Сказка Востока

Канта Ибрагимов

Роман «Сказка Востока» (2007) повествует об исторических событиях конца XIV – начала XV веков, о времени, когда на бескрайних просторах Евразии, от границ Китайского царства до берегов Средиземного моря, господствовала «империя» Тимура Великого (прозванного европейцами – Тамерланом), одного из самых жестоких последователей Чингисхана. Образу тирана-завоевателя в романе противостоит Молла Несарт – прототип Хаджа Насреддина, великого ученого, философа-гуманиста и пророка тех лет.

Часть I

Не века, а целые тысячелетия на бескрайних просторах срединной Азии каким-то невероятным образом плодились несметные орды степных кочевников, которые вначале перемещались на запад, вслед за своими стадами в поисках все новых и новых пастбищ. А потом, вплотную столкнувшись и познакомившись с плодами древних цивилизаций Передней Азии и Европы, сквозь узкий прищур глаз, приревновав роскошь и благополучие огромных городов, собирались в бесчисленные полчища полудиких, презирающих оседлость, дом, очаг и сад; выносливых, неприхотливых, безжалостных людей, которые не раз, а почти каждые полвека, с глубокой древности, вплоть до 1683 года, осады Вены, где явно обозначился технический прогресс и превосходство стрелкового оружия, а не личное мужество в контактном бою, — эти варвары, как их извечно называли европейцы, с неукротимой яростью захватывали почти весь евроазиатский континент — от Тихого до Атлантического океана, обездоливая целые страны, уничтожая цивилизации.

Как утверждают историки, кочевое рабовладельческое хозяйство срединной Азии, питающее войну и питающееся войной, одетое в сверкающую металлом военную оболочку, — главный тонус той эпохи. И та эпоха, эпоха средневековой таинственности, загадочности и жестокости, породила не одного покорителя и владыку мира. И среди них, конечно же, самый великий — Чингисхан. Но не менее одаренной и грандиозной была и личность Тимура, или, как его называли европейцы, Тамерлана.

Разумеется, как удачливый разбойник-авантюрист с большой дороги, Тамерлан в начале своего жизненного пути умело воспользовался плодами своего величайшего предшественника, своего пожизненного кумира. Однако, если оценивать Тамерлана в зрелом возрасте уже как полководца, правителя, политика, администратора и лидера народа и семьи, то равных ему мало. Быть может, таких, кто превосходил бы его, не существует вообще. Он из когорты Македонских, Дариев, Цезарей, Чингисханов и Бонапартов. Этот прирожденный кочевник из мальчишки-пастуха вырос до одной из величайших фигур прошлого, благодаря которому круто изменилась история не одного народа, а, может, целого континента…

* * *

Чингисхан, о славе которого Тимур еще с детства мечтал, до этого даже не додумался. И как был кочевником-степняком, так им и остался, и город свой не возвел, и мавзолей после себя не оставил, лишь память, для кого — зверства, для кого — идола. А вот Тимур, вроде потомок Чингисхана, уже по-новому смотрел на мир, да это не в военном деле, где он по жестокости ничуть не уступал чингисидам. Дело в ином: он не только думал о будущем, он его неустанно возводил. И захватывая любой город, любую страну, он заранее выяснял, кто там умелый ремесленник, ученый, врач, поэт, музыкант, строитель, архитектор и кого оставлял при себе, а кого лаской, посулом или угрозой отправлял в свою столицу Самарканд. Так он построил один из прекраснейших городов мира, разрушая такие же города.

Для Тимура — кочевника-завоевателя, как и для его воинства, снести голову, поджечь и сровнять с землей город, изнасиловать женщину и по прихоти, может, ребенка — удаль, и зачастую дело обыденное. Ведь главная цель — грабеж. Но, вместе с тем, к своей семье, особенно к сестрам, детям и внукам Тимур относился с сердечной любовью, с непонятной для этого тирана трепетностью и вниманием.

В молодости этого не было. Молодой Тимур любил преодолевать трудности и препятствия даже зимой, обескураживая противников, стремительно пересекая бескрайние пустыни и высокогорные перевалы. А с возрастом, когда в руках оказалась огромная власть, империя, несметные богатства и судьбы целых народов, он стал внимательней к своему личному здоровью и своей личной безопасности, к возвышению и увековечению своей персоны.

Чингисхан до этого не додумался. А Тимур — тоже житель бескрайних степей, пустынь и полупустынь — очень хорошо знал, что вода — это все, источник жизни, и ввел в структуру своего административного управления специальную должность — визирь воды.

Такое название малопонятно, даже смешно, а в те времена визирь воды — один из главных в свите Тимура. По сути, визирь воды отвечает не только за воду, а за здоровье и настроение джехангира⁴. А для этого по пути предполагаемого военного похода, а точнее, во все стороны света, направляется огромная армия разведчиков, как военных, так и дипломатов, а также под видом купцов и странствующих факиров⁵, дервишей⁶ и монахов.

Информация от разведки поступала самая разнообразная, но визирь воды выбирал ту, что необходима ему. Для властелина мира во время похода надо выбрать самое изумительное место стоянки. И если Тимур пожелает жить вне города (а кочевники в основном только так и хотят жить — на природе, в роскошной юрте), то заранее подыскивают место, и не одно, а и запасное, — недалече, чтобы вид был сказочный, источник воды — целебный, поселений — нет (если есть, сносят), климат — благоприятный; и не было бы в обозримом прошлом эпидемий и всяких гадов: змей, крыс, комаров.

За свою жизнь, всю в военных походах, Тимур обошел и повидал немало земель — от Урала, Сибири, Поволжья до Индии, Персии и Месопотамии. И нигде он не задерживался: сражался, убивал, грабил и обратно в Среднюю Азию, в родной Самарканд. Но когда он дошел до Кавказа, то изумился красоте, щедрости и благодатности этого края.

— Да, действительно, это божественный уголок Земли! — восхищался Повелитель.

— По преданию, здесь находился райский сад Эдем, и здесь, в этих араратских горах, некогда жили Адам и Ева, — на ходу объясняли Тимуру известные богословы историю сотворения мира.

— Именно здесь и будет располагаться мой стан, — отдал Тимур распоряжение визирю воды.

Кавказ так понравился завоевателю, что он подолгу бывал здесь. И все было бы хорошо, но одно не давало ему покоя — люди Кавказа очень стройны, грациозны, отважны в бою, да уж слишком горды, и даже строптивы, непокорны и своенравны.

— На Кавказе проживают многие народы, — прежде чем пойти туда с войной, Тимур выслушивает подробные доклады о положении предполагаемого противника. — Каждый народ говорит на своем языке, у каждого народа свой князь. Постоянны междоусобицы. Но когда появляется внешний враг, кавказские народы объединяются, помогают друг другу.

— Так, это интересно,… а мы пойдем вот так, — двинул вперед фигуру и перешел на другую сторону шахматной доски. В эту игру он играл постоянно, ею буквально болел.

Они стояли на живописном холме, который с трех сторон омывали говорливые воды Куры. Осень была в самом разгаре, все пестрело, горело, увядало. В небольшом подлеске, прижатом скалой к самому плесу, щебетали встревоженные щеглы. Оттуда же веяло густым томительным ароматом отцветшей тины, слышались всплеск рыб и жалобный лай засыпающей лягушки.

— А мы ответим вот так, вот так тебе, вот так, — и он одной фигурой грубо сбил другую так, что она упала не только с перла шахматной доски, но, сделав на золотой, отполированной поверхности стола резкий полукруг, плюхнулась наземь, подминая своей тяжестью душистую траву, словно это не кусочек бивня, а, в действительности, слон. — Продолжайте, продолжайте, — отдал Повелитель распоряжение, а сам, будто вокруг никого нет, и он никого не слушает, вновь склонился над доской.

— При внешней угрозе народы Кавказа объединяются и…

— Это я уже слышал, — грубо перебил Тимур, — и вы уже должны знать, как надо действовать в таких ситуациях, — он оглядел свою свиту, остановил взгляд на сыновьях.

— На кол всех посадить, — резко бросил сын Мираншах. Только он смел и ему позволялось так грубо говорить при Великом эмире.

Лицо Тимура исказилось в недовольной гримасе, и он перевел взгляд на рослого молодца, свою надежду и любовь — внука Мухаммед-Султана, сына уже покойного первенца Джехангира.

— Вначале надо всех ублажить подарками, — как на уроке, потупив взгляд, неуверенно произнес внук.

— Правильно, умница! — посветлев лицом, хлопнул в ладоши дед. — А еще что?

— Наладить контакт с духовенством и со знатными местными богатеями, — увереннее стал голос внука.

— Молодец! — Тимур похлопал по плечу своего любимца и, ткнув пальцем в свой рубиновый шлем. — Башка дана человеку, чтобы думать, а если она не способна думать, то ты, Мираншах, прав — сядет на кол.

Тимур вновь вернулся к шахматам, поглаживая бородку, задумался и вновь глянул на свое потомство:

— Кстати, я ведь получил сегодня письмо от своего духовного наставника Саида Бараки⁷, дай Аллах ему здоровья и долголетия. Читай, — щелкнул он пальцами в сторону визиря воды.

Визирь воды, друг Тимура с самого детства, стоял, как изваяние, в угодливой позе. В той же позе он, засуетившись, ненадолго отошел, тут же вернулся и, слегка кашлянув, поправляя голос:

— В управлении своим государством ты, Абул-Мансур-Тимур, должен использовать четыре основных принципа: обдуманный расчет, разумную решительность, выдержанную стойкость и постоянную осмотрительность. Государь, не имеющий ни четкого замысла, ни рассудительности, похож на безумца, все слова и действия которого суть только заблуждение и беспорядочность, они порождают лишь стыд и угрызения совести… Знай, что искусство управлять состоит, частью, из терпеливости и твердости, частью, из притворной небрежности, что оно в умении казаться не знающим того, что знаешь…

— Вот! — перебил визиря Тимур. — Дальше не читай, — он опять склонился над шахматами и, привычно потирая рыжеватую с проседью бородку. — Так, куда пойдем?

Свита молчала, не зная, то ли он говорит о шахматах, то ли о военном походе. Первым заговорил Мираншах.

— Надо идти на запад — разбить Баязида⁸ и мамлюков⁹ Сирии и Египта, а потом Константинополь.

— Ты хочешь расквитаться? — ехидность в голосе Тимура; его сын, оставленный управляющим в покоренном Багдаде, так загулял, что, будучи пьяным, чуть не попал в плен к мамлюкам, которые отвоевали город. Уходя от преследования, Мираншах дважды вступал в бой, потерял много людей и обоз с добром, пока вновь не вернулся под крыло всемогущего отца.

— А ты что думаешь? — обратился он к одному из своих военачальников Шейх-Нур-ад-дину Сабуку.

Сабук — тоже друг детства, ровесник Тимура, богатырь, участник всех походов и столько на нем ран, в том числе и на лице, что один его вид страшит.

— А я считаю, надо идти на север, на Золотую Орду, — голос Сабука груб, с хрипотцой, будто песок пустынь в горле осел, — в тот раз мы Тохтамыша¹⁰ не добили, пожалели, а он, наш милый зятек, вновь, говорят, окреп, на наши завоевания зарится.

— Надо идти на Сирию, — бесцеремонно вмешался Мираншах, — там богаче города.

— Что значит крохотная Сирия? — чуть ли не рыча, возразил Сабук, — Золотая орда — это целый мир, добра оттуда не вывести, а девушки — не то что черномазые сарацинки, а белоснежные гурии.

— О-о! Ха-ха-ха! — воскликнул Тимур, однако его вечно суровое, обветренное лицо, казалось, не умело улыбаться. — Вот видишь, мой друг, молодежь еще жизни не знает.

— Конечно, не знает, — хрипел Сабук, — это они думают, что вся жизнь впереди. А нам, старикам, юная кровь нужна.

— Объясни молодым, — глаза Тимура совсем сощурились и не понятно, то ли он смеется, то ли скалится.

— У-у-у! — будто уже в экстазе затрясся Сабук. — На ночь старое кавказское вино и новое нежное детское тело — утром в бой рвешься!

— Что за ересь несешь? — рявкнул Тимур. — Наша цель — распространение истинной веры и борьба с язычеством и неверными.

Все разом склонили головы, наступило молчание, лишь озабоченные по весне птицы в подлеске не вняли гласу Повелителя, а один ворон прямо разошелся, пролетел совсем низко над шахматным столом, еще издал звук гортанный «каррк-каррк». Пронзенный стрелой, резко спикировав, упал в заросли, где-то у берега.

Никто не обратил на это внимание — денно и нощно стан Повелителя охраняют двенадцать тысяч лично преданных воинов и в радиусе пяти километров никто не смеет ни ползать, ни ходить, тем более, летать. А сам Тимур вроде вновь поглощен шахматной игрой и вдруг вопрос:

— Так что там о Кавказе?

— На Кавказе проживают многие народы, но доминирующая нация — грузины. Грузины — древний народ, имеют высокоразвитую культуру, исповедуют христианство.

— Какое вероломство! — воскликнул Тимур. — Ведь их царь и вся знать на коленях вымолила у меня жизнь, и я пощадил их, когда они приняли мусульманство.

— Вероотступники — всех истребим! — приблизился к отцу Мираншах.

— В моих частях служат более пятнадцати тысяч кавказцев, в том числе и грузины, — вмешался в разговор командующий одной из армий, — и они — отважные воины и верные люди.

— Вот и надо доказать веру, — разошелся Мираншах, — натравим их на своих же, нехай истребят друг друга.

— Это не разумно, — вступил в разговор другой военачальник.

— Что значит разумно-неразумно? Главное — нам выгодно! — чванливо заявил Мираншах.

— Хватит! — прекратил их спор Тимур. — Продолжайте о Кавказе.

И это было то, о чем писал ему его духовный наставник — умение казаться не знающим того, что прекрасно знаешь и лучше чем все, потому он и может именовать себя эмиром эмиров¹¹.

На этот прекрасный уголок земли — Кавказ — Тимур впервые пошел восемь лет назад, в 1386 году. Та первая кавказская кампания оказалась очень трудной, долгой, кровопролитной. Столица Грузии Тбилиси была взята после двухнедельного штурма. После этого Тимур стер с лица земли древнюю столицу Грузии Мцхету и крупный город Карс.

На Кавказе препятствием были не города, а горы, как сами по себе, так и прилепившиеся к ним хорошо укрепленные селения, откуда появлялись неуловимые горцы, нападавшие небольшими отрядами и наносившие удары оттуда, откуда их не ждали.

Самоотверженность кавказцев не спасла. Многочисленное Тимурово войско разгромило богатейший край, вытоптало виноградники, истребило столько народа, что от окоченелых трупов невозможно было дышать, даже идти по дорогам Кавказа. Дабы получить мир и спасти себе жизнь, царь Грузии Георгий VII сам явился с поклоном к Тимуру и прикинулся сторонником ислама.

Тимур принял вассальную зависимость Грузии при условии, что впредь ежегодную дань будут платить не Золотой Орде, а ему, и еще большую, в виде золота, драгоценностей, чистокровных коней, девушек в гаремы. И это не все — грузинские отряды были включены в состав Тимуровых войск, одни — силою, другие — убеждениями.

Однако это не значило, что Грузия покорилась Тимуру, о своей капитуляции она по-настоящему не заявляла никогда. Дабы вконец склонить грузин, Тимур на Грузию вновь послал своего сына Мираншаха, этого деспота, полусумасшедшего тирана. Да в это время случилось то, чего Тимур никак не ожидал. Великий эмир отдыхал в живописных местах северного Азербайджана, в районе Самурского хребта с прекрасными условиями для соколиной охоты, когда его уведомили о том, что хан Золотой Орды Тохтамыш внезапно преодолел Дербентский проход и движется с севера с огромным войском. Не имея сил держаться долго, неся потери, сдавая позиции, Тимур бежал в сторону Грузии, где местные проводники ценою своих жизней все-таки смогли хоть как-то отомстить тирану, завели Тимура в алазанские топи. И будь Тохтамыш немного решительней — конец бы Тимуру. Но пока Тохтамыш обдумывал, с какой стороны подступиться к реке Алазани, подоспел с войсками Мираншах. От первого же встречного удара хан Золотой Орды ретировался, буквально бросив часть своих ратников, убрался на Северный Кавказ.

Тимур тогда не только сохранил жизнь пленникам, но, снабдив их всем необходимым, отослал обратно в Золотую Орду, а вместе с ними направил грамоту хану, содержащую весьма сдержанные упреки, даже более ласковые, чем сердитые. Это была искусная дипломатия, тонкая игра. И, забегая вперед, отметим, что в жизни Великого эмира Тохтамышу была предназначена роль первого плана. И именно противостояние этих двух личностей оказало колоссальное влияние на ход истории, судьбы целых народов…

Мнения историков о Тохтамыше, впрочем, как и о других исторических личностях, весьма противоречивы. Одни называют его безрассудным, жестоким, беспринципным и даже трусливым, другие же, наоборот, отважным, умным, энергичным, справедливым и если не гениальным, то, по меньшей мере, талантливым. Так, в неком списке великих полководцев мира он чуть ли не в первой десятке.

Тохтамыш был прямой потомок Чингисхана по линии Джучи, правнук Берке-хана. Таких потомков уже развелось немало, а «порулить» хотелось, свободных пространств не было и Тохтамыш стал плести козни против своего дяди Урус-хана, правителя Кок-Орды (Кипчакский улус — приблизительно территория современного Казахстана). Изгнанный Тохтамыш в 1376 году объявился в стане врага, в Самарканде, где дальновидный Тимур встретил его с почестями, приличествовавшими истинному потомку Чингисхана.

Вслед за Тохтамышем в Самарканд прибыл один из предводителей Орды, тоже потомок Чингисхана, на белом коне в качестве посла.

— О Тамерлан¹²! — воскликнул посол. — Урус-хан, господин Востока и Запада, господин Сарай-Берке и Астрахани, повелитель Голубой и Белой Орды, а также ханов Сибири говорит так: «Тохтымыш убил моего сына и укрылся у тебя. Выдай мне его или я пойду на тебя войной, и мы сойдемся на поле битвы».

— Тохтамыш, — ответил Тимур, — доверился мне. И я буду защищать его от вас. Отправляйся к Урус-хану и скажи, что я выслушал его слова и готов к битве.

Привлечь на свою сторону кровного родственника Чингисхана — большая удача. Тимур оказал Тохтамышу щедрое гостеприимство, назвал его своим сыном, с царской щедростью дал оружие, золото, обмундирование, верблюдов, шатры, барабаны и стяги. И это не все. Ладный, высокий, прямой хранитель Ясов¹³, Тохтамыш, так пришелся ко двору, так покорил Великого эмира своею образованной персоною, что в дружеских чувствах Тимур вручил ему в помощь своих воинов и даже родную сестру в жены. Правда, сестра была значительно старше Тохтамыша, а один из Ясов Чингисхана гласит: «Не имей дело с женщиной, которая еще не может родить, и той, которая уже не может родить».

— Это не беда, нет правил без исключений, — подбадривает молодожена Тимур, — ведь другой Яс гласит: «Победителей не судят,… даже в истории». Так что, вперед, разгроми дядю.

Плести интриги Тохтамыш уже умел, а вот воевать еще не научился: в первом же столкновении он потерпел неудачу, вновь вернулся под крыло Тимура в Самарканд. Тимур снова послал зятя в поход на Сабран¹⁴, но того опять прогнали. Тогда Великий эмир отправился в поход сам. Стояла зима 1376—1377 года. Схватки были жестокими. В конечном итоге Уруса разбили, он бежал в степи, где и умер в том же году.

И тогда Тохтамыш не смог удержаться на троне. Сыновья Уруса — Йохта-Кия и Тимур-Мелик продолжили борьбу, изрядно потеснили Тохтамыша. Однако Тимур прислал ему подкрепление, и Тохтамыш разгромил двоюродных братьев, занял их место в Кок-Орде, а затем так поднаторел в военном деле, что в течение последующих трех лет стал владыкой Кипчакского улуса, сумев вновь объединить удел Джучи, став ханом Золотой Орды.

Справедливости ради следует отметить, что с 1361 года пребывавшей в упадке Золотой Ордой правил некто Мамай — человек деспотичный, склонный к праздной жизни и разгулу. Пользуясь его слабостью, русские князья перестали ходить на поклон в Сарай¹⁵ и платить дань. В 1373 году Дмитрий Донской, отбившись от одной из карательных экспедиций, посчитал свои силы достаточными, чтобы дерзнуть на поход против Булгара (1376). В августе 1378 года он разгромил Мамая на Волге, а в сентябре 1380 года — на Куликовом поле, в месте слияния Дона и Непрядвы.

Именно тогда на территории Европы появился Тохтамыш. Слишком слабый, чтобы ему сопротивляться, Мамай отступал и в Приазовье потерпел поражение. Ища спасения, Мамай бежал в Крым к своим друзьям, генуэзским купцам, которые, присвоив его казну, подло его умертвили.

Воцарившись в покоях ханской резиденции Сарай-Берке на Волге, Тохтамыш должен был показать, на что он способен. Оказалось, на многое. Под его предводительством полуживая Орда воспрянула. Всего за несколько месяцев он сумел восстановить в своем улусе жесткий порядок и как окреп, первым делом направил посольство в Москву, к Дмитрию Донскому, с уведомлением об уничтожении их общего врага Мамая, а также о своем воцарении. Князь Донской никак не отреагировал. Тогда Тохтамыш двинул войска на Москву. К нему присоединились князья Рязанский и Нижегородский. Москва подверглась осаде. Как утверждают летописи, у защищавшихся было диковинное для кочевников оружие — арбалеты и пушки. Но и это не помогло: хан Золотой Орды уже изучил кое-какие военные хитрости своего сюзерена Тимура; Москва пала 26 августа 1382 года, была разграблена и сожжена, а многие жители казнены.

После этого в Сарай-Берке к Тохтамышу прибыли в качестве аманатства¹⁶ сыновья русских, северокавказских, грузинских и азербайджанских князей, а также послы и сановники из Венеции, Генуи, Константинополя, Египта, Китая и других стран. Лишь Тимур не воздал ему хвалу как Великому государю. Более того, старший сын Тимура Омар-шейх захватил Ургенч, все каракалпакские степи, вплоть до Аральского моря. А сам Тимур отобрал другой лакомый кусочек — все Закавказье. Самолюбию хана Золотой Орды была нанесена серьезная рана. Проявлять снисходительности на Востоке не принято, тем более в такой ситуации, и, значительно окрепнув, используя удобный момент, Тохтамыш в конце 1387 года внезапно напал на Трансоксиану¹⁷, родину Тимура, когда сам Великий эмир отдыхал на Кавказе.

Гонец, принесший весть о нападении Тохтамыша, проявил удивительную расторопность, преодолев более двух с половиной тысяч километров за семнадцать дней. И это благодаря созданной Тимуром системе дорог, караван-сараев¹⁸, анчосов¹⁹.

Положение сложилось опасное. Тохтамыш разбил войска Омар-шейха, занял Хорезм, Бухару, Карши, и уже Самарканд был в окружении, когда после стремительного марша, загубив немало воинов и лошадей, у родной столицы появился сам Тимур. Тохтамыш даже в бой не вступил. Как лиса прячется в нору, так и он удалился быстро в свои степи.

После этого, казалось бы, Тохтамыш должен был угомониться, однако все случилось наоборот: суровой зимой 1388—1389 годов он вновь объявился. И не думая о внезапности, использовании случая, он готовился к войне серьезной, хорошо спланированной, и, как надеялся, решительной и окончательной. Тохтамыш собрал огромное войско, где бок о бок с тюрками и монголами должны были биться его вассалы: русские, кавказцы, болгары и литовцы.

Через прекрасно налаженную разведку, в том числе и в самой ставке Тохтамыша, Тимур знал обо всех передвижениях своего врага. Послав сына, Омар-шейха, в обход, сам Великий эмир выступил навстречу Тохтамышу.

Сшибка, произошедшая в окрестностях Ходжента в январе 1389 года, носила характер неустойчивый и жестокий. Тохтамышевы рати были гораздо многочисленнее, но недостаточно сплоченные. И тем не менее, он заметно наступал, как вдруг появившийся у него в тылу Омар-шейх смел его линии, что быстро привело к панике и обычному в таких обстоятельствах беспорядочному бегству. Объединенные силы золотоордынцев переправились через Сырдарью и затерялись в необъятных степных просторах.

Эти повторяющиеся набеги убедили Тимура в том, что Тохтамыш был очень опасен, а Тимур в жизни следовал всегда трем основным принципам: никогда не превращать свою страну в арену сражений, не уходить в оборону, всегда атаковать так стремительно, как позволяет состояние коней. Приказ о боевом походе был отдан. Военачальники стали роптать, мол, армия измотана, надо бы передохнуть. Тимур все понимал — у воинов нет стимула. В предыдущих походах всем досталась огромная добыча: скот, рабы, наложницы. И теперь хочется всем этим насладиться, расслабиться. Но так можно растерять армию, утратить боевой дух, дисциплину, дикость кочевника, а приобрести мягкий нрав оседлого человека.

Осенью 1390 года Тимур созвал Курултай²⁰ по поводу женитьбы своего сына Мираншаха. Тогда же им были отданы последние распоряжения о подготовке к выступлению в поход. Под Ташкентом он сделал смотр войскам, пополнил их вооружение и снаряжение, назначил командиров и выслал вперед эмиссаров, лазутчиков и передовые отряды с заданием подготовить пути следования, а также собрать сведения о позициях, занимаемых противником.

К северу от Сырдарьи раскинулись необъятные пространства Золотой Орды. Как только войска Тимура перешли реку, в лагерь Великого эмира явились послы Тохтамыша с подарками Тимуру от имени хана: девять великолепных коней и сокола в бриллиантовом ожерелье, а также передали письмо вроде уважительное, по сути — то ли хитрое, то ли боязливое, в целом лукавое, просит дружбы навек.

— Я никогда не нуждался ни в чьей дружбе, ни в союзе с кем-либо, — сказал послам Тимур. — Когда ваш повелитель был ранен и преследовался врагами, я, как известно, оказал ему помощь и назвал его сыном — тогда никому неизвестного человека, и в борьбе с Урус-ханом я потерял многих своих воинов… Взамен я от него ничего не просил… Он вспомнил обо мне для того, чтобы выразить свое презрение, поступить со мною, как с самозванцем, тогда как я построил свое благополучие собственными руками, не имея, в отличие от него, счастья быть рожденным на троне… Да будет он удушен своим желанием мира… Горе ему! Он разбудил богов войны, роковым оружием которых я являюсь!

Неизвестно, чем руководствовался Тохтамыш, но, несмотря на этот грозный ответ, он проявил упорство, и вновь прислал послов к Тимуру, в том числе и родственника Тимура, что служил при дворе Тохтамыша.

— Хан слишком часто нарушал клятвы, — сурово отвечал Тимур. — Если он искренне желает мира, то пусть пришлет Али-бея на переговоры с моими военачальниками.

Али-бей — главный советник хана Золотой Орды, человек смелый, решительный и одаренный, когда-то в молодости вместе с Тимуром промышлял грабежом на караванных путях. Долго шли они по авантюрным тропам жизни плечом к плечу, не раз спасая друг друга. А когда добрались до власти, поняли, что она может быть лишь в одних руках. Притесненный Али-бей убрался на север, в Орду, проявил себя не только в ратных делах, но и в придворных хитросплетениях, во всяком случае, стал влиятельным сановником, к которому Тохтамыш прислушивался. Тимур, желая личной встречи со старым другом, надеялся, видимо, склонить его к себе или хотя бы нейтрализовать, однако Али-бей не приехал. Тогда Тимур заявил, что впредь не позволит пустым речам сбить себя с избранного пути! Он не будет знать покоя, пока «не угаснут Тохтамышевы очи от зренья моей мести!».

Пока шли эти переговоры, золотоордынская армия растворилась в бескрайних песках. Тимур думал, что Тохтамыш будет в районе Аральского моря, а разведка доложила, что Тохтамыш ушел прямо на север. Тимур бросился вслед и оказался в непроходимых песках Муюнкума. Три месяца они преодолевали пустыню. Люди голодали, мучались. Однако Тимур своим поведением всех воодушевлял: даже в пустыне он носил облачение из роскошного набивного шелка и самой лучшей парчи и всегда был среди воинов, решительно пресекая всякие проволочки и беспорядок. Отставшему насыпали в сапоги песок, привязывали их к шее провинившегося и заставляли весь следующий переход двигаться босым. Если он снова отставал, то умерщвляли.

Говоря об этом невероятно трудном походе, историки отмечают два удивительных события. Первое — это то, что Тимур, как и Чингисхан, взошел на высокую гору Сюбюр-Тенгиз и, согласно языческому ритуалу, обратился к Небу со словами благодарности или просьбы. И пред спуском велел соорудить тур²¹ (по-монгольски «обо») и выбить на нем: «В стране семисот черных токмак, в год овцы, в средний весенний месяц (апрель 1391), султан Турана Тимурбек шел с двумястами тысячами войска имени своего ради, по кровь Тохтамыш-хана. Достигнув этой местности, он воздвиг этот курган, дабы он был знаком. Бог да окажет правосудие! Если Богу будет угодно! Бог да окажет милосердие людям! Да вспомнит о нас с благословением».²²

Второе событие — это охота, наверное, величайшая охота в истории человечества… Дело в том, что запасы провизии полностью закончились. Лошади, благодаря обильным пастбищам, находились в относительно неплохом состоянии, однако ими нельзя было жертвовать ради утоления голода. Без лошади кочевнику трудно обходиться, тем более воевать, а потерять значительное число лошадей означало для армии катастрофу. С ухудшением ситуации воины стали роптать, кое-где выходить из подчинения. Они не знали, что их ждет впереди, бескрайняя, безлюдная, холодная даже по весне Сибирь их отпугивала, угнетала. Поворачивать назад тоже было опасно: ослабленные люди могли не выдержать нового перехода через пустыни. Без сомнения, ордынцы, которые истинно по-монгольски так далеко Тимура заманили, в этом случае перестали бы скрываться и постарались бы превратить отступление армии Тимура в кошмар.

Именно в такой тяжелой обстановке проявляется величие полководца: Тимур отдал странный приказ — охота, и не специальными отрядами, что и до этого велась, а всеобщая. В бескрайней степи развернулась флангами стотысячная армия в пятидесятикилометровую линию. В то время как центр линии оставался неподвижным, ее края двигались галопом, образуя полукруг, внутри которого оказалось значительное количество степной живности. Фланги продолжали двигаться навстречу друг другу, чтобы сомкнуться с северной стороны.

Круг замкнулся и стал стягиваться. Мимо полуголодных воинов не мог проскочить даже заяц. Почувствовав себя в западне, дикие животные затеяли безумную паническую гонку. В сужающемся пространстве круга бешено носились, спасаясь от охотников, вепри, волки, медведи, олени и антилопы.

Некоторые особи животного мира, попавшие в западню, удивили воинов. В летописи упоминается особый вид оленя, размером больше буйвола, по видимому, лоси. Тимур, первым войдя внутрь круга, подстрелил из своего лука несколько оленей и антилоп. Его мастерство стрельбы восхищало всех. Большинство усталых воинов могли натянуть тетиву длинного лука лишь до ключицы, Тимур же мог отвести оперение стрелы до самого уха.

Эта грандиозная охота дала изобилие мяса. Состоялся пир. Тимур, однако, не дал армии предаться празднеству. На следующий день его ординарцы объявили всеобщий смотр войск. Ровно в полдень среди войск появился сам Тимур с окружением. На нем золотой шлем, украшенный огромным сверкающим алмазом, на плечах — шуба из белого горностая. В руке эмир держал жезл из слоновой кости с набалдашником в виде золотой головы быка. Позади него штандарт с гербом самого Великого эмира — увенчанный солнечным диском золотой лев. При его появлении военачальники и эмиры спешились и стали на колени.

Эта зримая роскошь и великолепие несколько подняли дух армии, но ненадолго. Тохтамыш сознательно заманивал его все дальше на север, где даже в июне вдруг выпал снег. А потом пошли леса, более частые и густые, рати вязли в болотах. Снова началась жизнь впроголодь. Грабить было нечего: на пути ни одного поселения, ни души. А Тохтамыш все уходил и уходил на север. И тут случилось то, что всю жизнь сопровождало Тимура и не раз помогало — это вещие сны. Так, когда Тохтамыш на него напал, снилось ему, что почему-то с севера осветил его яркий луч, маня к себе. Как только Тимур двинулся в ту сторону, свет исчез, и там застыла в вечном покое путеводная Полярная звезда.

Колдунов, шаманов, гадателей и предсказателей Тимур не любил и был приказ — таковых, как и нищих и шутов, повсеместно истреблять. Однако при себе, как и любой средневековый правитель, Тимур держал несколько звездочетов, ученых мужей, и, якобы, ясновидящих, к мнению которых Великий эмир прислушивался, но вывод всегда делал свой.

Тот сон звездочеты объяснили: свет с севера — путь, который надо свершить, чтобы разгромить хана Золотой Орды. И как в небе одна неподвижная Полярная звезда, так и ты на Земле единый правитель. Это грядущее отвечало помыслам Тимура, ведь он должен стать Повелителем мира и посему выступил в поход, и никакие трудности и преграды не могли его остановить на этом пути.

За пять месяцев изнурительного похода армия Тимура так и не нагнала хана Золотой Орды: кони не могли преодолеть болота Тобола; мошки, комары и слепни атаковали людей и животных, все голодали, начались болезни и недовольство не только простых воинов, но и преданного окружения. И в этот самый тяжелый момент, видимо, от нервного и физического перенапряжения, дала о себе знать старая суставная болезнь Тимура. Он слег, его лихорадило. Пребывая постоянно в липком поту, он не мог ни думать, ни командовать, ни принимать решения. В упадке сил он понимал лишь одно, что пренебрег одним из Ясов Чингисхана: должно остерегаться преследовать войско, которое без видимой причины обращается в бегство или долго отступает, в тылу может быть ловушка, либо сильное подкрепление. И то, и другое случилось: попал он в самое затруднительное положение. И в это время сон, что очень редко бывает, ведь ублаженный женщинами и вином он обычно крепко спит. Неужели вещий? Словно наяву!

Как он любит, весь при торжественном наряде охотится Тимур на медведя в этих топях. Идет след в след, вот-вот нагонит, а не может, не может идти, все вязнет и вязнет в болоте. И вот провалился, стало его засасывать. Кричит он о помощи и спасении, а трясина все больше засасывает его. Он уже задыхается, уже чувствует прелый вкус болотного мха во рту. И тут медведь сжалился, примчался с подмогою и, хватая за уши, молвит человеческим голосом:

— Не такие уж мы неблагодарные, — дернул он с силою — оторвалась голова, а мишка любуется, — не забудем мы твоей услуги, в стольном граде водрузим башку твою на веки вечные, как символ избавления от Орды и Орды становления.

И как была голова в драгоценном шлеме, так водрузили ее на какой-то постамент, то ли из черепов, то ли еще из каких-то стонов. В общем, он уже не живой, но умереть не дают. Дух его витает, мечется, чего-то человеческого хочет, а он перед Всевышним Судом предстал, и после долгих-долгих лет заточения, после показаний всех свидетелей ему даже в аду места не нашлось. И вернули его на страшную землю, шлем-подделку напялили, бороду приклеили, в стеклянную клетку заточили, не всем подряд, а кое-кому демонстрируют…

— О-о-о!!! — зарычал, пробуждаясь от этого кошмарного сна, Тимур, обеими руками схватился за голову. — Всех звездочетов, предсказателей, мулл и шаманов ко мне, — приказал он.

Тотчас явились старцы, в смиренной позе пали пред ним на колени, ковер поцеловали:

— Что изволит наш Повелитель? — крайне услужлив их тон, покорен их взгляд, сострадание в их виде и жестах.

Пересказал Тимур им свой сон, даже от этого ему снова стало плохо. Мудрецы переглянулись, глубоко задумались, понурив головы. Но что-то сказать надо, и самый старший, самый мудрый держит слово:

— Только Владыке мира Бог мог послать такое великое знамение. И как бы мы ни были просвещены и Всевышним наделены умом, и нам нужно подумать, для того чтобы разгадать этот сон.

— Да-да, — поддержали остальные старцы, ибо кому-то надо на следующую ночь расположение звезд посмотреть, кому на бараньей лопатке погадать, кому петуха на рассвете послушать, кому и у костра попрыгать, а кому поплотнее поесть, послаще поспать, и ему во сне секрет раскроется.

Через сутки они вернулись. Но в этих диких местах и солнце вовсе не садится, и ночь не ночь — коротка, а звезд не видно. С бесконечным закатом туман над болотом стелется, а барашка — как блеет, позабыли, петуха давно уж сварили, словом, молились сутки за здравие Повелителя, но ответ, хоть и не прост, все же разгадан:

— Сколько троп знает медведь, столько хитростей ведомо охотнику, — тюркскую поговорку напомнили они, а дальше — столько хвалебных, витиеватых, по-восточному подобострастных, сладких речей, мол, Повелитель всегда на высоте, на постаменте, победитель.

Между тем, самого Тимура этот страшный сон встряхнул и придал новые силы. И не в таких переделках бывал, и немало на своем веку уже повидал — у самого борода убелена. И хоть эти старцы мудрецы, да и он не лыком шит, видит: кое-что они предчувствуют, угадывают — глаза прячут, но не от прежнего раболепия, и пока не от измены, скорее от сомнения — не на ту «лошадку» поставили? Кто же этот будущий Повелитель-победитель?

Хоть и во сне, а башку его уже оторвать грозятся и не обязательно это будет Тохтамыш или Али-бей, что во вражеском стане. Вокруг недругов немало: не только эмиры туменов²³, но родня и даже дети и внуки могут на поколебавшийся трон позариться, сам таким был по молодости, знает — верить никому нельзя. Вот потому денно и нощно двое самых верных стражников из числа преданных головорезов-убийц, для которых он царь и бог, охраняют его жизнь, его башку. Но это до тех пор, пока эта башка лучше других соображает.

— Думай, башка, думай, — силясь перебороть недуги, сам себя понукает Тимур. — Только победители долго живут и, вообще, живут!

И тут он вспомнил о своем главном лекарстве:

— Расставьте шахматы! — в этом походе у него даже не было возможности позабавиться игрой. А он по жизни игрок, но не в какие-то там кости, что выпадет «шеш-беш», а сызмальства игрок только в шахматы, где побеждает думающий… Да, ситуация у него очень тяжелая. Отступать некуда и невозможно, нужен бой, где предстоит либо победить, либо погибнуть. Надо рисковать всем, но в затевавшейся партии нужно полагаться только на свой ум, метод, а не на случай, предавшись хандре сновидений, слушая мнения льстивых мудрецов.

Однако Тохтамыш на бой не идет, все отступает, в конец хочет измотать, действует наверняка, явно переигрывая, ждет, пока армия Тимура полностью деморализуется, потеряет боеспособность и веру в полководца.

Смута в войсках началась. Араз-лакшеры²⁴ и тайные соглядатаи уже приносят тревожные сведения, и рассадник крамольных настроений — лагерь духовенства и мудрецов. Вот к кому, согласно Ясу, Тимур всегда относился с доверием и благосклонностью. Но раз такое дело, нет правил без исключений. Коротки летние ночи в Сибири, видать, старцы крепко уснули: сгорели все их палатки, никто не спасся. А тут же, рядом с мудрецами, в отдельном порядке, живут всякого рода развлекатели войск: музыканты, акробаты, поэты и множество купцов, которые ради выгоды преодолевают те же тяготы, что и армия в походе. Зато после победы они по дешевке столько добра у воинов скупают, что наживают целые состояния, им война очень выгодна, но следовать они хотят лишь за армией-победительницей, чтоб не пасть в вихре поражения. И вот Тимуру докладывают, что купцы подались куда-то в сторону. Они люди свободные, да Тимур пока еще великий эмир, и многие из этих купцов своим состоянием ему обязаны. Вернули их силой и бросили пред Тимуром на колени.

— Что ж вы меня покидаете? — язвителен голос Повелителя.

— Не воины мы, стары, устали, болеем, домой хотим, — отвечают купцы.

— Так Самарканд в какой стороне, а вы куда путь держите?

— До Самарканда далеко, не дойдем. Гораздо ближе до Сарай-берке, там подкрепимся и тогда вернемся в Самарканд.

И тут Тимура осенило: «Как я раньше не додумался?! Зачем мне медведя по тропе выслеживать, надо в его берлогу залезть».

В тот же день по приказу Тимура затрубили фанфары сбор в поход, забили барабаны. Но прежде чем тронуться, Тимур вызвал в свой шатер сыновей и внуков.

— Момент грозный и решающий, — молвил им Тимур. — Готовы ли вы вместе со мной или победить в бою, или умереть?

— Готовы! — поклялись все, стали на колени и по очереди поцеловали шероховатые голенища шагреневых сапог. А любимые внуки, Мухаммед Султан и Пир-Мухаммед, при этом плакали.

Узнав об этом, у всех военачальников пробудилось мужество, они тоже явились в главный шатер командующего и, преклонив колено, тоже поклялись.

После этого Тимур развернул войска на юго-запад и двинулся прямо к Волге, в сторону столицы Золотой Орды. Путь был неблизкий и нелегкий. За десятидневный переход они преодолели реку Урал, Южно-Уральские горы, сделали еще несколько переходов и достигли бы Волги, но тут у самарской излучины, у небольшой реки Кундурча, прямо как из-под земли напротив стали Тохтамышевы рати.

В иное время Тимур сразу ринулся бы в атаку, так он всегда был уверен в себе. Но на сей раз дело совсем иное: его воины устали, голодны, и их значительно меньше, чем свежее войско Тохтамыша.

Обычно перед каждым значительным боем Тимур проводит совещания, где каждый командир получает конкретное задание-приказ, невыполнение которого грозит смертью. Однако на сей раз — никаких совещаний, Тимур уединен, вроде играет в шахматы, и лишь по ночам у него идут какие-то тайные встречи. А днем, уже не первый раз, армия Тохтамыша пытается вступить в бой. Тимур маневрирует на месте, уклоняется, и никто не знает, что он ведет другую игру.

Тимур понимает: на сей раз в открытом бою ему Тохтамыша не одолеть, надо что-то придумать. И он придумал.

Сражение началось 19 июня 1391 года. Тохтамыш, весьма достойный ученик Тимура, давно изучил его тактику ведения боя. Учитывая, что его воины бодрее и маневреннее, значительно преуспел, особенно на флангах, которые обычно были сильнее, чем центр и первыми вступали в бой. Чтобы не дать свежей коннице Тохтамыша свободного пространства, Тимур постоянно заставлял свои силы плотнее вступать в контакт. Два дня шла рукопашная сеча. Потери Тимура были значительными, но войска стояли насмерть.

На третий день случилось неожиданное. Утром, в самый разгар боя, тумен внука Абу-Бекра, что находился в самом центре, чуть ли не на передовой, строгим маршем покинул поле боя и в стороне, на пригорке, хорошо видимом издалека, раскинул шатры, зажег костры, якобы готовясь к пиру победителей.

В это же время другой любимый внук слушал приказ и наставление Тимура:

— Какая польза от жизни без славы?! Вперед!

Мухаммед-Султан повел по центру в атаку свои войска и тоже странность: впереди не лучники и копьеносцы, как положено, а пятьсот барабанщиков, и как забили они джирхг²⁵, словно гром обрушился. Воодушевились воины Тимура, закричали хором боевой клич:

— Дар и гар!²⁶ Ура-а-а!!!

Внезапно случилось еще более непредвиденное — золотоордынский знаменщик выпустил из рук древко туга о девяти конских хвостах… Известно, что большое знамя повелителя в Азии — это символ власти и победы. Во все времена его отступление или исчезновение определяет ход битвы. Знамя видно отовсюду и воины никогда не теряют его из виду. Когда знамя развевается, воины знают, что повелитель не покинул их, но лишь оно исчезнет или отступает, то это может стать причиной их бегства с поля боя.

Запаниковав, перепуганные золотоордынцы бросились наутек. Они, преследуемые противником, познали все ужасы уничтожения. Всеми покинутый Тохтамыш исчез в степи и так поспешно бежал на запад, что очутился в литовском княжестве.

Войско Тимура обосновалось лагерем на берегу Волги. Целый месяц пировали: пили, пели, ели, плясали, делили богатства Золотой Орды, заставляли себе прислуживать самых красивых в мире дев.

Во время затянувшейся пирушки, в хмельном бахвальстве Тимур выдал секрет своей победы.

Дело в том, что с обеих сторон, в основном, воевали монголо-тюркиты. По крайней мере, на ответственных должностях лишь они. И в то же время нередки случаи, когда близкие родственники, не говоря уже о старых соратниках, стояли друг против друга, разделенные фронтом. При соприкосновении таких огромных масс людей, а это более двухсот тысяч, неизбежны перебежки в стан врага, взаимное проникновение лазутчиков.

Тимур, который более чем на воинскую доблесть полагался на военную хитрость, через разведчиков узнал, что знаменосец Тохтамыша — его старый соратник, ибо когда-то Тохтамышево воинство — это часть армии Тимура, которую он сам с поддержкой передал. По заданию Тимура этому знаменосцу передали повеление Великого эмира.

— Я все равно выиграю, ибо Аллах на моей стороне, а Тохтамыш и Али-бей — неблагодарные трусы… Когда пойдут в атаку барабанщики, ты бросишь знамя. Сохранишь свою жизнь, получишь огромные деньги и твой сын будет назначен одним из ханов Золотой Орды… Не согласишься, весь твой род, что живет в Ургенче, на моей территории, будет истреблен, а юные и молодые — проданы в рабство… Другого — нет, решай!

Зажатый в тиски обстоятельств, знаменосец сказал, что скоро даст ответ. На следующий день он увидел, как войска Тимура, несмотря на измотанность, стойко сражаются, и дал ответ:

— Деньги вперед.

Нужна была еще одна ночь, чтобы доставить огромное состояние в лагерь противника; и на третий день боя дело было решено.

Тимур думал, что знаменосца, как предателя, свои тотчас убьют, а тот чудом спасся и даже объявился на Волге у шатра Повелителя мира с предложением и впредь верно служить.

— Ты теперь так богат и не молод, жил бы в свое удовольствие, — ласкает его Повелитель мира. — А слово свое, если хочешь, я сдержу, — где твой сын?

Сын появился, в присутствии отца и свиты получил грамоту на ханство, и когда клялся в верности на коленях, Тимур ему шепнул:

— В семье хана предатель.

На следующее утро Тимуру доложили: бывший знаменосец умерщвлен. Убить сына допустимо, ибо даже старший сын Чингисхана, Джучи, был найден в степи с переломанным хребтом и вряд ли это могло случиться без ведома отца. Но убить отца?!

Молодого хана доставили Тимуру.

— Тот, кто отца отравил, кого угодно отравит, — с презрением процедил Тимур. Хоть и нет прямого обвинения, но новый хан стал что-то лепетать в оправдание.

— Вот видишь, — резко перебил Тимур, — нет, чтобы покаяться, ты чуть ли не меня винишь… Что еще можно было ожидать: сын предателя — собака.

Повелитель сделал едва заметный жест рукой. Охрана знала: срубить голову — не самое жестокое наказание, зато, хоть и малость, а ханом побыл.

…Покоренная Золотая Орда — необъятное государство, а Тимур многим военачальникам своей победой обязан. Вот и назначил он вместо одного хана троих. Почувствовав себя независимыми, ханы не смогли поделить территорию, власть, стали враждовать. И тут вновь объявился Тохтамыш, который при помощи великого князя Московского без особого труда вступил во владения своим царством.

Да, Тохтамыш был Тимуром побежден, но он проиграл не войну, а лишь сражение. Золотая Орда, где он вновь стал безраздельно властвовать, — огромная территория, щедрая людскими и природными ресурсами.

Быстро восстановив военную, а вместе с этим и экономическую мощь, Тохтамыш прошелся поборами и рекрутством по вассальным территориям. Грузию и Азербайджан, занятые было Тимуром, он вновь переподчинил себе. И готовясь к неизбежному реваншу, Тохтамыш стал налаживать международные отношения, направленные против Тимура. Прежде всего он вступил в переговоры с самой значительной силой того времени — султаном Египта. Эти отношения были обусловлены многими факторами: взаимовыгодным товарообменом, служащим источником обогащения, и, главное, правителями Египта, Сирии и всего Ближнего Востока, коими не годы, а века были султаны-мамлюки, сумевшие захватить там власть. Мамлюки — в основном выходцы с Кавказа, а так как их историческая родина являлась покоренной, но частью Золотой Орды, то они были крайне заинтересованы в контакте и влиянии на хана и его окружение. Теперь, в конце XIV века, эти в основном торговые отношения переросли в иную ипостась — военно-политический союз для отражения натиска Тимура, который яростным обоюдоострым клином вторгся меж их владений, немало потрепав обе державы.

О том, что между Золотой Ордой и Египтом идут интенсивные переговоры, и договоренность, в принципе, уже достигнута, Тимуру из своих надежных источников доподлинно известно. Он знает, что если Тохтамыш с севера, а мамлюк с юга одновременно начнут наступление, то на два фронта воевать не сможет, ибо, как показали последние события, очень храбрый в бою сын его, Мираншах, был недавно мамлюками разбит и, спасаясь от плена, бежал под крыло отца.

Тимуру надо было действовать быстро и решительно, но это не значит сломя голову, чего он никогда не допускал, ведь он игрок в шахматы, а в шахматах с наскока и авантюрой победы не достичь, все необходимо просчитать на несколько ходов вперед… Вот он и склонился над шахматной доской в живописном уголке Грузии, у излучины Куры. Свита Тимура даже дышать боится, никто не смеет нарушить его покой, но ведь с самим с собой играть малоинтересно, даже бессмысленно.

— Неужели на этом чертовом Кавказе никто в шахматы играть не умеет? — не поднимая головы, сурово процедил Тимур.

Великий эмир был не только выдающийся полководец, но и прекрасный шахматист. Мало кто ему мог противостоять и в этой мирной игре, но если кто его обыгрывал, то Тимур, прирожденный лидер и победитель, приходил в ярость, и судьба шахматного обидчика была плачевной. Эта молва о Тимуре, как и все остальные, распространилась по свету, и даже те, кто мог бы Великого эмира обыграть, не смели и помыслить об этом, а посему достойных противников не было.

— Так есть здесь шахматисты? — гневно повторил свой вопрос Тимур.

— Э-э, есть, — чуточку вперед подался визирь воды, и, видя, как Повелитель удивленно повел бровями, сразу же пояснил, — только он находится в тюрьме.

— Ты что, издеваться надо мной вздумал? — с годами нрав Тимура стал круче: он мог быть по-царски щедрым и милостивым и в то же время, не только за поступок, но и за нечаянно брошенное лишнее слово, обходился беспощадно даже с близкими. — Небось, какой-нибудь голодранец иль вор.

— Никак нет, мой Повелитель, — виновато склонился визирь²⁷ воды, будто действительно его давил непомерный груз, — это местный Молла²⁸ по имени Несарт.

— Хм, это за что же Моллу посадили? — как последователь Ясов, Тимур очень почтительно относился ко всем просветителям, тем более к религиозным деятелям любых вероисповеданий — это был один из залогов успеха завоевателя.

— Его дело весьма щекотливое, правда, давнее, он уже лет двадцать в заточении.

— Двадцать лет в тюрьме? — удивился Тимур. — Оф! Представляю, как он там провонял. А ты его ко мне, да еще в шахматы играть!?

Лицо Тимура всегда было сурово, и по тону нельзя было понять, что у него внутри, какая последует реакция. Да в это время незаметно появился маленький юркий племянник Повелителя, сын его любимой, уже покойной сестры Туркан-ага, звали которого Чанар. По родству Чанар на многое не претендует и, может, поэтому, а, может, из-за личных качеств он особо приближен: начальник тайного сыска в любое время имеет доступ к Тимуру. Его теперешнее появление всем понятно — прибыл гонец.

Это в былые времена Тимуру все при свите докладывалось, все сообща выслушивали и вместе принимали решения. Ныне все иначе. И не потому, что Эмир эмиров стал Повелителем мира, действительно, полмира завоевал. Нет, масштаб иной, борьба иная, методы иные, и сама жизнь иная. Если в свите почти что каждого государя есть люди, подкупленные Тимуром, то почему они не могут быть и рядом с ним?

Тимур и Чанар уединяются в отдельном шатре, куда нет доступа никому, кроме личной охраны. Почти что одновременно прибыли гонцы, оба из Самарканда. Первое послание было от Сарай-Ханум, главной жены Тимура, второе — от Ханзаде. Люди называли их Большой госпожой и Малой. Между этими влиятельными женщинами при дворе Тимура шла острая вражда, которая в немалой степени портила жизнь Повелителю и, казалось бы, что стоило такому беспощадному и всемогущему человеку, как Тимуру, всяческим способом урезонить этих женщин, навести покой и порядок в своем доме, дабы не мешали ему в грандиозных делах. Но не все так просто, даже в жизни Повелителя мира. И та, и другая женщины имеют сыновей, наследников и опору Тимура, вот и приходится даже такому государю разбираться в женских сплетнях и интригах своего двора. Кто бы знал, сколько здесь порока, хитросплетений, коварства и лжи? И как бы в тот момент ни было, а Тимур, рано потерявший мать, с любовью относился к своим женщинам, будь то сестры, жены, дочери и невестки. В честь многих из них он возвел известные архитектурные шедевры. Но это — история, а сейчас этих женщин надо угомонить. А как это сделать? Очень просто — развести. И хотя госпожа в походе — обуза, а Сарай-Ханум уже не молода, дальнюю дорогу не осилит, посему Тимур позволяет Хан-заде прибыть к нему, мол, по невестке соскучился, да и сама с сыновьями увидится, покоренным и прекрасным Кавказом полюбуется.

— С жиру бесятся, — итог Тимуровых раздумий о фаворитках своего двора.

И почему-то именно в этот момент он вспомнил о другой женщине, которую действительно любил. Тимур был молод (всего двадцать два года), а имя его уже наводило страх. Это личные летописцы выправили историю жизни Тимура. А был он в молодости разбойником с большой дороги, да, видать, разбойником не простым, ибо сам эмир Самарканда и областей, некто Казаган²⁹, уже наслышанный о дерзких проделках Тимура, пригласил его к себе. Но Тимур отказал в просьбе эмира не грабить проезжающие караваны купцов, а наоборот, сам сделал предложение — поставить себя во главе Казганова воинства.

— Не рано ли тебе? — спросил эмир Казаган, которому не понравилась выходка Тимура.

— Дай задание, время покажет, — самоуверенно настаивал Тимур.

— Хорошо, — согласился Казаган и дал Тимуру очень трудное задание, будучи уверенным, что зарвавшийся юнец там сложит свою буйную голову. А Тимур не только выполнил поручение, но даже переусердствовал: соседнего эмира взял в плен, трофеи в Самарканд доставил. Многие историки пишут, что в благодарность Казаган выдал за Тимура свою внучку. На самом деле это Тимур послал отца Тарагая со сватовством, и не кого-нибудь, а самую избранную девушку в округе — прекрасную, как молодой месяц, стройную и грациозную, как кипарис, пятнадцатилетнюю красавицу Алджай. Вот таким удалым молодцом был Тимур! Своими подвигами он сам создавал себя и свое имя. Это позже историки сложили генеалогию Тимура, якобы он прямой потомок Ноя и Чингисхана. Так такие генеалогии на Востоке у каждого султана или президента со временем появляются. А отец Тимура не был никаким вождем племени барласов³⁰, простой воин-кочевник, дожил до старости, за выслугу получил небольшой надел, немного коней и другой скотины, которую Тимур с самого детства пас. Именно тогда, в степи, перенося жару и стужу, голод и жажду, он закалил свою силу и выносливость, стал прекрасным наездником. А по вечерам, слушая бесчисленные легенды о Великом Чингисхане, Тимур мечтал стать таким же великим. Постоянно играя в военные игры в бескрайней степи, сам, как и многие его сверстники, с самого детства учился стрелять из лука, сидя в седле, бросать аркан, сражаться копьем и даже орудовать самодельным деревянным мечом.

На игры с мальчишками-сверстниками времени было мало. Но играть Тимур любил, был заводилой и даже в детстве не любил проигрывать. А однажды случилось то, что, наверное, определило дальнейшую его жизнь. Он с друзьями поспорил, кто быстрее добежит до стены обрыва, тот — хан. Случилось так, что Тимур споткнулся о камень, упал, и, видя, что его соперники вот-вот добегут до стены, догадался схватить тот самый злополучный камень и, яростно бросив в цель, заявил:

— Я опередил вас, пока вы руками хотели коснуться стены, у меня ум был уже там. Я — хан!

Дети стали спорить, кричать, ссориться. Проходивший мимо старик разнял детей и мудро разрешил их спор.

— Эх, молодцы! — выдохнул старик. — Этот мальчик, — указал он на Тимура, — действительно соображает, назначить его ханом будет умнее.

Тимур проникся любопытством к этому странному старцу и, следя за ним, приметил, что старик, часто бывая в чайхане, никогда не играет в кости, как все остальные завсегдатаи, а всегда за шахматами, зачастую играя сам с собой.

— А почему вы не играете в кости? — как-то, набравшись смелости, обратился к старику Тимур.

— Кости — это случай: повезет — не повезет. А создатель наделил человека разумом, чтобы думать и решительно действовать. Только так можно в шахматах, да и в жизни победить.

— Научите меня! — попросил юный Тимур, он хотел только побеждать и в шахматах, и в жизни.

— Вот царь, — поучал его старик, как будто внушал, — это ты. Запомни, царь — это ты. А у царя должна быть самая красивая царица…

Да, у Тимура была самая красивая царица — черноокая Алджай, которая родила ему семерых детей: пять мальчиков и двух девочек. Двое мальчиков умерли в детстве. Еще двое, в том числе первенец Джехангир, надежда Тимура, погибли молодыми, но Алджай уже тоже не было. Знахари и шаманы утверждали, что ее иссушил плохой сглаз. Один лишь Тимур знал — это ревность и любовь сгубили ее. Обремененная детьми Алджай оставалась в Самарканде, в то время как Тимур постоянно пропадал в военных походах, а там пленницы, рабыни, и передвижной гарем, и незаконнорожденные дети, и их матери. И мало, что таковых сам Тимур не признавал, они умудрялись кое-что и кое-как у Великого эмира урвать, к себе привлечь; в общем, видела Алджай любимого мужа все реже и реже… А теперь Тимур вспоминает ее все чаще и чаще. Сколько Алджай вынесла с ним лишений, страданий, сколько пересекла горных троп и пустынь. Ведь тогда Тимур всеми преследовался, бегал ото всех по всей Средней Азии, и верная жена всегда с ним, даже в боях рядом. А чего стоили те два месяца, что они провели в заточении в пустыне Туркмении?! Невыносимый зной, иной раз сутками и капли воды не дают, тучи кровожадных насекомых терзают тело, и он еле жив. Но и тогда глаза любимой Алджай не выражали печали, потому что молодая жена не должна омрачать настроение мужа.

«Пусть Бог защитит тебя, о, мой суженый», — каждый день подбадривала его Алджай. И если бы не она, невыносимо было бы в неволе. До сих пор при воспоминании об этом его в дрожь бросает. А всего два месяца!

— Всевышний! — взмолился Тимур. — А только что говорили, какой-то Молла почти двадцать лет в тюрьме… Такое невозможно!

…Эти воспоминания испортили настроение Тимура, и дабы как-то отвлечься, он пожелал к вечеру устроить соколиную охоту прямо на берегу Куры. Вечер был тихий, теплый. Но и с охотой в тот день не повезло: то ли всю дичь распугали, то ли соколы сытые были. Гневом кипела душа Тимура, да на закате пришло доброе известие: его внук, младший брат Мухаммед-Султана, сын Ханзаде, Пир-Мухаммед ходил с боевой разведкой к окрестностям Тбилиси и Мцхеты, разбил отряд горцев, сжег несколько селений, возвращается с добычей.

Вот Тимур видит, как от дальней охраны скачут к нему галопом трое всадников. На значительном расстоянии Пир-Мухаммед лихо осадил своего коня, резво соскочил, на бегу снимая шлем, бросился на коленях к стремени деда, поцеловал носок сапога:

— О, мой Повелитель! — тяжело дыша, горячо говорил внук. — Я доставил тебе райский подарок — старое грузинское вино и шестьдесят семь сказочных гурий.

— Хе-хе, — губы слегка скривились на вечно суровом, обветренном лице Тимура, — тебя что, Сабук надоумил?

Ужинал Тимур в кругу родных и близких, и это ныне не скудный стол кочевника, где в основном мясо, бульон и кумыс. Сто лучших поваров из Персии, Сирии, Византии, Индии и Китая создают ежедневно лакомый шедевр из изумительных яств, и все это на золоченых блюдах подносит многочисленная прислуга из рабов. А дабы настроение поднять, звучит музыка, сегодня — это соло на кифаре.

Сам Тимур ужинает недолго, у него в этот вечер еще дела. Под покровом ночи в его уединенный шатер придут нужные люди, там пойдет не только сбор информации, но и некий торг — будущий передел мира. И если Тимура купить нельзя, то откупиться можно.

Только к полуночи Тимур смог освободиться от тайных посетителей. Он вышел из шатра, чтобы на чистом воздухе все обдумать и принять окончательное решение. Ночь была тихая-тихая, звездная, безлунная; с севера, с кавказских гор дул прохладный, свежий ветер, напоминая о приближении зимы.

— Думай, башка, думай, — сам себя, как обычно, подстегнул Тимур.

На запад, где находятся богатые европейские порты, он не пойдет: были послы, есть заверения в дружбе и верности, вновь очень щедрые подарки и услуги.

Идти на юг, Сирию и Египет, — очень далеко, да и делать там нечего: несколько лет назад была засуха, теперь голод и мор, а воюют мамлюки-кавказцы отчаянно, из привилегированного рабства обратно в настоящее рабство попасть не хотят. Остается север — Тохтамыш. Вот кого окончательно разгромить надо… А там, севернее кавказских гор, от Каспийского до Черного моря поля золотые, от хлеба живность жиром лоснится, а народ там воинственный, трудолюбивый, богатый. Вот почему Тохтамыш не угомонится, подпитка у него щедрая. И чтобы Золотая Орда и Египет не договорились, надо рассорить их и поодиночке истребить… Решено: он идет на север. Но на пути непокорные, строптивые грузины. Их в тылу оставлять нельзя…

Вот теперь Тимур заслужил ночной покой. Как обитателю пустыни, ему присуща любовь к растительности и проточной воде. Вот такой сказочный миниатюрный садовый рай с родничком устроен в его отдельном спальном шатре. Здесь запах курящего сандала и амбры смешан с испарениями соков афганской конопли и ферганского мака. Его слух будет ублажать мелодия армянского дудука, а потом раб-индус незаметно введет полуобнаженных танцовщиц, и на подъеме блаженства появится евнух-перс и его жрицы любви — вот кто знает все премудрости сладострастия, кайфа³¹ и разврата.

Однако Тимуру приелись эти еженощные отлаженные представления. Старый воин-друг Сабук тысячу раз прав, и внук ему сделал подарок — выдержанное красное вино и на выбор белоснежное, бархатное, совсем юное хрупкое тело, которое от одного прикосновения грубой, черной руки уже дрожит. Сквозь неукротимый плач юная пленница силится сторониться его ласк, а он хочет, уже и без дудука, испить этот свежий нектар, этот румянец с щек, но она и кричать не смеет, лишь еле слышное в свой предсмертный час:

— Мать, отец, спасите, помогите!

Но Тимур кавказского наречия не знал, он считал, что осчастливил и благословил ее…

* * *

До рассвета еще далеко, но на востоке небосвод уже посветлел. Там легкой стайкой вытянулись с севера на юг перисто-волнистые бледно-фиолетовые облака. Над Курой встал густой пар, так что снежных кавказских гор совсем не видно. Звезд тоже нет, лишь тоненькая юная обескровленная луна, небо переливчатое низкое, давящее, пустое. Вот только на западе ярко одиноко горит богиня Иштар³², она еще властвует над землей, — ночь не прошла, нет красок дня, все вокруг во тьме. Природа еще спит, да почему-то люди не спят, вокруг шатра Тимура горят огни, оживление. Сам Повелитель буквально вывалился на воздух, за голову обеими руками схватился, будто она болит, или кто ее оторвать грозится. Ему вновь приснился дурной сон: голова его на севере в снегах стоит, на постаменте.

Мудрецов-звездочетов до зари разбудили, привели к Тимуру. Выслушали они владыку, меж собой пошептались, вынесли вердикт:

— О благословенный Богом, о Великий эмир! Белый снег — это мир и согласие, которое ты принесешь всем народам на своем пути; ты восстановишь справедливость меж правителей и визирей, неподкупность кадиев³³; будет много благодеяний для человечества: обилие дождей, плодов, хлеба, льна, меда, винограда и рыбы.

— О Посланник Аллаха! — поддержал разговор другой старец. — Это поистине вещий сон. Ты почитаешь нас, служителей истинной веры и поэтому Всевышний так благосклонен к тебе. А мы будем зазывать народ молиться каждый раз за такого правителя как ты.

— О-о! — еще страстней схватился за голову Тимур. Конечно же, этим подлым льстецам языки надо бы повырывать. Однако, согласно Ясам, богослужителей необходимо почитать. Вот он под их льстивые речи вместе с ними через силу позавтракал, одарил дорогими шелковыми халатами, проводил с внешним почтением, да голова у него все равно болит. Правда, есть у него ото всех хворей лекарство — отдал приказ шахматы расставить, но и тут беда — соперников нет, ныне сам с собой играть не может, жаждет он кипучей жизни, значит, борьбы, и если не на поле боя, то хотя бы шахматные фигуры сметать.

Конечно же, к тому времени судьба так часто благоволила Тимуру, что он уже ощущал свое великое предназначение, и, понимая, что он беспрекословный лидер и должен быть вопреки всему действительно сильной личностью, пытался всегда владеть собой и держать чувства в узде. Но в это утро ему не по себе.

— Найди мне достойного соперника, — кричит он на визиря воды, — только не этого вора, что двадцать лет гнил в тюрьме, у нас таких и своих хватает.

— Мой Повелитель! — робкий шепот визиря. — Говорят, этот Молла астролог.

Как человек, стремящийся к великим целям, Тимур всю свою жизнь учился, все время совершенствовал область своих познаний, и с этой целью окружал себя выдающимися личностями, лучшими умами своего времени, каковым, как понял из доклада визиря, несомненно, был некий Молла Несарт.

Молла Несарт — ученик и последователь великого ученого, математика, философа и астронома Ширвани³⁴, который основал знаменитую Марагскую обсерваторию, и одним из первых выдвинул гипотезу, что Земля вращается вокруг Солнца, а Луна — вокруг Земли. За это уже престарелый Ширвани был предан анафеме и умерщвлен, обсерватория разрушена, а его ученику Несарту по молодости лет жизнь сохранили, правда, в тюрьме. Тюрьма того времени на Среднем Востоке — это, в основном, огороженная территория, которую охраняют государевы воины. Иной заботы у государства об узниках нет. Одежда и пропитание — это только то, что как подаяние приносят к воротам тюрьмы местные жители. Большинство заключенных содержатся в зинданах³⁵. Там, в невыносимых условиях, особенно зимой, они находят свой мучительный конец. Однако и здесь есть исключения: для редких привилегированных особ есть некие наземные помещения. Этой чести, как незаурядный, просвещенный человек, удостоен и Молла Несарт. Для него созданы более-менее сносные условия труда, а это философские труды, труды по математике, он основатель тригонометрии, и, конечно же, это возможность в свой замысловатый прибор-астролябию наблюдать за ночным звездным небом, чтобы создать таинственные астрономические таблицы, на базе которых он составил достоверный восточный календарь, и, к удивлению всех, с поразительной точностью предсказал затмение солнца. Понятно, Молла Несарт не зря заточен в тюрьму — связан он с нечистой силой. Но в мире много людей с нечистыми мыслями, а они, как часто это бывает, люди у власти и при деньгах. Вот и тянет их к этому нечестивцу, и это не только мужчины, а порой, нет-нет, да и женщины под тяжелой паранджой — у всех тяготы от богатств. Вот и просят, кому судьбу предсказать, кому сон отгадать, кого влюбить, а на кого и вовсе порчу навести. Конечно же, в тюрьму ходить не совсем сподручно, зато как рискованно, загадочно и романтично, к тому же дешево, да блажь: вдруг этот знахарь не то сболтнет, можно посрамить, а то и вовсе подсрачник дать, только не сильно — Молла костляв, так не только судьбу, но и ногу можно повредить.

Разумеется, Тимур не ровня этой объевшейся мелюзге, один его жест и кого угодно к ногам его бросят. Да захотелось и ему таинство постичь на месте и на деле звездочета проверить. Но у величия тоже есть свои изъяны — вместе с охраной молва, что Тимур едет, разнеслась по округе. Испуганные тюремщики выстроили в ряд заключенных, стали наводить порядок, чтоб не сильно воняли. Да Тимур оттого и Повелитель, что в делах скор, разнаряженный и важный появился он в тюрьме, и как ни силится хладнокровным быть, а нос все морщит, шелковый платок с позолотой и благовониями у лица держит, нет, не хочет он вспоминать позабытый смрад человеческого испражнения.

Все заключенные и тюремщики пали ниц, едва появился Тимур, и лишь один бородатый в лохмотьях стоял скромно, почтительно склонив голову. В иное время и в ином месте за такую дерзость охрана давно бы сняла голову. Но сейчас есть приказ Тимура, он сам идет во главе и интересуется, кто за что сидит. И вот дошел он до стоящего.

— Ну, а ты, — Тимур сразу понял, что это и есть Молла Несарт, — ты тоже безвинно страдаешь?

— Нет, Великий Эмир, я несу заслуженное наказание, ибо мой строптивый язык несет всякую ересь.

— Гм, — ухмыльнулся Тимур, — смелых людей он уважал, — эй, стража, немедленно освободите этого преступника, дабы он не совратил этих невинных.

В тот же день Моллу Несарта доставили в ставку Повелителя, вымыли, постригли, облаговонили, приодели, на голову надели овечью шапку (без головного убора к Тимуру нельзя) и объяснили, как следует себя вести:

— Двое охранников, держа за руки, проведут тебя в шатер Властелина Поднебесной, ты упадешь на колени, поцелуешь край ковра и будешь ждать повеления.

— Я — горец Кавказа, — возмутился было Молла, — и ни перед кем на коленях не стоял и стоять не буду.

— Тогда голова твоя на ковер полетит, — бесстрастен голос охранника. — Понял?

— Хе-хе, — прикидываясь дурачком, улыбнулся, — как такое не понять?!

Завели его в огромный шатер Тимура, от блеска и богатства которого слепит глаза. По краям деревья из золота с висящими изумрудами и алмазами, будто листва. Тут же клетки и в них диковинные певчие птицы, ласковую трель издают. Подпевает им небольшой оркестр в углу. На невиданном по красоте и мастерству исполнения большом персидском ковре полукругом сидят, по-турецки скрестив ноги, заморские послы, вассалы, визири и военачальники, а в завершение, у трона, родня. Сам трон высок — это шедевр мирового искусства, захвачен в Багдаде, ему более тысячи лет. И Тимур не первый день правитель, кто восседает на нем, и такого достойного, как утверждают теперь, на нем не сиживало, и в одеждах он под стать — весь в шелках и бриллиантах.

От этого великолепия ноги у Моллы Несарта сами подкашиваются, да на колени он не стал, а его уже ткнули сзади, и выбора нет: башку точно снесут. И тут его осенило, бросился на колени, восклицая:

— Здравствуй, о Всемогущий Бог!

— Я не Бог, — сурово ответил Тимур. — Я…

Молла не дал ему договорить:

— Хвала тебе, Господи, я увидел Тебя! — вновь он с треском ударился лбом.

— Что ты мелешь?! — возмутился Повелитель. — Я — Тимур, слуга Аллаха.

— Я ошибся? — недоумевает Молла. — Раз ты не Бог, то слезай и садись, как человек, рядом с этими людьми. Почему же ты забрался так высоко, под самую крышу?

Острословие Тимур ценил, зато шутов ненавидел. Понимая, что какой-то проходимец, прикидываясь мудрецом, осмелился прилюдно посмеяться над ним, он в порыве гнева хотел просто махнуть страже рукой, чтобы наглеца обезглавили, но эта дерзость, а главное, желание сразиться с сильным шахматистом, взяли верх и, принимая навязанный тон, иначе — неловкость, Тимур тоже, как бы шутя:

— Как старый астролог ты ведь привык задирать голову, вот и пришлось мне взобраться наверх, — усмехнулся Тимур.

Эта шутка была встречена восторженно. А Молла Несарт сделал вид, что тоже оценил юмор, и, уже вставая с колен, сказал:

— О Повелитель мира, ты действительно велик, как Полярная звезда на небе!

— И сколько же звезд на небе? — настроение Тимура улучшилось.

— Столько, сколько волос на моей шапке.

— И сколько волос на твоей шапке?

— Миллиард. Если не веришь, прикажи своим визирям, пусть сосчитают.

— М-да, — и без того узкие глаза Тимура еще больше сузились, — и вправду твой язык без костей. Может, вырвать его, чтобы ты снова в тюрьму из-за него не попал.

— Воля твоя, — склонился Молла. — Однако надо ли мне доказывать, что ты действительно Великий Тимур?

— Откуда у тебя такая дерзость? — стал резок голос Повелителя.

— От моего незавидного положения, — ответил Молла.

— Глупец! Разве ты не счастлив сегодня? Я тебя вызволил из тюрьмы, где ты гнил двадцать лет. Тебя умыли, одели, и ты удостоен чести лицезреть меня.

— О Повелитель мира, ты, как всегда, прав, я сегодня по-своему счастлив, — ответил Несарт.

— Что значит «по-своему»? Разве счастье не для всех одно?

— Конечно же, нет, — смиренен голос Моллы Несарта, — мое счастье — свобода! А вот в Ясах Чингисхана, который, я думаю, является твоим духовным кумиром, счастье иначе трактуется.

— Это как же? — удивился Тимур.

— Счастье, как высшая радость для человека, заключается в том, чтобы победить своих врагов, гнать их перед собой, отняв у них то, чем они владели, видеть лица, которые им были дороги, в слезах, ездить на их конях, сжимать в своих объятиях их дочерей и жен.

— Ты с этим не согласен?

— О Повелитель! Ты, как и Чингисхан, велик, я ничтожен.

— Наконец ты изрек истину, — усмехнулся Тимур и вдруг, совсем неожиданно, — сразимся в шахматы?

Обросшее старческое лицо Моллы Несарта, может, от природы, а скорее из-за тюремных лишений, было совсем изможденное, землистого цвета, некрасивое, а теперь совсем исказилось в изумлении.

— Насколько я знаю, — развел руками Молла, — в шахматы играют ради удовольствия, а не сражаются за жизнь или смерть.

— Вот и прекрасно, — груб глас Повелителя. — Выиграешь — живи, проиграешь, — теперь Тимур в свою очередь развел руками.

— А твои сражения хороши: в любом случае ты ничего не теряешь.

— На все воля Всевышнего, — мрачен тон Тимура.

— Я играю, при одном условии…

— Условия ставлю только я!

Голова Моллы Несарта осталась склоненной, да вот костлявая спина несколько выправилась, появилась в ней стать.

— Я не раб! — тихо, но твердо возразил он и сразу же, словно извиняясь, — да и тебе, Великий Повелитель, недостойно сражаться со всяким отребьем.

Наступила гробовая тишина, которую мог нарушить только Тимур.

— Хорошо, — после долгой паузы гневно процедил он, — что ты хочешь в случае победы?

— Свободы!

— Согласен.

— Тогда мне лезть в поднебесную, или ты снизойдешь?

— Дерзишь? — крайне суров Тимур, его правая нога, впрочем, как и та же рука, не сгибается от ранений, и он, с трудом спускаясь, постарался улыбнуться, — будет твоя болтливая башка на шесте болтаться.

— Время покажет, — в тон ему ответил Молла.

Посредине роскошного ковра появился тяжелый, расписанный орнаментом золотой шахматный стол, на нем фигуры из слоновой кости — искусство лучших мастеров.

— Выбирай цвет, — добр Тимур.

— Ты, о Великий Повелитель, всегда нападаешь, — так же учтив Несарт. — Вот только просьба одна — любое сражение днем ограничено, давай на ход поставим песочные часы.

Тактика сражений Тимура всегда одна: вначале атакует правый фланг, потом левый, центр — в резерве. С Несартом это не прошло: Молла вклинил вперед свою пехоту, уступая в качестве, добился простора для своих тяжелых фигур в центре, и как долго ни думал Тимур, а песок быстро течет. Почернел Повелитель от злости: проигрывать он не привык — вокруг масса людей, и он все чаще и чаще глядит не на малое количество своих фигур, а лютой злостью исподлобным прищуром на то, как его соперник все время машинально поглаживает свою убеленную, кое-как постриженную бородку.

— Хватит вшей в бороде щекотать! — наконец не сдержался Великий Повелитель.

— Простите, привычка.

— От дурной привычки я быстро избавлю тебя, — разъярен Тимур. — Прикажу — руки отрубят.

Это ранее Молла Несарт в покорности перед Тимуром стоял, а теперь он сражается и хоть сгорблен судьбой, да держится прямо, в упор в глаза противника глядит и не без вызова отвечает:

— В шахматах и без рук обойтись можно, лишь бы башка на месте была, — он двинул вперед фигуру, — а умная башка и руки сохранит… Твой ход, Повелитель, — и пока пораженный Тимур смотрел в гневе на доску, Несарт перешел на персидский язык. — А Повелитель сдох³⁶, — и в тот же момент картинно воздел руки. — Так это только в шахматах. А тебе, о Великий Тимур, будет вечная жизнь и здравие! — тут он тоже, как при молитве, низко склонился и, находясь в такой позе, спросил, — о справедливый из справедливейших, как наш уговор?

Изо всех сил Тимур постарался выдавить улыбку:

— Я тебя вытащил из тюрьмы, хе-хе, какой свободы ты еще хочешь?

После этих слов даже птички, поющие в углу, почему-то разом умолкли, никто не шелохнулся, лишь затрещали изношенные кости — это Молла Несарт вновь выпрямился:

— О Великий Правитель, — теперь он понял, что шахматная баталия закончилась и он вновь буквально под пятой. — Ты, действительно, милосерден и справедлив! Смогу ли я, столь жалкий человек, когда-либо с тобой расплатиться?

— Сможешь, — жесток взгляд Тимура. — Мы еще раз сойдемся, но не в эти шахматы, которые ты за двадцать лет тюрьмы выучил наизусть. Мы сразимся в мои шахматы, — он лишь повел рукой, и это поле боя моментально убрали, и не два раба, а чуть ли не с десяток поставили посреди ковра невероятно массивный, большой стол. Он, видно, тоже из литого золота, инкрустирован перламутром, изумрудами и алмазами.

— Здесь в два раза больше клеток, — поясняет свое изобретение Тимур, — и, соответственно, в два раза больше фигур.

— У Великого человека — все в величии! — склонил голову Молла Несарт и с явной жалобой, — мы будем сражаться или…

— За свою башку сражайся, — рявкнул Тимур.

— А если выиграю? — тих, но тверд голос Несарта и, видя, что ответа нет, уже громче: — Слово сдержишь?

— Что ты мелешь? Я всегда свое слово держу!

— Это общеизвестно, о Великий Тимур!.. Только одно, позволь мне заметить — не всегда лишь моя башка на кону будет.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Ко мне в тюрьму твои визири приходили, просили твой сон разгадать. Однако, я не гадатель… Правда, сны ты, говорят, вещие видишь, — тут Молла Несарт резко оборвал речь.

— Продолжай, — процедил Тимур.

— Продолжение сна только ты сможешь видеть… А мне, раз такая выпала честь, за свою башку или свободу до конца позволь сразиться.

Словно изучающе долго, тяжело всматривался Тимур в лицо Моллы Несарта:

— Я думал, ты шут, а ты — смелый человек… Смелость я уважаю. Ходи, ныне твой первый ход.

Эта схватка длилась очень долго. Вначале явный перевес был на стороне Тимура. Но потом, видимо, Молла Несарт приноровился к этому масштабу поединка, и когда фигур стало меньше, он и вовсе перехватил инициативу, однако дожать не смог.

— Ничья, — вслух объявил Тимур, — может, полголовы снесем?

Раздался всеобщий хохот.

А Молла молчит, склонил голову, ждет.

— Ладно, я милосерден, — доволен Тимур, — даю тебе еще один шанс, но теперь первый ход мой.

— О Повелитель, — взмолился Молла Несарт, — ноги устали, не держат.

По природе Тимур был неулыбчив, смеяться вовсе не умел, а тут залился хрипотцой:

— Кх-кха-кха! Может, плечи твои устали от болтливой твоей башки? Так осталось недолго им страдать. Кхе-кхе-кхе.

— Давай оба сядем, — не до смеха Молле.

— Где это видано, чтобы на стульях сражались?! Я не моложе тебя, так что борись на равных. Правда, если хочешь, можешь на колени стать… Не хочешь? Вот мой первый ход, — и Повелитель, как всегда, повел в атаку правый фланг.

К середине партии, а это действо долгое, время к полуночи, когда фигур на столе значительно поубавилось, преимущество Тимура, как и его приподнятое настроение, были на высоте. Совсем по иному выглядел его соперник. Молла Несарт явно устал, совсем сник: опираясь обеими руками о массивный стол, он, наверное, больше силился устоять на своих больных ногах, нежели думать о шахматных страстях.

— Давай отдохнем, — наконец не выдержал Несарт.

— Что значит «отдохнем»? — более чем язвителен тон Тимура. — Кто отдыхает в разгар боя? Иль ты хочешь сдаться? Башку потерять? — обыденно вопрошает Властелин.

От этих ядовитых замечаний и угроз Молла Несарт еще какое-то время держался, да хватило его ненадолго:

— Можно попросить воды?

— Ну, — щедро развел руками Повелитель, — ты кавказец, мы находимся на Кавказе. И, как мне известно, здесь гостей не принято простой водой потчевать, — он сделал жест прислуге, — сейчас тебе подадут прекрасное грузинское вино из погребов монастырей древней Мцхеты… Каков букет? А аромат? — видя, как Молла с жадностью припал к бокалу, — Внук подарил… Так ты ходи, ходи. Вот мой ответ… Что ж так взгрустнул, иль опьянел? Ходи быстрей, конец уж близок.

Молла Несарт хотел двинуть коня, как-то неловко это получилось, и тяжелая фигура упала.

— О-о! Ты совсем ослаб, — заботлив Повелитель. — Кстати, а я знаю превосходный рецепт для прилива сил и буквального омоложения, — он несколько склонился над столом, поближе к Молле, по-приятельски потрепав костлявое плечо. — К этому вину — юную красавицу, и ты — словно вновь родился.

После этих слов он грубым жестом поманил визиря, что-то шепнул ему на ухо. Очень скоро в роскошном шатре почувствовалось некое возбуждение, веяние, стало еще светлей, веселей и громче полилась музыка, потекли по воздуху пьянящие благовония, как из-под земли неожиданно появились совсем юные танцовщицы и так же незаметно исчезли. А пред столом, в сопровождении евнухов, выставили сказочную особу. Она — высокая, тонкая кость, стройна, кожа белоснежная и гладкая, на губе, искусно загримирована свежая, глубокая рана. Она еще очень юна, но в больших и бездонных темно-голубых глазах нечеловеческая испепеляющая тоска. На ней лишь полупрозрачная воздушная вуаль, открывающая всю прелесть девичьей красы, а с плеч до самого пояса спадают пышные смоляные волосы. Евнухи пытаются ее склонить, она, кусая раненую губу, изо всех сил противится.

— Оставьте ее, — приказал Тимур, еще раз оценивая взглядом ее природную стать. — Ты не хочешь преклониться передо мной?

— Она не знает наших языков, — подсказал визирь воды.

Сам Тимур владел тюркским, персидским, уйгуро-монгольским и чуть-чуть латынью Востока — арабским.

— Кто переведет? — недоволен он.

— Вот, Молла Несарт, местный — вновь подсказывает визирь.

— Переведи, — приказал Тимур.

Сам Молла, с появлением этой девушки как-то ожил, воспрянул духом; что-то родное, знакомое, близкое было в ней. Он стал с ней говорить на непонятном для всех говоре.

— Молчи! — рявкнул Тимур. — Переводи лишь мои вопросы и ее ответы… Она не хочет склониться предо мной?

— Кавказские девушки ни перед кем не склоняются, так их воспитывают, — слово в слово перевел Молла.

— Она не знает, кто я? — прошипел Тимур, он вновь властным жестом поманил к себе визиря; в его руках появилась крупная золотая монета с его выпуклым профилем, на сторонах которой на арабском и греческом выгравировано «Великий Тимур — Повелитель мира». — На, дарю, чтоб запомнила, кто я, — поднес он ей монету.

Девушка, небрежно рассматривая золотой кусок и явно усмехаясь, сказала что-то Несарту, но тот не стал переводить.

— Говори! — приказал Тимур.

— Она не верит, что ты Повелитель.

— Почему же?

— Говорит, если ты действительно Повелитель мира, то недостойно дарить девушке всего одну монету.

Все замерли, и вдруг девушка с нескрываемой снисходительностью на лице обратилась к Тимуру:

— Ты арабским владеешь? Так вот, много денег я тоже не возьму — не нуждаюсь в подачках.

По-орлиному вздернулась бровь Тимура:

— Откуда у вас, кавказцев, такая спесь?

— Это не спесь — горделиво вздернула она подбородок, — это природная данность!

— О! — перебил ее Повелитель, — слышал, слышал — «арийцы» с Кавказа. Может, и в тебе течет голубая кровь?

— Во мне течет кровь моего отца — азнаура³⁷ Атчароя.

— Ты дочь Атчароя? — воскликнул изумленный Молла Несарт

— Да, я Шадома, дочь Атчароя.

— А где мой друг детства, твой отец?

— Эти варвары, как туча саранчи, на нас внезапно напали, отец погиб, на моих глаза обезглавили, — тут она впервые уронила голову на грудь, пытаясь скрыть уже привычные слезы, вся задрожала.

— О Великий Повелитель! — как и у визирей покорно-слащавым стали голос и поза Моллы Несарта. — Ты во всем велик, щедр и прав; к этому вину, действительно, нужна такая красавица. Уступи мне ее.

— Хе-хе, хитер, хитер, — еще более сощурились глаза Тимура. — Выиграешь эту партию — твоя. Проиграешь, как условились, твоя башка за дерзость слетит тотчас. Ну а ее, прекрасную, — он провел пальцами по ее шелковистым волосам, — не ублажит меня — поутру… Так что, ходи.

Некрасивое, изможденное, лицо Несарта все испещрено морщинами, а теперь он так внутренне напрягся, что посерел, и на лбу меж глаз какой-то сгусток кожи возник. Он тяжело стоял, опираясь руками о стол, переминаясь с ноги на ногу, и все же не выстоял. Когда фигур на столе оставалось совсем мало, он пал на колени. Однако на это почти никто не обратил внимания, потому что его колюче-буравящий, неотступный взор витал над доской, все более и более прижимая противника…

Было далеко за полночь, совсем темно, под порывами холодного, резкого ветра со стороны Каспийского моря накрапывал мелкий осенний дождь, когда по едва различимой разжиженной дороге, петлявшей вдоль реки, удалялись от лагеря Тимура две торопливые тени.

— Быстрее, быстрее, — дергал Молла Несарт руку девушки, если дорога шла по наклонной. На подъеме они менялись ролями.

— Не могу, не могу, — задыхался старик, — ноги ватные, будто не мои, я ведь двадцать лет в каморке ютился.

Так, порой скуля, порой подбадривая и поддерживая друг друга, они преодолели какой-то путь, да далеко не ушли, и на очередном подъеме старик упал и сил у него уже не было.

— Вставай, вставай, — причитает над ним девушка.

— Не могу, — как у выброшенной на берег рыбы широко раскрыт его беззубый рот. — Может, одна убежишь?

— Боюсь, — она вся дрожит.

— Да-да, — словно способен ее защитить, все еще не выпускает он ее руки. — Мне кажется, за нами следят… Сейчас, чуть отдохну и тронемся. Преодолев еще один подъем, они резко свернули с дороги; пробираясь сквозь небольшой лес и колючий, густой прибрежный кустарник, вышли к каменистому берегу реки.

— Насколько я помню, где-то должен быть брод… Подожди здесь, — Молла Несарт немного отошел вниз по течению. Река по осени немноговодная, да все же кавказская, говорливая, на перекатах ворчит, и, то ли показалось ему, то ли так оно и было — девичий визг. Бросился обратно.

— Шадома! Шадома! — изо всех сил завопил он; в ответ — лязг копыт по камням. — Сволочи! Гады! Изверги! — его ноги подкосились.

* * *

Как и все великие люди, Тимур мало спал. Пробудившись на заре в приподнятом настроении, он не без усмешки вспомнил изречение друга детства: «Старое вино — юная девушка». И, действительно, чувствуя прилив сил, он решил развеяться на природе — приказал спешно организовать охоту. Ему доложили, что недалече, в живописном займище реки, дичь по осени разжирела: утки — стаями, косули — табунами, а вепри совсем людей не видели, даже не боятся.

Поутру дождь перестал, и хоть солнца из-за туч не видно, все равно светло и красочно. Для Тимура, кочевника пустыни, краски осеннего Кавказа — как благодатная кисть Бога! Нравится ему Кавказ, хорошее у него настроение, торопится он к охоте, впереди свиты скачет, и тут неожиданно из кустов выскочил какой-то старик, размахивая руками и крича: «Ты обманул ме…», он уже чуть было не ухватился за узды коня самого Тимура, как несколько плетей с разных сторон сшибли его с ног, а копье пригвоздило к земле.

— Это ты? — Повелитель узнал Моллу Несарта. — Что, свобода уже надоела? — По его жесту орудие от старика отвели, но он еще лежал в грязи, и, видимо, вновь осознав сложившееся положение, повторил то, что хотел изначально сказать, правда, совсем в ином виде:

— Повелитель, девочку мою ночью отобрали.

— Был бы мужчина, не отобрали бы, — Тимур дернул поводья, через пару шагов коня остановил, презрительно глянув на старика. — Раз с утра повстречался этот урод, охота будет неудачной. Бросьте обратно в тюрьму.

Однако в этот день охота удалась на славу: сам Повелитель поразил не одну дичь и, вернувшись в лагерь в очень хорошем расположении духа, он захотел сыграть в шахматы и, вспомнив Несарта, потребовал доставить его; он не только жаждет реванша, ему нужен достойный соперник.

— Молла, — милостив тон Тимура. — Я думал, что если я, выезжая на охоту, встречу человека с таким лицом, то удачи мне не видать. А вышло все наоборот. Поэтому я помиловал тебя и освободил.

— Благодарю, Повелитель, — склонился Несарт. — Позволь мне задать один вопрос, — и, увидев снисходительный кивок, — утром, посчитав меня зловредным человеком, ты бросил меня в тюрьму, хотя, как оказалось, охота была очень удачной. А я встретил тебя и мне не повезло — вновь тюрьма, голод, холод. Теперь скажи по совести, кто же из нас приносит несчастье?

— Ха-ха-ха! — хлопнул ладонями Тимур. — Сам подумай, я только раз тебя посадил, зато дважды из тюрьмы вызволил. Так что, смотри, будешь еще дерзить — счет уравняю,… справедливости ради.

— Ты всегда справедлив, Повелитель, — за эти неполные сутки, что Молла добился свободы, он усвоил одно — как положено преклоняться.

— Ну что, сыграем в шахматы? — спросил Тимур.

— А вчера, Повелитель, ты предложил сразиться.

— Да, и ты заслужил свободу, — констатировал Тимур. — Разве ты не пресытился ею?

— Есть вещи, которыми не пресыщаются.

— Назови же их.

— Глаза — взглядом, ухо — новостями, женщина — мужчиной, пламя — дровами, ученый — знаниями, сама жизнь — свободою.

— Мудро, — оценил Тимур. — Но хватит болтать, давай играть.

Они довольно быстро провели две партии на большой доске, и в обеих победил Тимур.

— Может ты поддаешься? — спросил он.

— Играю, как могу, — ответил Молла, — просто нет стимула.

— О каком стимуле ты говоришь? — суров стал голос Тимура. — Быть рядом со мной — для любого человека счастье и честь!

— Это так, Повелитель.

— Отныне ты при моем дворе, — постановил Тимур и бросил взгляд в сторону визиря воды. Тот, поняв приказ, склонил голову. — Любое твое пожелание будет исполнено. Только смотри, начнешь в шахматах поддаваться, пеняй на себя, башку снесу.

Под этот заклад они начали третью партию, игра была равной, напряженной, вряд ли кто посмел бы Тимура побеспокоить, если бы не сверхважное донесение — над ухом Повелителя склонился начальник тайного сыска.

— Да ты что? — удивленно воскликнул Тимур. — Немедленно ко мне.

Из зала всех, даже визиря воды, удалили. Начальник сыска вопросительно посмотрел в сторону Моллы Несарта.

— Его оставь, — повелел Тимур, — мы доиграем. Он все равно ничего не поймет.

Вскоре двое охранников, держа за руки, доставали крепкого, очень смуглого мужчину зрелого возраста, с ясно выраженными монголоидными чертами лица, который с готовностью стал на колени, поцеловал край ковра.

— Ну, иди ко мне, иди ко мне, дорогой Едигей, — очень доброжелателен Тимур.

— О Властелин! — бросился к нему гость. — Как я счастлив лицезреть твое Величие! Ты мне заменил отца! — теперь он припал к ногам Повелителя, целуя его красные кожаные башмаки, отделанные шелком, в который вкраплены золотые нити.

— Едигей, ты мне тоже дорог как сын, — под поцелуи и объятия полилась заливная восточная лесть. Но это длилось не бесконечно; с тюркского, который Молла Несарт прекрасно понимал, они перешли на монгольский, и моментально любезность с их лиц исчезла, и языка знать не надо, идет торг, сделка, предательство и вероломство, называются страны, города и исторические личности, против которых будет направлен их сговор, их армия, где они овладеют несметными богатствами, — это Северный Кавказ, вроде провинция Золотой Орды.

— Там, от Каспийского до Черного моря, — описывает цель Едигей, — земли жирные, черные, на них хлеба колышутся, словно золото. А стада там тучные, кони стройные, сивогривые. А люди богатые, свободолюбивые, красивые, мяса мало едят, больше мед, зелень, икру. В рабство продать — в двадцать раз дороже персов или негров стоят. А какие там города — в роскоши и зелени утопают!

— А твой брат, Иса-бек, как он?

— Повелитель мира, Иса-бек — мой старший брат, и ты знаешь о нашей сплоченности. Без его согласия я не явился бы к тебе.

— Да, — согласился Тимур.

Делая вид, что вновь увлечен игрой, он подошел к шахматному столу, надолго задумался, а думать о чем было, ему предстояло принять очень важное решение и при этом опираться на такого коварного, далеко не глупого и очень влиятельного человека, как Едигей, и его братьев.

Конечно, Тимур понимал — сегодня (да и вчера) Едигей боится его, раболепствует, вроде верно служит. Но служит ли он ему одному? Ведь его брат Иса-бек — один из приближенных людей Тохтамыша, да и сам Едигей только из Золотой Орды прибыл. Не хотят ли они его заманить в ловушку и там истребить?

А с другой стороны, оттолкнуть Едигея, просто уничтожить тоже нельзя. Как семья Тимура была во главе отюреченного монгольского племени барласов, так и семья Едигея стоит во главе такого же промонгольского племени мангыт. И хотя это племя не является прямым потомком Чингисхана, да оно еще древнее, могущественнее, а в данный момент мангытский юрт стал столь многочисленным и сильным, что к нему примкнули многие монгольские племена, такие как уйсуны, канглы, кипчак, найман и, наконец, великие кереиты. И не только Тимур, но и Тохтамыш понимают, что Едигей — хитрая лиса и ведет свою игру, пытаясь не в первый раз столкнуть лбами двух правителей и надеясь обоих обессилить, чтобы самому захватить власть в Чингисхановом улусе³⁸. Однако поделать с этим, по крайней мере, пока, ничего невозможно. Дело в том, что в армии и Тохтамыша, и Тимура служат и с той, и с другой стороны по тридцать-сорок тысяч соплеменников Едигея, меж которыми традиционное кочевничье родство, которые, в случае чего, могут ударить в спину Тохтамыша, и тем более Тимура, ибо он, в отличие от первого, не является потомком Чингисхана. И эти головорезы и смутьяны бескрайних пустынь верно служат Тимуру лишь потому, что его полководческий гений пока что постоянно утоляет их алчную жажду к добыче, схватке, насилию, разгулу и разврату. Вот и приходится даже такому великому завоевателю, как Тимур, изворачиваться, вести тонкую дипломатию, порой льстить.

Он двинул вперед шахматную фигуру, обратился к Молле Несарту:

— Не сдаешься? — и, пытаясь скрыть хромоту, как можно мягче приблизился к гостю, чуть ли не по-кошачьи, тепло обнимая, — Идико, — так он его ласкает, — ты ведь ровесник и друг моего покойного первенца Джехангира, ты мне как сын родной, и я верю тебе, как сыну… Но мне нужны письменные заверения в верности от тебя и от старшего брата.

— О Великий Эмир! Ты нам заменил отца, — так же улыбается Едигей, и без того узкие глаза совсем сощурились, их истинного чувства никому не понять. — Ведь я дал клятву верности тебе на своем колчане стрел.

— О мой сын Идико, с тех пор ни ты, ни я колчаны не носим, разве что на охоте. Ныне все грамотны, порядок таков.

— Повелитель, зачем на китайской бумажке монголу след пером оставлять? Вспомни, на Волге, четыре года назад я без грамот с знаменосцем Тохтамыша тебя свел, и благодаря этому ты победил.

— Победил я, — жестко оборвал его Тимур, — благодаря в первую очередь благословению Аллаха, а, во-вторых, благодаря своей силе и умению. Понял?

— Властелин мира! Истинно так, — виновато склонился Едигей. — Однако…

— Никаких «однако», — заскрежетал изъеденными зубами Тимур. — Я свое слово сдержал, Сарай вам оставил и не виноват, что Тохтамыш вернулся и вас на место поставил.

— Повелитель, ты всегда и во всем прав! И ты мне заменил отца, это весь наш род знает и чтит. Однако позволь мне дельное слово сказать.

В это время Молла Несарт сделал ход, Тимур это заметил и, вновь занимая свое место за шахматным столом:

— Говори, раз дельное.

— Тохтамыш с каждым днем крепнет, — Едигей, как заговорщик, тоже приблизился к столу и горячо зашептал на ухо Повелителю, — грозит тебе отомстить. Для этого с мамлюками Египта, Сирии уже спелся. Если те ударят с юга, а Тохтамыш с севера, то худо будет.

— Это и есть твое дельное слово?

— Да, можно их союз рассорить.

Тимур даже не спросил как, зная нрав падальщика-стервятника Едигея, он исподлобным испытующим взглядом впился в своего вассала, с нетерпением ожидая изощренного коварства.

— Сын султана мамлюков Захира Баркука, молодой Ахмелик Алнассар — Фарадж — прибыл из Египта на Северный Кавказ, чтобы познакомиться с исторической родиной, и, может, жениться на землячке. И все это под личное поручительство и приглашение Тохтамыша, который сам прибыл его встречать и находится теперь в Пятигорье³⁹.

— Я ничего не понял, — прикидывается Тимур.

— Сыночка надо похитить и пустить слух — Тохтамыш сдал.

— А поверят?

— Хм, поверят — не поверят, в любом случае Тохтамыш виноват, не обезопасил гостя-принца. Какой он тогда хан?

— Как это сделать?

— Сын султана любит ездить по родовым местам. После барханов Египта горы Кавказа — настоящий рай.

— Это точно, — согласился Тимур.

— Так вот, черкесы Кавказа — только в Египте сила и монолит, а у себя на родине мелкие местные князьки на деньги падки, меж собой вечно грызутся. Надо кого-либо послать, чтобы кинул золотую кость пожирней.

— Ну, Идико, просто кладезь идей! — похлопал его по плечу Тимур. — Вот только ярлык⁴⁰ подпиши, и коль не хочешь китайскую бумажку марать, то рытый бархат есть, а по нему сухим, красным золотом пройдись, оставь след верности в истории.

— О Повелитель, а ты дашь грамоту, что вместо Тохтамыша в Золотой Орде меня посадишь?

— Идико, ты забываешься! — ухмыльнулся Тимур. — Когда и кому я закладные давал… Хе-хе, не волнуйся, а впрочем, я ведь неграмотный, а слово всегда держу, и ты это знаешь, — он обнял Едигея. — А чтобы не сомневался, да и для надежности, впредь при мне будешь.

— Заложником?

— Да ты что?! Родной сын и в заложниках? Хе-хе, кем ты хочешь быть?

— Как старший брат Иса-бек, при Тохтамыше, хочу быть беклербеком⁴¹ при тебе.

После очень долгой паузы Тимур процедил сквозь зубы:

— Согласен, — и вновь подойдя к шахматному столу, — вот тебе первое задание: все, что надо, бери, на рассвете в путь, доставь сына мамлюкского султана к моим стопам.

— Повелитель! — взмолился Едигей. — Я неделю в седле был, через горные перевалы, по козлиным тропам к тебе тайком пробирался. Сжалься, я очень устал!

— Хе-хе, в твои-то годы и устал? А говоришь, беклербек. Ну ладно, сжалюсь над тобой. Есть у меня рецепт вечной молодости,…хе-хе, подарок внука, я давно такой не встречал, прямо от сердца отрываю, а к утру ты испьешь ее благородной голубой крови, насытишься ее юной плотью, и, даю слово, сам будешь в бой…

— Шадома, дочь князя Атчароя, по праву моя, — давая о себе знать, неожиданно, не очень громко, но твердо встрял Молла Несарт и, видя, как в гневе исказилось лицо Тимура, попытался исправить оплошность. — Повелитель, ведь таков был накануне уговор? — как мог ниже склонил он голову.

— Босяк! — зарычал Тимур. — И куда ты собрался ее вести — ни кола, ни двора!?

— У нее фамильное село, княжеский дом, родня, — втянув от испуга голову, все же пытался возражать Молла.

— Нет у нее ничего, нет! — кричал Тимур. — Мы все стерли с лица земли, всех истребили, кроме красавиц! И так будет со всеми неверными, кто попадется на моем пути!

— Благослови Всевышний твой путь, — не без жеманства произнес Молла Несарт и как-то неподобающим для столь высоких слов образом вознес руки.

— Мне кажется, — недоволен Тимур, — ты сильно лукавишь.

— Ты как всегда прав, Повелитель, — ответил дерзко Молла Несарт, — ведь речь идет о справедливости твоего пути.

— Ах так! — сузились губы Тимура. — Ты не веришь в справедливость моих помыслов, — он хлопнул в ладоши. — Иди и забирай свою Шадому, если она теперь вновь захочет оборванкой стать.

По его хлопку появился визирь, следом главный евнух, который робко возразил Тимуру:

— Мужчине в гарем нельзя.

— Это уже не мужчина, — постановил Тимур, — изношенный хрыч.

Пепельно-бледное, изможденное, перекошенное судьбой лицо Несарта еще больше исказилось, от гнева потемнело:

— Я еще сражаюсь, — дрожащей рукой он взялся было за шахматную фигуру, хотел еще что-то сказать, как по молчаливому кивку Тимура его схватили за локти, чуть ли не оторвав от ковра, потащили куда-то, а присутствующий при этом Едигей не смог сдержаться:

— О Повелитель, что за наглец? Ему если не башку, то язык отрезать не помешало бы.

— Хе-хе, Идико, я уже который раз Кавказ покоряю. Скажу прямо, народ здесь дикий, необузданный, даже старики, как необъезженные жеребцы, все норовят лягнуть… Вообще-то я шутов не держу, но этот старик мне полезен, — он склонился к уху Едигея и шепотом: — Иногда надобно правителю простое слово услышать, а то витиеватая придворная лесть душу усластит, так и жесткость потеряешь…

А в это время глаза Моллы Несарта крепко завязали грубой тканью. По прохладному веянию он понял, что его ведут по улице, потом вновь помещение, ноги просто утопают в толстых коврах, какая-то заунывная восточная мелодия — детский хор, пьянящий аромат благовоний. И даже с закрытыми глазами здесь ощущается сказочная, щедрая нега, а его все ведут. И он хочет туда идти и с наслаждением вдыхает аромат. Когда сняли с глаз повязку, он буквально обомлел от невиданного великолепия: весь зал в сизо-голубоватом свете, словно луной освещен, бассейн серебристый светится фосфором, в воде плавно качаются белоснежные кувшинки и золотистый водяной лютик. А далее, настоящий сад, гранат созрел, плодами горит, на виноградной лозе кисти сочные свисают, вьющаяся китайская роза вся в алых цветах. Здесь заливаются райские птицы, и посреди этой усладной истомы огромный расписной диван⁴²⁴³

— Шадома,… Шадома, — негромко позвал Молла Несарт.

Она не среагировала.

— Шадома, — повторил он. Она медленно, лениво повернула прекрасную головку в его сторону. В ее огромных очах туман, ничего не понять, смотрит, словно в никуда.

— Шадома, дочь Атчароя, — уже без надежды печально произнес старик.

На миг в ее отрешенных глазах вспыхнула какая-то жизнь и сразу же погасла, оставив на юном румянце щеки короткий, влажный след. Но это была лишь искра, а потом вновь в глазах пустота, беззаботная дрема, блаженная сонная одурь, стойкая наркотическая пелена, бездушье.

* * *

Духовный наставник Тимура Саид Бараки прислал из Самарканда очередное послание-наставление. Кроме прочего, а это общее положение дел в столице и вокруг нее, завершается письмо следующим выводом: «Нет для Правителя ничего лучше, чем ум и знание. Ведь недаром сказано «Вещи украшаются людьми, а люди украшаются знаниями и возвышают их достоинство умом… Самый лучший Правитель — это тот, кто общается с учеными и поэтами».

Этот постулат Тимур давно усвоил, а посему смилостивился над несчастным Моллой Несартом, ибо этот бездомный ученый ничего не имел. Своим повелением Великий Государь оставил Моллу при дворе и якобы для пущей важности, да более для насмешки, назвал его святым старцем, просил прилюдно зачитать указ. Кто-то в стороне захихикал.

Молла Несарт осознавал, что его насильно удерживают при дворе, прежде для игры в шахматы, а теперь как посмешище. Ему ничего не оставалось, как принять это условие, и, по мере возможности, таким же способом противостоять.

— Всемогущий Аллах и ты, Великий Повелитель, — вознес Молла руки к небу, — провозгласили меня святым, предписав мне находиться при твоем дворе. И как святому визирь воды обязан мне выделить специальных слуг, кухню и жалованье — тысячу таньга.

— Дурак же ты, Молла! — усмехнулся Тимур.

— Правду изволишь говорить, мой Повелитель, — склонился в поклоне Несарт. — Не будь я дураком, разве стал бы святым при твоем дворе?

За такую выходку иной поплатился бы головой. Однако у Тимура свой расчет, да и шахматы играют в его жизни немалую роль, и ему просто необходим достойный соперник. А иначе как коротать время? Ведь не все ему празднество, разгул. Стоит он на Кавказе как на перепутье, меж многих враждебных сил, и если они разом на него пойдут — несдобровать. А действовать надо быстро и решительно. Он любит и привык воевать, его армия жаждет новой добычи. Да, сломя голову, никуда не сунешься, можно свою голову потерять. Вот и приходится ему все до мелочей рассчитывать, ведь многое теперь зависит не от него, а от успеха замысла Едигея.

Сам Едигей перед отправкой на столь сомнительное дело столько денег запросит, что порой приходит Тимуру мысль: «сколько еще человеку надо?». Убежит Едигей?.. А следом — Едигей, как и он, малым не насытится — все разом захочет, значит, претворив идеи, либо нет, но обязательно вернется, тому закладная грамота есть.

Знал Тимур, что это нереально, да неделю срока дал он Едигею на исполнение. Уже третья пошла — никаких вестей. Он волнуется. Чтобы забыться, все время в шахматы с Моллой Несартом играет, потешается над ним, но и тот в долгу не остается.

Так и коротал Повелитель время, вроде бы в утехах и в спокойствии. Да на самом деле мысль его беспрестанно кипит, нет ему ни свободы, ни счастья, ни покоя. Он всегда должен быть начеку, знать все обо всем, даже о том, что происходит вдали от него, на то у него масса доносчиков, разведчиков и даже высокопоставленных подкупленных лиц. А тут, чего он никак не ожидал, тайный посол прибыл из Константинополя, от самого императора Византии Мануила II.

Здесь уместно сделать некоторое отступление для пояснения, и поэтому обратимся к помощи Пера, лишь оно оставило след истории… К тому времени как таковой великой Византийской империи, которая просуществовала более тысячи лет, уже не было. Конечно же, одна из главных причин распада империи — это внутренние противоречия и известные интриги византийского двора. Однако эти внутренние распри сопровождали Константинополь во все времена ее существования. Тем не менее, эта твердыня устояла перед полчищами персов и победоносного арабского халифата. А в 1204 году полумиллионный город, где воинский гарнизон численностью более 70 тысяч, буквально сдался сборной дружине западных наемников крестоносцев-латинян, которые спекулировали единоверием. Войдя в Константинополь, они предали столицу православия огню, многих греков поубивали, все что могли, а это бесценные памятники мировой литературы и искусства, древние храмы и даже императорские усыпальницы, они разграбили, уничтожили, переплавили. Лишь кое-что было вывезено, и до сих пор эти памятники украшают некоторые города Европы…

А возвращаясь к причинам распада Византийской империи, следует отметить, что исторически судьба православной державы более была связана с Востоком, нежели с католическим Западом. Именно Восток питал Константинополь всеми ресурсами, а это и доходы, и военные люди, и даже традиции. Но когда турки-сельджуки, а потом монголы захватили восточные провинции Византии, империя стала обескровленной, обнищала и не смогла не только контролировать дальние территории, но и защищать саму себя. В итоге, по заговору крестоносцев греческая Византия распалась на несколько частей. Тем не менее сама столица — портовый город — имела такой потенциал и такое важное стратегическое положение, что Константинополь, не как прежде, но вновь ожил, приобрел некий вес и авторитет, пока в начале XIV века на просторах Малой Азии не появилась новая сила — турки-огузы под предводительством султана Османа, который и создал так называемую Османскую империю.

Потомки Османа исторически во многом преуспели, а в конце XIV века, во времена Тимура, в Малой Азии и на Балканах загремело имя нового полководца — Баязида. Это он в 1389 году принимал участие в знаменитом сражении на Косовом поле, что в долине реки Лаб, где сербы сошлись с турками в решающем сражении и после двух дней упорных боев, тесня противника, убили султана Мурада, а затем и старшего его сына Мустафу. Другой же сын султана, а именно, Баязид, не дал соплеменникам дрогнуть. Он взял бразды правления, сам ринулся в атаку и на исходе третьего дня, разгромив сербов, захватил в плен их князя Лазаря и взял в жены его дочь — красавицу Деснину, про которую позже слагали оды, и даже французским писателем был написан блистательный роман… Брат Деснины — Стефан Лазаревич — признал над собою верховную власть султана и вместе со своими подданными стал одним из главнокомандующих в войсках Османской империи.

Баязид был полководцем стремительных переходов, быстрых, продуманных атак. Его не зря прозвали Молниеносным. После Косовской битвы он ходил в Венгрию, жестоко расправляясь со всеми, кто пытался с ним воевать.

По возвращении Баязида на Балканы многие греческие города открывали перед ним ворота, а некоторые и сами приглашали. Так, в греческий город Салону призвали турок сами греки: и епископ, и владетельница города Елена Кантокузина, вручившая султану родную дочь для его гарема. И это был не единичный случай. Как утверждают некоторые историки, на Балканах потомков Османа ждали! Дело в том, что ни одна из сил, претендовавших на Балканы в XIV — XV веках, не была желаемой для простых жителей полуострова, которые натерпелись от притеснений византийских императоров, обленившихся и зажравшихся, от воинственных сербов, болгар, других народов, не способных договориться меж собой мирно, от западноевропейских правителей, истрепавших христиан Балканского полуостров за почти трехвековую эпопею Крестовых походов… Никому из перечисленных правителей не было никакого дела до простого народа, а османы несли людям обыкновенным некую справедливость, вполне приемлемую для уставших людей…

Победы Баязида ошеломили всех, прежде всего византийский двор, беспомощно наблюдавший за грандиозными событиями. О непокорности новому султану нельзя было и думать. Император Византии оформил вассальные отношения с султаном, более того, перенес невиданное для империи унижение — сопровождал Баязида в поход против Никеи⁴⁴, единственного греческого города в Малой Азии, сохранившего независимость благодаря традиционной дружбе горожан с соседями сельджуками⁴⁵. Православным жителям города пришлось увидеть греческого императора в турецком стане. Сам император их уговаривал поддаться туркам и после их отказа бился вместе с сыном Мандилом в первых рядах султанских войск против греков, считавших себя его подданными. Город был взят приступом.

Вскоре после этого, в 1391 году император Византии Иоанн Палеолог умер. Этим воспользовался его племянник, тоже Иоанн, сын Андроника, который захватил столицу и провозгласил себя императором. В это самое время сын Иоанна Палеолога находился, как аманат, в султанской ставке, откуда он якобы тайно бежал в Константинополь, чтобы занять престол своего отца. Внутри городских стен между двоюродными братьями разразилась настоящая борьба. А султан Баязид, державший в осаде Константинополь (это будет продолжаться на протяжении семи лет), всякими способами помогал то одному, то другому брату-претенденту, в результате выманивая дань с обоих, что в целом еще более ослабляло их империю. После пятимесячного противостояния Иоанн отступил, бежал морем. И с тех пор откуда-то издалека он угрожает императору Константинополя дворцовым переворотом, что не внове при византийских порядках. Сам Мануил II разыскивает исчезнувшего брата с целью избавиться от него, как от соперника. В стане Тимура появляется его посол с уверениями, что Иоанн захвачен людьми Повелителя, и с просьбой помочь избавиться от самозванца. За эту услугу, мол, Мануил II в долгу перед Великим Государем не останется.

Сам Тимур ничего понять не может. Делая паузу, он, как ему свойственно, устраивает византийскому послу пышный прием, а сам думает: что же произошло? почему его разведка ничего не сообщает? В это время еще один посол — от самого султана Баязида, и речь о том же, об Иоанне. Только султану беглец нужен живым, он готов заплатить и тоже сулит дружбу и мир.

Теперь Тимур еще более озадачен: кто-то, прикрываясь его именем, свершил злодеяние. А зачем ему, искусному дипломату, лишние враги? И мелькнула у него мысль — Едигей, но он ее быстро отмел: Едигей на север ушел, а Константинополь и султан Баязид — за морем, гаремы на юге… А тут вновь посол, от хана Золотой Орды. В своем гневном письме Тохтамыш грозится расправиться с Тимуром, называет его коварным подлецом. И хотя в сопроводительном письме и имени Едигея нет (сумел же негодяй так провернуть дело), Тимуру теперь кое-что стало понятно.

Оказывается, у Тохтамыша на Кавказе гостили царственные особы: Иоанн — претендент на византийский трон и, что гораздо важнее, сын султана Сирии и Египта — Фарадж. Для почетных гостей было все, но кто-то предложил необычайную экзотику — охоту на снежного барса в высокогорных местах… Сам Тохтамыш — степняк, по горам лазать не умеет, да и по-хански обрюзг. А отказать желанию таких гостей тоже негоже. Где-то в горной теснине попали горе-охотники в засаду, охрану перебили, господа исчезли. Среди нападавших тоже были потери, в них признали горных бадахшанцев⁴⁶ Тимура, они вывели на след. Правда, горы Кавказа — не азиатские степи: в них затеряться легко, а идти не просто. Зная это, Тохтамыш предпринял все меры, чтобы перекрыть конные переходы с северного Кавказа на южный. А их всего три: Дарьял, Дербент, Аргун. С двумя первыми проблем нет, а вот Аргунское ущелье — там горцы свободолюбивые и независимые. Но и в этих местах рыскали люди Тохтамыша: вроде перевал никто не проходил, а теперь, к поздней осени, все снегом замело, да следов нет. До последнего маялся Тохтамыш, все надежду питал, и, лишь уверовав, что поиски напрасны, отправил к Тимуру послов.

Сам Тимур вроде должен быть доволен, ведь он все это устроил и, казалось бы, все просчитал. Но вышло наоборот, потому что вслед за этим прибыли люди от египетского мамлюка Захира Баркука с требованием выдать его сына.

«Едигей — предатель!» — первая мысль Тимура. Вот теперь, действительно, Тимур в окружении врагов: он невольно укрепил союз Тохтамыша с мамлюками, к ним может присоединиться и Баязид, а прямо перед ним никак не покоряющиеся грузины и горцы. На несколько фронтов ему не разорваться.

Ему срочно необходимо что-то предпринять, и в первую очередь разыскать Едигея, а для этого запугать старшего брата Иса-бека, ведь у него подписная грамота. Этого делать не пришлось. Иса-бек опередил, сам вышел на связь, прислав тайного гонца, и не кого-нибудь, а собственного сына. Такому заложнику не верить нельзя, и он докладывает Тимуру, что все — от идеи высокогорной охоты до засады и маршрута побега — организовал Иса-бек.

Вроде все было продумано. Они миновали Терек, но по более оживленному Дарьялу не пошли. Едигей с заложниками шел ночами по ба-ник⁴⁷, на посту Искота⁴⁸ у Мештарой они договорились, может, откупились. Скорым маршем добрались до крепости-поселения Итон-Кхели, что стоит на самом берегу Аргуна. Два дня отдыхали у местного вождя. Переменив коней, тронулись вверх по Аргунскому ущелью и на рассвете дошли до поста Чагие⁴⁹. Здесь дорогу охраняли не местные горцы, а подразделения регулярных войск страны Симсим⁵⁰. Видимо, откупиться не смогли, и тогда воины Едигея перебили всех, кто был на посту.

После этого хорониться днями не было смысла и возможности: боялись погони. А впереди лишь голые альпийские горы и далее, вечный ледник — высокогорный перевал Нархиех-корт, который тоже миновали. Затем их видели около Парсмы⁵¹, и вроде у Джолоко (а это уже Тушетия — Алазания), и до стана Тимура — рукой подать. Но Едигей исчез.

Казалось бы, все у Тимура под носом: армия в двести тысяч, выстрой в ряд, пройдись, и они не только людей Едигея, но и зайцу скрыться не дадут. Да все не так просто: это не бескрайние степи Сибири, где всей армией он охоту устраивал, это Кавказ! Здесь горы крутые, остроконечные, все заросшие девственными лесами, а меж гор быстрые реки, на вид мелкие, но перейти просто так не дают. А дороги здесь узкие, меж ущелий-теснин серпантином вьются, и за каждым выступом, за каждым поворотом горец скрывается, свой очаг в обиду просто так не даст. Оттого Тимур уже который раз несчастную Грузию покоряет, никак покорить не может.

Конечно же, с его воинской армадой он рано или поздно одолеет непокорный Кавказ. Однако на это нужно время, а его у него нет: все цари могут вскоре против него ополчиться, а наобум на Тбилиси не пойдешь, хотя и знает он, что у грузин вся армия — тысяч тридцать, не больше. Зато, говорят, у них умный, дерзкий, смелый и молодой предводитель — азнаур Тамарзо, который уже не раз трепал его передовые войска, подтверждая известную истину: армия баранов под предводительством льва сильнее армии львов под предводительством барана.

«Разумный план приносит пользы больше, чем сто тысяч воинов, — думает Тимур. — Здесь надо ловчить и идти на невыгодные сделки». С этой целью он засылает в горы своих лазутчиков, которые все вынюхивают. Но Едигей как в воду канул. Тогда распространяется слух: кто выдаст — поборник Бога, достоин огромного вознаграждения и расположения самого Повелителя мира. Это во все времена действовало. Вскоре объявился доброхот. Его тщательно осмотрели, в том числе и на наличие заразных насекомых, обработали и срочно, несмотря на ночь, доставили к Тимуру.

Пришелец, коренастый, кривоногий, смугло-скуластый молодой человек с готовностью бросился на колени и, поцеловав край ковра и встав более чем в уважительную позу, доложил о себе:

— Глава илема⁵² Аурах, сын правителя страны Симсим — Тума.

Тимур в это время всецело был поглощен своей страстью — игрой в шахматы, где Молла Несарт загнал его в тупик. Тяжело вздыхая, Повелитель искоса глянул на пришельца, пробежался с головы до пят — весь в пестрых шелках, как павлин.

— Одеждой ты — глава, — не без ехидства заметил Тимур. Он хоть и пользовался, да презирал доносчиков. — Вот только сам ты никак не похож на кавказца.

Пришелец замешкался, лебезя, что-то пролепетал.

— Ты прав, о Повелитель! — неожиданно подал голос Молла Несарт. — Я знаю владыку Симсима, достопочтеннейшего Гайраха. Этот ничем на него не похож.

— Меня знает весь Кавказ, и я… — возвысил голос пришелец, однако Тимур повелительным жестом его остановил:

— Этот плешивый старичок, — брезгливо указал он на Моллу, — двадцать лет дома не был, и потому не все у него дома… А тебе я верю! — он сделал несколько шагов навстречу, гостя обнял и наигранно-вкрадчивым тоном: — Ты знаешь, где мои люди? Тогда начнем с главного, то есть с конца — сколько ты стоишь?

— Ну, — забегали раскосые глаза пришельца, он явно мучился, не зная, какую плату назвать.

— Молла Несарт, — любил Тимур потешаться, хорошо зная людей: главу илема надо вначале низвести, затем вознести, чтоб сговорчивым стал, и сделать это лучше чужими руками. — Так как ты думаешь, сколько он стоит?

— Хм, ровно десять таньга.

— Чего? — возмутился пришелец. — Один мой халат столько стоит!

— А я лишь его и оценил.

— Ха-ха-ха, — залился Тимур, затем быстро взял себя в руки. — Вон, вон отсюда этого дурака, — махнул он страже в сторону Моллы и тут же вновь, еще крепче обнимая пришельца, — Ты настоящий горец-кавказец! Я счастлив, что в мире еще есть такие порядочные, мужественные люди! Ты мой почетный гость. А скажешь правду, даю слово Повелителя мира — озолочу!

— Все, как есть, расскажу, — чересчур подобострастен пришелец.

Видимо, по его словам, воины Едигея после преодоления высокогорий главного Кавказского хребта так устали, что не смогли без привала дойти до реки Алазань, за которой они могли спастись. А за ними шла погоня, которая обошла их, подняла тревогу среди местных горцев и грузин. Везде была устроена засада, и посланники Тимура были схвачены. Сейчас отряд Едигея находится в руках предводителя грузин — азнаура Тамарзо. Известно, что идут переговоры с целью передачи их правителю Гайраху, а там они уже будут в руках Тохтамыша, так как Симсим в вассальной зависимости от Золотой Орды.

— Знаешь, где именно Едигей? — Тимур не может не верить этой информации.

— Точно не знаю, — признается Тума и тут же описывает окрестности. — А если бы и знал, это вам не поможет: у горцев сигнальная связь с горы на гору — барабаны, рожки, огни факелов по ночам. Пока ваша рать будет пробираться по одному ущелью, пленников перекинут в другое.

— Да, тут силой не возьмешь, — вслух думает Тимур и взбадривает самого себя. — Думай, башка, думай! — это у него лучше всего получается за шахматной доской, для чего опять зовут Моллу Несарта. Скрывая под прищуром презрительный взгляд, он по-отечески обнимает пришельца, цедя сквозь зубы: — Ты по совести поступил и будешь благословлен и Богом, и мной, — подзывая визиря: — Оказать столь великому гостю царский прием.

— Я должен спешно возвращаться.

— Не-не, — любезен Тимур. — Семь дней в честь тебя будет той⁵³, — теперь сын Гайраха его заложник. — И не каким-то илемом ты будешь владеть, а всем Кавказом! Это говорю я — Властелин и Покоритель Вселенной! Ты это заслужил!

…В эту ночь Тимур почти не спал, а не заре отправил послов в столицу Грузии Тбилиси, а с ними сопроводительное письмо на имя католикоса⁵⁴ всех грузин. Вот давний след Пера: «Поелику⁵⁵ Блистательный и Блаженный, истинный помазанник Бога и Судьбы, мой духовный отец и наставник, благочестивый католикос всех грузин и всего Кавказа, мой верный друг патриарх… Всякое бывало между нами, видимо, так Бог испытывал наше веротерпение. Ныне же прими почести и дары мои, выслушай послов моих, дабы кровь людская на Кавказе более не проливалась…».

В Грузии Тимур не впервой, и его воины немало грабили и поджигали церкви и мечети, людей истребляли, однако духовенство щадили. И когда царь Грузии Георгий VII пред Повелителем, вроде бы принял ислам, присутствовавший здесь же католикос на это даже под угрозой казни не пошел. Эту смелость Тимур оценил, «опричь⁵⁶ католикоса, всех унизил». Позже по докладам знал, что в Грузии двоевластие. Теперь в Грузии как такового царя нет, есть множество князей, которые порознь мечтают трон занять, да на них у народа и церкви надежды нет. Лишь бравый витязь Тамарзо пред лицом очередного нашествия сильной волей подчинил себе все войска доблестных грузин, привлек на свою сторону многих горцев Кавказа, заручился поддержкой Тохтамыша, стал твердыней супротив врага, и посему католикос во имя родины в цари его прочит. А тут варвар, что вновь армадой у ворот столицы стал, просит — значит, требует, чтобы азнаур Тамарзо к нему явился — разговор есть и мир подписать. Нежели не явится Тамарзо — осадит Тбилиси, всю Грузию с землей сровняет.

Как явствует хроника того времени, созвал католикос епископов, священников, всех начальников царства Грузии и особо азнаура Тамарзо. Собрались они пред ним, а он публично призвал, чтобы сел Тамарзо на царский трон, на что тот учтиво отказался, и сели они все как равные пред Богом, родиной, народом и стали долго совет держать. Наконец Тамарзо отверз⁵⁷ уста свои и изрек:

— Слушайте меня. Господь Вседержитель и Владыка наш Иисус Христос и Святая Богородица, уделом коей мы являемся, и Почетный Крест, дарованный нам, ниспослали нам этот благодатный край, наш Кавказ! Ныне вновь на земли наши явился супостат и теперь зовет к себе меня. Мы знаем все о его бесчинствах и злодеяниях, сколько наших людей он предал погибели и в полон отдал. И я доподлинно знаю, ежели отправлюсь я к хромому Тимуру, он постарается убить меня. Однако и у нас есть удача Господня: в моих руках люди его, царственные особы. Их выторговать мечтает Хромец. А теперь мудростью вашею рассудите сие дело. Я думаю так: многобурна жизнь сия, непостоянна и преходяща, дни наши исчезнут, как сон, и непременно и скоро предстоит уход из мира сего. Какая польза в жизни моей, ежели из-за меня погибнет множество душ, а я из мира сего уйду, отягченный грузом грехов. Нынче я желаю предстать перед варваром и, да будет воля Божья, пусть казнят меня, лишь бы страну мою миновала беда.

Подивились все присутствующие этой речи и дали ответ:

— Азнаур Тамарзо! Ты достойный сын нашего народа. Но ты военачальник, и некем тебя заменить. Не позволим Тамерлану убить тебя, не отдадим тебя в жертву.

Выслушав это, Тамарзо сказал:

— Вы говорите из единодушия и любви ко мне, но мне жаль невинный народ, словно агнцы⁵⁸, обреченные на смерть, и нет ему утешения… Полчищ Тамерлана не сосчитать, столько стрел мы не изготовим… А может, и я договорюсь, в любом случае, положу душу мою за народ мой и не откажусь идти к Хромцу в стан, раз слово мира обещал он дать.

От этих слов все в изумлении встали, и заговорил католикос:

— Не верю я гяуру⁵⁹, да иного нет… Но коли ты положишь душу свою за народ, мы все как один, возложим на себя грехи твои и пред Господом свидетельствуем причислить тебя к святым… И ежели благо положить душу за одного ближнего, то сколько же пользы в спасении неисчислимых душ.⁶⁰

* * *

Зол Тимур, ох, как зол! И зол не на кого-нибудь, а на свое потомство. «Неужели, — думает он, — дети ничего не унаследуют от своих великих отцов?». А вот Чингисхану в этом плане повезло: до сих пор его потомки ему и всему миру противостоят. А что делают его сыновья? Вот, младший сын Шахрух (он оставлен в Самарканде править), прислал отчет, и там, помимо прочего, как доблесть, сообщает: «Со стороны Индии прибыли купцы, а с ними жемчуг, яхонт⁶¹ и золото, и я купил у них в счет налогов в казну драгоценностей на сумму сто тысяч. И тут же нашел другого купца из Персии и с большой выгодой для нас продал, так что казна значительно пополнилась».

Разозленный Тимур незамедлительно послал ответ: «Сто тысяч, помноженные на сто тысяч, и подобное этому не имеют для нас никакого значения, и мы не желаем связываться с этим. Если мы будем заниматься торговлей, то кто будет править и воевать? Посмотри же, о глупец, на себя и не повторяй больше таких речей и не примешивай к нашим деньгам ни единой монетки от прибыли торговли, ибо это принижает достоинство правителя, унижает его имя, оскорбляет его положение и образ и вредит его известности и славе при жизни и после смерти».

Шахрух был его младший, любимый сын. И в иное время Тимур стерпел бы такое повествование, да все познается в сравнении. Прибыл в его стан грузинский азнаур Тамарзо — вот чей отец сына родил!

Вначале Тимур издалека, тайком посмотрел, как грузинский военачальник прибыл. С кавказцами он знаком давно. Помнит, как к нему не раз наезжал покойный царь Грузии Георгий VII в сопровождении огромной пышной свиты. И словно являлись не на поклон, а свататься или пировать: все разнаряженные на монгольско-византийский манер, толстые, важные, вежливо-угодливые, и подарков навезли, чуть ли не караван, исполняли все, что Тимуру угодно, вплоть до перемены веры. А вот теперь к нему явилось новое поколение Грузии в лице двух ее представителей. На первый взгляд, нет в них особого лоска, блеска, величия, нет на них сибирских мехов, китайского шелка и всяких драгоценных безделиц. Но есть в них природная стать, которая сразу бросается в глаза. На старшем (это совсем молодой человек) холщовая шуба, подбитая мехом горного тура. Второй совсем юн, на нем лишь белая овечья бурка. Зато кони под стать всадникам: стройные, норовистые, уздечки и седла — все в серебре, как и оружие всадников, отменно блестят.

К вечеру всех гостей стана — важных иноземцев, добивающихся аудиенции Повелителя мира, — выстроили в ряд, по значимости страны или характера встречи. Кавказцы оказались последними.

Все становились на колени, подобострастно целовали край царственного ковра и ждали, что скажет Тимур, пока их визирь представляет. Наконец дошла очередь грузин. Хотя им и объяснили порядок Тимурова стана, они дерзко ступили на край роскошного ковра, лишь головы обнажили, слегка поклонились и тут же выпрямились во всю богатырскую стать.

— Мы чтим гостей, — резок голос Повелителя, — но и они должны уважать этикет моего двора.

Скорее всего, азнаур Тамарзо владеет и другими диалектами, но в данный момент он хочет подчеркнуть значимость и культуру родного языка, отвечает через переводчика на грузинском:

— Великий Эмир, на Кавказе нас с детства учат: гость — святое. И если бы ты принимал меня в Самарканде, я был бы гость. Однако под нашими ногами древняя земля Грузии. Она была, есть и будет грузинской! — алым румянцем зарделось его мужественное лицо, а в голубых глазах блеск жизни, вызова, силы.

Сын Тимура Мираншах и внуки — Мухаммед-Султан и Пир-Мухаммед, что сидели на ковре справа от трона, от этой дерзости чуть не рванулись вперед, готовые изрубить наглеца. Но Тимур их жестом остановил, невольно, оценивающе посмотрел на свое потомство. В их узких глазах тоже блеск, но другой — блеск хищника, блеск смерти. И Тимур не столько с ненавистью, сколько с завистью снова посмотрел на азнаура-богатыря и подумал: «Такой ко мне служить не пойдет, а воевать против такого будет не просто».

Пытаясь отойти от этих мыслей, Повелитель завел пространные речи о дружбе с грузинским царем и, вспомнив письмо Шахруха, как бы между прочим спросил:

— А сколько стоит мера зерна в Тбилиси?

— Я воин, а не торговец, — краток Тамарзо.

Тимур понимает, что пустые слова и льстивая похвальба здесь не помогут. По велению Повелителя, все, даже сын и внуки, удаляются, просят уйти и сопровождающего Тамарзо спутника.

— Это мой лучший друг, побратим Малцаг, — тверд Тамарзо, — от него секретов нет.

— Разговор — один на один, — настаивает Тимур.

— Разве ты один? — непреклонен кавказец. — Твой визирь, переводчик, охрана.

— Кхе-кхе, — кашлянул Тимур и, кряхтя, тяжело спустился с трона и, желая побыстрее закончить, сразу же перешел к делу — за Едигея и его людей предложил огромный выкуп.

— Мое богатство — свобода Грузии, — сходу отмел Тамарзо всякий торг.

— Чего ты хочешь? — удивлен Повелитель.

— Я твоих людей отдаю — ты с наших земель навсегда уходишь, — жестко глядит на Тимура кавказский предводитель. — И подтверждение тому — письменная грамота.

— Хорошо, — согласен Тимур, — но мне нужен залог.

— Я оставлю закладную.

— Нет, — не согласен Повелитель. — В твоих руках не бумага, а люди. Ты с побратимом останешься при стане, пока Едигей не прибудет.

Неискушенный Тамарзо, может быть, и поддался бы на эту уловку, да католикос всех грузин, с которым при помощи гонцов согласовывались все условия сделки, настоял на обмене людьми вне стана Тимура.

Хоть Повелитель и заполучил Едигея и важных особ, все равно не рад: улизнул Тамарзо из его лап. И, пытаясь его вернуть, он отправляет в Тбилиси послов, мол, прежде чем покинуть с миром Кавказ, хочет дать роскошный обед в честь «нерушимой дружбы».

В Тбилиси с радушием приняли послов, поблагодарили, но ответили, что Тамарзо по важным причинам прибыть не сможет. Да Тимуру всегда сопутствовала удача: из Самарканда прибыл гонец — у Шахруха родился первенец, просят деда дать имя. Тимур несказанно рад этому событию и называет внука Улугбеком⁶². В честь такого события и своего возвращения на родину он устраивает богатый пир. Быть в дружбе и пренебречь таким событием по церемониалу грузины не могут.

Была уже зима, дни промозглые, хмурые, короткие. Прибыли Тамарзо и Малцаг только к вечеру, когда мир во мрак погрузился. Только там, где Повелитель, все в ярком свете, словно солнце здесь взошло — это негры-рабы всюду с факелами стоят. А предводителя Грузии, как царя, приветствуют, лично Тимур их встречает. И как сошли они со своих бравых коней, затрубили в фанфары венецианские артисты, забили в литавры искусные персы, тут же китайские умельцы устроили невиданный доселе кавказцами сказочный фейерверк.

В честь торжества на высоком холме спешно сооружен шатер в сто метров длиною и в три десятка метров шириною, покрытый бархатом и шелками и поддерживаемый тридцатишестиметровыми столбами, расписанными белой краской и золотом. Здесь П-образно установлены расписные столы, вдоль них добротные скамьи, а для Тимура — царственное кресло. Слева от себя он с почестями усадил сына мамлюкского султана — Фараджа, потом принца Византии Иоанна, далее послы и почетные люди из разных стран. Тамарзо и Малцаг оказались в самом конце. Справа от Тимура его сыновья — Омар-Шейх и Мираншах, внуки, визири, военачальники, старцы-мудрецы, средь которых и Молла Несарт. Лишь Едигея здесь нет, пока нельзя его представлять.

Великий эмир — ярый поборник ислама, однако сам любил выпить, пил много и подчиненных заставлял. Он первым поднял тост:

— За моего внука Улугбека! Дай Всевышний ему долгих лет жизни, во славу моего великого рода!

Потом начались хвалебные тосты за самого Повелителя, и слово дается по порядку, вначале тем, кто сидит рядом с троном. Вокруг стола распоряжается главный виночерпий, и он указывает многочисленным стольникам, какие блюда нести, какие унести, кому и сколько чего налить.

— Айт! — вдруг громогласно произнес Тимур. Все разом умолкли, не смеют шелохнуться. — Что это, мой друг Тамарзо и его юный побратим совсем мало пьют, едят? А ведь это лучшее в мире грузинское вино!

— Благодарствую, Великий эмир, — согласно порядку встал азнаур. — Просто мы сидим в конце, но пьем и едим так же.

— У-у-у! — раздался недовольный гул в зале. Жестом Тимур его прекратил:

— Может, ты недоволен, что посадили тебя слишком далеко? — хочет Тимур слащаво говорить, да не выходит. — Но вы ведь так молоды.

— Великий эмир, — твердо отвечает Тамарзо, — ты как всегда прав. Мой друг Малцаг и вправду юн. Однако многие здесь, кто моложе меня, в почете сидят.

— У-у-у! — вновь Тимур их всех угомонил, а Тамарзо, как ни в чем не бывало, продолжил.

— Но, Эмир эмиров, я не в обиде, ибо на Кавказе так и заведено — гости на лучших местах, а хозяин земли у дверей. Как видно, Великий Тимур, ты наш обычай перед уходом усвоил.

— У-у-у! — еще раз громче загудел зал.

— Тихо! — стукнул кулаком Повелитель и, пытаясь изобразить улыбку. — Мой грузинский друг, конечно, прав. Выпьем за него! — он залпом осушил свой бокал, посмотрел, сделал ли то же самое Тамарзо и его напарник, и, ликуя, закричал. — Ура-а-а!.. Пейте, пейте! Если это сегодня грех, то я эту ответственность беру на себя!

— Пейте, пейте во имя Всевышнего. Пейте из любви к государю — Великому Эмиру. Пейте, дабы воздать ему честь!

— За Властелина мира! — вскочив, сказал тост визирь воды. Все встали, запрокинули головы.

— Сесть! — гневно приказал Тимур. — Что-то, я смотрю, за себя Тамарзо и его юный друг выпили до дна, а за меня лишь пригубили… Хе-хе, а по местному обычаю я тамада⁶³… Исправьтесь.

Словно этого ждали, около Тамарзо и Малцага появились стольники с большими турьими рогами, до краев наполненными вином.

— До дна, если чтите тамаду и свои традиции, — постановил Тимур.

Только кавказцы хотели поднести вино ко рту, как сидящий напротив Молла Несарт что-то произнес на непонятном языке.

— Что ты сказал? — возмутился Тимур.

— О Повелитель, — Молла перешел на тюркский, — из таких турьих рогов, да за тебя — по-кавказски, негоже так пить, надо пустить кубки по кругу.

— А на каком языке ты говорил? — беспощаден тон Тимура.

— На нахском⁶⁴ — языке матери, из Тушетии.

— Так у нас есть владеющие этим языком, — он глянул в ряд почетных гостей. — Мухаммед, что Молла сказал?

Вскочил крепкий, смуглый моложавый мужчина:

— Он сказал — может, в рогах отрава.

— Ха-ха-ха! — злобно рассмеялся Тимур. — Шелудивый пес, за кого ты меня принимаешь? Пригрел змею… Ладно, — небрежно махнул он своей правой, едва сгибавшейся рукой в сторону Моллы, — в честь праздника — прощаю.

С этими словами он встал, хромая, подошел к кавказцам, молча из обоих рогов отпил по несколько глотков:

— Теперь вы, — не отрываясь, он зорко следил, как они, тяжело глотая, с трудом опустошили роги. — Вот так, — обнял он их, — вот теперь я верю, что мы друзья.

Уже явно захмелев, или делая вид, Тимур неровно вернулся на свое место и, не садясь:

— Теперь я хочу поднять тост за моего друга Мухаммеда, сына царя страны Симсим — Гайраха.

В это время Малцаг что-то выкрикнул.

— Ты, юнец, смеешь перебивать меня? — разгневался Тимур. — А ну, переведи, — обратился он к Молле Несарту.

— О Великий Тимур, извини мою оплошность, — коверкая тюркско-монгольский, заговорил Малцаг. — Я хотел лишь пояснить, — его голос уже слегка заплетался. — Если «Тимур» по-тюркски — «железо», то «Гайрах» по-нахски — «кремень», а этот, Тума, что значит: рожден от связи свободного человека и рабыни.

— Так у нас почти все так рождены, — засмеялся Повелитель.

— То-то и видно, — на нахском процедил Малцаг.

Это лишь Молла Несарт услышал.

— Молчи, — зашептал он.

Но Тимур этого, видимо, не заметил.

— А что, — спрашивал он у юнца, — у ваших мужчин нет гарема, наложниц? Иль одной обходитесь?

— У горцев один очаг, его хранительница одна — ценана⁶⁵.

— Хе-хе, — ухмыльнулся Тимур. — Ты еще юн, да чтобы знал, я тебе расскажу один из Ясов Чингисхана: «Никогда не имей дело с женщиной, которая еще не может родить, и той, которая уже не может родить». Понял?

— Я, Малцаг, из племени бацой⁶⁶ из Тушетии, и меня учили иным законам.

— Похвально. А что значит твое имя?

— Малцаг⁶⁷ — солнечный человек.

— Хе-хе, оно и видно — рыжий весь… А этот, — он указал на Тума, — и по обличью наш. Настоящий мужчина, принял истинную веру, дал я ему достойное имя Мухаммед и дарю вот это сокровище, — слуги уже вынесли статую в виде натурального ягненка, всю из чистого золота, а глаза — бриллианты сверкают. — И еще кое-что подарю, — он ему по-свойски моргнул. — Так выпьем же за верного Мухаммеда! — он залпом осушил свой золотой бокал, бросил его в стенку и заорал. — Танцы давай, танцы!

Тотчас появился оркестр: тростниковая флейта, цитра, тамбурин, барабан и ребека. Зазвучал плавный, медленный, чарующий турецкий мотив, под звуки которого будто из-под земли стали появляться нарядные танцоры — это крутящиеся дервиши, которые под все ускоряющийся ритм, запрокинув головы, стали крутиться так, что не только сами, но и многие стали впадать в состояние экстаза, крича при этом: «Нет Бога, кроме Истинного Бога! Нет Властелина, кроме Тимура!».

— О-о-о!!! — истошно завизжал Тимур, бросился в круг танцоров, тут, словно щедрый град, отовсюду посыпались золотые и серебряные монеты, драгоценные камни. — Берите, все берите. Я всегда щедр, — гремел он. — Весь мир мой! Еще золота, больше алмазов! Все на круг, так мы будем жить! Вечно! — А потом он неистово кричал: — Вина! Всем вина! — и уже, по-видимому, в крайней мере исступления дико завизжал. — Женщин сюда, девочек и мальчиков!

Крутящиеся дервиши моментально исчезли, и новый оркестр в сопровождении протяжного хора завел какую-то томящую, сладостно-успокаивающую индийскую мелодию. Под ее плавные звуки из-под полумрака сцены стали выплывать полуобнаженные грации, тут и юные, совсем тростиночки, и более зрелые и, словом, на любой вкус.

— Разбирайте, гуляйте, блаженствуйте! — бесновался Тимур.

Он сам криво гарцевал по сцене, пытаясь осчастливить каждую, и вдруг, внезапно остановившись, решительно двинулся в сторону Тамарзо. Музыка мгновенно прекратилась, стало зловеще тихо, напряженно.

— Этот-то еще молокосос, — небрежно махнул Тимур в сторону Малцага, — а ты что сидишь? — обратился он к Тамарзо. — Иль ни одна из моих красавиц тебе не по душе? Хе-хе, так я сегодня добр и особенно щедр… Есть кое-что, что тебя, я надеюсь, удивит и взволнует.

По взмаху его руки вновь полилась музыка, совсем иная, уже торжественная, словно вот-вот на опустевшей сцене появится царица. Так оно и было. Два толстых разодетых евнуха, нежно придерживая за руки, будто сокровище, ввели в центр зала высокую, ослепительно красивую юную девушку: смоляные волосы ниже пояса, под совсем прозрачной легкой вуалью угадываются все прелести ее тела, на высокой белоснежной шее ожерелье камней и под стать ему корона на голове. В ее бездонных темно-синих глазах полная отрешенность, даже надменность, взгляд в никуда, словно парит.

— Ха-ха! — в восторге хлопнул ладонями Тимур. — Сабук! — крикнул он своего военачальника. — Вот наш эликсир⁶⁸ жизни! Вот твоя мечта! Хочешь ее? Подарить?

— О-го-го! — будто взбешенный зверь зарычал Сабук, колотя себя в грудь.

— Тамарзо, — вновь Тимур встал над грузином, — а знаешь, как ее зовут?.. Хе-хе, это Шадома, дочь князя Атчароя.

— Дочь Атчароя? — в ужасе расширились глаза Тамарзо, он даже встал.

— Да-да, дочь твоего бывшего предводителя… Ты, наверное, желаешь ее?

— О Властелин! — взмолился Сабук, — подари на ночь, век служить тебе буду.

— В честь рождения внука — дарю! — вознес Тимур руки к небу. — О-о! Нет, погоди, Сабук… Азнаур Тамарзо, Шадома говорила, что она голубых кавказских кровей. Ты ведь тоже такой. Давай по-мужски. Сразись с этим похотливым вепрем… Да ты не бойся, он только с виду богатырь, а так — труха, старик, в деды тебе годится.

— Терпи, молчи, Тамарзо, — на грузинском завопил Молла Несарт. — Это подвох, а она уже не та дочь Атчароя.

— Что он сказал? — обратился Тимур к переводчику и, не дожидаясь ответа, — Да он шут, а ты, Тамарзо, вольный человек, — и ускоряя процесс, — Сабук, ты готов сразиться за красавицу?

— Э-э-х! — перешагивая через стол, бросился к центру зала военачальник.

— А ты, Тамарзо, гордый сын Кавказа, готов отстоять честь юной горянки?

В начавшейся суматохе Молла Несарт уже был рядом с земляками.

— Тамарзо, сын мой, — умолял он, — не поддавайся на подстрекательство. Этот варвар все подстроил.

— Не волнуйся, отец, — внешне спокоен Тамарзо. — Я этого ожидал. Потому мало пил… Силы есть, я трезв, уж с этим чурбаном как-нибудь справлюсь.

— Берегись, что-то здесь не то, что-то не так, — почти плакал Несарт.

Все повалили на улицу.

— Драться на конях, оружие — любое, — ставил условие Повелитель. — Кто на коленях попросит пощады — останется в живых.

Для освещения зрелища повсюду огни факелов. Дует ночной ветер, идет мокрый снег, под ногами слякоть. В дальней стороне снаряжают Сабука, там много людей. Около Тамарзо лишь несчастные Малцаг и Молла Несарт, оба в слезах.

— Что вы меня оплакиваете? — крепится Томарзо и видя, что они совсем упали духом, — Малцаг, утри и больше никогда в жизни не показывай врагу наши слезы… Если что, — он не закончил.

— Отомщу, — процедил Малцаг.

Наконец подвели коня Тамарзо. Тут же, уже верхом, появился Тимур.

— Славный у тебя жеребец, — любезен он. — Девочку заберешь, коня мне уступишь? — и, не ожидая ответа: — Ты его не убивай, так, вываляй в грязи малость. Хе-хе, потешимся немного и опять гулять!

— Тамарзо, брат, — словно нож в сердце, страдающе прошептал Малцаг на нахском. — С конем что-то не то, смотри, пена у рта.

— Родной конь — полпобеды. Отойдите все… Начинайте, — дал Повелитель команду.

Свесив наперед копья, всадники ринулись навстречу друг другу и уже должны были сойтись в центре, как вдруг конь Томарзо споткнулся, захрипел, как-то странно дернул головой, рухнул кувырком. Тамарзо изловчился, вскочил. Потеряв при падении не только легкий щит, но и копье, он уже доставал меч, но удар копья противника все же опрокинул его. Он вновь попытался встать, но не успел отразить новый удар. Пытаясь подняться, Тамарзо уперся головой в землю, да так и застыл.

— Тамарзо, брат! — душераздирающий крик Малцага, он рванулся вперед, его схватили, скрутили.

Никто не двинулся с места, лишь Тимур поскакал к центру поляны, спешился.

— Хм, а говорили, голубая кровь, — он ткнул ногой изрубленное предплечье, откуда в такт сердцу бил фонтан. Тамарзо распластался на грязном снегу, запрокинув голову. — Ну, что? — склонился над ним Повелитель, — без руки поживешь, азнаур? — и, видя, как изо рта пошла кровь, сделал привычный знак Сабуку.

* * *

Еще двое суток продолжался этот пир — дикая оргия. Тимур занемог, но некогда — под его пятой империя, масса дел, с чего начать не знает. Как спасение, требует в первую очередь зачитать письмо Саида Бараки из Самарканда. И будто знал духовный наставник, следующее написал:

«Знай, о Великий Эмир, что бренная жизнь и то, что накоплено людьми в миру из порочного ради наслаждения и удовольствия и будет предъявлено им на том свете, как это бывает с человеком, который переел жирной и сладкой пищи до такой степени, что его пищеварение расстроилось, и заболел желудок. Потом он осознал всю глубину своего позора по боли в желудке и неприятному запаху, исходящему из него, а также по большому количеству испражнений, и раскаялся после того, как прошло наслаждение, и остался один лишь стыд… Чем больше человек наслаждается земной жизнью, тем мучительнее будет его кончина. И этим же он будет наказан во время отнятия его души и выхода ее из тела, потому что каждый, у кого было много богатства — золота, серебра, рабов, рабынь — его мучения во время ухода души будут тяжелее, чем у того, кто не имел ничего, кроме малого. И воистину то, что мучение и наказание не проходят после смерти, а, наоборот, увеличиваются, потому что привязанность людей к земной жизни — свойство сердца, а сердце само по себе не умирает».

— О-о! — лежа на диване, стонал Тимур.

У него болит сердце, нестерпимо ноет все тело. Он кается, его мучает стыд. Пора бы самому задуматься о душе, пора грехи замаливать, да некогда. Надо решать государственные дела, а он не в состоянии думать. Но такое с Повелителем не в первый раз.

— Шахматы! — вот что мысли его в порядок приводит. — И этого строптивца Моллу Несарта сюда.

— Брошен в зиндан, — ответ визиря.

— Кто посмел, моего святошу?!

— Твой указ, тебе перечил.

— Хм, — этого Повелитель совсем не помнит и своих решений не меняет. Но тут особый случай: другого такого соперника нет. — Срочно Моллу ко мне.

В сырой и вонючей яме, под открытым небом, снегом и дождем за пару суток старый Молла совсем зачах. Да лекари Тимура знают свое дело: Моллу скорым образом отмыли, возбуждающим дурманом пропарили, каким-то зельем напоили, приодели, выставили пред Повелителем, и теперь, хмельной, он пуще прежнего осмелел, ставит свои условия:

— Выиграю — пощади, отпусти юнца — Малцага.

— Этого рыжего? А где он?

— В зиндане, со мной был.

— Хе, — призадумался Тимур. Он силится вспомнить, кое-что в памяти всплывает. — Согласен… Только играем по моим правилам, без контроля времени, а проиграешь — эта «солнечная» башка рядом с башкой братца окажется, — доволен он своим решением.

Как известно, в шахматах, изобретенных Тимуром, как и в его жизни, все грандиозно: в два раза больше, значит много ходов, и эта баталия может длиться и день, и два. За это время он будет делать все что угодно: и есть, и, если захочет, спать и решения принимать, а главное, правильно думать.

С первых же ходов напряжение. Вот это ему как раз необходимо, ведь он воин-боец, и лишь сражение его стихия. Играя в шахматы, он умеет одновременно принимать неординарные решения. И эта комбинация еще во время пира осуществлялась, а теперь ее продолжение — дипломатия!

Первыми приглашаются посол мамлюков Сирии и Египта и сын султана — Фарадж.

— Я сожалею, и в то же время очень рад, что волею судьбы мы так близко сошлись, — Тимур придерживается этикета, строг. — Верю, что меж нами впредь будет только мир и согласие — это в наших интересах: нужно обезопасить и склонить на свою сторону столь могущественную силу, как мамлюки. — Передай Высокочтимому отцу Великому султану Баркуку мои скромные дары. А это тебе и послу. — Дары, несомненно, баснословные. Это не столько откуп за плен, а более демонстрация его силы, богатства, щедрости.

Следом, уже не приглашаются, а вызываются посол Византии и другой пленник — принц Иоанн.

— Его Величество император Византии Мануил II, — отойдя от шахматного стола, властным голосом обращается Тимур к вошедшим, — просил меня, и я слово дал, что принц Иоанн более света Божьего не увидит. Я свое слово держу.

В те времена почти при всех дворах были мастера по ослеплению (а при Тимуре — это искусный уйгур), которые весьма быстро справлялись с этим почти что повседневным делом.

— Вот, передайте императору мой обещанный дар, — на золотом подносе два светло-карих глаза. — И пусть в порту Константинополя поднимут, как представительство, мой туг⁶⁹, и впредь ту дань, что платят самозванцу Баязиду, выдавать мне.

Затем очередь посла того же Баязида:

— Султан Османов Баязид — прославленный полководец, и я горжусь, что мы с ним одних тюркских кровей. Мир велик, так что есть где ему, а где мне миром править. Просьбу султана я уважил: вот ему Иоанн, как и было обещано, живой. А что без глаз — на чужую власть зариться не надо, всем заговорщикам урок… Хе-хе, а чтобы султан особо о слепце не печалился — шахиншахский дар — весь мир знает, что Баязид питает слабость к красивым женщинам, коллекционирует в своем гареме — Шадому отдаю.

В тот же миг Сабук бросается на колени:

— О Великий Властелин, Шадому ты мне подарил, не разлучай, люблю!

— Ха-ха, что значит «люблю»?! Любить надо Бога и меня. Ты за меня жизнь отдашь? Вижу, что отдашь. А какую-то девчонку не уступишь?.. Идем на Кавказ, здесь таких — здоровья не хватит.

Следующий на очереди — посол Золотой Орды. При его появлении Тимур двинулся навстречу.

— Передай Великому хану Тохтамышу мои сожаления, — усыпляет он бдительность врага. — Это все коварный Едигей и его брат Иса-бек натворили. С ними я разберусь. А хана, как чингисида, как сына, люблю, ценю и уважаю. Вот ему от меня дары в знак искренности моих чувств. В добрый путь!

Вслед за ним перед Повелителем предстал посол Грузии.

Тимур вновь восседает на троне, тон его властен и груб:

— В течение трех дней выдать мне всю положенную дань, не то сотру все с лица земли, всех в полон угоню.

— Позвольте, о Великий Эмир! — в три погибели согнулся посол, — ведь ты грамоту дал.

— А кому я грамоту дал?

— Азнауру Тамарзо.

— Хе-хе, ты видел башку Тамарзо? Вот если она воскреснет, то я данное ему слово сдержу. Вон! Исполнять!

От этих встреч Тимур изрядно устал, но настроение у него приподнятое. Да приемы надо закончить.

— Теперь, где этот сыночек царя страны Симсим? — и пока его доставляют, он обращается к Молле Несарту, — как этого ублюдка зовут?.. А-а, Тума, — тот уже в зале, целует край ковра. — Иди сюда, иди, мой родной Мухаммед, — Повелитель его по-отечески обнимает. — Приняв истинную веру, ты даже лицом похорошел. Молодец! А как тебе мой подарок? Береги золотого ягненка из Багдада, ему более тысячи лет.

— Да благословит Бог твой щедрый закат⁷⁰, — доволен Мухаммед.

— Это не все. Еще получишь дары, ты ведь будущий правитель всего Кавказа, — при этом он отводит его от шахматного стола, шепотом, — направляйся на Северный Кавказ, готовь почву для нашего наступления. Всех призывай в нашу веру, под мои знамена, расскажи, как я щедр, силен и справедлив, в отличие от этого выродка Тохтамыша. Для этого у тебя будут деньги, люди, оружие… В бой, под знамена веры!

Следующим вызывается Едигей:

— О-о! Идико! Славно сослужил, славно… Идем на Тохтамыша! Ты в авангарде войск… Твой брат Иса-бек не подведет?

— Повелитель, есть закладная. А мы, мангыты, люди слова и чести.

— Верю, доказал.

— Золотая Орда — моя?

— Твоя… Только не забудь, половина барыша⁷¹ моя.

После всех встреч Тимур дал знак обедать. Тут же возле шахматного стола накрыли и обеденный. Блюд не сосчитать, но Повелитель, по традиции кочевника, налегал в основном на молодую конину, запивая кумысом.

— Ешь, Несарт, не стесняйся, где ты еще такой еды попробуешь? Так… А на что мы играем?

— Юноша, Малцаг.

— Ах, да,… Но башки ему не видать… Шах!

— Мат! — ответил Молла Несарт.

— М-да, — после раздумья ответил Тимур, — за болтовней не уследил… Но я слово держу. Пойдем освобождать, заодно и я проветрюсь… Коней!

Солнечный день шел к закату. Был легкий мороз. С севера, с кавказских гор дул холодный ветер. Всюду снег, бело, лишь Кура змейкой уходит, да лес вдоль нее и сад с виноградником темнеют.

Тимур лихо сел на подведенного гнедого коня, с насмешкой смотрит, как то же самое пытается сделать и Молла Несарт. Однако конь норовист, и Молла не может даже до стремени больную ногу поднять.

— Ах ты, бедняга! — сердоболен Тимур. — Может, тебе осла подарить? Хе-хе, а может, денег? А хочешь, вот ту отару овец или тот сад с виноградником?

— Дай денег, — в тон ему ответил Молла Несарт, — да столько, чтобы я их уложил в кушак⁷², сел на подаренного тобой осла, погнал перед собой пожалованных овец в дарованный тобой сад, чтобы там прожил остаток дней в благоденствии, не видя тебя.

— Ха-ха-ха! Ну наглец, ну старый хрыч! Благодари Бога, что я сегодня в хорошем настроении.

— Буду вечно благодарить, если Малцага отпустишь.

— Ну-ну, слово — святое! А осел тебе подходит, заслужил.

Молла Несарт на все согласен, осел и впрямь сподручней. Проскакали они верхом по чистому, заснеженному, наклонному к реке полю на довольно приличное расстояние.

Тимур обожает всякие зрелища, сам их организует. Здесь, у самой реки, на развилке каменного моста, что к Тбилиси ведет, сооружено из снега подобие постамента. На его вершине, чтобы все видели, голова азнаура Тамарзо. Сюда же притащили измочаленного Малцага.

— Гм, был солнечным джигитом — стал мокрой курицей, — выдал Тимур. — Да я сегодня щедр. Башку брата дарю и прочь с моих глаз.

Словно пьяный, на перебитых ногах, Малцаг медленно подошел к постаменту и, упав на колени, горько зарыдал.

— Бери голову, захорони. У-хо-ди! — на нахском закричал Молла.

В страхе, отворачивая лицо, Малцаг снял голову, трепетно держа ее в руках, направился к реке. Вдруг повернулся, что-то на родном, сквозь рыдания, произнес.

— Что он сказал? — спросил Тимур у Моллы.

Несарт молчал, но после настоятельного требования ответил:

— Обещал, что и твоя башка будет так же в снегах стоять,… вечно.

— Гм, — совсем сузились губы Повелителя, — ну и неблагодарные же вы все, гады, кавказцы. А чьи головы полетят, вскоре увидишь. Сегодня я устал — такую комбинацию прокрутил, заслужил покой.

Но покоя не получилось. Тимуру опять приснился ужасный сон: вновь среди ночи стан в огнях, вновь подняли придворных мудрецов, ясновидящих и шейхов, вновь Повелитель их гонит, называя тупицами и льстецами. Призвал Моллу Несарта.

— О-о! — обеими руками Тимур сжимает полысевшую голову. — Было страшно… Объясни, Молла, что есть сон, что есть смерть?

— Сон — легкая смерть, а смерть — глубокий сон, — бесстрастен голос Несарта.

— О-о! — глубоко и скорбно вздохнул Повелитель. — Молла, я знаю, ты не льстец, как думаешь, когда покину этот бренный мир, где будет мое место, в раю или в аду?

— Хм… Ты погубил столько невинных людей, что, думаю, рай их душами уже переполнен. Наверное, для тебя места там не осталось. Но ты, Повелитель, не огорчайся, водрузишь себе трон на самом почетном месте,… в преисподней.

— О-о! Издеваешься! — Тимур от боли жалок. — Неужели рай так мал?!

— Рай не мал, просто бедных и несчастных на земле гораздо больше, чем богатых и могущественных.

— Хватит болтать!.. Сон растолкуй.

— Повелитель, я не Харут и Марут⁷³, но ты сон расскажи.

— О-о! Не впервой, не впервой я этот страшный сон вижу… Свирепый север в снегах лют, а я на постаменте. Народ тамошний мной любуется, с трепетом прикасается, порой гладит по голове, а я рыдаю, покоя прошу.

— Ну, ты ведь на постаменте, — съязвил Несарт.

— Молчи! В зиндан, сгноить!

Моллу Несарта схватили, потащили, а он изо всех сил кричит:

— Зато ты не сгниешь! И по жизни везет, видишь… вещие сны, Тамерлан!

Примечания

4

Джехангир (тюркс.) — властелин мира.

5

Факир (арабск.) — бедняк, в более широком смысле — побирушка, аскет и служитель культа.

6

Дервиш (персидск.) — мусульманский странствующий монах.

7

Саид Бараки — европейская транскрипция; Заин-эд-дин Абу-Бекр Тайаби — математик, астроном, историк.

8

Баязид I (прим. 1338—1402), правил с 1389 г., султан Османской империи, правнук основателя империи Османа.

9

Мамлюки (арабск.) — невольники, воины-рабы, составляющие гвардию династии Айюбидов. В 1250 г. мамлюки свергли Айюбидов, захватили власть в Сирии и Египте и правили до 1517 г., пока не были свергнуты турками-османами. В 1711 г. мамлюки вновь захватили власть и были ликвидированы лишь в 1811 г. Мухаммедом Али.

10

Тохтамыш (? — 1406) — чингисид, потомок хана Джучи, хан Золотой Орды с 1380г. Пришел к власти при помощи Тимура.

11

Эмир (на класс. арабс. яз. — «амир») — правитель, военачальник.

12

Тамерлан (от персидского «Тимур-ленг» — хромой Тимур) — так называли его за пределами его державы. Только два правителя могли обращаться к Тимуру таким образом — Урус-хан и император Китая.

13

Ясы (монг.) — свод законов монголов, составленный Чингисханом.

14

Сабран — город на реке Сырдарья, в районе современного Туркестана.

15

Сарай-Берке (Новый Сарай) — столица Золотой Орды (1260—1395). Разрушена нашествием Тимура. Ныне городище у с. Царев Волгоградской области… Сарай-Бату (Старый Сарай) — первая столица Золотой Орды. Основана Ханом Батыем (1254—1480). Ныне городище у с. Селитренное Астраханской области.

16

Аманат (арабск.) — заложник.

17

Трансоксиана — область, находящаяся северо-восточнее Окса (Амударьи), на севере она ограничена Сейхуном (Сырдарья). Географически этот регион является древним Хорезмом. Это восточный край Ирана, до нашествия монголов населенный, в основном ираноязычными народами.

18

Караван-сарай (персидск.) — постоялый двор.

19

Анчосы (тюркс.) — служащий, содержащий лошадей для нужд армии и государства.

20

Курултай — съезд, совещание монгольских вождей для принятия важного решения, которое обязательно для всех.

21

Тур (тюрк.) — каменная башня.

22

Хранится в Государственном Эрмитаже в Санкт-Петербурге.

23

Тумен (монг.-тюркск.) — десять тысяч воинов, современная дивизия.

24

Араз-лакшеры (тюрк.) — уполномоченный в войсках, военный комиссар или инспектор.

25

Джиргх — барабан в человеческий рост, с помощью которого древние монголы передавали информацию на значительное расстояние в степи.

26

Дар и гар (тюрк.-монг.) — Получай и умри!

27

Визирь (арабск.) — буквально: носильщик тяжестей, министр.

28

Молла (мулла) — служитель религиозного культа. В то же время на Востоке так называли ученых мужей.

29

Эмир Казаган — правитель Трансоксианы, незаконно присвоивший себе власть с помощью коварства и убийств.

30

Барласы — отюреченное монгольское племя, прибывшее в Среднюю Азию вместе с нашествием Чингисхана и осевшее здесь.

31

Кайф (арабск.) — блаженство.

32

Иштар — прототип Венеры в шумеро-аккадской мифологии; и на Кавказе богиня плодородия и плотской любви, богиня войн и распри.

33

Кадий (арабск.) — судья.

34

Фарид-ад-дин Ширвани (? — 1375) — составил звездные таблицы, карту звездного неба, доказал, что Земля вращается вокруг Солнца, а Луна — вокруг Земли.

35

Зиндан — земляная тюрьма (т.е. глубокая яма).

36

От персидского выражения «шах-мат» — Государь умер.

37

Азнаур (груз.) — витязь.

38

Улус — область, страна.

39

Современный Пятигорск.

40

Ярлык (тюрк.) — жалованная грамота средневековых монгольских и тюркских правителей.

41

Беклербек (тюрк.) — главный военачальник.

42

Диван (персидск.) — возвышенный пол, покрытый коврами.

43

Диадема (греч.) — женское драгоценное украшение в форме небольшой открытой короны.

44

Никея — современный Измит.

45

Сельджуки — ветвь племени турок-огузов (X — XIV вв.), названа по имени их предводителя-основателя Сельджука. В период расцвета захватили большую часть Средней Азии, Иран, Ирак, Азербайджан, Армению, Грузию, Курдистан, Малую Азию вплоть до Палестины.

46

Горный Бадахшан — область на территории современного Афганистана.

47

Ба-ник (Бlа-някъ — чеченский) — «войск дорога» — одно из звеньев целой сети стратегической дороги, охватывающей горную и равнинную части Северного Кавказа.

48

Искота (Искотlа — чеченск.) — «На девяти воротах», своеобразная круглосуточная таможня, которая проверяла путников: со злым или добрым умыслом идут они и куда.

49

Чагие (Чlагlие — чеченск.) — дословно: замок-укрепление.

50

Симсим или страна Земзем — находилась в центральной части Северного Кавказа.

51

Парсма (чеченск.) — щит.

52

Илем (чеченск.) — область, район.

53

Той (тюркс.) — пиршество.

54

Католикос (греческ.) — титул главы (патриарха) грузинской православной церкви.

55

Поелику (устар.) — потому что, так как.

56

Опричь (устар.) — кроме.

57

Отверз (устар.) — раскрыть, открыть.

58

Агнцы (устар.) — ангелы.

59

Гяур (тюркс.) — неверующий.

60

Компиляция данной и последующих глав составлена на базе: Газали (XIIв.) «Наставления правителем», «Весы деяний». М. 2004; Грузинские хроники (Картлис Цховреба) «История Грузии». Свод трудов, составленных в XVIII в.; «Кодекс царицы Нины», изд.-во С. Каухгишвили (Тбилиси, 1942); Цулая Г. В. «Грузинский хронограф XIV в., М., 1980; Армянская средневековая хроника. А., 1974; Тизенгаузен В. Г. Сборник материалов, относящийся к истории Золотой Орды. СПб, 1884; Миллер В. Ф. Кавказские легенды. М., 1886; Успенский Ф. Н. «История Византийской империи». Т.5. М., 1998; Туси, Мухаммед Насирэддин. Трактат о полном четырехстороннике (XIII в.), пер. с арабск. Баку, 1952; Хизриев Х. А. Кавказцы против Тимура. Грозный, 1992; Шихсайдов А. Р. Дагестан в X — XIV вв. Махачкала, 1975; Ру Ж-П. Тамерлан. М., 2005; Сулейманов А. С. «Топонимия Чечено-Ингушетии». Грозный, 1997; Вейс Г. «Истории цивилизаций». М., 1998; Греков Б. Д., Якубовский А. Ю. Золотая Орда и ее падение. М.-Л., 1950; Довлетов К. С. О происхождении образа Ходжи Насреддина. Томск, 1962; Двадцать три Насреддина. М., АН СССР, Институт Востоковедения. М., 1978; Анекдоты Моллы Насреддина, АН Азербайджана. Баку, 1958; Чеченский фольклор. Грозный, 1964; Ахмадов Я. З. История Чечни. М., 2004, и др.

61

Яхонт (греческ.) — рубины и сапфиры.

62

Улугбек Мухаммед Тарагай (1394—1449) — внук Тимура, государь-Тимурид, выдающийся ученый-математик, астроном, в Самарканде построил самую передовую для той эпохи обсерваторию и составил «Новые астрономические таблицы». Один из основоположников теории современной Солнечной системы. Видимо из-за этого был убит в результате заговора ближайшего духовенства.

63

Тамада (груз.) — старшинство во время пира.

64

Нахский — язык чеченцев, ингушей, бацбийцев-тушинцев.

65

Ценана (нахск. — ц1енана) — огонь-мать.

66

Бацой (нахск.), б1а — войско, ц1ой — господня.

67

Малцаг (нахск.), малх — солнце, саг — человек, мужчина.

68

Эликсир (арабск.) — вытяжка из растений.

69

Туг (монг.) — знамя.

70

Закат (арабск.) — милостыня — один из пяти священных столпов («рух») ислама.

71

Барыш (тюркс.) — мир, соглашение, т.е. выгода.

72

Кушак (тюркс.) — широкий пояс-сумка.

73

Харут и Марут — великие маги и колдуны, упомянутые в Коране. Аллах покарал их за то, что они были колдунами, обманывали людей.