Межи мои. Воспоминания Елены Шанявской

И. Л. Толкачева

Воспоминания Елены Шанявской (1896—1983), племянницы известного русского писателя Ивана Алексеевича Новикова, посвящены последним обитателям усадьбы Ильково (Мценского уезда): сестре писателя Елизавете, ее мужу – польскому дворянину Альберту Шанявскому и их детям. В центре повествования – духовные искания семьи Шанявских в период революции и гражданской войны. С особой теплотой и благодарностью показана деятельная любовь И. А. Новикова к родным и близким в самые тяжелые моменты их жизни.

Окружение

Ближайшими соседями Новиковых были Осташковы и Поярковы.

Соседняя семья мелкопоместных дворян Осташковых — старожилы Илькова. Их усадьба соприкасалась с нашей. Глава дома, Варвара Васильевна, сначала, когда дедушка только что купил землю в Ильково, воротила нос: мужики.

Позже, когда убедилась в разумной хозяйственности дедушки и особенно когда дети этого мужика стали получать среднее и высшее образование, перестала пренебрегать соседями, стала приезжать в гости, позже обе семьи часто бывали друг у друга.

У Варвары Васильевны Осташковой все дети были на несколько лет старше моей мамы. Их было четверо: Василий Евграфьевич, Екатерина Евграфьевна (Катенькой дома звали), Анна Евграфьевна (Анеточка) и Николай Евграфьевич. На воспитании у Осташковых еще была Клавдия (в детстве мы ее звали «Клопятина» за приверженность к красному цвету в одежде).

Семья Осташковых очень своеобразная, с замашками барства при полном невежестве. Варвара Васильевна (за глаза — «Варсильна») едва умела читать, старшая дочь — тоже, младшая — совсем неграмотна. Но все требовали, чтобы крестьяне называли их не по имени и отчеству, а только «барыня» и «барин».

Сыновей она не любила совсем, впроголодь их кормила, не позволяла садиться за общий с ней стол. Ничему не учила. Они промышляли больше воровством из своего хозяйства. Кладовую они устроили в ветвях громаднейшей сосны в своем саду. Там у них был подвешен окорок ветчины и прочая снедь.

Старший сын пошел в солдаты, там научился грамоте, позже поступил на железную дорогу и дослужился до железнодорожного машиниста.

Младший ушел в Мценск, стал сапожником, заработал и купил себе там крошечный домик, где и жил с семьей. Мать, а после ее смерти старшая из сестер, Екатерина Евграфьевна, время от времени, приезжая в Мценск, завозили ему мешок муки, круп.

Младшая сестра Анна Евграфьевна тайком под мешок с мукой подкладывала масло или кусок сала, мяса.

Несмотря на такую явную несправедливость (мать землю всю перевела на имя дочерей, как и все в усадьбе), сыновья с самой нежной почтительностью относились к матери, присылали поздравительные письма ко дню Ангела, к большим праздникам. А изредка навещая, привозили подарки.

Младшую дочь Варсильна не захотела выдать замуж, чтобы не лишить себя самой нежной заботы, да и по хозяйству нужна была помощь. Уже старушкой Анна Евграфьевна говорила мне: «Если бы я, когда была молодая, знала, каково остаться на старости лет без детей, я бы наперекор мамочке убежала к Роледеру (помещик, сватавшийся к ней), хотя и любила, и слушалась ее».

Муж старшей дочери Екатерины Евграфьевны, Николай Ильич Алексеев, происходил из петербургской аристократической семьи, учился в лицее, после был гвардейским офицером, гулякой, кутилой, картежником. Сбился совсем с пути. Порвал со своими родителями и вообще со своим кругом. Позже занял место станового пристава недалеко от Илькова, в деревне Железница был его полицейский «стан».

Познакомился с Екатериной Евграфьевной и переселился к ней жить. Он был женат, бросил жену и поэтому не мог повенчаться. Когда же овдовел, выразил желание жениться, но Екатерина Евграфьевна воспротивилась. Хотела быть полновластной хозяйкой.

Носил он дворянскую фуражку с красным околышем, шинель с пелериной (старинного образца), ярко-красные или оранжевые шелковые рубашки, высокие сапоги. Никогда не надевал крахмальные рубашки и пиджаки. Был довольно высок, хорошо сложен, фабрил усы, всегда их душил крепкими духами, имел громкий голос, черные цыганские глаза.

Екатерину Евграфьевну звал в глаза и за глаза барыней, она его — барином. Был, по словам крестьян, очень строг при своих служебных обязанностях, жесток. И тем не менее его поминали добрым словом крестьяне, когда он вышел в отставку, а его место занимали другие становые.

Он был жесток, но справедлив, и, как говорили, не любил сора из избы выносить: не жаловался на виноватых исправнику, не сажал их в тюрьму, а предпочитал сам расправляться с виноватыми.

Сажал в кутузку, кормил селедкой без хлеба и не давал пить. Тем добивался признания в совершенном проступке, орал немилосердно (возможно, и бил) и отпускал. Взяток никогда не брал. Хозяйничала Екатерина Евграфьевна, он же играл роль второстепенную, больше оказывал ей поддержку своим горлом: орал на виноватого работника так, что у нас было слышно, хотя нас отделяли сад наш, лесок и их сад.

Часами из усадьбы лились звуки граммофона. Николай Ильич предпочитал пластинки с цыганскими песнями. Слушал их с восторгом, с блестящими глазами, вспоминая свои кутежи с цыганским хором.

Помню, как по маминой просьбе как-то Екатерина Еврафьевна заехала в Орел к Грише, когда он был офицером. В одной комнате с Гришей жил его товарищ, тоже офицер. Так он, проведя с Екатериной Евграфьевной часа два, очаровался ею (он — юноша, ей — далеко за пятьдесят): столько в ней жизни, бьющей через край, своеобразия, такая непосредственность во всем.

Когда к нам приезжала (не приходила) Варсильна, то торопила кончать чаепитие: «Нечего терять золотое времечко, пора „стукнуть“». Карточная игра — стукалка, позже сменилась преферансом. При этом Николай Ильич очень жуликовато играл, подмигивал, подкашливал, подавал другие условные сигналы своей партнерше — жене Екатерине Евграфьевне.

Папа не выносил нигде лжи. Поэтому часто происходил разрыв знакомства. Обычно заканчивалась ссора приездом Николая Ильича с женой к нам на прощеный день, накануне Великого поста. Николай Ильич просил прощения по христианскому обычаю, и папа не мог после этого не простить. До нового жульничества.

Другие ближайшие соседи, семья Поярковых, были мещане, имевшие десятин 15 земли и державшие трактир. Семья состояла из брата — разбойника, и двух сестер: Анны Петровны и Евдокии Петровны, которая впоследствии сошла с ума, когда брата сослали на каторгу. Это были люди едва грамотные.

Незадолго до революции Анна Петровна Пояркова пришла к нам с предложением: взять ее в семью до конца ее дней с тем, что она отдает нам свою землю. Родители мои изнемогали в поисках средств на образование детям. Получить лишних 15 десятин — это выход из положения. Но они отказались. Предпочли продать своих несколько десятин, чтобы учить нас в средней школе.

Hеисчерпаемым источником потехи была родственница дьячка в Шеине, Марья Степановна, которая с гордостью называла себя «дьяконессой». Она довольно часто навещала родителей мамы, иногда приходила с мальчиком — племянником Степочкой. При этом, когда мальчик входил в комнату, она легонько подталкивала его к бабушке, приговаривая: «Целуй ручку, кланяйся, шаркни ножкой — шарк!»

Марья Степановна почитала себя за святую, удостоенную особой благодати. Так, например, она рассказывала: «Иду я к вам, вдруг вижу, на дороге валяется облако». — «Как так облако? — едва сдерживая смех, спрашивал кто-либо из семьи. — Какое же оно?» — «Оно как студень. Его свиньи ели. Я, конечно, свиней отогнала с крестом и молитвой, облако переложила на свой чистенький носовой платок и отнесла к священнику. Батюшка положил его на престол в алтаре».

Когда она приходила в церковь, то собирала с подсвечников чужие свечи и устанавливала их около своей собственной иконы. Народ возмущался. Она всегда становилась впереди всех, и в тот момент, когда священник должен вынести из алтаря Святые Дары, она обычно падала ниц в дверях алтаря и лежала до его прихода. Однажды от усердия она задержалась в дверях, и батюшке пришлось сказать: «Марья Степановна, встаньте».

Как-то она подошла причащаться. Священник сказал: «Вы же не исповедовались, причастия дать не могу». Она стала заверять, что исповедовалась накануне в соседнем селе. Священник потребовал, чтобы она поклялась перед Святыми Дарами, что не лжет. Марья Степановна — задом-задом и ушла из церкви.

На другой день после маминой свадьбы Марья Степановна решила поздравить молодых (ее не приглашали на свадьбу). Только что прошел сильнейший дождь, гулявшие гости вбежали в комнаты насквозь мокрые. Через короткое время является Марья Степановна, поздравила, уселась пить чай. Ее спрашивают: «Марья Степановна, почему вы вся сухая?» — Я же святая, меня дождь минует».

Через несколько минут под стулом «святой» образовалась большая лужа: она для солидности надела на себя несколько юбок, под низ — ватную, во время дождя она все юбки вскинула на голову и оказалась сухая, когда опустила их около дома. А потом, когда села, вода потекла под стул.

А вот рассказ из воспоминаний дяди Вани, так характеризующий старую жизнь захолустного уездного городка и наивных его обитателей:

«В Мценске жила одна купчиха, по фамилии, кажется, Пчелкина-Жигалкина. Она была необыкновенная обжора. Про нее рассказывали, что за один обед съедала несколько аршин зажаренных свиных толстых кишок, начиненных гречневой кашей с салом. Конечно, купчиха была необыкновенно грузная, и от того страдала одышкой.

Она обращалась к доктору, прося помочь ей. Тот посоветовал воздержаться от переедания, но это было выше ее сил. Купчиха так надоела доктору, что он не знал, как от нее отвязаться. В конце концов доктор дал ей следующий совет: пусть купчиха пригласит к себе молоденького мальчика, который ежедневно приходил бы к ней. И, когда она после обеда ляжет спать, бил бы ее по животу свиным пузырем, начиненным горохом.

Трудно было не поверить в силу такого лечения, и Пчелкина-Жигалкина отправилась в училище, чтобы ей порекомендовали подходящего мальчика. Учитель рассказал об этом ребятам, выискивая охотника. Все смеялись, но идти не соглашались.

Все-таки нашелся один мальчишка, который соблазнившись большим вознаграждением за услуги (несколько копеек за сеанс), стал ходить и бить купчиху пузырем с горохом по животу. Но вскоре бросил — засмеяли товарищи».

Описывая окружение Новиковых, нельзя не сказать и про местное духовенство.

Помню, как отец Михаил не позволил моему свекру пригласить к обеду дачницу-еврейку, ведь потомки распявших Христа — неисправимые грешники, и он не сядет за один стол с жидовкою.

А ведь сам Христос и Его Мать были евреями, и Христос ел и пил за столом грешников, мытарей. Я напомнила своими словами отцу Михаилу содержание беседы Апостола Павла с Тимофеем о том, что надо молиться за всех, ибо Бог хочет спасти всех.

На что священник твердо ответил: «Такого в Слове Божьем нет».

Отец Михаил вообще смотрел на папу, как на еретика, именно за то, что папа отвергал иконы, считая почитание их идолопоклонством³⁴. Он говорил, что папа «зачитался» Библией и потому будто бы только духовенству полагается читать Библию, серьезно вдумываться в нее, остальным же это непосильно.

Все это о соседях я пишу, чтобы видна была среда, окружавшая семью Новиковых. Из всего этого ясно становится, насколько же Новиковы были более духовно и нравственно выше окружающих. Дедушка и бабушка изо всех сил старались воспитать из своих детей честных людей и дать им образование, что было очень трудно при маленьких средствах и необходимости содержать детей отдельно в городе.

Сыновья — с высшим образованием, дочери — одна учительница, другая — акушерка. В семье не было совсем духа пошлого мещанства. Была устремленность к образованию, к искусству.

Недаром же дети дедушки и бабушки породнились с людьми образованными и принадлежащими к дворянскому сословию.

Примечания

34

Русская православная церковь почитание икон не считает идолопоклонством: христиане почитают не саму икону, а того, кто на ней изображен.