившихся под тяжестью сводов. На него смотрел матрос-сигнальщик с затопленного линкора «Марат». Мертвый матрос. Мертвый, как и команда эсминца «Сокрушительный» во главе с расстрелянным за малодушие капитаном.

Возможно, все дело в свете — здесь уже нет того душного полумрака и угловатых стрельчатых линий, напоминавших древние русские крепости с толстыми стенами и узкими слуховыми окнами.

Люстры-тарелки излучали ровный и холодный свет, детский плач снова звал его в туннель. Он опрокинулся в яму перехода, и подземное течение понесло его вдоль белоснежных плит с золотыми прожилками.

Его встретил настоящий подземный дворец. Много стекла и света, раскрашенного цветными витражами. То ли подземный собор, то ли стеклянный грот. Трескучий плач теперь беспокоил его, рождая необъяснимую тревогу. Возможно, потому, что причина плача становилась угрозой и для него.

Он плыл вдоль костельных витражей с причудливыми узорами и цветами. Ему нравилось, как они мерцали желтым и красным сиянием и как свет играл на мёртвых граненых колоннах.

И здесь все также мертво. Но смерть здесь царила легкая, безмятежная, похожая на вечный покой древних богов. И в этих светлых тенях на цоколях и пилонах ему виделись картины светлых ушедших дней. Он плыл к торцу главного зала, к панно из смальты, с раскинувшейся золотой звездой. Миру-мир. Советская женщина с младенцем, как Мадонна — начало начал.

Что-то вдруг дернуло его, увлекая под межпилонный свод в черноту. Сквозные витражи здесь не пропускали света. Плач раздавался из навесного динамика у стены и становился нестерпимым, как острая боль, переходя в нарастающий протяжный нечеловеческий вопль. Дети не могут так кричать. Их легкие неспособны на такую мощь. Это что-то искусственное, чья-то очередная мертвая копия, уродливо деформированная аудиоредактором.

Не в силах сдержать себя, он тоже закричал, но вода заглушила крик. Он дернулся и…

— Вы знаете, с чего начиналось метро?

Незнакомый голос вещал тихо и рассудительно, прямо как у лектора. Или специалиста по холодным продажам.

— Со станции Сокольники?

— Да нет же, с чего началось все вообще. Ведь метро — это просто огромное подземелье. А что такое подземелье, по сути? — задал вопрос голос и сам же ответил. — Это Яма. А любая яма начинается с чего? С ла-па-ты.

— А экскаватор?

— В тридцатых годах? Не смешите. Нет, семь обычных рабочих в полушубках и валенках пришли во двор обычного жилого дома и лопатами начали копать яму. И что, по-вашему, должны были сделать жильцы? Недоумевающие жильцы просто вызвали милицию.

— Да, когда-то и не было всего этого под землей…

— Нет-нет, это — уже было. Это ведь появилось намного раньше…

Пустовалов чувствовал, что кто-то сидел справа и слева от него. И сидевший слева касался его плеча как будто чуть сильнее.

Судя по запаху шампуня, это была одна из девушек. В кромешной тьме ему было приятно ощущать теплоту и тяжесть девичьего тела, и этот запах шампуня, и еще какой-то смутный, напоминавший вишневую колу.

Пустовалов открыл глаза и снова закрыл. Разницы абсолютно никакой. Кромешная тьма, в которой он провел уже часов, наверное, шесть.

В его фонаре давно разрядились аккумуляторы. Маленький «Лед Лензер» тоже сдох. Виктор и Роман забыли свои фонари в каменном зале. Телефоны у всех давно разрядились. Даже супернавороченный смартфон Даши. Только «Сказка» работала, но толку от нее никакого. Вроде бы у Ромика оставалась еще зажигалка, но ее решили не использовать лишний раз, пока не найдут выхода. А выход все не находился. Пока еще работал фонарь, они видели бесконечные, уходящие во все стороны коридоры, проходы со сводами, кирпичные простенки, залы и полузалы, комнатки, в которых обнаруживались проходы, а за ними другие проходы, и другие, и так до бесконечности. Это был самый настоящий лабиринт. Пустовалов представить не мог, зачем кому-то понадобилось это подземелье. Безусловно, оно было старым, это заметно по самой архитектуре — по кряжистым пилястрам и толстым колоннам с низкими сводами, по квадратным плинфяным кирпичам.

Если учитывать культурный слой, то это могли быть подвалы какого-то строения, может, монастыря. Может, раньше здесь располагались казематы или целый подземный город, куда прятались жители во время осады. Здесь было душно и сухо. Полы были сплошь земляные, пахло старой пылью и перцем — будто оставшейся от котлов с бараниной, которую варили тут местные жители.

Пустовалов не мог понять, как такие огромные пространства в центре Москвы оставались неосвоенными. Тут можно было разместить несколько торговых центров или музей.

Все это беспокоило его, но больше всего — труп в костюме на лестнице в бетонном стакане. Судя по тяжести, в костюме мог использоваться свинец, сталь или даже вольфрам. Ноги трупа были твердыми, там наверняка были пластины. И те лица наверху, смотревшие через стекла скафандровых шлемов… Все это наводило на нехорошие мысли.

Под размеренный бубнеж рассудительного голоса, вещавшего что-то о дорогом трехэтажном особняке на Таганской с фальшивыми окнами и стенами шестиметровой толщины, Пустовалов вновь стал проваливаться в сон и поплыл на этот раз по туннелю.

Пустовалов хотел что-нибудь увидеть, хотя бы во сне остаться зрячим, но здесь властвовали звуки. Снова вода и снова страх. Источник страха теперь находился позади. Пришла твоя очередь, стучала в голове мысль. Твоя очередь. Пустовалов дернулся, и снова тяжелый вздох. Он вынырнул.

— Кошмар?

Голос Даши. Значит, это она привалилась к его плечу.

— Мне тоже тут всякая дрянь снится.

— Что-то они зачастили…

— Это от того, что здесь происходит.

— Нет, из-за подземелья.

— С вами в подземелье уже что-то случалось?

Пустовалов повернул к ней лицо, будто мог что-то увидеть. Ощутил ее тепло и запах, конечно. Эта девчонка слишком сообразительна. Слишком. Но ему это нравилось.

— Кто это болтает?

— Это Олег с Виктором.

— Какой еще Олег?

— Свалился тоже откуда-то. Ему повезло, что встретил нас. Тут в темноте с ума сойти можно.

— Откуда свалился?

Пустовалов обратил внимание, что Даша не собирается оставлять его плечо, и он совсем не возражал.

— Спросите у него сами, — сказала Даша.

Но Пустовалов не стал спрашивать.

Он посмотрел во мрак перед собой.

— Вам не страшно? — спросила девушка.

— Сейчас уже нет.

— Там, наверху, через замочную скважину я видела небольшой кусочек улицы — там все еще была ночь, но я видела снег, уличные фонари, машины, ничего такого… А потом, когда появились эти…

Даша пошевелилась, съехав чуть ниже. Спинами они облокачивались о стену, вдоль которой пробирались до привала последние часа два. Где-то справа храпел Харитонов.

— Может, там уже ничего нет? — прошептала Даша.

— Ты ведь хотела сказать никого?

— Так странно, — произнесла Даша, — а что если место, где мы сидим, окажется единственным безопасным местом на Земле?

Пустовалов вспомнил длинноволосого и металлический шум.

— Гермозатворы… — догадался он.

Даша пошевелилась, как бы ненароком сильнее прижимаясь к его плечу.

— Что это значит?

— Они изолируют метро и не просто метро.

— А что еще?

— Как я теперь понимаю, метро это далеко не только туннели с поездами.

Даша промолчала. Пустовалов тоже замолчал, вслушиваясь в размеренный голос невесть откуда взявшегося Олега.

— Вас кто-нибудь ждет наверху? — спросила Даша.

— Только те, с кем я предпочел бы не встречаться.

— Мне это знакомо.

— Не верю, что все настолько плохо.

— Большинство тех, кого я не хотела терять, уже потеряны. Впрочем, это не важно.

— А твой отец?

— Я боюсь за него, но… если там наверху никого нет, и отец не ищет меня, значит, в этом мире и вовсе некого больше терять. Получается только я сама потеряна в нем. Странно… В детстве я уже испытывала похожее чувство.

Пустовалов достал последнюю влажную салфетку и вытер лицо.

— В детстве?

— Мне было семь лет. Мы ехали с отцом в поезде, и там… мне кое-кто встретился. Одна старуха…

Даша замолчала, очевидно раздумыва, продолжать или нет.

— Она хотела навредить тебе?

— Да, а вернее… Нет, сейчас я понимаю, что дело даже не в ней. Вернее не только в ней. Скорее дело было в обстоятельствах. Мы ехали с отцом в Геленджик, мама и братья раньше нас улетели на самолете. Я упросила отца поехать с ним на поезде — у него были какие-то дела в Москве, и к тому же я любила ездить на поездах и смотреть в окно. Мне нравилось заглядывать во дворы деревенских домиков, которые располагались близко к железной дороге, а если получится — в окна и представлять, как там живут люди…

— То есть ты любишь подглядывать?

— Скорее находиться в тени, так же, как и вы.

— И что случилось в том поезде?

— Отец выходил на каждой станции покурить и купить какую-то еду. Он не брал еду с собой, как мама, а ходил в вагон-ресторан и еще любил покупать пирожки и всякую дрянь на станциях. И там, я помню, на одной станции, где стоянка была всего пять минут, проводница никого не выпускала, но отец упросил ее, и с ним вышли несколько человек из нашего вагона. И я тоже. Там я увидела яркую васильковую поляну за платформой и захотела нарвать цветов. Отец не видел, что я вышла. Просто не заметил. Поляна была рядом, но мне было семь лет, а там на платформе была очень древняя старуха. Там никто ничего не продавал, а старуха все норовила подойти ко мне зачем-то. Она почему-то пугала меня. И вот она идет-идет, а я ее все сторонюсь и отхожу дальше. В семь лет ты не слишком ориентируешься во времени и больше полагаешься на старших. Я не заметила, как все пассажиры вернулись в вагон. Я вдруг увидела, что на платформе никого, а проводница уже опускает эту штуковину…

Пустовалов почувствовал, что Даша вздрогнула, хотя здесь, в подземелье, было не холоднее чем в метро.

— Ну вот в этот момент, когда я увидела этот поезд, у меня внутри опрокинулось что-то…. Я никогда не испытывала подобный страх…

— И что ты сделала?

— Закричала, просто завизжала как бешеная, и весь мой собранный из васильков букет рассыпался под ногами. И в этот момент я увидела, что старуха, стоявшая между мной и поездом, улыбается. Она была седая, просто как Гендальф, и улыбалась. Ты можешь представить, чтобы взрослый человек наслаждался страхом перепуганного ребенка?

Пустовалов невольно вздохнул.

— Наверное, она просто выжила из ума.

— Скорее всего, но это чувство у меня ассоциировалось только с ней. Мне казалось, что она… Я ведь на самом деле не ее испугалась. Я испугалась, что поезд уедет и я останусь одна. Только с этой старухой. И потом я не могла спать из-за этого кошмара.

— Твой отец просто дернул бы стоп-кран, увидев, что тебя нет. Ты зашла бы на станцию, нашла милиционера или еще кого-нибудь.

— Это все понятно конечно теперь, и даже тогда папа меня именно так и успокоил. Дело в том, что когда мы приехали, то узнали, что самолет с мамой и братьями упал в Черное море.

— Вот, значит, как.

— Это случилось из-за боры, — сказала Даша. — Самолет вылетел на повторный круг, и что-то случилось. В общем, никто не выжил. Упали в море.

— Та самая авария Ту-154… — вспомнил Пустовалов.

— Потом мне еще долго казалось, что старуха знала про эту аварию. Как будто она питалась не только моими страхами, но и страданиями. Предвкушала их.

— Предвкушала… — повторил Пустовалов, и Даша будто почувствовав, что он вкладывает другой смысл в это слово, спросила:

— Ваш страх подземелья — тоже из детства?

Пустовалов не ответил. Прижав затылок к стене, он стал думать о том, каково это — падать в свинцовую бездну моря. Сам он старался не пользоваться самолетами.

Неподалеку невесть откуда свалившийся Олег рассказывал что-то о бомбоубежищах, и Пустовалов вдруг подумал, что этот товарищ слишком осведомлен о всяких подземных делах. А еще он подумал, что где-то уже слышал этот голос. Его снова начало клонить в сон. Должно быть здесь дефицит кислорода.

Даша выдернула его из-под наваливающейся дремы.

— Расскажешь? — спросила она тихо, на этот раз уже совершенно осознанно перейдя на «ты».

— Ну, так чтобы в одиночку оставаться… — сказал Пустовалов. — Меня это не пугало, я рос в детдоме и часто убегал. В основном с друзьями.

— Это, наверное, не так весело на самом деле.

— Нам было весело. И у меня неплохо получалось убегать.

— Я не сомневаюсь. Ты не знал своих родителей?

— Нет.

— Тебя надо было отправить в какую-нибудь секцию. Приложить способности к чему-то полезному.

— Однажды так и случилось. После одного из побегов меня отправили в какой-то лагерь под Оболенском. Для особо одаренных, — Пустовалов усмехнулся. — Я догадался об этом, потому что меня отправили одного. Помню высокие сосны, лето, комаров, и, в общем-то, было неплохо. Нас хорошо кормили, и ребята там были… Другие ребята. Мы проходили какие-то тесты, и взрослые люди задавали нам странные вопросы. Вроде того, сколько например живых существ находится с нами в комнате. Но я их почти не помню, помню только веселых ребят. Они сильно отличались от моих друзей из детского дома.

— Чем отличались?

— Ну, во-первых, они все были старше, а во-вторых… — Пустовалов задумался, — необычные. Вот я помню со мной в комнате жил парень, он был старше меня на три года. Этот парень умел так прятаться в комнате, что его нереально было найти. Ну, просто, даже если комната два на два и нет никакой мебели. Потом я узнал, что он всегда находится за твоей спиной, и звали его при этом почему-то «кабан». Там у всех были такие странные звериные прозвища.

— У всех? И у тебя тоже?

— И у меня.

— И какое у тебя было?

— Я не помню. Что-то мелкое.

— Может, ласка?

— Ха-ха, может быть, — засмеялся Пустовалов, — я не знаю, там был такой мужик в синей форме подполковника авиации. Он мне сказал, чем сильнее твои способности, тем крупнее зверь в твоем прозвище. Видимо мои способности были самые жалкие.

— И что вы там делали?

— Да ничего особенного. Мы играли во что-то похожее на спортивное ориентирование, бродили по лесу и заброшенным домам, составляли какие-то схемы. Я пробыл там всего пару месяцев и потом меня отправили обратно. Меня и еще нескольких ребят. Я думаю, там все закончилось. Это был девяностый первый год. Тогда многое менялось в стране. Думаю, что-то поменялось и там.

— Да, забавно. Может, это какая-то секция для ниндзя?

Пустовалов улыбнулся в темноте. Он заметил, что Олег перестал бубнить, а Харитонов проснулся и, тихо матерясь, поднимался и бренчал оружием.

— Странно, но я почти ничего не помню. Помню только, что был там еще старик. Вот его я запомнил хорошо. Он был… как… Он умел хорошо….

— Успокаивать?

— Да. Тогда меня тоже преследовали кошмары и… он помог мне.

— Что он сделал?

— Я не помню. Но я думаю, ничего особенного. Просто, когда тебе девять лет и ты всю жизнь провел в детдоме, то первый взрослый, который погладил тебя по голове…

— Я сейчас заплачу.

Пустовалов засмеялся.

— Еще этот старик сказал нам однажды странную вещь, что возможно, кому-то из нас когда-нибудь предстоит сделать что-то важное. Что-то очень важное.

— Как же без этого, — хмыкнул Харитонов, отправляясь в темноту, чтобы отлить.

— Что-то, что касается всех. Причем не только здесь, но и…

Харитонов громко протяжно зевнул.

Пустовалов погладил свой рюкзак под рукой. Взгляд его был устремлен вперед — там, где за чередой колонн, в ста тридцати трех метрах находилась точно такая же стена, о чем никто из них не догадывался.

— Где?

Впереди зажурчала струя.

— Мы сами об этом, может быть, никогда не узнаем, только однажды, когда все случится, где-нибудь в толпе, к тебе подойдет незнакомец и скажет…

Пустовалов замолчал.

— Что скажет?

— Я не помню. Все покрыто каким-то туманом. Помню только начало фразы: завтра в полдень родители ждут тебя дома.

— Завтра в полдень… — повторила Даша.

— По-моему это из какой-то книги, — неожиданно подал голос Виктор.

— Но что это значит?

— Бесполезно гадать, я много раз пытался вспомнить эту фразу, но ее будто что-то вытеснило из головы. Помню только, что она касалась нас всех, всех кто был там. В ней упоминалось что-то общее для нас. Что есть только у нас. Или чего у нас нет.

— Ну а отзыв вы помните? — спросил Виктор.

— Чего?

— Ну, ваш ответ на этот пароль.

— Вот его я, как ни странно, помню.

— И какой он?

Пустовалов снова засмеялся.

— Черт бы вас побрал, а вдруг это какая-нибудь государственная тайна.

— Эй, да брось, — раздался голос Олега, — ты и так ее уже считай выдал. Расстреляют в любом случае.

— Послушай-ка, чувак, откуда у меня ощущение, что я тебя знаю?

— Меня многие знают, — ответил Олег, — но ты не уклоняйся.

— Вообще-то я разговаривал с девушкой, а не с вами со всеми, и подслушивать нехорошо.

— То есть, нам надо было отойти или заткнуть уши?

— Должен же я сохранить хоть какую-то тайну. А вдруг это не просто детские фантазии?

— Ничего не говори им, — сказала Даша.

— Вся ясно. Учись кадрить девчонок у стариков, Витян! — захохотал Олег.

— Кажется, тебя вывели на чистую воду, Саня! — подтвердил Ромик, — Несколько старомодно, но эффективно.

— История про загадочного шпиона всегда в цене.

Пустовалов засмеялся вместе с остальными и под всеобщий смех наклонился и прошептал Даше в самое ухо, так что услышала только она:

— Вы обознались, моих родителей нет в живых.

Даша повторила фразу про себя, пытаясь запомнить.

— Эй! Вы слышали? — подал голос испуганный Ромик.

— Что?

— Кто-то заорал сейчас.

— Где это? — испугалась Катя.

— На той стороне.

— Я слышал, — сказал Пустовалов. — Но оборвалось, как будто в воду упал.

— Знакомый голос такой, — сказала Даша. — Виктор ты тут?

— Ага!

— Что будем делать?

— Надо выбираться отсюда.

Пустовалов выдохнул, и Даша подумала, что наверное зря рассказала свою печальную историю. Подобная откровенность никогда не была ей свойственна. Впрочем, этому мужчине наверняка она не кажется такой сентиментальной. Его дыхание снова становилось глубже, он снова уходил в сон.