Бабушка и «Варшавянка»

Иван Григорьевич Ленивцев

В новом романе прозаика из Советской Гавани перехлестнулись судьбы главных героев – старенькой бабушки, проживающей в маленьком рыбацком поселке, и подводной лодки проекта «Варшавянка», вышедшей в море для выполнения важного государственного задания. Оба прожили трудную и интересную жизнь, много чего повидали на своем веку. И вот они вторично встретились и, как оказалось, в последний раз.

7

А в это самое время, «Варшавянка» по-настоящему чувствовала себя счастливой. А почему бы и нет? Наконец-то она идет в океан! Радости-то сколько! Сейчас уже матросские ботинки, столь легкомысленно шаркающие по ее покатой палубе, не вызывали былого недовольства, а звучали сплошной сладкоголосой музыкой. Кажется, сегодня все веселило лодку. Вон мичман нечаянно уронил в воду нераспечатанную пачку сигарет, и теперь смешно раскорячившись животом о пирс, пытается выудить ее из воды; а вот молоденький матросик, споткнувшись о балясину трапа, едва не кувыркнулся между пирсом и лодкой, вызвав взрыв беззлобного смеха, шуток, подначек: «Эй, салажонок, держись за воздух!», «Юрка, смотри, здесь тебе не Сочи, вода холодная!», «Что, сынок, к маме удрать захотел?» А сам «сынок», стеснительно улыбаясь, поднял упавшую пилотку подводника и принялся стучать ею о колено, будто выбивая из нее дорожную пыль.

Смеялись все, и лодка наравне со всеми. Ей нравились эти молодые парни, призванные служить на флот с невесть каких краев; нравились их веселые, иногда глупые, а то и опасные шутки; нравилось ребячество, показное хвастовство, их громкий заразительный, а главное — искренний смех.

Подошла крытая фура с продуктами. Оживились, весело загалдели, разгружать продукты — не тяжелые мины. По команде старпома, быстро организовав живую цепочку, подводники принялись переправлять на лодку запаянные банки, ящики, сетки с картофелем, с морковью, свеклой, перебрасываться кочанами капусты. А вот несколько ящичков с красной икрой! Ого! И даже лимоны из Марокко! Вино Молдавское! Живем, братцы, цинга нам не грозит!

Под усиленной охраной, с арсенала подвезли закрытые брезентом торпеды. Восьмиметровая штукенция! Сама лодка их побаивается — капризны, непредсказуемы. Да и как их не побаиваться — за две тонны весом, скорость до сорока пяти узлов — не удерешь! Акустическая система наведения — не шутка.

Медленно подошел плавучий кран. Началась погрузка торпед. «Варшавянка» с интересом разглядывала мускулистые тела торпед, начиненных такой смертельной силой, от которой большинство людей просто цепенело в нескрываемом ужасе, даже разглядывая их издалека.

От нечего делать лодка прислушалась к легкой перебранке крановщика с мичманом, стоящим на «вира-майна».

–… Майна, майна… стоп! Чуть-чуть подвирай… молоток! А теперь, слегка подмайнай! Слегка, говорю! Да майна же! Эй, на кране, ты что там, дрыхнешь?! Или с похмелья, вместо пяти пальцев один зришь?

— А ты наливал? Налей сперва, опосля крякай. Баклан! Команды научись подавать. Спишь на ходу, будто с утра не ел…

— Я-то поел, а вот ты, кажись, три дня не умывался, оттого у тебя и ушки заложило, глухарь сухопутный! Давай майнай, да поосторожней, торпеда — не бревно, она ласку любит.

— Учи ученого… умник! Без тебя знаю. Твоя торпеда на мою жену похожа, если с утра рванет — весь день звон в ушах.

— Сравнил! Если эта дура рванет, от нас с тобой одна пыльца останется. Так что, хорош зубоскалить, весь внимание! Майна помалу… еще чуток… стоп!

«Интересно все-таки люди устроены, — подумала лодка. — ну ничего не могут молча сделать, все словесно, с матерком. Вон у них и рот для этого приспособлен. Да и вообще, нет у него ничего лишнего, одним словом, человек-само совершенство».

Желтое солнце ласкало лодку теплыми лучами, легкий ветерок нагонял скупую прохладную волну. Жизнь была хороша!

Неожиданно где-то за забором в голубое небо поползли клубы черного кучерявого дыма. Должно быть, люди опять что-то подожгли. «Варшавянка» непроизвольно поежилась — она на дух не переносила дым, особенно не любила огонь, этого ненасытного красного зверька. Дважды на ней самой случался пожар, пусть и небольшой, вовремя потушенный, однако причинивший ей немалую боль. А однажды в океане на ее глазах горел огромный танкер. Пожар произошел у чужих, недружелюбных берегов, поэтому всплывать было нельзя, лодка шла на перископной глубине, поминутно оглядывая водную поверхность. Клубы густого жирного дыма она увидела издалека. Подошли поближе… Панамец… порт приписки «Панама». Ярко-багровый огонь с ликующим треском пожирал змеиное туловище танкера: он гудел, выл, хохотал, высоко поднимая вверх красные, всепожирающие руки. В перископ лодка видела, как люди на переполненной спасательной шлюпке отчаянно налегали дугой выгибающиеся весла, пытаясь удрать от вырвавшегося из танков огня, быстро расползавшегося по мертвой поверхности моря и грозящего заживо проглотить беглецов. «У-у-у!» — Казалось, даже под водой «Варшавянка» слышала протяжный вой торжествующего огня, а может, это выли в предсмертном ужасе люди. В перископ были хорошо видны их лица с безумно выпученными от страха глазами, дырки открытых в крике ртов, должно быть, молящих о помощи. Еще лодка видела, как ее командир, до крови кусая губы, стуча кулаком по перископу, метался между приказом и человеческим долгом, не зная, что выбрать: то ли продолжить скрытно выполнять важное государственное задание и, опустив перископ, безмолвно раствориться в морских глубинах в поисках куда-то исчезнувшей чужой эскадры во главе с атомным ударным авианосцем «Карл Винсон», то ли, нарушив приказ о скрытности, проявив милосердие, всплыть и спасти обреченных моряков. Непростое для любого капитана решение. Тогда они всплыли, успели в последний момент снять людей с уже вспыхнувшей спасательной шлюпки. Людей, лопотавших на незнакомых языках. Почти всех спасли, за исключением двоих, оставшихся в машинном отделении танкера. Спасли и тотчас ушли под воду. Ночью всплыли, вызвали ближайшее российское судно — им оказался траулер «Озерное» — и, передав ему спасенных, опять нырнули выполнять задание. Тогда, все вроде бы тихо обошлось — спасенным иностранным морякам похоже внушили, что не было никакой подводной лодки, что вам показалось ребятки, мол у страха глаза велики. А наши рыбачки умеют держать язык за зубами, тем более что славили тот самый траулер «Озерное», дескать, это он герой — спас девятнадцать панамских моряков! Он! Честь ему и хвала! Командира лодки за нарушение режима скрытности, за отклонение от маршрута следования тогда не наказали… или наказали? А где же тогда, он пропадал целых десять суток?

Мимо было пропыхтел, но тут же застопорив ход, остановился закопченный буксир. Старый знакомый! Ишь, какой любопытный! Притормозил и принялся с нескрываемым удивлением рассматривать и лодку, и работающий кран, и снующих туда-сюда матросов, словно все это он видел впервые. «Рот закрой — муха залетит, — насмешливо приветствовала „закопченного“, лодка. Чего надобно, хрен старый?» Буксир на явную грубость не ответил грубостью, а широко улыбнувшись, по-простецки спросил: «Лодка, да ты никак в море идешь?» — «С каких это пор ты таким вежливым стал? — осведомилась лодка, все так же грубовато. — Ну, иду, а тебе до этого какое дело?» — «Да никакого, ты права. Просто я рад за тебя, поверь мне. Правда, я на тебе уже крест поставил, думал, не сегодня-завтра на корабельное кладбище потащу». — «Думал петух, да в суп попал», — чисто по-людски отрезала лодка. Былой панический страх перед этим ржавым замухрышкой напрочь пропал, исчез, испарился, как вчерашний утренний туман. Судьба, как известно, штукенция капризная, переменчивая, не знаешь, каким она боком к тебе сегодня повернется, каким — завтра. Кто знает: вернется лодка с похода, а этого горластого старикашки тю-тю! нигде нет — подчистую списали, а его самого — молодой, амбициозный, еще заводской краской пахнущий буксир, на корабельное кладбище уволок. И останется лодке только радоваться, что не ее уволокли.

Подколоть бы сейчас ехидненько этого старикашку, как он ее постоянно подкалывал — однако, думается не стоит его обижать, вон он с каким уважением смотрит на лодку и даже скрипит доброжелательно: «Нет, правда, лодка, рад я за тебя». — «Спасибо», — скромно ответила субмарина, косясь на старика: искренен он или притворяется. «Я вот что хотел спросить, — опять запыхтел буксир. — Чего это такая спешка? Никак, поход важный, ответственный?» — «Мне не впервой, привыкла», — заскромничала лодка. «Понятненько! Ну, счастливого тебе плавания!» — напоследок хрипло прогудев, буксир заторопился по своим мелко-каботажным делам.

Проводив его взглядом, «Варшавянка» оглянулась и увидела вдалеке маленькую фигурку человека, спускающегося по деревянным ступенькам по направлению к пирсу. Кто это там? Больно уж знакомая походка… Боже, да это же командир! Он! С кипой карт под мышкой. Молодец, должно быть, вырвался из цепких рук адмирала. На лодку возвращается, куда же еще? Вот он приостановился, смотрит сверху вниз. Понятно, для чего — свою лодку ищет. Нашел, нашел! И даже рукой махнул, дескать, здравствуй, радость моя любимая. И «Варшавянка», такая неказистая на фоне лобастых, пышнотелых атомных подруг, радостно заморгала рубочными иллюминаторами, приветствуя своего командира. И пусть ее борта порыжели от ржавчины, а кое-где в легком корпусе видны солидные вмятины — она по-прежнему была хороша собой, если так можно выразиться о боевой лодке, за которой в свое время безуспешно гонялись армады противолодочных кораблей, и одно появление которой у чужих берегов вызывало головную боль в штабах флотов известных государств.

Да и как командиру было не узнать свою лодку, свою «Варшавянку», ведь он прошел на ней сначала штурманом, затем и командиром тысячи морских миль, и каких миль! Полных свирепыми штормами, непроходимыми льдами, яростными атаками, сумасшедшими погонями — и никогда, слышите — никогда лодка не подводила своего командира! Она была его счастливым талисманом, который нельзя было носить на шее или на руке, но который всегда был с ним, где бы он ни был: дома, в отпуске, в командировке. Везде! Он любил лодку, тосковал по ней, ревновал к другим лодкам, частенько ругался с ней, и даже дважды дрался из-за нее, слыша нелестные отзывы о верной боевой подруге.

И вот сейчас «Варшавянка», задрав в голубое небо выпуклый нос для приемки боевых торпед, смотрит влюбленными глазами на приближающегося командира, словно спрашивая его: «Командир, когда же закончится эта земная свистопляска, и я, наконец окунусь в чистую, прохладную толщу океана?»

Однако командир почему-то молчит. Почему? И отчего у него такой виноватый взгляд? В этом взгляде кроме любви и нежности… еще и жалость появилась. К кому? Ясное дело — ко мне. Может, он что-то узнал о моей дальнейшей судьбе? Судьбе, которой не позавидуешь, которую боится не только лодка, но и люди, достигшие определенных лет, проще говоря — старости, о которой они со страхом говорят, что старость — не радость. Да уж… Если командир узнал, что лодка обречена на слом, на забвение, пусть скажет прямо, глаза в глаза. Хотя, нет, не сейчас, позже, после похода…

Да ничего командир не знает! Адмирал ничего такого для меня страшного не говорил… не помню такого! Ведь не говорил же, нет! Конечно, нет! Нет-нет!..

А командир все ближе и ближе. И вот уже между ними происходит коротенький диалог, понятный только им двоим.

— Ну, здравствуй, моя красавица!

— Здравствуй, командир. Почему тебя так долго не было? Я соскучилась.

— Прости… и я по тебе соскучился. Ну ничего, теперь мы опять вместе.

— Я так ждала тебя. Наверное, я выгляжу старухой?

— Нет, нет! Ты прекрасно выглядишь. Немножко обросла ракушкой, да кое-где ржавчина проступила местами. Больно?

— Не очень. Ты же знаешь, я терпеливая. В док бы меня.

— Я бы с радостью, но пока не получается. Прости…

— Да чего уж там, я все понимаю. Потерплю.

— Зато завтра я тебе обещаю океан, прохладу глубин, соленые брызги волн, крепкий порыв ветра.

— Спасибо. Я долго этого ждала. Когда отходим?

— Скоро… Вон уже бункеровщик отшвартовался. Чадит керосинщик, как заядлый курильщик.

— Да, смешной чудак…

«Варшавянка» видит в глазах командира что-то для нее непонятное, отрешенно-тоскливое, и, хотя это непонятное спрятано глубоко внутри, лодку не проведешь, она хорошо знает своего командира и понимает, что его что-то, что-то гложет, он будто сам не свой, какой-то вроде как потерянный или что-то потерявший. Но что? Предстоящий поход? Однозначно — нет, нет и нет! — командир из тех, кого хлебом не корми, а дай выйти в море. Может, с адмиралом вдрызг разругался, у него это хорошо получается. Что и говорить, адмирал — не подарок, любого может по стойке «смирно» поставить, и ну с него ржавчину снимать, да все с наждачкой, с наждачкой норовит — побольнее. Тот еще кашалот! Впрочем, не зря ли она наговаривает на адмирала — разговор между ним и командиром происходил на повышенных тонах, однако был вполне доброжелательным, корректным. На этот раз командующий базой был удивительно терпелив с командиром, что объяснимо — посылает его на чрезвычайно трудное задание, похожее на человеческую сказку: пойди, черт знает куда, принеси — черт знает что. Любят люди себе головоломки составлять. Так что нет — причина угрюмости командира, не адмирал. Остается одно: семья! Это его единственное слабое место, люди еще называют это место — ахиллесовой пятой.

Да, именно семья! «Варшавянка» знает, что у командира есть жена с дочкой. Или как еще люди говорят — супруга… благоверная… сожительница… телка… Нет, телка, вроде, из другой песни. Лодка видела их здесь, на пирсе, сразу после возвращения из «автономки». Увидела, так прямо и ахнула: «Ах, как они похожи на тропических, изумительной красоты бабочек, что иногда садятся на палубу в теплых южных морях!» Дочка — такая прелестная, такая забавная, такая хрупкая, невесомая! Подбежала к командиру и, порывисто обхватив того за шею, все приговаривала и приговаривала своим звонким детским голоском: «Папуля мой, папулечка!» А командир — этот заросший щетиной морской волк — с невидимыми слезами на глазах, все целовал и целовал кукольное личико дочурки. Затем, он осторожненько опустил свое волшебное воздание на бетон пирса, и крохотная яркая бабочка с чисто детской радостью запорхала вокруг стоящих в строю подводников. И они — рыцари подводных глубин — такие грубые в повседневной жизни, тотчас светлели лицами и умиленно, если не сказать — глупо улыбаясь, подбрасывали похожую на куклу девочку вверх, и на мгновение над серо-мрачным пирсом зависало маленькое разноцветное облачко, полное детского счастливого смеха.

А командир уже протягивал руки к большой бабочке — к женщине, жене, супруге, благоверной… черт бы их всех побрал! Он крепко обнимал ее, жарко целовал, а она, такая ослепительно красивая! — опустив руки, молчала, лишь разок чмокнув, или даже скорее — уткнулась в его колючую щеку. О! И тогда болезненная ревность пронзала «Варшавянку» от носа до кормы. Она всем своим умным нутром чувствовала, что эта холеная красивая женщина-бабочка, от встречи к встрече все больше и больше охладевает к командиру. Да и как лодке было не чувствовать, ведь и она сама, вроде как женского рода.

Эта вероломная бабочка-красавица, иногда надолго похищала командира, хотя еще неизвестно, у кого из них двоих на него было больше прав. Вот именно, неизвестно! Ночью, глядя на веселые огоньки военного городка, «Варшавянка» мучительно ревновала, переживала, иногда даже плакала, отчего вода вокруг нее становилась еще более соленой. Она безумно ревновала, а вокруг плескалось стылое равнодушное море. И тогда лодка — той женщине — разлучнице диагноз поставила: холодная, как арктический лед! А еще лучше: не рыба и не ракушка — медуза!

— Сми-рно! — заметив приближающегося командира, старший помощник быстро сбежал по трапу и, старательно печатая шаг, пошел к нему навстречу, затем остановившись в двух шагах от командира, бросил руку к пилотке и принялся докладывать: — Товарищ капитан второго ранга, личный состав лодки готовится к выходу в море! Весь экипаж на борту! Больных и отсутствующих без уважительной причины нет! Закончили приемку топлива, заканчиваем погрузку торпед, разгружаем продукты…

— Вольно! — скомандовал командир, пожимая руку старшему помощнику. Затем они медленно пошли по пирсу, в направлении носа лодки. «Варшавянка» знала, что ее командиры — одногодки, что закончили одно и то же училище и, поэтому оставшись наедине, отбросили служебную официальность.

— Ну, что у нас с ремонтом? — поинтересовался командир, внимательно оглядывая корпус лодки.

— Не докрашены торпедные стеллажи, в пятом отсеке электромех кое-что разобрал из своего хозяйства, обещал сегодня же собрать, на запасном командном пункте немного недоделали, в основном по мелочам, так, несущественно. Не успели… Я приказал с берега шланги перебросить, свою вентиляцию на полную мощь врубили, думаю, запах краски уже почти исчез. Если бы не сегодняшняя авральная спешка, за пару недель с ремонтом спокойно бы управились. Но и так экипаж ударно потрудился, думаю, не мешало бы поощрить…

У «Варшавянки», прямо-таки корма в зуде зачесалась указать отцам-командирам на многочисленные, по ее мнению, недоделки и прочие недостатки в виде прохудившихся сальников-прокладок, однако она нашла в себе силы смолчать: она — не ябеда, да и надобно соблюдать субординацию… черт бы ее побрал!

— Как настроение у людей? — Остановившись, командир посмотрел в сторону матросов, хулиганисто перебрасывающих друг дружке крупноголовые кочаны капусты.

— Да как сказать… Настроение, образно выражаясь, как в толще океанской воды: наверху тепло, внизу — холодно. Этим я желаю донести до командира, что экипаж и в море рвется, и в то же время… Зарплату бы, домой без денег не хочется возвращаться. Командир, ты понимаешь, о чем я… А действительно, что там наверху насчет зарплаты?

— Одни обещания. Извини…

— Ч-черт бы их всех там побрал! Как все это уже надоело! Только и слышно, как по телевизору талдычат: «подводный флот — надежный щит страны, гарант безопасности!» А у этого «гаранта» ветер в карманах гуляет, пусто — хоть шаром покати! Веришь, мне самому домой не хочется возвращаться, придешь — так и кажется, что вся семья с укором на тебя смотрит. Иногда, младшенький прямо в лоб спрашивает: «Папа, когда ты денежку принесешь, мне форму надо купить. Ты что, забыл, я же в этом году в школу пойду?» И-их! Как это унизительно — свои, кровно заработанные просить!

— Да понимаю я, Гена… — Командир смотрит себе под ноги.

И «Варшавянка» понимает, что в настоящий момент заботит друзей. Деньги! Что это такое, она знает, неоднократно видела в руках у людей эти разноцветные бумажки, которые они иногда почему-то называют презрительным металлом… или презренным? Лодка видела, как они радуются, пересчитывая деньги, и огорчаются при отсутствии последних. Она также уяснила, что деньги касаются и ее лично, потому как при их полном отсутствии тебя не поставят в док, не купят запчасти, топливо; при этом начальство отговаривается непонятным словом — недофинансирование. Пока выговоришь, язык сломаешь — как метко замечают люди. И «Варшавянка» для себя решает: если вдруг у нее когда-нибудь появится много-много денег — например, она выловит в океане сейф с деньгами, — она непременно отдаст их экипажу, все-все, до последней копейки. Для нее людская боль — как своя.

— А что адмирал? Наверное, как всегда, обещает? — Начинает заводиться старпом.

— Успокойся, — морщится командир. — Адмирал делает все, что в его силах и возможностях. Обещал нам в первую очередь зарплату, правда, в случае успешного выполнения задания. Так и обнадежил: первыми получите. Тебе что, этого мало? Объяви людям… Кроме того, отпуска обещал, грамоты.

— Да пошел он со своими грамотами! — Психованно дернулся старпом, видно, не в силах успокоиться.

— Не кричи… — взял его за локоть командир. — Твои эмоции, денег нам не принесут. Вернемся с победой — надеюсь, за три месяца получишь, оптом. Так что, успокойся, на тебя экипаж смотрит. Да и вообще, Гена, что-то я тебя не узнаю. Помнится, ты меня всегда в первую очередь спрашивал после моего возвращения из штаба: «Куда идем, командир?» А сейчас тебя больше волнует другой вопрос: «Командир, когда будут деньги?» Куда это твой патриотизм подевался, а, Гена? Или ты переродился в мелкобуржуазного мещанина?

— Ну знаешь ли… — Старпом от возмущения пунцово покраснел. — Ну ты даешь! Тоже мне, сравнил! Раньше мне не приходилось Христа ради умолять, зарплату выпрашивать на лекарство заболевшего сынишки…

— Ну извини, извини, тут ты прав, неудачное сравнение! — Поспешил взять свои слова обратно командир, на что старший помощник примиряющее махнул рукой, мол, да ладно, забыли.

— Командир, а вот теперь я хочу спросить тебя насчет выхода в море. — Старший помощник огляделся по сторонам. — Что это за дикая спешка такая? Торопимся сломя голову, точно на пожар. Из штаба подгоняют: давай, давай! Смотрю, сам командующий базой подключился, все что попросишь, выдают по первому требованию безо всяких бюрократических проволочек и очередей. Волшебство! Мясо-чуть ли не «мраморное», без костей, картофель — не прошлогодний проросший, а скороспелка молоденькая! А говорят, продуктов нет! Вино — нектар, чисто молдавское, не суррогат какой. Пока тебя на пирсе не увидел, думал — сам адмирал вступил в командование лодкой. Ей-богу! Куда идем? Или как обычно — пакет за семью печатями с большим-большим секретом, вскрыть в океане на глубине 250 метров! — предположил старпом с нескрываемой иронией.

Командир молча указал на щит, висевший на пирсе, на нем белыми буквами на красном фоне было написано «Болтун — находка для шпиона!» Затем, хлопнув старпома по плесу, сказал:

— Гена, друг, может, хватить мучить своего командира нескончаемыми вопросами, ты что, забыл, что я без пяти минут холостяк, у которого в холодильнике пусто, хоть шаром покати? Лучше предложи мне перекусить, у тебя камбуз, поди вовсю работает. Ей-богу, с утра крошки во рту не было. Давай, приглашай голодного отпускника в свою хлебосольную кают-компанию.

Засмеявшись, они развернулись и направились к трапу. «Варшавянка» с любовью смотрела на их стройные, ладные фигуры в черных кителях. У трапа старший помощник приотстал, остановив пробегавшего мимо пожилого запыхавшегося мичмана. Спросил тихо, вполголоса, чтобы не услышал командир:

— Саныч, ты все имущество с плавбазы переправил?

— Так точно, кажись, все, — доложил тот, переминаясь с ноги на ногу, будто всем своим видом показывая, что ему некогда.

— Кажись, или все? — Не отставал старпом. — А спасательные жилеты? Лично я их нигде на лодке не видел. Ты их проверил сам, или опять кому перепоручил?

— Бог ты мой! Геннадий Андреевич! Товарищ капитан третьего ранга! Виновен, простите ради бога, забегался я с этой спешкой сумасшедшей! Разве за всем уследишь? — Принялся оправдываться мичман, зачем-то застегивая китель по самую верхнюю пуговицу. — Не беспокойтесь, я сейчас, сейчас! Я прикажу, прикажу, мигом доставят! Проверил, самолично проверил, в сохранности жилеты, только на некоторых лампочки не горят, должно быть, от старости подсели… окаянные!

— Понятно… Ну, Саныч, не ожидал. Ты вот что, бросай все дела, задницу в горсть, но чтоб через час спасательные жилеты были на борту. Вам все понятно, товарищ старший мичман? Выполняйте!

Стемнело. Немые громады сопок нависли над городом, и он, чтобы не потеряться в темноте, осветил себя фонарями. На востоке, там, где океан, набухали водой темные тучи, явные предвестники грядущей непогоды. Кроваво-красная луна, опасливо косясь в сторону туч, предпочла обойти их стороной. Одиноко сиротливый луч маяка, раз за разом пытался установить узенькую световую дорожку на гладкой поверхности моря.

Лодка скрытно выходила из бухты. Все тот же ворчливый буксир с таким же закопченным напарником, осторожно оттащили массивное туловище лодки от пирса и отбуксировали ее в открытое море. Многоопытная лодка с пониманием отнеслась к мерам предосторожности, о которых позаботились люди — она хорошо знала значение таких слов, как скрытность, военная тайна, ее неразглашение и, конечно же — шпионаж. Особенно шпионаж. Это неприятно шипящее слово, она считала самым опасным. Похоже на нее шипели жутко уродливые, заросшие водорослями морские змеи в теплых водах Филиппинского моря, вблизи острова Гуам, где она следила за передвижением неторопливого верзилы — многоцелевого авианосца «Мидуэй», ну очень опасного своими противолодочными вертолетами, оснащенными очень чуткими гидроакустическими буями и самонаводящимися торпедами. Лодка также знала, что от шпионажа происходит слово «шпион». Шпионы, которые, как и морские медузы, обитают везде и всюду, могут находиться даже в собственном штабе соединения, что очень и очень опасно, потому как куда бы ни шла лодка, ее наверняка будут там ждать не для дружеской беседы, а чтобы вцепиться в нее мертвой хваткой и утопить легко, как пустую стеклянную бутылку. И тогда, чтобы спастись, лодке придется покрутиться-повертеться, не хуже живой рыбы на горячей сковородке — так, иногда говорят люди, когда речь заходит о преодолении каких-нибудь труднопреодолимых испытаний.

Почувствовав, как ослабли швартовы, лодка увидела, что буксиры повернули в родную гавань, на их приземистых мостиках задергались теплые огоньки. Прощаются, хрипатые!

— Командир, с буксиров семафорят: «Счастливого пути! Ни пуха вам, ни пера!»

— Сигнальщик, передай: «Спасибо за работу!» И пошли их к черту!

«Катись к черту, старый ворчун! — Закричала лодка, опережая сигнальщика. — Старик, жди меня! Слышишь, жди! И запомни: я еще поживу, мы посмотрим, кого вперед на корабельное кладбище уволокут! Посмотрим!»

— Боевая тревога! Всем вниз! Проверить наличие людей! Рубочный люк задраен!

— Боцман! Ныряем на сорок!

— Есть, нырять на сорок!

— Курс двести! Скорость — пять узлов!

— Так держать!

— Есть, так держать!

— Говорит командир. Поздравляю экипаж с выходом на боевое дежурство!

Набухая водой, лодка устремилась в мрачную глубину.