Эффект Лазаря

Елена Радецкая, 2020

Стремительно и незаметно текут года, то оставляя за собой легкий шлейф печали и ностальгии, то накатывая на берег жизни штормовой волной. Не успеешь оглянуться, как за один неуловимый миг «все былое в отжившем сердце ожило», воскресло с новой, неизведанной силой. Любовь есть в жизни каждого, но такая разная: для кого-то тягостная и безответная, для кого-то искрящаяся, дарящая надежду и вдохновение, – а есть любовь, что проходит сквозь поколения и время, дремлет и ждет своего часа, чтобы вновь проснуться… Книгу Елены Радецкой «Эффект Лазаря», полную причудливых сюжетных коллизий и поворотов, можно назвать и приключенческо-авантюрной, и семейно-бытовой, и психологической с элементами фантастики, но прежде всего – это роман о любви. О поисках любви всеобъемлющей, универсальной: к мужчине, к матери, к ребенку, к приблудному рыжему коту, ко всему сущему, что окружает человека. Любовь героини – это любовь-страсть, любовь самопожертвование, любовь-парадокс, она не предполагает взаимности, и оттого трагична в своей сути, но, как оказывается, не безнадежна. Проза Радецкой – это умное, тонкое и нежное письмо, способное удовлетворить самый взыскательный литературный вкус. Точно разработанная фабула, убедительные психологические мотивировки, живо написанные характеры – все это делает роман «Эффект Лазаря» произведением зрелого мастера, которое, безусловно, найдет своего читателя.

10

Переселение душ, хиромантия, карма и тому подобное — ерундистика. Интерес к эзотерической литературе меня обошел. Однако как не обратить внимание, что по женской линии в нашем роду одни несчастья? Несчастливые у нас женщины. Прабабушка — убита. Ее мать, не вынеся смерти дочери, сама вскоре умерла, а ее дочь, моя бабушка Вера, осталась вдовой, потому что мой дедушка погиб в сталинских лагерях. Мой отец сбежал от матери за границу. Возможно, череда несчастных женских судеб началась еще раньше, но об этом не осталось свидетельств. И вот — я. Облом за обломом. Гнезда я так и не свила, хотя пыталась.

Однажды я оказалась среди приглашенных на спектакль, где играла Сусанка, пела хором и танцевала в ансамбле. После спектакля мы толклись в гримуборной, длинной комнате с зеркалами по одной стороне и пятью или шестью посадочными местами для Сусанки и ее товарок, которые смылись, чтобы освободить нам место для выпивона. Было нас человек десять, отмечали шампанским успех Сусанки, впрочем, возможно, это был день ее рождения. Там я познакомилась с Володей, школьным товарищем Кости. Он был инженером, увлекался альпинизмом. Мужчина видный, плюс романтический ореол. «Здесь вам не равнина — здесь климат иной: идут лавины одна за одной…» Он и стал моим первым мужем.

Я не была влюблена в него по уши и, хотя оставила мечты о Косте, замужество считала хорошим поводом, чтобы уже бесповоротно похоронить детски-отроческую любовь. Теперь-то я думаю, что подсознательно я желала оставаться поблизости от Кости, а, будучи женой Володи, дружба семьями предполагалась сама собой.

В браке я не прожила и года. Володя погиб при восхождении на Эверест, не дойдя до вершины метров триста или четыреста. Он давно готовился к этому восхождению и шутил: теперь он семейный человек, посмотрит на мир с Эвереста и больше никогда никуда не полезет, зато, если с работы выгонят, пойдет мыть окна высоток.

Говорят, на Эвересте настоящее кладбище, случается так, что нет возможности спустить тела погибших: лежат они, скрючившись, в ярких цветных костюмах. Их так и называют — «красный» или «синий», по ним определяют, сколько метров осталось до вершины. Мне показали одну такую фотографию, это ужасно. Но Володю спустили и доставили домой, похоронили на Серафимовском. Я его не видела, хоронили в закрытом гробу. А тех, что остались на вершине, где климат иной, тление так и не коснулось. Я плакала по Володе недолго и утрату осознала не скоро. Вероятнее всего, будь он жив, со временем у нас получилась бы хорошая, настоящая семья. И конечно, были бы дети. Но, чтобы догадаться об этом, пришлось бы прожить еще годы.

Мой второй муж, Битрюмов, был геофизиком. Шумный, веселый, заводной, играл на гитаре и пел. Первые годы он редко появлялся дома, ездил «в поле». Был такой уж он законченный чудак, гонялся «за туманом», а когда возвращался из очередной командировки, то расслаблялся по полной, гульба шла крутая. Сбрасывал напряжение. Деньги, которые Виктор привозил, тратились на пьянки. В Лениздате я попала под сокращение и потом не могла найти постоянное место, пробавлялась временными работами, обносилась и выглядела, как драная кошка. Я привыкла жить в отсутствие Битрюма (как я его стала называть за глаза) и даже побаивалась, что наступит время, когда придется видеть его ежедневно. И оно пришло. Его выгнали с работы за пьянку. Он пытался куда-то устроиться, а может, и не пытался.

С Володей мы жили в квартире его родителей. Со свекровью у нас возникла симпатия с первого взгляда. Но после гибели Володи я сама захотела уйти домой. Томик уже перебралась жить в мастерскую бойфренда, художника Варлена. И если я сделала большую ошибку, выйдя замуж за Битрюма, бог уберег не прописать его в нашей квартире. Точнее не бог, а Томик. Битрюм был прописан в однокомнатной квартире своей матери, она настаивала, чтобы он прописался у нас, и я не возражала, но Томик просто с катушек сошла и грудью встала на защиту квартиры. Последовала череда скандалов, а в итоге все остались при своем. Со второй свекровью отношения у меня не сложились, о чем я не больно-то сожалела.

После того как Битрюм потерял работу, мне пришлось его содержать. Он трижды лечился, и каждый раз я надеялась, что он бросит пить. Я сделала два аборта, потому что не хотела рожать от алкоголика. И не любила я его. Я не вспоминаю те времена, словно жила не своей жизнью, как в вате, ничего не слыша и не видя. Квартира у нас с Томиком двухкомнатная, а комнаты проходные. Я даже запереться от него не могла, потому что в кухню, ванную и уборную нужно было ходить через него, а стоило мне выйти, он с мутным взором, как зомби, шатаясь, тащился за мной, пытаясь облапить и залезть в трусы. Иногда это кончалось потасовками. Он был отвратителен. От него воняло.

Почему я так долго его терпела? Поначалу жалела, а потом выгнать не могла. Бывало, он уходил, но возвращался. Пыталась припугнуть милицией, а он угрожал, что мирно не покинет мой дом, будет большой тарарам. Если я не открывала дверь, ложился на лестнице, на пороге. Я не хотела устраивать бузу в доме, где родилась, где все знали меня с детства, я даже орала на него шепотом, чтобы не слышали соседи.

Как я его ненавидела! А любила ли когда-нибудь? Возможно… когда-то. Наверное, у любви много обличий. Любовь умеет много гитик.

Закончилось все неожиданно. Он задавил дверью моего кота. Думаю, не нарочно, но это была последняя капля. Со мной случился натуральный припадок, я впала в бешенство, рыдала, орала, что, если он сейчас же не выкатится, я его убью. Наверное, была я страшна, и связываться со мной он не стал, хлопнул дверью и ушел. А я вызвала подругу Геньку, мы с ней в сумерках выкопали ямку под кустами шиповника, во дворе школы, где когда-то учились, и похоронили кота. Потом напились: поминали кота и праздновали освобождение от Битрюма. Генька осталась у меня ночевать, а дверь мы закрыли дополнительно на крюк, хоть ключи Битрюм не взял. Утром я сложила его вещи в два чемодана, приехал муж Геньки — Гений, и мы отвезли их к Битрюмовой матери. Она не хотела впускать нас, чтобы внести чемоданы, тогда мы оставили их под дверью и уехали. Конечно, Битрюм был у нее, но даже не вышел, а может, дрых пьяный.

Развод и одиночество я восприняла, как подарок. Я снова вернулась в жизнь: ходила в гости, в театры, гуляла, где хотела. И работа мне нравилась, там я чувствовала себя в своей семье. А работала я у своих друзей, у гениального семейства. Муж — Геннадий, Гений здравого смысла. Жена — Генька (Евгения) фонтанировала гениальными идеями, от которых, правда, была одна морока.

Все мы учились в одном классе, они сидели за одной партой, а вся школа умилялась, что у нас есть свои Ромео и Джульетта. Потом они учились в одном институте на экономистов, потом поженились и организовали издательство. Я прибилась к ним в тяжелый период своей и общественной жизни.

Сейчас мне даже представить трудно, как утлая лодочка-скорлупка семейного предприятия держалась на волнах бушующего моря дикого жестокого бизнеса. Гений был генеральным директором издательства, Генька — главбухом, я — старшим и единственным редактором. Верстальщик у нас состоял на договоре, иногда приглашался консультант по тем или иным вопросам. Зарплата поначалу была чуть ли не символическая, но я и тому радовалась, тем более никакой отсидки в офисе не требовалось. Наш офис — съемная квартирка. Там, в кухне, которую мы с Генькой обустроили, втроем и обедали, а бывало, завтракали и даже ужинали.

Итак, маленькая, скромная и стойкая лодочка не только не затонула, но уверенно следовала своим курсом под прикрытием здоровенного корабля — крупного издательства, которое мы называли «Большой Брат». Со временем штатных единиц в нашей конторе не прибавилось, справлялись сами, делали оригинал-макеты для «Большого Брата», а также выпускали книженции за счет авторов. Как и раньше, я была редактором и корректором, если требовалось, писала предисловия или послесловия, составляла аппарат. И зарплата у меня стала вполне приличная, что немаловажно. Гений раздобрел, и это неудивительно: они купили машину и теперь два квартала до булочной не могли пройти пешком.

Гении были для всех трогательно-образцовой семьей. А я стала довеском к этой семье. Меня удочерили: брали с собой на дачу, все праздники я встречала с ними. При Битрюме я была несчастна, а Генька всегда чутко реагировала на чужие беды. Кто обидел, под ложечкой закололо, в груди защемило — она из себя выходит, чтобы окружить заботой и сочувствием, мать Тереза, курица-наседка. Из нее вышла бы хорошая мать, но бог обделил их детьми. Гении думали об усыновлении.

После того как я попрощалась с Битрюмом, встряхнулась, отдышалась от семейной жизни, почувствовала себя молодой, свободной, беззаботной, я стала отдаляться от Гениев. Было немного совестно, получалось, что пока было плохо, я жила с ними общей жизнью, а стало хорошо — наше вам с кисточкой! К тому же, будучи с ребятами — друзья детства! — совершенно откровенна, я не рассказывала даже Геньке о Косте. Она замечала, что со мной что-то происходит, но не могла понять что.

Долго я отдыхала от Битрюма, кайф ловила. О будущем не думала, а оно, судя по всему, неожиданно наступило, выросло из прошлого.