Сказка Востока

Канта Ибрагимов

Роман «Сказка Востока» (2007) повествует об исторических событиях конца XIV – начала XV веков, о времени, когда на бескрайних просторах Евразии, от границ Китайского царства до берегов Средиземного моря, господствовала «империя» Тимура Великого (прозванного европейцами – Тамерланом), одного из самых жестоких последователей Чингисхана. Образу тирана-завоевателя в романе противостоит Молла Несарт – прототип Хаджа Насреддина, великого ученого, философа-гуманиста и пророка тех лет.

Часть II

На отвесно-высоком правом берегу реки, там, где быстрая, горная Мартанка впадает в мутную Сунжу, раскинулся большой, светлым камнем вымощенный, древний город Магас — столица страны Симсим и всей кавказской Алании.

Многоликий и многоголосый Магас пережил не один период расцвета и упадка. Захватчики-варвары то с севера, то с юга не раз зарились на его закрома — закрома не хилые, обильные. Ведь Бог этому краю дал почти все: климат мягкий, умеренный; почвы тучные, гумусные — обильный чернозем, так что жир земли черной лавой сам собой в изобилии из-под трещин вытекает, огонь поднесешь — никогда не потушишь… И к этому природному изобилию такой же многоязычный трудолюбивый местный народ, кто кавказцами зовется. Правда, не все так гладко, ибо, как явствует след Пера иностранных историков-современников: «в Алании сколько диалектов, столько и местечек, сколько местечек, столько и местных князей, из которых никто не считает себя подчиненным другому. Здесь постоянно война и распри князя с князем, местечка с местечком».

Однако в последнее время аланские князья перед лицом внешней агрессии пытаются объединиться. Чувствуется, что время наступает очень тяжелое. И мало, что почти вся Алания, за исключением горных районов, находится под игом монголов Золотой Орды; так с ними, вроде, уже сжились, откупаются посильным образом, обычно натурой поставляя в Сарай дань. А тут новая угроза, уже с юга: Грузия, Армения и Азербайджан вновь покорены, жестокий тиран — хромой Тимур — рвется на северные просторы, к солнечной Алании и Золотой Орде.

А в самом Магасе только и говорят, что, разорив Грузию, войска Тимура уже дошли до верховьев Терека и с помощью подкупленных предателей-проводников добрались до Дарьяльского ущелья. Хроника того времени гласит: «Прибыло войск Тимура столько, что не могли вместить теснины ущелья, спешились. И спустились им навстречу горцы и стали метать стрелы, затем обнажили сабли. И не могло напасть одновременно все войско, и повернули передовые воины Тимура, ибо убиты были многие из них. И ушло все войско».

Это лишь сухие строки придворного историка Тимура. И хотя в них почти что все правда, в самом Магасе об этом бое слух иной шел. И может, преувеличений и не мало, но суть легенды, дошедшей до нас, такова. Некто Малцаг, дерзкий, смелый молодой человек, по воле судьбы уже побывавший в лапах самого косоногого Тимура, потеряв от его коварства друга-побратима, поклялся отомстить Хромцу. Собрал вокруг себя немногочисленную, но боеспособную дружину и всякими способами начал нападать на воинов-захватчиков. В одну из зимних ночей Малцаг смог внезапно разбить многочисленную охрану Тимура и даже ворвался в его личный шатер. Но не судьба — Повелителя мира там не оказалось, потому что он в это время находился в завоеванном Тбилиси и, наверное, поэтому лагерь не так тщательно охранялся.

Словом, как утверждали кавказцы, хромому Тимуру в очередной раз просто повезло, а Малцаг, разгромив стан самого Повелителя, заимел доблестное имя и славу, а вместе с этим богатую добычу и заложников. Среди них оказались старец Молла Несарт, что был почти что при смерти, и сказочно-красивая гурия по имени Шадома, которую бравый Малцаг присвоил лично себе, нарекая то ли принцессой, то ли спутницей. В общем, не жена, не наложница, а, как часто в мифах бывает, романтическая любовь под конец побеждает. Да, это в мифах, а земной жизни конца нет, как и счастья, в круговороте времени все вращается… А историческая реальность такова, что не мог какой-то «мальчишка», как его назвал Тимур, с полутысячной конницей отчаянных горцев противостоять двухсоттысячной армаде Повелителя. И если бы не горы и леса, давно бы Малцага изловили, а пока идет его поиск, преследуют по пятам, и он достойно противостоит.

И может, правда, а может, нет, да говорят, где-то в Алазанской долине на рассвете сошлись лоб в лоб отряд Малцага и небольшой разведывательный отряд Тимура. И выхватил юный, соколиный глаз Малцага в рядах врага кряжистого полководца Сабука, рукой которого и был обезглавлен азнаур Тамарзо.

Закричал во весь свой созревающий, высокий голос Малцаг, эхо гор разнесло его клич — звал он теперь на честный поединок, один на один, закаленного воина Сабука.

Тюрко-монголы совсем не трусы, и это в традициях времени, чтобы сильнейшие бохатуры⁷⁴ перед боем сошлись, померились силами, воодушевили бы своих воинов.

Друг детства и ровесник Тимура, закаленный в боях Сабук, без колебаний вызвался на поединок, тем более что у него личный счет к Малцагу. Его любимую красавицу Шадому Тимур, вопреки просьбам, подарил Османскому султану Баязиду Молниеносному. А Сабук тайком, за большие деньги, выкупил вожделенную обольстительницу у султановых послов, отослав в Анкару другую наложницу. Тимуру об этом доложили. Сабуку он пригрозил, а Шадому с удовольствием вернул в свой гарем. И оттуда, вроде бы никому не доступного места, ее увели. И вновь Сабуку представилась возможность ее отвоевать, сразившись с «мальчишкой» Малцагом. Однако командир передового отряда не он, а рослый, смелый Мухаммед-Султан. О грезах Сабука Мухаммед-Султан не ведает, а посылать на поединок старика тоже опасно. Сам Мухаммед-Султан вызывается на поединок, тем более что лично хочет к ногам Великого деда башку «мальчишки-босяка» швырнуть.

В каменистой пойме реки стали воинские дружины друг против друга. Хоть и зима, а день в Закавказском предгорье теплый, солнечный. Многочисленные и изощренные в боях воины Тимура заняли более благоприятные позиции. Горцы, как всегда, понадеялись на свою удаль и лихачество.

Вот, выехали на середину два молодых воина, застыли на мгновение, сверля друг друга ненавидящим взглядом, и, словно по команде, одновременно ринулись навстречу друг другу.

Из-под копыт резвых коней полетели камни, заскрежетали копья о щиты. Когда обломались копья, отважные воины спешились и заблестели сабли в солнечных лучах. Как гласит народная мудрость, какой бы ни был сильный петух, не одолеет он петуха в чужом курятнике… Под неистовым натиском Малцага не выстоял кичливый Мухаммед-Султан, меч обронил, на колени пал, в предсмертном ужасе закрыл голову руками.

А разъяренный Малцаг, предвкушая упоение местью, двумя руками вознес высоко меч и крикнул:

— За брата Тамарзо! — и в тот же миг просвистели в воздухе арканы, потащили Малцага к тюркским рядам.

Ринулись на выручку предводителя горцы. Завязался жестокий бой. И тут подоспел к полю боя сам Тимур с несметным полчищем.

Многие кавказцы полегли, многих захватили в плен, мало кому удалось спастись в горах. А любимый внук Мухаммед-Султан бросил к ногам деда живого Малцага. Пред такой удачей Повелитель мира спешился, пнул поверженного горца и грозно спросил:

— Куда дел старика, Моллу Несарта?

— А Шадома где? — не сдержался полководец Сабук.

Где правда, а где вымысел, даже Перо не ведает, да народное сказание гласит, будто из-под земли вдруг, откуда ни возьмись, на ближайшей опушке появился Молла Несарт, закричав, махнул рукой, двинулся прямо к Тимуру.

— Хвала Повелителю, — почтительно склонился Молла. — Долгих лет здравствовать!

— Ты как всегда вовремя, — сухо отвечал ему Тимур. — Казнь строптивого — блаженное зрелище.

— О Повелитель, — развел руками Несарт. — зачем тебе эта жертва?

— Он — враг.

— Нет, не враг, а противник… И подумай, о Властелин, если ты сегодня истребишь таких юнцов, с кем ты будешь воевать лет через тридцать.

— И тогда я буду воевать? — смягчился голос Тимура.

— Ты вечен! — постановил Несарт и вкрадчивым голосом, — Лучше сразимся в шахматы.

— Ух! — издал Тимур, — истосковался,…нет соперника.

— На него, — указал старик на Малцага.

— Стол сюда! — сумасшедший азарт игры с достойным соперником уже давно довлел над Тимуром.

Результат игры очевиден, ибо вновь в горах Кавказа объявился Малцаг, его образ теперь стал героико-мифическим, и он опять сколотил вокруг себя боеспособную рать. Не в открытом бою, а неожиданными выпадами снова затерзал он войска Тимура. Главную ставку обосновал в самом Дарьяльском ущелье, так что этот путь для войск Тимура стал непроходимым. И тогда Великий эмир обратился к излюбленным ухищрениям.

Вокруг Малцага люди отчаянные, да по языку, нравам и целям — разношерстные. А, как известно, у Тимура богатств не счесть, значит, везде свои агенты есть. Подкупил он, кого смог, из ближайшего окружения Малцага. А сам Малцаг то ли поднаторел в жестокости, то ли в конец разнуздался: захватил он богатый гостиный двор, что стоял на высокогорном перевале торгового пути, и расположился в нем. А этот дом, как строили тогда в горах, небольшой, с толстыми каменными стенами, одна дверь, что накрепко изнутри закрывается, и со всех сторон по узкому окну, словно бойницы.

И вот в одну зимнюю темную ночь, когда в высокогорье разгулялась свирепая пурга, так что ничего не видно и не слышно, ублаженный прелестями красавицы Шадомы, под вой стихии, молодой богатырь спал мертвецким сном и не слышал, как снаружи кто-то осторожно подпирает дверь. Вот последнее усилие и они вломятся. А в это время Шадома не спит, о своей горестной судьбе думает.

Молодой Малцаг с первого взгляда был очарован наложницей Тимура, и когда проник в стан врага, первым делом бросился ее искать. После освобождения Шадома еще несколько дней пребывала в опьяняющем дурмане, почти беспамятстве, а когда очнулась, горько зарыдала и стала умолять Малцага отвести ее в родной дом. Как это ни было опасно, а Малцаг решил спасти свою девушку, повез ее в самое сердце захваченной Грузии. Замка Шадомы, ее родительского очага, уже нет — одни руины. И близких никого нет, а те, что остались, с презрением отвернулись, потому что слух до них дошел: она — желанная наложница хромого Тимура, и уже не княжна, а рабыня.

Глухо, сдавленно зарыдала Шадома, упала на колени, склонив голову, но та земля, по которой отец ее носил на руках, где мать, ласково напевая, заплетала ей толстые косы, где братья ее берегли и лелеяли, теперь была сырой, холодной, чужой. И впервые она пожалела, что ее не убили. А может, самой на себя руки наложить? Тогда в ад попадет и в загробной жизни родных не увидит. Так что же делать? Как же дальше жить? Неужто она действительно отныне рабыня?.. И в это время сильные спасительные руки оторвали ее от отторгающей земли, и жаркий, с горским акцентом голос Малцага над ухом:

— Будь навечно моей, царицей!

Царица — не царица, а условия далеки от гаремных, по-горски суровые: всегда на коне, в походе, и она уже сама участвовала в бою и так привязалась к этому бесшабашному, дерзкому, почти что демоническому молодому человеку, что теперь и жизни без него не представляет, а тут, сквозь вой пурги в диких горах, кто-то в дверь среди ночи пробирается.

Растормошила Шадома богатыря, и пока он, обнажив кинжал, соображал, что случилось, она, как свирепая кошка, с криком бросилась навстречу вломившемуся предателю. И пока в дверном проеме завязалась какая-то кутерьма, не раз битый Малцаг воспользовался ходом, о котором он уже думал. Подпрыгнув, он ухватился за деревянную балку и, подтягиваясь, ногами выбил каменистый настил крыши. Вряд ли в этот момент он думал о своей царице. Правда, сторону побезопасней и со снежком он точно высматривал и резво бросился кубарем вниз. Через несколько дней Малцаг объявился на другой, северной стороне Кавказа, в стольном городе Магасе. Никто даже не подозревал, что удалой Малцаг, под которым конь лихой, оружие серебром да золотом блестит, а одежка, хоть и куцеватая на его покатых плечах, все равно роскошная; всего неделю назад, бросив на произвол судьбы любимую Шадому, бежал от своих же соратников-предателей.

И теперь рядом с ним всего десятка два ратников, на вид — дикие, обросшие горцы-головорезы, так что их и в ворота города не хотели впускать. Да имя Малцаг на Кавказе уже гремит, с самим Тимуром, и не раз, встречался, оружие скрестил и даже, пусть в эпизоде, да одолел. Сам правитель Магаса и страны Симсим Гайрах посчитал за честь молодого воина, закавказского соплеменника, как почетного гостя принять.

Малцаг еще молод, но, всюду сопровождая азнаура Тамарзо, уже побывал во многих странах и городах. Конечно же, Магас — не Константинополь, но Тбилиси, Карсу, а тем более Мцхете, он мало чем уступает. Малцаг представлял совсем иное: он помнил рассказ деда о том, как прадед еще полтора столетия назад откликнулся на зов северных соплеменников и со своей дружиной направился защищать земляков от монгольских завоевателей.

Это случилось зимой 1238—1239 годов, когда внуки Чингисхана: Гаюк-хан, Менгу-хан, Кадан и правнук Бури со своими несметными туменами окружили хорошо укрепленную столицу Алании — город Магас. Город долго не могли взять. Не помогали и стенобитные орудия. После долгой осады, продолжавшейся более трех месяцев, столица с помощью переметнувшихся на сторону пришельцев некоторых аланских феодалов (в частности, некоего Матарши), была взята и полностью разрушена. (О том, какое значение имел этот город для завоевателей говорит хотя бы тот факт, что из всех намеченных для покорения и разрушения городов Восточной Европы и Кавказа в китайской и монгольской хрониках упомянуты лишь Киев и Магас.)

Теперь же, по мнению Малцага, Магас должен был представлять собой жалкий городишко. Однако к концу XIV века город неузнаваемо изменился. В архитектуре и культуре здесь чувствовалось влияние православной Византии, отжившей свой век Хазарии, мусульманского Востока и даже далекого Китая. В самом центре — православная церковь, рядом золоченые купола мечети с парящими в небе минаретами. Отстроены синагога и буддийский храм.

Магас занимал исключительно выгодное стратегическое положение: контролировал проход между Каспийским и Черным морями. Он служил неким постом между Европой и Азией. Располагаясь на плодороднейших землях в живописных предгорьях Кавказа, Магас привлекал к себе многих людей и был средоточием красоты и роскоши.

Согласно золотоордынской исторической хронике подымного налога, в Магасе было около шести тысяч семей, три пятых из них — местные кавказцы. Однако многонациональность была главной отличительной чертой города. Кроме кавказцев, здесь проживали турки, персы, монголы, евреи, армяне, цыгане, а также в особом квартале венецианцы и генуэзцы, которые промышляли торговлей, в основном, людьми…

Как почетного гостя Малцага пригласили во дворец правителя. Сам дворец, или как его называли на хазарский манер «сераль», находился вдали от центра. За его высокими каменными стенами располагались главные учреждения, суды и апартаменты семьи правителя. Внутреннее пространство дворцового комплекса делилось на несколько секций с воротами и стражей при каждой. В каждой секции несколько одноэтажных зданий, меж которых уютный дворик, сад и даже фонтан. Здесь же площадь собраний, где проводятся не только праздники и всякие торжества, но и спортивные соревнования, а также казнь преступников.

За территорией дворцового комплекса располагались общественные школы, больницы, библиотеки, бани, казармы, гостиницы и, в основном, деревянные, реже каменные жилые дома. Тут же огромный базар, торговые лавки, ремесленные мастерские, конюшни, столовые и, что удивительно, если, скажем, в городах Грузии имелись угольные склады, то в Магасе наряду с ними применяется жидкое топливо — это местная нефть.

Территория Магаса обширна, с севера и запада естественный рубеж — русла рек, с юга и востока город защищает высокая каменная стена и ров. За последнее время население увеличилось так, что и за городской стеной образовались пригородные поселки. Здесь же ипподром, скотный рынок, ткацкие, кожевенные и шерстопрядильные мастерские. А еще то, чего Малцаг в закавказских городах не видел — огромные крытые помещения, где хранится зерно для продажи.

Кавказцы — люди оседлые, живут в основном, за счет своего труда, на чужое на зарятся и свое берегут, а чтобы свое сберечь, надобно иметь воинов и оружие, для чего в местных горах добывают руду, есть и оружейные мастерские. Но что более всего поразило Малцага, так это то, что окна почти всех значимых сооружений застеклены. Когда-то вместе с завоевателями, монголами, сюда явились китайцы. Они-то и нашли сырье для производства стекла. Применив свою технологию, стали изготавливать не только лазурное стекло, но и цветную керамику, наладили обжиг кирпича. Благодаря этому, градостроительство процветает.

Местный правитель Гайрах уже в годах, но с виду крепкий, широкогрудый. Он — человек решительный, богатый, влиятельный, и лишь формально признает вассальную зависимость от Золотой Орды, правда, платит дань в Сарай. В соседних областях, где наряду с местными князьями, монгольскими ставленниками, управляют и следят за всем наместники Орды, гнет гораздо сильнее.

Для Магаса эти времена остались позади. Годы правления Гайраха и его отца — оккупантов-наместников в Алании нет, с ордынцами кое-как сжились, страна оживает, набирает силу, и тут другая напасть. В Азии появился новый деспот-завоеватель, какой-то хромец Тимур, он уже полмира покорил, многие народы истребил, сейчас — под самым боком, в Грузии, только горы Кавказа его от Алании отделяют. Это несметные полчища кочевников — более трехсот тысяч, и все — варвары-головорезы, о которых все говорят со страхом. Вот почему появление Малцага в Магасе стало столь желанным. Гайрах устроил в честь молодого человека прием.

Хотя Малцаг и гость, даже почетный, да, как по-кавказски положено, три дня и три ночи его потчевать не стали, слишком молод и не ко времени: враг у ворот надобно срочно собирать силы, чтобы противостоять врагу.

По зову Гайраха в Магас прибыл Баракан — хозяин страны Буриберди, что располагался в верховьях реки Кубань. Из городов Нижний и Верхний Джулат, расположенных, соответственно, у Пятигорска и реки Черек, прибыл предводитель Пулад.

Из западных областей Северного Кавказа, где проживали адыгейские племена, никто не появился. Во-первых, из-за того, что там после монгольско-тюркского нашествия начались межплеменные распри. А во-вторых, что не менее важно, от потомственного адыга, могущественного султана Египта и Сирии, получено послание: с Аланией, тем более с Золотой Ордой и ханом Тохтамышем, отношения не поддерживать, дань последнему не платить, ибо вскоре прибудет избавитель в лице истинно верующего Тимура.

Из Страны гор, что на востоке Северного Кавказа, где располагались шамхальство Казикухумское, нуцальство Аварское, уцмийство Кайтагское, майсумство Табасарское, эмират Дербентский и султанат Цахурский, тоже никого не было, и, как свидетельствовала хроника того периода, «зеркало согласия между правителями разбито было… И это разногласие было такого рода, что не обещало ничего хорошего и не давало надежды на согласие».

В такой ситуации правители земель Алании остались одни. Было ясно, что против столь многочисленной армии хромого Тимура они не смогут противостоять. Только Тохтамыш может противостоять захватчикам.

Для кавказцев что Тимур, что Тохтамыш — все одно — завоеватели, тюрко-монголы, кочевники-дикари. Однако и здесь нужен особый подход, ведь Тохтамыш, хоть и потомок великого Чингисхана, но Тимуром уже побит, и со стороны теперь видна нерешительность и даже трусоватость в его высказываниях, не говоря о действиях. Теперь всем известно, что Едигей вместе с Тимуром перехитрил его и, тем не менее, Тохтамыш не посмел не только наказать, но даже сместить брата Едигея с поста главнокомандующего армии.

В то же время сами ордынцы, хоть и завоеватели издалека, да за столетие совместной жизни уже во многом ассимилировались с местными, переженились, стали оседлыми, переняли их культуру, традиции, язык. В общем, с порядками ордынцев и с ними самими кавказцы уже сжились и, как говорится, из двух зол выбирают меньшее: правители Алании решили поддержать Тохтамыша. И как раз в это время из Золотой Орды прибыли гонцы: объявлена всеобщая мобилизация⁷⁵, и не так как ранее, с десяти молодых мужчин — один воин, а, по законам особого положения, с десяти мужчин — три воина, и не просто так, а при полном вооружении, будет смотр: это бравый конь, снаряжение, обмундирование. При отсутствии этих доспехов новобранец попадает в пехоту — это авангардный заградительный отряд, который первым идет в бой в качестве тарана и который первым принимает на себя всю мощь удара быстрой и тяжелой кавалерии неприятеля. Обычно в пехоту попадали выходцы из самых бедных семей. Некоторые семьи, желая хоть как-то обезопасить своих сыновей, шли на крайнее, но не редкое в те времена — продавали в рабство своих младших детей, чтобы купить коня и оружие новобранцу.

В Алании легальной работорговли нет, а на черном платят мало. Поэтому через посредников вывозят собственных детей на запад, в земли адыгов, или еще лучше, в один из черноморских портов. Там этот процесс налажен и считается чуть ли не нормой. Здесь мальчик, если он крепкий и здоровый, приравнивается по цене к заезженному коню. Он будет заниматься самым тяжелым трудом, и, если выживет, с возрастом может получить или выкупить свободу, а может, и воином станет.

Возвращаясь к нашему повествованию, точнее, вновь в город Магас, отметим, что юный герой Малцаг во время призыва вдруг исчез вместе со своей обросшей дружиной, через некоторое время объявился и не просто так, а пригнал откуда-то рему⁷⁶ коней, роздал бедным новобранцам, стал еще большим кумиром. На этой волне, казалось бы, всеобщей популярности он ринулся к местной красавице Седе⁷⁷, прося ее стать пожизненной звездой. Она, быть может, и согласилась бы, да отец ее, человек в Магасе известный, богатый, смелых наверняка ценит, но дерзких воров-конокрадов, — нет. К своему удивлению, получил Малцаг родительский отказ. Тогда он обратился к самому правителю Гайраху, чтобы тот его сватом стал. И на сей раз почему-то отказ. Тогда решил Малцаг, как это принято у кавказцев, умыкнуть красавицу. Чуть ли не открыто стал вокруг богатого двора Седы со своей дружиной гарцевать. Да не тут-то было, выскочили братья девушки, чудом Малцаг ноги унес.

Правда, вскоре пошатнувшаяся было репутация Малцага в Магасе снова стала процветать, ходило множество слухов, и лишь одна девушка Седа считала, что знает правду. Втайне, через прислугу, она получила от Малцага письменное послание на нахском языке, где алфавит грузинский, в котором влюбленный сообщает, что был принят самим Тохтамышем, назначен командиром разведотряда, где сплошь земляки… И теперь, во главе огромной армии, он направляется в сторону крепости Дербент, миновав которую, попадет в Грузию, и там исполнится его клятва-желание — срубит он башку ненавистному хромцу по имени Тимур…

* * *

— Вот что значит святой человек! Вот что значит любимец Бога! — радостно кричал Великий эмир. — Видите, вместе с этим письмом, к нам явилось солнце и тепло!

Середина зимы. В последние две недели в Закавказье стояла сырая, промозглая погода. С Каспийского моря и из далекой Сибири доходил до субтропиков свирепый, пронизывающий ветер. От этой погоды у Тимура ныли больные суставы, он почти не мог ходить, все лежал, ноя, в своем шатре, никого не принимал. А тут весть от духовного наставника из Самарканда. Настроение Повелителя улучшилось.

— Читайте, читайте, — скомандовал Тимур. — Где этот писарь Арабшах⁷⁸?

«О Повелитель Мира! — писал Саид Бараки. — Справедливость правителя в течение одного дня лучше, чем поклонение Всевышнему в течение семидесяти лет… Ты — как исток реки, а остальные наместники — как ручьи. И если источник чист, ему не помешает мутность ручьев, но если он сам будет мутным, тогда ему не поможет их чистота… Сам береги веру в Бога и борись за распространение веры».

— Да-да, борюсь! Еще как борюсь! — взбодрился Тимур. — Этому Туме… Тьфу ты, моему нареченному сыну Мухаммеду, пошлите еще денег и поддержку.

Это реакция на еще одно сообщение, правда, пришедшее с севера. Оказывается, незаконный сын Гайраха оказался способным малым. На востоке Алании и в Дагестане он поднял такие антиордынские настроения, что Тимура там уже ждут, чуть ли не как спасителя.

Вдобавок к этому Тимур вроде бы преуспел и на дипломатическом поприще. Дабы выиграть время и усыпить бдительность Тохтамыша, он, под предлогом заключения мира, с большими дарами направил опытного посла Алмалыка, который был племянником жены хана Золотой Орды. Красноречивому послу удалось достичь поставленной цели: Тохтамыш был крайне любезен и тоже послал дары Великому эмиру.

К этому времени из Ирана и Самарканда прибыли резервные войска, и Тимур уже готовился провести предпоходный смотр войск, как разведка донесла, что Тохтамыш миновал Дербентские ворота, маршем перешел реку Самур в однодневном переходе от стана Повелителя, и появились сведения, что авангардные части ордынцев кое-где вступили в боестолкновение, есть потери.

Говорят, от этого, вроде бы плохого сообщения, лицо Повелителя мира просияло:

— Видит Бог, я желал мира, — произнес он, прочитал молитву и крикнул. — Где этот астролог, старый плут?

Моллу Несарта в тот же момент доставили бы в шатер. Однако Тимур был в приподнятом настроении, и, пользуясь хорошей погодой, он решил прогуляться, посмотреть, как живет Молла, ибо ему доложили, что старик чудит, где-то выкупил какой-то странный прибор, днем и ночью в трубу глядит, какие-то записи и расчеты делает.

На вершине недалекого бугра, у самой реки, там, где снег уже растаял, а прошлогодний бурьян нежным ковром слегся, установил на треноге Молла Несарт какую-то штуковину. То в нее глядит, то еще куда-то, в общем, всецело поглощен своим делом, и даже не заметил, как хромой Тимур подошел, благо, без охраны, по-стариковски поговорить хочет, и сходу упрек:

— Ах ты, старый обманщик. Чего стоят твои ложные прорицания?

— Ты о чем? — встрепенулся Молла.

— Ты ведь сказал, что Тохтамыш далеко, наступать не посмеет. А он уже рядом.

— Прости, Повелитель. Я ведь не астролог-предсказатель, а ученый-астроном.

— Зачем наврал?

— Ты настоял.

— Так ты ведь на неделю отпросился, мол, «поднимусь на гору, выше облаков, на созвездие гляну».

— Помилуй, мой Повелитель. Звезды предсказали, что Тохтамыш первым в бой не пойдет. Но что поделать, если он такой подлый обманщик. Нет в нем веры, даже созвездие обманул.

— Хе-хе, а это точно, — стал доволен Тимур. — Только ты-то тоже врешь, в горы не ходил.

— О Повелитель мира! — развел руками Молла Несарт. — Ты действительно наместник Бога на Земле, потому все видишь… Был я в Мараге.

— Тебе мало, что твоего учителя-еретика Ширвани там повесили и сожгли, а тебя в пожизненный зиндан кинули?

— Ширвани был не еретик, а великий ученый, — тихо, но твердо вымолвил Молла.

— Так он говорят, утверждал, что Земля вокруг Солнца вращается, а Луна — вокруг Земли.

— Так оно и есть, — громче голос Несарта.

— Ты это мне, Посланнику Бога, говоришь?!

— Прости, Повелитель, но Бог так создал мир, и, если хочешь, я тебе это докажу с помощью своего прибора.

— Что это такое? — заинтересовался Тимур, ибо новшества науки его всегда интересовали.

— Этот прибор называется «астролябия». Его придумал еще Птоломей.

— Он такой древний?

— Нет, этот по эскизам, создал Ширвани, я ему помогал… А после того, как обсерваторию в Мараге разрушили, один дальновидный купец присвоил его себе, я на днях выкупил.

— Откуда деньги взял?

— Мне не только с тобой, но и с твоими сыновьями и внуками в шахматы играть приходится.

— Ты хочешь меня разорить?

— Это тебе не грозит; твои отпрыски похлеще тебя.

— Неблагодарный, — процедил Тимур. — Так на что ты истратил мое добро?

— Добро лишь трудом добывается.

— Что ты хочешь сказать?

— Только одно, что ты велик и справедлив.

— Хватить льстить, лучше расскажи об этой железяке.

— С удовольствием, Повелитель, — вежливо поклонился Молла. — Ну, если о земном, то с помощью этого прибора можно определить точное расстояние до той горы, ее высоту, и даже глубину вон того колодца.

— Нужная вещь, — сразу оценил Тимур. — Возьмем ее на вооружение. А ты, как властелин этого замысла, будешь получать жалование, ну, скажем, десять дирхемов в месяц, чтобы моих детей не обирал.

— Благодарю, Повелитель. Сама возможность заниматься астролябией — такое удовольствие, что плата мне не нужна… Позволь лишь по ночам звездным небом любоваться.

— Хе, а кто будет со мной в шахматы играть, и чем там любоваться, они так ничтожны?

— Ничтожна твоя плата, а звездное небо бесконечно, — и пока Тимур хмурил брови, продолжил, — звезды о многом говорят. Особенно о твоем Величии.

— Гм, — кашлянул эмир Тимур, видимо, в очередной раз простил старца.

— А что ж ты даже днем в этот прибор глазеешь?

— А вон, видишь, словно тобой откусанная, бледная Луна над горизонтом зависла?

— Что значит — «мной откусанная»? — начал было гневаться Тимур.

— О Повелитель, — ты в масштабе Вселенной!

— Хм, — вновь подобрело лицо Тимура. — И что творится со Вселенной?

— Много интересного, — когда Молла Несарт с любовью касался своего прибора, то казалось, что он просто молодел, сияя лицом. — Вот расчеты подсказывают — через один солнечный цикл, значит, где-то в середине апреля в этих широтах, точнее, чуть севернее, возможно, будет солнечное затмение.

— О Всевышний, — встревожился Тимур. — К чему это предсказание?

— Это не предсказание, а вероятный расчет, — Молла погрузился в свои дела. — И, как мне кажется, в этот же период жар Солнца усилится… Весна, таяние снегов, реки выйдут из берегов.

— Интересно, очень интересно, — о своем задумался Тимур. — А ну пошли играть в шахматы, — только эта игра позволяла ему систематизировать свои мысли.

Что бы ни писали историки, а Тимур был великий стратег, он еще не раз все выпытывал и испытывал астролябию Моллы Несарта, но в то же время вел свои расчеты, что-то прикидывая и выгадывая. И даже когда разведка донесла, что передовые отряды Тохтамыша вплотную подошли и кое-где вступают в боестолкновения, Великий эмир не давал команды вступать в бой. Он все еще хитрил, усыпляя бдительность золотоордынского хана, ведя дипломатические переговоры, обещая послам — вот-вот он уйдет. А сам собирал свои войска и ждал сигнала из крепости Дербент, где щедро услащенные Тимуровыми эмиссарами, местные князья согласились перейти на его сторону, или, в крайнем случае, можно будет посеять меж ними разлад.

Последнее из-за даров вскоре произошло. И тогда Тимур отдал приказ — последний смотр войск, который он произвел лично, а это линия в 25—30 километров. Под ужасающий гром литавр, барабанов, труб и рожков воины его, обнажив мечи в сторону севера, произнесли клятву и издали такой боевой клик «Ура!», что «заколебались горы, и заколыхалось море».

«Согласно приказанию, войско, двинувшись в совершенном порядке, выстроилось в линию таким образом, что крайний фланг левого крыла находился у горы Эльбруса (Кавказский хребет), а крайний фланг правого крыла — на берегу моря Кулзум (Каспийского). Такого значительного по численности и мощи войска никто не видел со времени Чингисхана», — писали историки.

Немногочисленные передовые разведотряды Тохтамыша, увидев силу надвигающейся армии Тимура, быстро отступили. В начале апреля Тимур пересек долину реки Самур, беспрепятственно миновал крепость Дербент, и таким походным маршем, сметая все на своем пути, он дошел до Тарки, где сделал привал, ожидая подкрепления от местного населения. Его названный сын Мухаммед привел в его ряды от трех до пяти тысяч кавказских горцев.

В это же время, преграждая путь, у реки Сулак стали пограничные войска хана Тохтамыша под предводительством Казанчи. После короткого боя золотоордынцы были разбиты, рассеяны; кое-кто сумел переправиться через реку и бежать. Среди них оказался и наш герой — Малцаг.

Перейдя Сулак, Тимур решительным маршем без всякого сопротивления дошел до реки Сунжа. За Сунжей сплошь вековые леса, среди них вырублена просека — это дорога, торговый путь, который ведет до богатого города Магаса. И хотя опыт предыдущих военных кампаний подсказывает — надо первым делом захватить столицу края, и на этом настаивают все военачальники, у самого Тимура иной расчет. Он все допытывается у Моллы Насерта, в какой именно день будет солнечное затмение. Однако теперь сам Молла, ссылаясь на какие-то технические погрешности древнего прибора и на свою старость и забывчивость, не совсем уверен, когда затмение произойдет и произойдет ли вообще. Однако с мнением Моллы, как ученого, Тимур всегда считается. Он сам до мелочей разрабатывает план наступления, имея несколько вариантов и пытаясь предусмотреть все, в том числе, а может, в первую очередь, всякие природные ситуации. Ведь средневековая армия, тем более, армия кочевников — это сто тысяч людей, значит в два раза больше коней, для которых нужны корм, фураж, простор, такая армия всегда зависит от погоды и природных условий.

Имея это в виду, Тимур стремится как можно скорее вывести свое войско за Терек на степные просторы. Для этого он всею мощью теснит Тохтамыша к реке, предлагая мир и новую границу империй по данному водоразделу.

Разумеется, хан Золотой Орды в дружбу Повелителя не верит, но у него свой расчет, и он, неосознанно подыгрывая противнику, уводит свои войска на север, на левый берег Терека, и, как ему представляется, наглухо перекрывает все возможные броды, а их, самых удобных, всего пять.

Апрель, как и предсказывал Молла Несарт, стоял очень теплый, даже по-летнему душный. И если в притеречной степи уже властвует суховей, то в горах Кавказа, откуда берут начало Терек и его притоки, идут обильные дожди. Этого Тимур видеть не может, но об этом докладывает разведка, и это очень важно: если начнется половодье, то поход на месяц, а то и два застопорится — бурную реку не перейти. Поэтому Тимур торопится, природа должна помочь, все должно работать на его успех.

В поисках надежной переправы Тимур повел свои войска вверх по течению Терека. По пути, с целью фуражировки и пополнения запасов продовольствия, он грабил и разорял притеречные поселения. Параллельно ему, по другому берегу передвигался Тохтамыш со своим войском.

Так они двигались одновременно вверх несколько дней, в течение которых Тимур несколько раз делал попытки с боем переправиться через реку и каждый раз безуспешно, он нес потери. Тогда Тимур пошел на хитрость.

Каждую ночь войско Тимура располагалось огромным лагерем на берегу реки. Прямо с противоположной стороны становился лагерем Тохтамыш, готовый в любую минуту отразить попытку перехода. Поэтому воины даже ночью не расставались с оружием, были в полной боевой готовности.

Понятное дело, что даже ночью противники друг за другом следили. И вот в одну ночь Повелитель отдал приказы: разжечь побольше костров; всем женщинам, рабам и пленникам надеть на головы шлемы, чтобы казаться мужчинами; каждому воину взять двух лошадей (на одной скакать, другую — на поводу для замены). Таким образом, скорым маршем они двинулись в обратном направлении до удобной переправы. Путь, проделанный ранее за три дня, отмахали за ночь, и на рассвете застали врасплох дозорных Тохтамыша. Внезапность и перевес сил решили исход схватки.

Благодаря этому маневру Тимур без особых потерь пересек Терек, стал лагерем на отдых, поджидая, когда подойдут вспомогательные войска. Узнав, что Тимур в очередной раз перехитрил его, навстречу выдвинулся Тохтамыш-хан. Ему советовали сходу ударить по врагу, утомленному ночным марш-броском, но хан решил по-своему, вроде стал лагерем на отдых.

Как бы там ни было, а Тохтамыш тоже слыл достойным полководцем. Он тоже даром времени не терял, тоже загодя готовился к поединку. Ровно в полночь, дабы вызвать панику в лагере Тимура, Тохтамыш предпринял ложную атаку. Приблизившись к лагерю, ордынцы ударили в барабаны и литавры, затрубили в рога и стали выкрикивать боевой клич. Как писали современники, «в ту ночь Кундже-Оглан из потомства Джучи-хана, исцарапав лицо верности ногтями вероломства, убежал из лагеря Тимура вместе со своим туменом».

Этот заранее подготовленный Тохтамышем упреждающий коварный трюк не мог не сказаться на моральном духе вроде бы сплоченных войск Тимура. Ведь Кундже-Оглан был не кто иной, как потомственный царевич — Чингисид и к тому же сын покойного хана Кок-Орды Урус-хана, которого восемнадцать лет назад сверг сам Тохтамыш при помощи того же Тимура.

* * *

Солнечное затмение во все времена считалось плохим предзнаменованием. Рассчитывая на него, Тимур заслал в ряды Тохтамыша проповедников-предсказателей, которые в случае затмения должны были посеять панику среди воинов противника. Полагаясь на это, Повелитель поутру первым делом вызвал к себе Моллу Несарта, в мудрости и знаниях которого он теперь не сомневался.

— Ну что, мой ученый муж, — пытается быть вежливым Тимур, — когда же будет обещанное тобой затмение?

— Мой Повелитель, — так же вежлив и покорен Молла, — я уже говорил, то ли память меня подводит, то ли прибор, но я ошибся.

— Что ты несешь, шелудивый пес?! — вскипел Великий эмир. — Ты ж обещал затмение!

— К сожалению, я обещал, и затмение есть — это ты, как саранча, со своими варварами затмил жизнь на Кавказе. Однако у Бога хватило милости не послать нам сразу два несчастья.

— У-у-у! — злобой исходил Тимур, он готов был растерзать старика, но тут сразу несколько гонцов пали к его ногам, — войско Тохтамыша ринулись в атаку, ждет приказа и Тимурова рать…

Повторяясь, отметим, в том-то и было величие Тимура, что он умел в решающий момент брать в узду чувства и волю.

Вышел Повелитель из своего шатра, стоявшего на возвышении, стал оглядывать свои и вражеские позиции. В армии Тимура в основном монголы, тюрки, персы, курды, афганцы, насильно завербованные грузины, армяне, азербайджанцы и совсем немного горцев Кавказа. Ордынское войско состояло из тех же монголо-тюркитов, а также булгар, кипчаков, башкиридов, жителей Крыма с Кафой и Азаном, а также шестьдесят тысяч русских и сорок тысяч горцев Кавказа.

Опытным взглядом полководца Тимур оценил, что позиции Тохтамыша более выгодные, ибо он напирал с севера, со стороны просторов степи, а войска Тимура было прижато к реке, и в случае отступления места для маневра было мало. Однако именно это обстоятельство первого дня спасет армию Тимура от поражения.

Ранним утром гонец доложил Тимуру, что правое крыло войска Тохтамыша пошло в атаку: это изменник Кундже-оглан, зная слабое место в армии Тимура, начал сразу же действовать. Действовать стал и Тимур. Для усиления фланга он послал туда сына Мираншаха. Под натиском ордынцы стали отступать, а потом обратились в бегство, а это, оказалось, излюбленный монгольский маневр — ложное отступление и засада. Сам Мираншах едва спасся, но его тумену был нанесен значительный урон.

Не лучшим образом обстояло дело и на другой стороне. А ведь Тимур всегда любил атаковать прежде всего с флангов. На сей раз Тохтамыш умело использовал его уроки. Понимая, что ситуация весьма опасная, дабы воодушевить войска, Тимур сам решил двинуться к линии фронта. В сопровождении отборных воинов, под своим знаменем и бой литавр он лично возглавил наступление центра, восседая на породистом кавказском жеребце.

Как известно, передовую оборону центра всегда держала пехота. Это в основном призывники из бедноты, у которых не было коней. Под натиском тяжелой кавалерии они погибали первыми. На сей раз Тимур решил лично командовать атакой в центре.

Было очень жарко и душно. Пот, стекавший из-под золотого шлема Тимура, заливал глаза, а он и без того, по возрасту, далеко не особо видит. Да здесь и видеть нечего, все и так ощущается, все слышно, все он представляет. Под лавиной конских копыт, копий и стрел хрустели переломанные кости, над степью стоял вой, крик, непрекращающийся предсмертный мучительный стон, и запах, ой, как знаком и любим этот запах крови, пота, испражнений. И не понять, где человек, где конь. Все это по-скотски сплелось, месиво — ничего не различить… В возбуждении Тимур кричит:

— Вперед! В атаку! Не жалейте себя, тем более врага! Подумайте о наших женах и детях!.. Вперед! За веру!

Как в тумане Тимур видит, что его передовая конница клином врезалась в центр пехотных рядов. По опыту он знает, что пехота долго не выстоит, будет сломлена, уничтожена, остатки панически побегут и на «их плечах» можно все сломить… Но что он видит? Атака завязла, кони в бешенстве ржут, мечутся. Это первые ряды пехоты стали насмерть на коленях, выставили щиты и копья — «ежик» называется, а из-за них стрелы тучами летят.

Кони хороши в движении, а в тесноте и свалке, когда они не могут развернуться, становятся помехой даже не раненые, они, спотыкаясь, падают, подминая седоков. И что видит Тимур? Его конница не смогла пробить брешь в пехоте, уже и отступить не может. Вражеская пехота пошла флангами в атаку, окружила и буквально на глазах Повелителя просто смела его конницу: ордынские пехотинцы, подминая горы трупов, теперь сами устремились в атаку.

Дрогни в тот момент Тимур, и сражение было бы проиграно. Но он выстоял и, как дикий барс, ринулся в атаку, поведя за собой свежую конницу. По его опыту, хотя бы на сей раз, пехота должна была уступить, ибо теперь стройного ряда не было. Но, к его удивлению, каждый пехотинец сражался насмерть, и никто не смотрел назад, все рвались в бой. Ведь это были, в основном, кавказцы, и они были на своей земле, защищали свои наделы, свои семьи и очаги…

И здесь образовалась огромная груда трупов: кровь коней и людей, как одна, щедро сливаясь, целыми ручьями, пробивая песчаный грунт, потекла по наклонной в сторону Терека.

В паническом страхе и отчаянии все Тимурово окружение по команде спешилось, стало на колени вокруг полководца. Сам Тимур с коня не слезал, он махал саблей, с азартом рвался в бой, и не было страха в его глазах. Добраться до него противник еще не мог. Стрелы, хоть их теперь и было мало у пехотинцев, изредка долетали и до него, но ни одна не угодила. Спасая полководца, охранники буквально силой стянули его с коня, и в этот самый момент сразу две стрелы сразили его скакуна.

Кольцо вокруг Тимура стремительно сжималось. И вскоре ему пришлось со своей саблей не воздух рассекать, а отбиваться. И что он видит? Один высокий вражеский воин без шлема, в крови и поту, так что лишь по пряди волос видно — он рыжий, и щита у него нет, в обеих руках по мечу, что ни взмах — косит всех, и прямо рвется к Тимуру, рыча:

— Наконец-то ты мой, подлый Хромец!.. Ух-ух! — на выдохе, как снопы, срубает охрану Повелителя. — Сейчас я доберусь и до твоей обезьяньей башки, мерзавец. Будет она вечно в ряду чучел стоять.

Тимур дрогнул — он узнал этого молодого воина.

— Солнечный мальчик — Малцаг?! — вскрикнул он.

— Да, это я, как и обещал… Куда бежишь, стой! Сразись со мной в честном поединке.

…Описывая этот эпизод, историки рассказывают, что люди Тимура притащили арбы, связали их и сделали для предводителя своеобразную защиту. На самом деле все было иначе. Да и как могли арбы появиться на передовой. Это сам хромой Тимур умудрился в страхе добежать до тыловых войск, до берега Терека, а там спрятался между арбами… На выручку Повелителю бросился эмир Сабук со своими людьми. И их одолел доблестный Малцаг.

— Вылезай из-под арбы! — уже настиг Малцаг Тимура, и в этот критический момент на выручку деду подоспел любимый внук Тимура, его надежда — Мухаммед-Султан, а вместе с ним и новое секретное оружие Тимура: огнестрельное, или огненные копья. Малцаг с этим новшеством уже был знаком и не отступил. А вот его воины испугались, дрогнули, бросились бежать. Лишь Малцаг еще яростнее кинулся на командира, пытавшегося защитить своего деда.

Сверстники, Мухаммед-Султан и Малцаг, уже сходились в бою, и сейчас они скрестили оружие. На сей раз Малцагу не повезло: огненное копье пробило его кольчугу на спине… Ран на теле Малцага было и так много, весь в крови, но эта его сбила с ног. Сам Малцаг был для своей пехоты тем же, кем и Тимур для своей армии. После падения Малцага пыл и движущая сила нападавших угасла. Однако пехотинцы-земляки не бросили раненного командира. Зная, что обратно им не уйти — далеко зашли, они с боем пробились к родной реке, а там буйный Терек понес их с собою…

Страшный бой между тем продолжался. Потоки крови и груды тел мешали атакующим. Тимур уже не мог управлять расстроенным войском, армия Тохтамыша напирала со всех сторон, и поражение Тимура было неминуемо. Однако и здесь судьба ему благоволила.

Уже после полудня, а еще более к вечеру в войсках Тохтамыша стала сказываться нехватка воды. Было нестерпимо жарко. Кругом голая степь. И если армия Тимура была прижата к реке и вода ей доставлялась, то у побеждающей, было, армии Золотой Орды прямого доступа к реке не было. Не противник, а жажда, обессилившая людей и коней, не дали войску Тохтамыша добить Тимура в первый же день сражения. (Этот опыт Великий эмир применит несколько лет спустя во время сражения при Анкаре и с Баязидом Молниеносным.) И хотя первый день, бесспорно, был за ханом Орды, битва не закончилась. Впереди были вечер и часть ночи, когда ошеломленный неудачей Тимур, напившись, тяжело спал. А задолго до утра он пробудился, вызвал Моллу Несарта играть, значит думать… Все еще впереди!

* * *

Тимур на Тереке — это не тот молодой авантюрист, который захватывает Трансоксиану, стойко переносил все невзгоды и тяготы бескрайних пустынь. Как климат и природа благодатного Кавказа отличаются от суровости песчаных дюн, так и Тимур под старость, вкусив роскошь персидских дворцов, уже не хотел терпеть походные лишения: в спешно оборудованном войлочном шатре легкий угар, запах жаркой еды, вина. Нет, в таких условиях играть, тем более сосредоточиться, он не может. По приказу золотой шахматный стол выносят на воздух. Лишь маленькое масляное кадило освещает фигуры. Кругом темно, на левом берегу Терека, ни в лагере Тимура, ни Тохтамыша ни единого костра — это и секретность, да и нет нужды: все бойцы, кто уцелел в этой мясорубке, мертвецки спят. Только вокруг станов главнокомандующих большое оживление. Им спать нельзя, вновь предстоит бой не на жизнь, а на смерть, правда, смерть простых воинов.

…Сделав ход, Тимур посмотрел на жалкую, сгорбленную тень худого Моллы Несарта. Его лица он не видит и даже не представляет, ему он, как, впрочем, и все другие люди, кроме родных, на одно лицо. Однако сейчас Тимур почему-то захотел увидеть выражение лица этого человека: «Что он сегодня увидел? Как он этот бой оценил? Каково его потрясение от этого сражения?».

— Ну и каково тебе? — сквозь ночную темень хочет Тимур разглядеть лицо Моллы.

— Здесь ничего, тихо, — глубокая тоска в голосе Несарта, — но ты пойди в степь, в сторону побоища, там до сих пор стоны — нечеловеческие муки.

— Хм, ты не воин, тебе не понять.

— Где мне такое понять?

— Смерть за веру — счастливый удел бойца.

— Что ж ты так прытко бежал, про хромоту забыл, все за телегами прятался, чуть ли не в гареме скрылся?!

— Молчи! — взревел Тимур, эту сгорбленную тень он почему-то не посмел ударить, зато с яростью опрокинул шахматный стол. И что греха таить, ранее он любил лицезреть поле своей битвы — поле своей победы, ощущая под стоны людей и коней свою силу, мощь и избранность.

Сегодня этого не было, и он ни шагу не посмел сделать в сторону степи, наоборот, направился в сторону Терека. Ночь холодная, непроглядная, темная, даже река сливается с берегами. И если бы не частый всплеск — вверх на нерест осетр идет, звуки лягушек по заводям и веяние прохлады, не понять, что рядом река. А за ней, там, где позади остались снежные горы, совсем мрак. И вот одна, вторая и еще вспышка — там по вершинам катится гроза, и оттуда веяние садов, откуда-то доносится ранний крик петуха. И пусть его голос одинок, но он есть, он живой. А ведь по тому селу его армия прошла, значит разорила. Видно, не до конца. Видно, и он где-то слабинку дал, что-то не рассчитал, на что-то, более чем надо, не понадеялся. Его думы прервал хлесткий всплеск. Понимает он, что это большая белуга в прибрежных водах икру мечет. Но Тимуру тревожно: может, это солнечный человек, Малцаг. Ведь он тоже в реке скрылся.

С ним редко случалось, но сейчас в его сердце закрался страх, даже защемило в груди. Он хотел бежать, бежать из этого благодатного края, где такие сердечные, светлые люди, в свой пыльно-песчаный, покорный Самарканд. И он уже пятился от реки с не твердым, но таким предубеждением, как крупная капля, а потом отголоски предгорной грозы достигли и этого берега Терека… Гроза — это его стихия. Эти далекие молнии, этот глухой, очень далекий раскат словно зарядили его, взбодрили:

— Нет! Не отступлю! — и это не о позициях в данном бою, это о жизненной позиции. — Только вперед! Только в этом мое величие и предназначение… А то, что тысячи гибнут, так и белуга икру снесет, сама зачастую подыхает. Такова жизнь! Вперед!.. А Тохтамыш — трус, мерзкий трус. Вижу его насквозь. Нужно терпеть и нужно думать… — Думай, башка, думай…

Опять расставлены шахматы, вновь перед ним достойный соперник — сгорбленный Молла Несарт, усталый, скорбный. Да это Тимура еще больше воодушевляет. После скорых первых ходов его мысли и желание в нужном тонусе, и он призывает к себе Едигея. Молла Несарт был невольным свидетелем их предыдущего торга. Но, видимо, что-то не сработало, где-то не договорились, ибо вид у Едигея совсем неуверенный: грамота была, да ей кто-то, а может, оба не следовали. И вот снова торг, и не простой, раз теперь и слуха Несарта боятся. Отойдя в сторону, шепчутся.

— Иса-бек — мой брат, — в полный голос стал утверждать Едигей, — и верен данному слову… Но ты, о Повелитель…

— Молчи, — напирает на него Тимур, — все изменилось.

Они снова заговорщицки шепчутся, Молла Несарт даже брезгует в их сторону смотреть, тем более подслушивать, и так ясно — идет грязный торг.

— Золотая Орда — твоя! — наконец в гневном нетерпении выкрикнул Тимур.

Это Едигея не убедило. Был вызван писец. Тимур его торопил и как поставил тамгу на грамоте, стал буквально выталкивать Едигея, подгоняя:

— Быстрее, быстрее, пока не рассвело, посылай лазутчиков к брату.

После этого были вызваны все командиры. По диспозиции им что-либо дельное Тимур сказать на сей раз не мог, они сами лучше владели ситуацией. Он должен был воодушевить их:

— Мои верные бахатуры! От захваченного в Золотой Орде вы получите не одну треть, как обычно, а, я обещаю, две трети — ваши!

— Ура-а-а!

— Вы — надежда Бога, веры, мира, наших жен и детей! Мы победим! Ура!

— Ура-а-а!

Наконец, перед самым рассветом, с ним остались лишь ближайшие родственники — сыновья и внуки.

— Если я сегодня проиграю, эти самые бахатуры первым делом обезглавят вас, подтверждая верность и преданность победителю… Вам это ясно?

Они, склонив головы, молчат.

— Поклянитесь, что будете верны до конца и беспрекословно исполнять любой мой приказ.

— Клянемся, — пали на колени, и по старшинству каждый поцеловал край его бархатного халата.

— Противник ведет перегруппировку сил, — доложила разведка Тимуру.

Вместе с родными он вышел из шатра. Уже светало. А в степи шум, все пришло в движение, вдалеке пыль столбом.

Тохтамыш, может, и трус, но, бесспорно, человек сметливый, и, учитывая ошибку предыдущего дня, пытается сегодня подойти поближе к реке. Своими действиями Тимур и мог бы в какой-то мере препятствовать этому. Однако, вопреки просьбам командиров, он на это не пошел и, к удивлению всех, вновь позвал мудрого Моллу Несарта.

— А ну, старик, — бодр голос Повелителя, — с затмением солнца либо ты, либо твой прибор меня обманули, подвели… Даю тебе еще один шанс выжить.

— О Повелитель, — склонился Молла, — боюсь, вновь ты обманываешься.

— Ты это о чем?

— Шанс выжить, либо нет, не в твоих руках, а Бога.

— Хе-хе, видишь, значит, я ни в чем не виноват — все предписано судьбой.

— И твоей зверской алчностью, — совсем тих голос Моллы.

— Что? — вроде не расслышал Тимур. — Хватит болтать, рассвело. Лучше тащи сюда свой прибор — астролябию… Точно определи, где пойма реки, а где возвышенность.

В это прекрасное теплое, весеннее утро, занимаясь по приказу нивелировкой притеречной низменности, даже умудренный жизнью Молла Несарт не смог предугадать военного гения Великого эмира.

Сквозь убеленную дымку туч уже проглядывало высокое апрельское солнце, и бой уже был в разгаре, когда Молла Несарт смог закончить доступные измерения рельефа местности и доложить Тимуру. Задав немало вопросов, Повелитель задумался, прямо на песке заставил Моллу еще раз начертить верхний план и после этого приступил к расстановке своих сил. Молла удивился, когда Тимур вдруг спросил:

— Какова скорость реки?

— А это для чего?

— Хе-хе, в горах была гроза, да еще снег падает, — был чем-то доволен Повелитель, он далеко в тылу.

В тот день бой, не столь упорный, но тоже яростный, насмерть, продолжался. И, как сказали бы военные, сражение носило позиционный характер. Людей полегло немало, но никто и в этот день не взял верх. Тем не менее, и на сей раз показалось, что действия Тохтамыша были решительнее, ибо он сумел потеснить врага. Во всяком случае, Тимуру пришлось отступить к вечеру с выгодной прибрежной территории, где располагался его стан, где был пологий берег, и можно было удобно подойти к реке.

И, вроде застигнутый врасплох, Тимур спешно отступил, даже свой командный шатер как есть оставил. Именно в этом шатре Тохтамыш подводил с военачальниками итоги прошедшего дня, и, казалось, это добрый знак — враг отступил. Однако к полуночи забили тревогу: ровная пойма лагеря стала быстро заливаться водой. Это хитрый Тимур накануне днем все подготовил. Двадцать тысяч тыловых людей, рабов, пленных и даже женщин отправили чуть ниже по течению, чтобы они, хотя бы из трупов, даже своих, возвели прочную плотину через Терек. И река к вечеру стала разбухать. Словом, идея оправдалась: и без того изнуренным воинам Тохтамыша пришлось вместо отдыха и сна, средь ночи менять место расположения.

А к утру в лагере Тохтамыша разыгрались совсем драматические события. По сведениям летописи, военачальник правого крыла золотоордынского хана, некто Актау, потребовал от хана выдачи другого военачальника Иса-бека, дабы убить его, как предателя. Иса-бек через связных еженощно общается со ставкой Тимура, а там его брат Едигей, и доказательств не надо. Второй день Иса-бек сражается в полсилы, отступает, из-за него не могут Хромца одолеть.

На что хан ответил, что его просьба будет уважена после сражения и что сейчас не время для сведения личных счетов.

— Нет, мне он нужен сейчас, — стал настаивать Актау, — а коли нельзя, то нет тебе от меня ни послушания, ни повиновения.

Понимая, к чему может привести распря пред началом боя, Тохтамыш стал уговаривать взбунтовавшегося Актау:

— Мы находимся в тяжком горе, которое озабочивает нас более твоего желания, и в мрачном положении, которое кручинит нас более твоей беды, так, потерпи и не торопи… Не заставляй же слепого искать убежища на обрыве…

Все уговоры и угрозы оказались тщетными. Рано утром 17 апреля 1395 года Актау, командир корпуса левого крыла войска Тохтамыша, на глазах всех воинов демонстративно покинул поле боя. Вместе с ним ушли военачальники Бек-Ярык и Таштемир-оглан. Это около тридцати тысяч войска, в основном, булгары, башкирды и монголы.

И без того усталые от бессонной ночи золотоордынцы получили удар еще страшнее — моральный. Тем не менее, и в этот день воины сражались до конца. Характерный эпизод этого поединка также описан в истории.

Тимур, узнав об ослаблении левого крыла войск Тохтамыша, двинул туда отборные силы. Усталые, раненные и павшие духом воины левого фланга после жестокой схватки, не выдержав натиск врага, обратились в бегство. Только командир Еглы-бай с одним своим туменом пытался сдерживать противника. Удрученный своим бессилием остановить бегущих, он приказал надеть путы на своего коня и вызвал на единоборство Османа Бахадура, стоявшего корпусом против него.

Это была жестокая схватка, и с обеих сторон пало множество воинов. В ход пошли булавы, дротики, копья и другое оружие. Когда Осман добрался до Еглы-бая, они переломили друг о друга копья, поломали сабли и схватились врукопашную. Лошадь Еглы-бая не могла двигаться из-за пут. При ее падении вместе с всадником Осман оказался сверху. Воспользовавшись этим, он отрубил голову Еглы-баю.

Произошедшее событие повергло в ужас золотоордынских воинов, но они бросились отбить у врага отрубленную голову военачальника. Оба войска смешались, завихрился смертоносный клубок. Этот бой был очень похож на бой первого дня сражения. Только тогда битва шла за спасение жизни Тимура, теперь же бой шел вокруг убитого военачальника.

Благодаря численному превосходству, войско Тимура окружило левый фланг войска ордынского хана. Упорный бой длился весь день. Были горы убитых. «Труп Еглы-бая в конце концов вытащили… из-под восьмисот человек юношей с черными кольчугами на груди, верхом на белых лошадях и белыми кутасами на шее. Людей же с цветами и видами иными, чем сказанные, не считали»… «Испуганные кони носились по полю и топтали людей, ручьями лилась кровь по степи»…

Шанс у Тохтамыша еще был, да, видимо, изначально он не был уверен в том, что можно одержать победу над противником, явно оберегаемом Небесами. После полудня, оценивая положение дел, хан Золотой Орды сам стал понемногу ретироваться с поля сражения. Это послужило сигналом к отступлению, которое сразу приняло вид массового бегства.

Сразу же ордынское войско распалось на отдельные этнические части. Одна группа ушла на Дон, Днепр и в Крым, другая, переплыв Терек, — в горы Кавказа, а хан со своими приближенными бежал в низовья Волги, в свою столицу Сарай.

Тимур, узнав о победе, впервые прилюдно не сдержал нервы. Он, как ребенок, побежал на поле боя, трясясь и плача от счастья, упал на кровавую, уже истоптанную молодую траву и, рыдая, возблагодарил Вечное Небо — это божество отцов, за то, что битва кончилась его победой… Он, и вправду, Властелин!

* * *

С исторической точки зрения, именно Тимур, разгромив Тохтамыша в 1395—1396 годах, фактически уничтожил Золотую Орду — мощное государство, которое являлось угрозой не только для России, но и для всей Европы. И именно Тимур поставил точку в существовании династии своего кумира и, как он утверждал, прародителя — Великого Чингисхана.

Правда, сам хан Золотой Орды, как и при сражении 1391 года, с поля боя бежал. Узнав, что Тохтамыш, вместе со своими царевичами, нойонами и нукерами, бежал в сторону Каспийского моря, а там — на север, в сторону своей столицы Сарай-Берке, Тимур хотел было преследовать его по свежим следам, но его сдержали два фактора. Во-первых, как он письменно заверил, ханом Золотой Орды стал Едигей, который вместе со старшим братом и своим войском в пятнадцать тысяч уже направился для захвата власти в Сарай. Во-вторых, и это было существенным, будучи в солидном возрасте, Тимур в этом сражении пережил такое физическое, а главное, эмоциональное напряжение, что продолжить преследования Тохтамыша он просто не смог. В устье Терека он остановился на отдых. В честь грандиозной победы устроил большие торжества. Пир был с размахом, с особой щедростью Тимур почтил своего старого друга Сабука, который спас ему жизнь в первый день боя. И если ранее такие праздники длились много дней, то на сей раз все закончилось через пару суток, ибо победа — не ради победы, а ради наживы. А что может дать поле сражения? Только два огромных могильных кургана, которые неблагодарные потомки тоже разграбят. А нажива — впереди, в городах и весях Восточной Европы. Он отдал приказ идти на север, и в эту же ночь ему опять приснился сон, который преследовал его в последние годы.

— Моллу Несарта, Моллу сюда, — обхватив руками разболевшуюся голову, стал кричать Тимур.

— Повелитель, тебе приснился вещий сон? — с видимым сочувствием заговорил тотчас доставленный Молла Несарт.

— У-у-у! — вопил Тимур, еще крепче сжимая голову.

— Расскажи мне сон, — склонился Молла. — Я, конечно же, не ясновидящий и не предсказатель снов… Но ты, безусловно, великий человек и сам избрал свой путь, по ему всю жизнь и следуешь. Так расскажи, пожалуйста, чему ты в итоге придешь. Ведь тебе, как ты всегда твердишь, снятся вещие сны.

— Я, я, я видел… Нет, нет, нет! — кричал он, еще сильнее сжимая голову. — Это было ужасно, просто невыносимо, — он говорил, торопясь, словно после удушья.

— Говори, говори, — поддержал его искренний, было, порыв Молла Несарт.

— Расскажу, все расскажу, — будто пытаясь исповедоваться, мягким стал голос Тимура. Однако, по мере изложения, его тон стал крепнуть, словно он оправдывается, и тогда его сказ становился бессвязным, рваным. Он то надолго задумывался, то что-то несуразное плел, переходя с тюркского на плохой арабский и, вновь возвращаясь к родному, к своим исконным богам.

— Ты видел ад! — вдруг постановил Молла Несарт.

— Нет, нет, — как от приговора шарахнулся Тимур. — Там был снег, снег, и не было больше огня. Все белым-бело, снег…

— И оторванная башка.

— Нет, нет, — в нервном тике завизжал Тимур, содрогаясь в конвульсиях, пал наземь.

Охранники бросились на помощь, в панике стали звать врачей, и лишь Молла Несарт не растерялся в возникшей суматохе: он выхватил из пояса Повелителя обоюдоострый небольшой кинжал, и соблазн был, и ничего он не боялся, и потом, порою, жалел, но тогда, после мгновенной вспышки, он не смог даже на миг стать на тот кровавый путь, что в жизни выбрал Тимур. И тянулась сама рука к судорожной шее, а он хладнокровно провел лезвием по верхушке лысины и вскипевшая от адских грехов взбешенная кровь не парализовала кровопийцу, хлынула щедрым потоком по пожелтевшему, как самаркандский песок, искаженному гримасой лицу так, что Повелитель чуть не захлебнулся…

Тимур по природе был человеком сильным и выносливым. Недолго он валялся в недуге, а когда стал приходить в себя, часто касался уже заживающей раны на голове.

— Кто это сделал? — наконец поинтересовался он.

— Молла Несарт, — услужливо ответил визирь воды.

— Гм, — кашлянул Великий эмир, пытаясь в зеркале разглядеть порез. — Получается, спас.

— Вроде так, — кружится вокруг визирь. — Только вот не любит он нас.

— Хм, а что тебя любить — не красна девица, а мужеложеством, как ты, он вроде не страдает… К тому же, не он к нам с мечом явился, а наоборот.

— О Повелитель, в том-то и сказ. Стоит ли рядом держать врага, да к тому же столь умудренного?

И тут Тимур выдал одно из своих изречений:

— Умный враг менее опасен, чем глупый друг.

В тот же день Великий эмир вызвал Моллу Несарта для игры в шахматы, что было признаком полного выздоровления. Противостояние, как обычно, было бескомпромиссным. И прошло немало времени, пока Тимур вдруг не спросил:

— Зачем же ты меня спас?

— О Повелитель, — оторвал Молла взгляд от стола, — я не знахарь, тем более, не колдун. Я ничтожный человек и никого убить, тем более, спасти не могу. Все в руках Всевышнего, и Он тебя спас.

— Хе, как же так? Ты ведь твердишь о моих прегрешениях. А видишь, Бог, мне всегда благоволит.

— Бог милостив и терпелив, дает тебе еще раз шанс, надеясь, что ты, наконец, хотя бы под старость, почуяв запах смерти и предстоящего Судного дня, одумаешься, как-либо смягчишь свои грехи, станешь человеком.

— Что ты мелешь, старый остолоп?! — сжал кулаки Тимур. — Я несу в мир чистоту веры.

— Ты несешь смерть и разруху.

— Если ты прав, то почему Создатель мне всегда посылает удачу?

— Ты хочешь сказать, что в противостоянии Каина и Авеля Всевышний был на стороне убийцы?

Простейших истин священных писаний Тимур, конечно же, не знал, а посему, кое-что недопонимая, ненадолго призадумался, и, упершись жестким взглядом в Несарта, сухо спросил:

— И что ты этому королю предлагаешь? — он тронул пальцем свою главную фигуру.

— Этот король изначально пастух. Если он, хотя бы сейчас, вновь вернется в свое исконное лоно, то приобретет в будущем вечный покой и вечное счастье.

— Ха-ха-ха! О чем ты бормочешь? — вроде смеется Тимур, а в глазах его злость. — Никогда, ты сам знаешь, никогда шахматный король не может стать пешкой!

— А вот пешка стала королем.

— Да, — в злобе сузились губы Повелителя, — и ты, и миллионы таких, как ты, мне завидуете. И вы, жалкие пешки, никогда не станете королями. Ибо не ведающий себе равного Бог, являющийся хозяином непостоянной судьбы, вложил в мои руки узду, чтобы я мог управлять движением царств сего мира!

— О Повелитель, ты поистине велик, — склонил голову Молла Несарт. — Только в руках твоих не узда мира, а меч войны и не думай, что я тебе хоть немного завидую, скорей, наоборот.

— Хе-хе, — пытается сохранить хладнокровие Тимур. — Раб не должен завидовать своему хозяину.

— Я не раб! — процедил Молла Несарт. — Я заложник судьбы…

— Ха-ха, — перебил его Тимур. — И я чувствую, доведет тебя судьба до того, что за твой болтливый язык окажется твоя башка в том ряду, где на жердях вокруг моего стана черепа коней, быков и моих поверженных врагов.

— Все в руках Всевышнего, — выдержал эту жестокость Молла. — Только знаю и я, что твоя башка, как предсказал юный Малцаг, будет стоять в обезьяньем ряду.

— А-а-а! — зарычал Тимур, опрокидывая шахматный стол, он бросился на Моллу… И в тот момент, и гораздо раньше, он мог лишить его, да и любого, жизни, однако рассудок сдерживал безумный порыв: он во всем искал свою выгоду и знал, что Молла Несарт незаменим. Он ценил его не только как мудреца, искусного игрока, но более всего, как смелого, говорящего правду в глаза человека.

Под впечатлением этого разговора, недомогания и какого-то тяжелого предчувствия — последствия сна, Великий эмир объявил, что намерен вернуться в родной Самарканд, где не был уже более четырех лет. Но его родные дети и внуки и тем более, военачальники, этого не поняли. Перед ними уже поверженная Золотая Орда, а это десятки, если не сотни роскошных городов. А там столько богатств! А сколько женщин, рабов! Вся Тимурова рать жаждала новой наживы. И тогда Великий эмир понял, что он всесилен и велик лишь до тех пор, пока способен утолять безмерную алчность своих подданных… Много он думал, но итог один — он тоже раб своих страстей, заложник своей свиты. И если не будет все новых побед — не будет он королем, и даже пешкой не будет. И сам он уже не раз в жизни мечтал и даже завидовал простым пастухам, степным просторам, уютному кошу⁷⁹ с семьей. Но к этому обратно пути нет. И посему, чтобы забыться да насладиться, как последний раз, он напивается до одури, ест без меры, а потом оргии, оргии, оргии… и снова в бой.

Взяв курс на север, Тимур, идя вдоль берега Каспийского моря, достиг низовья Волги, надеясь сразу овладеть столицей Золотой Орды. Но из Сарай-Берке, где уже правил Едигей, прибыли послы, напомнили о Тимуровой грамоте, где стояла его личная печать, с гравировкой на персидском «Сила — в правде», и в честь признания вручили несметные дары.

Эти обстоятельства, да еще и тот факт, что хан Тохтамыш якобы скрывается где-то в южнорусских городах, побудили Великого эмира свернуть на запад, в сторону Дона. Разграбив, предав мечу и огню придонские поселения, Тимур двинулся дальше на запад, в сторону Днепра, где по данным его разведки расположился лагерем эмир Актау. Это был тот Актау, который со своими воинами покинул хана Золотой Орды накануне третьего, решающего дня сражения на Тереке.

У реки Орель, притока Днепра, встретились два монгола-тюркита, два земляка, два азиатских воина-кочевника. И если Тимур в своем деле уже преуспел и у него на данный момент около семидесяти тысяч войск, то у Актау не такой размах — всего десять-двенадцать тысяч всадников.

Великий эмир, при возможности, всегда искал иные, более выгодные пути, нежели прямое боестолкновение. И на сей раз он послал Актау очень доброе послание, где оценил и смелый, и благородный «поступок» дальнего, но родственника. Поэтому Повелитель пригласил Актау присоединиться к себе, а для начала — в гости.

Сам Актау в гости не поехал, а направил сына с дарами, чтобы проверить искренность намерений земляка. И Тимур в долгу не остался — на золотом подносе вернул Актау голову сына, а вместе с этим письмо: «Ты, Актау, — подлый пес. Ты предал своего хана Тохтамыша, потомка великого Чингисхана. А меня и подавно предашь».

Был приказ Актау взять живым. Но он сражался до последнего, погиб в бою.

После этого армия Тимура двинулась на север. По одним источникам, Великий эмир, видя бедность русских городов и зная, что сама Москва за семь лет до этого была покорена и сожжена Тохтамышем, у города Елец неожиданно повернул обратно. По другим — Тимур все же покорил и разграбил Москву. Есть еще одна версия: Тимур дошел до Москвы-реки, стал лагерем на возвышенности правого берега (нынешние Воробьевы горы), откуда, как на ладони, был виден большой, богатый стольный город, где проживало более пятидесяти тысяч человек.

Великий князь Московский отважно выступил на защиту родного города. В то же время в Вышгород Владимирский поспешили люди, чтобы привезти древнюю икону Божией Матери. Процессия монахов и священников доставила икону в Москву, пронося ее между рядами стоявших на коленях верующих, которые взывали:

— Святая Богоматерь, спаси Россию!

Именно этому событию августа 1395 года приписывается знаменательное спасение русских земель. Вместе с тем придворные историки Тимура свидетельствуют о другом.

Прибыли к Тимуру богатые купцы из Москвы. Требования Повелителя оказались жестокими и невыполнимыми. Сам Тимур провел смотр войск, ближе к вечеру — совет военачальников, на котором отдан приказ — штурм на рассвете. А после этого, как обычно, безумная ночь. И вновь был сон. Вновь средь ночи вокруг шатра переполох. Вновь зовут Моллу Несарта.

Сидит горестный Тимур на царском ложе, пожелтел лицом, ухватился за голову.

— Повелитель, — учтиво склонился Несарт. — Снова тот же сон?

— Да, только гораздо хуже.

— И что же ты видел?

— Не могу, не могу… У-у, даже пересказать не могу.

— А ты поделись, глядишь, полегчает, — вкрадчиво настаивал Молла.

Не легко и урывками, стал излагать свой сон Тимур:

— И пяти часов не спал, а долго и тяжело, словно пять столетий в мучениях провел… И передо мной — все лица и лица, и все с угрозами, злые, враждебные, там и дети, и женщины, и старики, и все разных рас и верований. И все против меня… И потом, — он замолчал и, вдруг, нервно ежась, внезапно перешел на другое. — Что же это за край дикий? Здесь даже в августе холод, туман над рекой.

— Так ты сон не досказал, — допытывает Повелителя Несарт.

— И не расскажу, — мелкая дрожь пробежала по телу Властелина, он сильнее кутается в шерстяной халат.

— А сон-то вещий, — мало сочувствия в голосе Моллы. — И я не гадатель, но, как человек глубоко верующий, этот сон растолкую и даже доскажу.

— Попробуй, — сомневается Тимур.

— Твой сон, — медленно начал Молла Несарт, — предвестник Судного дня. У простых людей он, действительно, один, у тебя же этот страшный мучительный день будет длиться более пяти сотен лет. Ибо стольких людей ты истребил, и они будут тебя судить.

— Я — поборник веры, — уже стал оправдываться Повелитель.

— Какой веры? — вопрошает Молла. — Нет такой веры — казнить, жечь, заливать мозг опием, гашишем и вином, а потом насиловать женщин и детей.

— Замолчи, — пытается прикрыть уши Тимур.

— Нет уж, выслушай, тем более что конец твоего сна я давно знаю.

— Каков же он? — поразился Повелитель.

— Вот здесь, именно здесь, в Москве, в этом холодном краю, на белоснежном постаменте, как и предсказывал Малцаг, будет маяться твоя башка в окружении таких же обезьяньих черепов.

— Не-е-е-т!!! — завизжал Повелитель.

— Да-а-а! — стремясь заглянуть в глаза, пытал его Молла Несарт. — Изменись, покайся, наконец, стань человеком.

— Разве я не человек?

— Человек довольствуется малым, а ты — Властелин!?

— А что? — неожиданно вскочил Тимур. — Да, да, я — Властелин, — гремел он. — Я достиг этого! Прочь! Прочь!

В миг появились охранники. Сбитого Моллу Несарта потащили из шатра. А визирь воды тоже тут как тут и подсказывает Повелителю:

— Может, Моллу — того, — и он повторил тайный жест Тимура — отрубить башку.

— Нет! — закричал Великий эмир.

— Лучше в Москву-реку, — льстиво предлагает главный евнух. — А тебе, о Повелитель, сейчас такое блаженство доставим, какого только ты достоин.

— Вон! Все — вон! Прочь! — еще пуще завопил Тимур и, оставшись наедине, в бессилии упал на пышное ложе, пытаясь зарыться с головой в одеяло. — А ведь этот старик точь-в-точь разгадал сон… Неужто вещий? Нет! Нет! — окутанный одеялом, он вскочил. — Коня, коня!..

Мечтая обмануть судьбу, Тимур еще до рассвета покинул лагерь и направился в сторону юга. И как в молодости, когда был беден и от всех скрывался, он много суток, почти не отдыхая, скакал в сторону полуденного солнца. Когда же он достиг Азовского моря, где было жарко, сухо и ветрено, почувствовал близость степных просторов, вкус молодой конины и кумыса. Там наступил сладкий и спокойный сон. А потом был роскошный пир, много гостей, хвалебных тостов, и он вновь убедился, что он избранник, или, как внушил ему новый звездочет, на этот Магог — он достойный Гог!

* * *

Из Самарканда пришло письмо от духовного наставника Саида Бараки: «Мой дорогой сын — Великий Тимур! Ты спрашиваешь, как я представляю себе ту ночь, утром после которой будет Воскресенье (Судный день)? Я отвечу тебе словами из священного джейна⁸⁰. «Увидел знатный человек царя Харуна ар-Рашида на Арафате босиком, с непокрытой головой, стоящим на раскаленной земле, воздевшего руки и говорящего: «Боже! Ты — Ты. И я — я. Мое свойство — каждый день возвращаться к неповиновению к Тебе, а Твое Свойство — каждый день возвращаться ко мне с Твоим Прощением и Милостью!». И сказал тот знатный человек: «Посмотрите на смирение могущественного земли перед Всемогущим небес».

А еще ты спрашиваешь — описать мне справедливость. Тоже сошлюсь на джейны, где сказано: «Будь каждому мусульманину, который старше тебя, сыном, своему ровеснику — братом, а тому, кто младше тебя — отцом… Будучи правителем, наказывай каждого преступника по мере его преступления. И смотри, остерегайся ударить мусульманина из-за твоей злобы, ибо это приведет тебя в Ад».

Это письмо Тимур получил, находясь у стен Азова. Здесь, да и на всем побережье Черного моря были крупные портовые города, в которых издавна промышляли в основном работорговлей купцы из Венеции, Генуи, Каталонии и даже баски.

Рабство в исламе запрещено, значит, с этим злом надо бороться, — справедливо решил Повелитель, и в угоду своим действиям, он впервые, отдавая приказ о нападении, предусмотрительно издал письменное распоряжение (так надежнее), чтобы мусульман не трогали. То ли мусульман там было мало, то ли в пылу драки не разобрались, словом, никто не мог устоять перед тюркским натиском, черноморские фактории европейцев исчезли навсегда, мало, кто успел уплыть. После опустошительного грабежа все предали огню.

— Так здесь совсем не было мусульман! — как бы оправдываясь, восклицал Тимур, но когда все награбленное пересчитали в тоннах золота и в миллионах дирхемов, взошедшие, было, под Москвой всполохи совести навсегда и бесповоротно исчезли.

Однако в жизни не все так просто. Между большими военачальниками и сыновьями Тимура возник жаркий спор во время дележа добычи, и кто-то осмелился намекнуть о слабости Повелителя, ведь Москву он так и не взял, значит, там выгоду упустили. Этого шатания Повелитель допустить не мог. Шейха Сабука, спасшего ему жизнь на Тереке, он еще пощадил, а остальных шестерых командиров позвал с собой на охоту и там умертвил.

Все, он обманул судьбу, на север больше носа не кажет, и больше в слабости его никто не упрекнет. Он должен жить, значит, думать, а для этого — в шахматы играть. Посему Молла Несарт прощен, вновь к Повелителю доставлен. В общем, жизнь наладилась, значит — снова в бой.

В конце осени 1395 года Тимур продолжил путь на юг, к Кубани. И хотя у Великого эмира был договор с мамлюком Египта и Сирии, что он не тронет историческую родину могущественного султана Баркука, все это осталось далеко позади, и местные адыги, представляя, какая опасность надвигается на них, применили в борьбе с врагом классическую тактику древних скифов — путь следования тимуровских полчищ превратили в выжженную пустыню, а сами отступили за Кубань.

Более недели рать Тимура передвигалась по выжженной земле. Кони и награбленный скот без провианта дохли. У Кубани стали лагерем на недолгий отдых, а потом штурм, в котором сам Тимур уже не участвовал, послал лишь двух внуков. Адыги яростно защищались, но силы были не равные. Тюркиты дошли до Анапы, разграбили ее и вернулись с добычей к Повелителю, который теперь расположился в районе Бештага⁸¹, там, где находилась южная резиденция хана Золотой Орды. Это живописное место с прекрасным климатом, с целебными источниками так понравилось Тимуру, что он оттуда даже не выезжал. Лишь сыновья и внуки были направлены в разные области Кавказских гор, где каждый стремился показать, что именно он достоин стать верным и надежным наследником, главой рода. И чтобы это подтвердить, каждый проявлял крайнюю жестокость, затмевая в этом даже доблесть Повелителя. Но количество жертв — вовсе не показатель. Главное, сколько богатств ты в стан Тимура доставишь. Вот и рыскают отпрыски по всему Кавказу.

Любимый внук Мухаммед-Султан был направлен в страну Буриберди, что меж Кубанью и Лабой, где через горную долину Архыз и Дамурц пролегал древний Шелковый путь до портов Сухума и Поти.

Именно Мухаммед-Султана Тимур считал наиболее одаренным из всего своего потомства, его он втайне готовил на свое место. С этим дальним прицелом, дабы заранее описать героический путь, Мухаммед-Султана сопровождают в горной экспедиции личные историографы Повелителя. Вот что они оставили нашим читателям.

«Многочисленные отряды Мухаммед-Султана, рассыпавшиеся по горным ущельям, нашли много крепостей и встретили яростное сопротивление кавказцев… В горных укреплениях и защищенных ущельях было много сражений… Разорили их крепости и милостью судьбы для победоносного войска стала несметная добыча из имущества неверных,… сколько пленных, а девушки — краше в мире нет». После этого похода пришли в запустение православные Зеленчукские храмы, и наступила гибель Аланской епархии.

Другой внук, тоже сын покойного первенца Тимура Джехангира, Пир-Мухаммед, направился чуть восточнее по Баксанскому и Чегемскому ущелью прямо до горы Эльбрус. По преданию, окружив в горах одно поселение, захватчики потребовали дань — шестьдесят девушек. Не желая такой участи, девушки бежали в лес, который молодой Пир-Мухаммед приказал поджечь, и все девушки, не сдавшись, там погибли.

Сын Тимура Мираншах был направлен в сторону Эльхотовских ворот. Там находился город-крепость Верхний Джулат, где предводителем был Пулад. Мираншах знал, что здесь находится Удурку, который скрывался после поражения на Тереке. Удурку, наместник Кавказа, командующий одним из корпусов в армии Тохтамыша, — потомственный чингисид-монгол, перед которым Тимур якобы преклонялся, на самом деле всячески истреблял.

Мираншах передал Пуладу ультимативное письмо отца — выдать живым Удурку. Пулад, уверенный в неприступности своей крепости, ответил: «У меня хорошо защищенная крепость и средства для войны приготовлены. Удурку нашел у меня убежище, и пока душа будет в теле, я его не выдам. И пока смогу, буду защищать и оберегать его».

В те времена северное предгорье Кавказа представляло собой густые леса, и, как записано в летописи, «от множеств деревьев и сплетенных ветвей туда с трудом проходил даже быстрый ветер». В таких условиях полчища тюркитов не имели возможности для маневра, и с помощью рабов и пленных была спешно вырублена просека от Терека до крепости длиной в двадцать километров.

Ценой огромных усилий и многих потерь город-крепость был взят, всех жителей поголовно вырезали, строения сожгли. Пулад, наверное, погиб, а вот «Удурку удалось бежать, он занял крепость Кабчигай, что на входе в Дарьяльское ущелье, и начал игру с жизнью».

И эту крепость захватил Мираншах. И отсюда Удурку умудрился уйти вверх по Обезской⁸² дороге, в сторону Грузии. Однако почти вся Грузия и тем более эта стратегически важная дорога была под контролем Тимура. У селения Абаса⁸³ Удурку схватили, доставили в Пятигорье, где Тимур приказал заковать его в цепи, бросить в зиндан. Там он вскоре и помер от голода и холода.

Теперь целью Тимура стал Магас — самый крупный и богатый город на Северном Кавказе. Тимур знал, что защита города обескровлена, так как много воинов участвовало в сражении на Тереке в рядах Золотой Орды, и многие были в пехоте, значит погибли. Тем не менее, Повелитель осведомлен о силе защитников Магаса, поэтому велел сконцентрировать все войско в единый кулак. А для разведки и надежности в те края был отправлен самый опытный сын Омар-шейх. И тут случилось то, чего он никак не ожидал — Омар-шейх убит! Убит под Магасом. Это был страшный удар. За более чем сорок лет беспрерывных сражений у Тимура не было такой потери. Правда, умер первенец. Хотя Тимур и не может доказать, но уверен — это дело рук одной из его жен. Мать Джехангира умерла и наследника отравили. То горе Тимур едва пережил, утопил свою боль в чужой крови. А здесь, какие-то кавказцы сына умертвили и даже труп не отдают.

Великий эмир места себе не находил, пытался забыться в пьянстве. С трудом придя в себя, решил мстить: истребить под корень. А до этого надо разузнать, как же это случилось.

…Разведка доложила Омар-шейху, что от Магаса в сторону гор идет свадебная процессия с песнями и танцами. У кочевников-завоевателей право первой ночи с девушкой было обыденным явлением. И, как известно, это правило в некоторых местах действовало, но только не на Кавказе, где отношение к женщине, тем более девушке, особо щепетильное.

Омар-шейх этих традиций не знал, да и знать не хотел. По его велению тюркские воины окружили процессию, думая, что для любой девушки быть с великим принцем — особая честь. Кавказцы вначале не поняли, а когда поняли, оценили — плевок в самую душу. Засверкали кинжалы, полетели стрелы. Двух-трех пожилых горянок оставили в живых, да невесту Омар-шейх потащил в ближайший подлесок. Так бы все и прошло, вот только своеобразная нахская традиция многое изменила.

Не имеет права нахский жених показываться на своей свадьбе на глаза родных, особенно старших. А эта процессия шла из Алании в Закавказье, в сторону Грузии. И надо же было такому случиться: невестой была красавица Седа, а жених ее — наш знакомый Малцаг, который вместе с близкими друзьями ехал чуть позади, изредка останавливаясь, чтоб у очередного родника произнести благословенный тост молодым за бузой. Так они и сидели в очередной раз, когда вдруг услышали, а потом и увидели растерзанных землячек.

Будучи во хмелю, и без того темпераментные кавказцы бросились бы спасать посрамленную честь. Но во главе их — жених Малцаг, хоть и молод, да не раз уже бит, а вместе с ним местные смельчаки, которые к тому же прекрасно ориентируются в непроходимых лесах. Спешно двинулись они по дороге, что шла вдоль реки. И надо же, вновь судьба: Малцаг узнал сына заклятого врага, а Омар-шейх — недобитого иноверца. И могли они на равных сразиться, но Омар-шейх вспомнил тюркскую поговорку: «В чужом курятнике любой петух проиграет…». От двух стрел спасла его кольчуга, и он уже был на коне, почти исчез из поля зрения, как Малцаг выпустил стрелу прямо в горло.

Где-то к полуночи Малцаг постучал в центральные ворота Магаса. Здесь масса беженцев из западных областей Кавказа, город на замке, на особом положении. Все знают, какие бесчинства творил Тимур по пути своего следования. Правитель города пожилой Гайрах уже какую ночь не спал, думая о надвигающейся опасности. А тут охрана доложила о новой неприятности. Ладно, все знают, что Малцаг — личный враг всесильного и жестокого Тимура, и, хотя он смелый воин, а то, что, женившись, засобирался восвояси, многие приняли как трусость. Но он вернулся, и не просто так, а как только он, отчаянный, мог — вместе с убитым сыном бесчеловечного Хромца.

Было над чем Гайраху задуматься. С одной стороны, как убийца сына Тимура, Малцаг — повод для нападения. Да Тимур, или, как его уже называли, Тимур-ленг⁸⁴ — Тамерлан, и без повода все разоряет. С другой стороны, Малцаг — соплеменник, гость, воин, а теперь и женат на дочери достойного мужа Магаса. В общем Малцага, его невесту и дружину в город пустили. А Омар-шейха сам Гайрах решил по-человечески в пригородном лесу захоронить, так чтобы и перед Богом было справедливо, да и сам Тимур его благородство оценил.

Ждать пришлось недолго. Скоро под стенами крепости объявился сам Тимур, а рядом не кто иной, как незаконнорожденный сын Гайраха, Тума, или, как он сам теперь себя называет, Мухаммед.

— Выдай Малцага и труп Омар-шейха, — потребовал Тимур.

— Гость — святое, — ответил Гайрах.

На Кавказе положено выразить соболезнование даже врагу. И, надеясь на благородство грозного пришельца, Гайрах вместе с другим сыном выехал из крепости, чтобы показать Тимуру, где и с какими почестями захоронен Омар-шейх⁸⁵.

Тимур не верил в смерть сына, пока не увидел его труп. А как увидел, понял, что все смертны, упал на колени, рыдая. И Гайрах, как хозяин этих земель, пытался его успокоить:

— Смирись, смирись с волей Божьей, — тоже плакал кавказец.

— Ты тоже смирись! — вдруг вскочил Тимур и на непонятном для Гайраха языке что-то сказал.

В тот же момент воины Тимура сбили Гайраха и его сына с ног, связали и бросили в ту же могилу.

— Так чей ты сын? — слащавым голосом обратился Тимур к другому сыну. — Тума ты или Мухаммед, мой сын или его?.. Что стоишь? Иль прыгай туда, иль закапывай, оставаясь со мной и главой Магаса.

Пока погребаемых было видно, и они кричали, а потом лишь земля шевелилась, Мухаммед закапывал медленно, пытаясь скрыть слезы, а когда черный слой благодатной земли покрыл этот позор, он стал действовать с усердием, стараясь выслужиться перед Тимуром.

— Хвала тебе, о Повелитель! Я вечно твой! И тем горжусь!

— Гордость мужчины — воинская доблесть, — постановил Тимур, — и ты это должен делом подтвердить.

На следующий день несметное полчище тюркитов окружило крепость Магас. Под своим штандартом появился сам Повелитель. И хотя зрение с годами ослабло, ненавистного врага он не увидеть не мог, тем более что молодой, стройный дерзкий Малцаг стоял на самой высокой башне крепостной стены и с вызовом размахивал огромным красно-белым флагом своей страны.

— Сдайте этого Малцага, и мы вас пощадим, — повторил условие глашатай тюркитов.

— Малцаг — наш Турпал⁸⁶!

— Мухаммед, — негромко произнес Тимур. — Теперь ты здесь законный хозяин, поди и утихомирь этих людей

Тума-Мухаммед и впрямь подумал, что он хозяин, вместе со своей свитой по-барски двинулся к воротам. Лишь щиты и удача спасли от стрел.

— Да, подобру они тебя не понимают, — сжалился Тимур над побледневшим от страха Тума-Мухаммедом. — А, по правде, народ везде такой неблагодарный. Их надо силой, силой и беспощадностью давить. Вот тогда они любят, уважают и ценят… Понял, Мухаммед?

Услужливо кивая, тот в ответ что-то пробормотал.

— Ну, раз понял, выдвигай вперед своих воинов. А мы подсобим.

Великий эмир дал команду к бою. Загремели фанфары, забили барабаны. Пошли кавказцы на кавказцев, а сзади войско Тумы подпирают тюрко-монголы, не дают им отступать, тоже силой оружия давят их к стене, откуда летят стрелы, камни, раскаленная смола. Этот короткий зимний день завершился так: сам Тума-Мухаммед, будучи позади под надзором богатуров Тимура, остался в живых, а большинство его воинов после братоубийственного боя остались лежать под стенами Магаса, родной столицы.

На следующий день Тимур отдал приказ своей рати и особое поручение:

— Этого рыжего смельчака Малцага — живого, их красно-белый флаг — к обеду, к ногам.

Не только к обеду, но и к вечеру завоеватели не смогли одолеть даже водяной ров, окружавший город-крепость с двух сторон. А там, где были русла рек Сунжи и Мартанки, до того отвесный крутой береги и еще стена, что все усилия оказались тщетны.

Под покровом долгих зимних ночей Тимур надеялся послать к крепости своих китайцев-минеров, чтобы они подложили под опорные стены взрывчатку. Но дозорные Магаса были начеку. И ночами захватчикам было не до отдыха: из леса, с тыла, с самых неожиданных сторон налетали небольшие повстанческие отряды горцев и нападали на них.

Поняв, что одним нахрапом Магас не взять, Тимур, как при осаде больших крепостей, вынужден был обратиться к инженерной мысли, благо кругом леса много. Были изготовлены деревянные щиты и помосты через ров, очень много лестниц в высоту крепостной стены. Со всех четырех сторон начался в один день яростный штурм. А в двух-трех местах тюркские воины смогли забраться на стену и уже, было, закрепились, ожидая поддержки стотысячной армады. Однако в это время кавказцам пришла помощь из леса. Пришлось Тимуру срочно менять план действий. Пока шли маневры, осажденные сбросили кочевников со своих стен. И когда к вечеру команда Повелителя забила отбой, на центральной стене Магаса, как всегда, вновь появился бесшабашный Малцаг с красно-белым флагом.

Еще три дня Тимур безуспешно атаковал Магас. Потом объявил передышку: по опыту он знал, что таких отчаянных защитников легче брать не в бою, а измором. Да к тому же он ждал, пока прибудут катапульты, доставляемые из южного Азербайджана. Эти адские машины уже прошли через Дербент, а потом вдруг пропали на просторах Дагестана. Вскоре обломки катапульт обнаружили в Каспийском море.

Это не остановило Тимура. Недалеко от Магаса стали строить огромную передвижную башню на колесах, которая по высоте должна была бы соответствовать уровню крепостной стены. Такая таранная техника впервые была применена ассирийцами и за две тысячи лет мало чем изменилась.

В пологом наклоне в сторону крепости была выложена из камня ровная дорога. По ней как-то утром, когда был крепкий мороз, и мир сиял от снега и солнца, покатили тюркиты с шумом и боем свой стенобитный аппарат. Уперлась башня в крепость, как и просчитали инженеры. Побежали воины по этапам вверх. Их много, и они — как нескончаемые потоки муравьев, будут через трупы своих же все рваться и рваться к добыче. И никто их не сможет остановить. Против башни средство одно — поджечь. И защитники Магаса это ловко свершили: полилась со стен зажженная нефть.

Было о чем Тимуру подумать. Ведь если говорить о его гении, то военным гением он, безусловно, был. И этот злой гений в нем просыпался лишь тогда, когда он играл в шахматы. Однако его соперник, Молла Несарт, сейчас не в почете — под «домашним арестом».

— Позовите старика-шахматиста, — повелел как-то ночью Тимур. — О, как ты бледен! Что ж ты так осунулся? — сжалился он над Моллой.

— Посмотрел бы я на тебя, если бы на твой Самарканд такая же саранча напала.

— Я сам на Самарканд раза три нападал… — усмехнулся Великий эмир. — А теперь краше города нет. И с тех пор, как я на троне, в моем государстве нет мора.

— Гм, — в свою очередь попытался усмехнуться Молла. — У Всевышнего хватило ума не послать Самарканду сразу два несчастья.

— Ха-ха-ха, опять дерзишь? Недоволен мной? А ты ведь знаешь, что в этом мире все предписано Богом, и власть дана сильнейшему.

— Ты — людоед, — гневно процедил Молла.

— Эй, ты, старый Несарт, — грозен стал Тимур, — мне кажется, что котел твоей башки бурлит всякими мыслями, подобными перцу. Я вижу, варево перепрело, и пора котел снять с очага.

— Хм, — выпрямился Молла Несарт. — То, что ты людоед, знают миллионы людей, которых ты безвинно казнил. Быть с большинством людей — удел раба Божьего… Я не могу терпеть, видя, как ты истребляешь мой народ. Согреши в миллион первый раз — это лучше, чем тебя видеть.

— Ишь чего захотел? — вплотную придвинулся Повелитель. — Что ж ты как баба заскулил, еще слезу пусти, — видя, как у Моллы увлажнились глаза, говорил он. — Стань мужчиной, защити свой край! А мы ведь ровесники. Иль не дано, в штаны напустил?

Задрожал от негодования Молла Несарт, сжал от бессилия кулаки.

Левой здоровой рукой Тимур грубо схватил бороду Моллы, рванул к себе, но в последний момент одумался.

— Ты настоящий кавказец, мужественный человек, — как бы играючи, потрепал он седую бороду Несарта и, следом тронув свою, — а моя, в отличие от твоей, жиденькая.

Он замолчал, искоса глядя на поникшего Моллу.

— Почему ты не сказал «как у козла»? — непонятно, издевается Тимур или нет.

— Потому что сам это знаешь.

— Хе-хе, я сегодня добр. Впрочем, к тебе я всегда благосклонен, — и вдруг иным тоном. — А хочешь помочь своим людям?

Молла Несарт молчит, хочет посмотреть в глаза Повелителя, а они по природе узкие, и с годами тяжелые веки нависли, так что ничего не понять.

— Так хочешь или не хочешь?..

— Почем вопрос?

— Выиграешь в мои стоклеточные шахматы — уйду отсюда с миром и навсегда.

— А проиграю?

— Не обессудь, судьба.

После Тимурова сна у Москвы они не только не играли, даже не виделись. Эта игра была, как всегда, упорной. И если в обычные шахматы Молла Несарт играл явно лучше, то в игре по правилам Повелителя случалось, когда как. И на сей раз игра длилась долго. Тимур сдался, но не было на его лице привычной злости от проигрыша.

— Ну что, твоя взяла, — миролюбиво развел руками Повелитель. — Видит Бог, придется уйти… Только вот что, — Тимур по-дружески взял Моллу Несарта под локоть. — Ты, я надеюсь, останешься при мне. А то с кем я буду играть? Кто мне в глаза правду скажет, кроме тебя? Твою победу надо отметить. Пир! — приказал он.

Во время царского застолья он усадил Моллу Несарта рядом с собой и, пытаясь перекричать музыку, на ухо, твердил:

— Ради нашей дружбы я должен оставить добрый след на этой земле, должен что-либо достойное построить… Что ты не пьешь? Пей, все грехи на себя беру. Хе-хе, как ты сказал, миллион первый будешь… А ты мне в добром деле помоги, надо построить канал, в память обо мне.

— А зачем канал? — удивился Молла Несарт.

— Тайна, — великодушен сегодня Повелитель. — Ты свой прибор-астролябию достань, помоги моим инженерам.

— А с миром уйдешь? — пытается в его глаза заглянуть старик Молла.

— Ну, что за вопрос, — недовольно насупился Повелитель.

В последующие два-три дня никакие боевые действия не велись. В лагере Тимура царила атмосфера скорого перехода. Под влиянием этого настроения Молла Несарт и прикрепленные к нему специалисты подробно исследовали топографию обширной местности. Ни он, ни, наверное, остальные не знали замысла Повелителя. А он был зловещ. Ведь вокруг Магаса, то здесь, то там, просто фонтанирует из-под земли черная нефть. Используя ее, жители Магаса успешно обороняются.

«Так почему же эту горящую нефть не пустить на тот же Магас? Всего этого добра здесь в избытке», — по-военному мудро решил Тимур.

Имея стотысячную армию и множество рабов, можно было бы и в емкостях доставить черную жидкость. Но, просчитав все, Тимур понял, что это несподручно, займет много времени, а толку будет мало.

«От нефтяного фонтана надо отвести канал до рвов крепости. Нефть легче воды — пусть горит все черным пламенем», — так думает великий стратег.

А когда под самый конец замеров Молла Несарт наконец-то понял замысел Тимура, было уже поздно: он собственными руками вырыл могилу осажденным — Магас приговорен.

Вслед за инженерами и землемерами, стали землекопами тысячи тюркских воинов, пленных и рабов. До наших дней дошло предание под названием «Ров Тамерлана», где сказано, что захватчик вырыл огромный ров в поисках своего сына. И это правда, он заставил вырыть ров в поисках средств мести за сына. И по этому каналу, берущему начало у фонтанирующего источника нефти, до самого Магаса потекла зажженная черная смесь. Все погрузилось во мрак, снег в округе стал черным. Защитники и жители Магаса были обречены. Первым делом загорелись обшитые железом деревянные ворота. И даже сквозь них тюркиты не могли пройти: не только мужчины, но и женщины стояли насмерть.

На вторые сутки огненный жар дошел до глубинных древесных опор, они изнутри загорелись, и среди ночи, когда от мороза деревья в лесу трещали, раздался иной грохот: рухнула каменная стена. Тимуру об этом доложили, и он с нетерпением ожидал рассвета, чтобы начать последний штурм. Но его опередили: из самого Магаса выдвинулся боевой отряд. Силы были неравные, кавказцев побили и потеснили обратно. Был слух, что кое-кто сумел рекой в горы уйти, но таких было мало.

На рассвете в уже обескровленный город хлынули полчища диких варваров.

— За живого раненого Малцага — сто тысяч, за его голову — пятьдесят тысяч, — объявил Повелитель.

Началась резня, убивали поголовно всех. Здесь рыжих и иных нет: все чумазые, в копоти, и без разбору головы летят. Всех мужчин и взрослых женщин перебили. За детей и юношей схватка: очень дорогой и ходовой товар на рынке рабов. Потом еще два дня грабили. После этого вспомнили об обещании Повелителя: головы отмывали в реке.

— Красивых — ко мне, — наконец закончил эту вакханалию Повелитель. — У остальных, всех — и живых, и мертвых, правые уши отрезать, пересчитать.

Из этих ушей получилась целая гора. По данным одних источников их было пятьдесят тысяч, по другим — двести тридцать. Это было поголовное истребление населения, гибель цивилизации.

И Повелитель тоже горько плакал, но, конечно, не по погибшим кавказцам, его печаль — прощание с родным сыном Омар-шейхом. Уйгурские мастера закончили процедуру бальзамирования. Пышная траурная процессия должна доставить тело сына Повелителя в Самарканд, где искусные зодчие уже изготовили усыпальницу.

Последний момент, и инкрустированный золотом и алмазами эбонитовый гроб будет закрыт. Все громко плачут. Под конец заупокойная молитва, стоит глубокая тишина, а откуда-то доносится истерический вопль, от которого сам Повелитель встрепенулся. Оказывается, это Молла Несарт кричит, волосы на себе рвет, убивается по погибшим.

— Доставить сюда, — повелел Тимур.

Буквально на руках притащили корчащегося в страданиях Моллу.

— Ты изверг, варвар, ты не человек, ты Тамерлан! — хотел было броситься он на Великого эмира, но старика сбили, и он, жалкий, скрючившись, все еще рыдая, содрогался у ног владыки.

— Кто его выпустил? — спросил Тимур и, даже не расслышав ответ. — Казнить.

Над Моллой блеснул меч.

— Стой, дурень! Я велел казнить тех, кто его охранял, — крикнул Повелитель. — А этого, — он легонько пнул носком сапога Несарта, — привести в порядок, я желаю в шахматы играть.

В подчинении визиря воды, кто отвечает за покой Повелителя, палачи, врачи, всякие знахари и колдуны, дервиши, как духовные наставники, повара, опийных дел мастера и конечно же евнухи. Морально Молла Несарт давно подавлен. Надо на короткий срок подавить физически, и для этого подвергают жестокой боли, и не раз. После чего ты готов на все, лишь бы не эти страдания. И в контрасте с этим расслабляющий массаж под сладкую музыку, тут же читаются стихи о блаженной жизни. Опийный дым витает в шатре. Ему преподносят всякие кушанья, а в них подмешан дурман. Все это сопровождается танцами живота от красивых райских гурий…

— Ты не выразил мне соболезнование по поводу смерти сына, — с осуждением заговорил Великий эмир.

— Ты прав, Повелитель, — склонился Молла Несарт. — Даже врагу мы обязаны соболезновать. Прими мое соболезнование. Но ведь погибли десятки тысяч моих соплеменников, а ты тоже молчишь.

— О, о чем ты говоришь?! Почти каждый день я теряю до тысячи верных соратников, а разве ты об этом вспоминал?

— Они, как ты, — захватчики. Пришли сюда грабить и убивать, и нет им ни моего, ни тем более, Божьего прощения.

— Ну, в какой высокий ряд себя поставил, — видно, и Повелитель не плохо время провел, хорошее у него настроение. — И раз ты упомянул Бога, то все мы под ним ходим, и что бы ни произошло, предписано Им.

— Не твоим устам о Боге говорить и свои бесчеловечные дела за Его спиной прятать.

— Ну-ну-ну, опять дерзишь. Видно, плохо мой визирь поработал, — Повелитель похлопал Несарта по плечу. — Видел я, как ты с девчонками развлекался… Не ожидал, не ожидал от тебя такой прыти. А ведь Он, — Повелитель ткнул пальцем вверх, — небось, тоже все видел… Какой грех, какой харам?!

С явной усмешкой оглядывая Моллу, Повелитель несколько отошел и с издевкой в тоне:

— Ладно, прощаю, прощаю, если извинишься за Тамерлана.

— Хм, ты себя уже вровень с Богом ставишь? — не без вызова и ответ Несарта.

— По крайней мере, я сильнее всех, с кем бы ни боролся.

— Отвечу тебе словами Пророка, мир ему и благословение: «Храбр тот, кто одолел себя, а не тот, кто победил другого».

— Жизнь — это борьба, — повысил голос Великий эмир, — по-моему, мой визирь переусердствовал, и ты еще от кайфа не вернулся в жизнь.

— Вот именно, не вернулся, — в тон ему пытается отвечать Молла Несарт. — А давай-ка оба вернемся в бренную жизнь. Давай, я тебе покажу, что ты натворил.

Молла Несарт схватил его руки, потянул к выходу.

— Ты хочешь показать мне жизнь? — спрашивал Повелитель, а сам, словно под сильным внушением, поддался зову старца.

Они вышли из шатра. На плечи Тимура накинули шубу из горностая. Несарт такой чести не удостоился.

— Вели подать сани, реальная картина жизни недалеко, — распоряжается Молла.

День был пасмурный, холодный, ветреный. Накануне, выпавший обильный снег не мог скрыть ужас прошедшей битвы. Густой лес, тесно напиравший к долинам рек, выглядел мрачным, неприступным, неживым. Все было сонно, тихо, будто в послебуревой дремоте.

Они ехали недолго, быстро, по наклонной, в те места, где еще, казалось, теплилась жизнь, по крайней мере, там еще клубился дым.

— Поворачивай туда, — приказал Молла Несарт.

У тюрко-монголов одно хорошо: после сражений они обязательно закапывают своих воинов в общей могиле — кургане. Но после такого побоища не разобрать, где свои, а где враги, и поэтому в огромную яму кидают всех и все, в том числе останки животных и оружие, что невозможно увезти в Самарканд.

— Пошли, — довольно проворно Молла Несарт соскочил с саней и пошел, пока не остановился у помойной ямы.

— Смотри, смотри. Не зажимай нос! — требовал Несарт. — Видишь эти тысячи человеческих голов? Они, как и твоя голова, были полны стремлений и стараний в собирании земной жизни. Они усердствовали в накоплении богатств, в строительстве земной жизни, растили детей и молили о долгой и счастливой жизни. Сегодня ты видишь, они гниют, тела их истлевают. И все равно тебе неймется. В эту же могилу сливают помои и остатки с твоего пиршеского стола, — это та вкусная еда, ради которой ты ухищряешься, зверствуешь, вырывая ее у других… Вот к чему приводит твоя жизнь и твоя борьба! Ты сегодня горько оплакиваешь своего сына. А кто поплачет над ними? Ты ведь всех истребил. Помолись за них, поплачь над ними, проси прощения, изменись, стань, наконец, человеком.

— Ву-у-у! — завыл тоскливый ветер, где-то в лесу заплакали шакалы, от страха шарахнулись лошади, черным одеялом вспорхнула туча ворон, пошел косой, редкий, колючий снег, который, падая на мерзкий грунт, отбивал неровный пульс земной жизни.

— Ты меня хочешь разжалобить, несчастный старик, — сухо процедил Великий эмир. — Все предписано судьбой, и моя жизнь — это борьба с неверными, и за чистоту веры.

— Ты изверг, — прошептал Молла Несарт.

— Что? — хмурая, глубокая ложбинка вкривь пролегла на переносице Тимура, он грозно сделал шаг вперед, и, казалось, еще мгновение и Молла Несарт полетит в помойную яму, да, видно, не судьба. Послышался резвый стук копыт, лишь особо важный гонец имел право общаться напрямую. Совсем юный воин загодя осадил коня, молнией соскочил, сделав пару шагов на кривых коротких ногах, бросился на колени:

— О Повелитель, объявился Малцаг, красно-белый флаг, он напал на нас в горном ущелье.

— Коня, коня! — взревел Великий эмир.

Как и юный гонец, он так же лихо хотел оседлать подведенного серо-белого жеребца, ногу до стремени не дотянул, его охранники чуть подсобили, он их грубо отпихнул, хотел сам, поднатужился и не смог, вновь ему помогли, а он как сел в седло, со злостью хлестнул их кнутом по лицам. Никто руки не поднял, даже не шелохнулся.

— Эй ты, дряхлый старик, — свысока бросил он Молле Несарту, — ты, видать, нашу сказку забыл: волк козленка не съест — сам заблеет. Понял? — молодой жеребец рвал удила, в исступлении бил копытами. — А башка этого рыжего урода, впрочем, как, быть может, и твоя, тоже будет в этой помойке скоро валяться.

— Всевышний не скор, — хочет, да не может голос Моллы быть твердым, по-старчески слаб, но он продолжает. — Вот и снег пошел, — он блаженно ухмыльнулся, развел руками, словно молясь. — А твою сказку забыл, зато про твой сон вещий и твою башку, Тамерлан, вспомнил.

— Ах ты, подлец! — свистнул кнут. Хватаясь за голову, старик упал. Следующий свист — по крупу коня. — Вперед, за мной! Ура!

— Ура-а-а! — многотысячный дикий вопль, аж снег с деревьев пал, вновь черной тучей вороны взлетели.

* * *

«Мой дорогой сын, Великий Тимур, — писал из Самарканда духовный наставник Саид Бараки, — Всевышний, хвала ему, сказал: „Прояви снисходительность, вели творить добро и отвернись от невежд“. Я разъясню тебе этот аят⁸⁷. Это когда ты прощаешь того, кто был несправедлив к тебе, даешь тому, кто обделил тебя, не прерываешь связи с тем, кто забыл, и хорошо относишься к тому, кто обижал тебя… Помни, прощать того, кто был несправедлив к тебе, — верх мягкости и смелости. Давать тому, кто обделил тебя, — верх великодушия. И продолжать отношения с тем, кто порвал с тобой, — верх милости…».

— Видать, мой учитель совсем состарился, — почему-то заключил Повелитель, плотнее кутаясь в новую меховую шубу, присланную ему ханом Едигеем с далекого холодного севера.

Именно туда, на север, к большой реке Волге рвутся все его военачальники, родня и все визири-советники. Там, в столице Золотой Орды, скопились огромные богатства монголов, которые они награбили за три столетия своего господства на евроазиатских просторах. Теперь там правит Едигей, который не без помощи Тимура пришел туда к власти и письменно обещал выплатить положенную половинную часть из всех богатств и такую же часть от доходов. И Едигей с караваном немало богатств прислал и еще больше, говорят, напрямую в Самарканд отправил, но все равно это не то, чем он мог, чем он должен обладать. И следовало Тимуру не мелкими селениями в горах Кавказа заниматься, а на Сарай-Берке идти. Да никто не знает, что он теперь боится на север идти — вещий сон предостерегает. И все советники, родные, а теперь даже духовный наставник Саид-Бараки, будто зная его душевный порыв, умоляют простить, забыть, смилостивиться, согласиться с предписанной Богом судьбой. Но это не для него, Великого эмира — Властелина мира. Он не уйдет отсюда, пока не отомстит за сына, пока не обезглавит этого рыжего Малцага, пока еще есть хоть один живой горец-кавказец. Всех под корень! С этим заклинанием Тимур двинулся в горы Кавказа.

Из-за непроходимых лесов в горы идти было трудно. И только вдоль больших рек может продвигаться армия Тимура. И до Повелителя, и после него главной артерией, по которой передвигались захватчики, была река Аргун. Раз в десять иль в двадцать лет в горах Кавказа выпадают обильные дожди, тают снега, и тогда накапливается в Аргунском ущелье неудержимая масса воды. Вырываясь меж гор на равнину, она сметает все на своем пути. Так возникла широкая равнинная пойма, где и сейчас располагаются села Атаги, Белгатой и Чечен-аул. Именно в этой стратегически удобной пойме расположился стан Тимура перед штурмом гор.

А вокруг, в лесу, беспрестанный барабанный бой, по ночам на вершинах гор маячат огни факелов — это горцы передают тревожные вести: враг пришел, всех кличут на ратный бой для защиты родины.

Надеясь застать противника врасплох, горцы средь ночи совершили отчаянную вылазку. Да у кочевников многовековой опыт захватнических войн, строгая дисциплина и боевой порядок. Каждый день, а тем более ночь, они строго охраняют свой лагерь, и для этого, даже если и останавливаются ненадолго, вкруговую роют защитный ров, строят заграждения, ставят охрану, разведка кругом.

А горцы и смелые, и отчаянные в бою, и готовы насмерть постоять за свой очаг, но не искушены они в боевом порядке, и в оружии уступают, и численностью. Словом, из ночной атаки ничего не выгадали. И тогда, на следующий день, стали фронтом, защищая в горы проход. А во главе их тот же дерзкий Малцаг, и по-прежнему вьется над его головой красно-белый стяг.

— В бой, в бой! — закричал Тимур, сам руководил сражением.

В этом месте произошло не одно сражение, и до сих пор сохранились курганы — захоронения и есть легенды, связанные с ними. Но после Тимура здесь курган не остался, не отдал он последнюю дань уважения ни своим, ни чужим. После упорного боя, многочисленная армия Тимура разгромила горцев и, не найдя на поле брани красно-белого нахского знамени и Малцага, Великий эмир заторопился вслед за отступившими в ущелье горцами, приказав быстрее расчистить путь, всех убитых сбросить в мутные воды Аргуна.

Теперь проход к горам открыт, и нет больше здесь силы, способной противостоять стотысячной армаде варваров. Но они явились сюда не для того, чтобы попусту выискивать в горах какого-то сорванца. Этим дикарям, этим отважным и выносливым воинам далеких степей за труды и пролитую кровь нужна добыча, и не та, что имеют от грабежа небольших городов, а та, что они заслужили, разгромив хана Тохтамыша. Почему все сокровища Золотой Орды достались одному Едигею и его родне? А чем хуже остальные военачальники и их доблестные воины?

Только кажется, что всесилен Великий эмир. Он велик до тех пор, пока способен удовлетворить непомерную алчность чревоугодие своих своих дикарей. К тому же склоняются дети и внуки. Ведь убитый Омар-шейх, хоть и брат, но не по матери, а был старший, значит — главный претендент на трон стареющего Тимура. Погиб — такова судьба. И нечего в зимние холода по заснеженным горным тропам лазать, выискивая какого-то Малцага.

Каким бы деспотом и тираном Тимур ни был, а не считаться со своим окружением он не мог. И он тоже решил, что благоразумней будет, пока зима и приволжские болота льдом скованы, атаковать богатый Сарай-Берке, насытить армию несметной добычей, а потом вернуться на Кавказ.

Под нажимом приближенных Тимур склонился к этому решению. И никто не знает, как тревожно у него на душе. Он панически боится идти на север. Как ему объясняют новые знахари, он недаром благословлен Всевышним. Становясь спиной, а тем более удаляясь от священных религиозных мест, он уходит из поля тяготения благословленной ауры. Однако всемогущие знахари и почтенные евнухи и визири знают свое почтенное дело, они обезопасят его сон и покой, и для этого все чудесное создано и готово. Этот роскошный передвижной гарем, этот неземной рай Властелина прекраснее всего, что описывается в «Тысяче и одной ночи», — это настоящая сказка Востока, о которой лишь можно мечтать!..

Да, это мечты и желания, но никакой опийный дурман, никакие внушения, никакая роскошь, а тем более дрожащее юное тело, не спасут от выбранной самим человеком судьбы, ибо жизнь не обманешь… Вновь, как и предчувствовал, приснился Тимуру кошмарный сон. Вновь посреди ночи вокруг шатра Повелителя людской переполох. На помощь зовут всех и, конечно, Моллу Несарта.

Тимура зимой мучает подагра, болят израненные рука и нога, поэтому в царском шатре натоплено как в бане. Не зная, чем угодить и помочь Великому эмиру, суетятся кругом главные визири и евнухи. Сам Тимур, подперев отяжелевшую голову рукой, сидит горестный посреди роскошного, расписного огромного дивана, где белье — нежнейший шелк нежно-розового цвета, такого же, как дрожащее юное тело на ковровом полу. И на это маленькое тело никто не обращает внимания: оно не ублажило страсть Властелина. Не повезло — утром будет умерщвлено. Свита Тимура сочувствует страданиям Повелителя, не знает, как и чем помочь. Ведь видно, что хозяин напуган, ветра пустил, да так, что улетучился весь аромат восточных благовоний. А главный визирь, кто обязан более всех о здоровье Повелителя беспокоиться, приказал:

— Откройте поддув, нечем дышать, — поморщился он.

— Тебе неприятен мой запах? — прорычал Тимур. — Нос, вместе с башкой отрубить, — скорый приказ.

Тут же охранники скрутили самого важного визиря, связав по рукам и ногам, бросили бревном рядом с юным, по-прежнему дрожащим телом.

— Ну-с, кому еще показалось, что здесь нечем дышать? — Тимур пронзил взглядом главного евнуха, который не смог обеспечить его ночной покой.

— Мой Повелитель, мой господин, — подобострастно залебезил тонкий его голосок, — здесь стоит аромат роз и фиалок. А еще благородный твой богатырский дух!

— Ты подхалимничаешь! — непреклонен Повелитель. — Отрубить и ему голову.

От этих действий Великий эмир несколько воспрянул духом, грозно оглядел всех, остановился на скромно стоящем Молле Несарте:

— А ты, мудрец, что скажешь? Смердит в моем покое или благоухает?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

74

Бохатур (тюрк.) — богатырь.

75

Мобилизация (латинск.) — подвижный, призыв.

76

Рема (чеченск.) — табун.

77

Седа (чеченск.) — звезда.

78

Ибн Арабшах (приб.1379—1450) — сирийский историк, умер в Каире. В юности был невольником-писцом при свите Тимура. Написал пропитанное злобой произведение о своем повелителе «Странности Судьбы в приключениях Тимура».

79

Кош (тюркс.) — войлочное жилище кочевника.

80

Джейн (арабск.) — книга, в данном случае, философский трактат.

81

Бештаг (тюркс.) — Пятигорье.

82

Обезская — ныне Военно-Грузинская дорога.

83

Абаса — нынешний Ларс.

84

Тимур-ленг (персидск.) — Тимур-хромой, в европейской транскрипции — Тамерлан.

85

По одной из версий, Омар-шейх убит на Кавказе, во время первого похода в 1391 году. По другой, и она совпадает с местными сказаниями, он погиб в конце 1395 года.

86

Турпал (чеченск.) — тур — меч, пал (от «пар») — щит.

87

Аят (арабск.) — знамение, стих Корана (часть суры).