Слеза Евы

Елена Дорош, 2023

Разбирая старый архив, профессор Бартенев и его помощница Глафира Вознесенская наткнулись на странное письмо. Как оказалось, оно связано с судьбами известных персон, живших два столетия назад. А еще в конверте обнаружилась женская серьга. Поиски ее хозяйки привели к удивительным открытиям и… привлекли внимание преступников. Ведь раритеты стоят дорого. Очень дорого… Где закончится путь последнего письма поэта той, которую он боготворил всю жизнь? Елена Дорош пишет для тех, кто не впадает в уныние, не боится испытаний и ждет от жизни только хорошее. Ее книги – не просто детективы. Они не только о любви. Каждая открывает увлекательную, порой малоизвестную сторону человеческого бытия.

Версии

А время между тем шло.

«Сегодня домой попаду к полуночи, и то, если повезет», — подумала Глафира, заканчивая массаж ног, и хотела вздохнуть, но удержалась.

Конечно, если бы не Мотя, которая, наверное, уже сто раз разогревала ужин, она бы слушала рассказы Бартенева до утра. Надо бы сказать Стасику, что…

А где, кстати, он?

Глафира глянула на часы и забеспокоилась еще больше.

Без четверти восемь. Уже два часа, как он должен ее сменить.

— Олег Петрович, Стас звонил?

— Нет. Господи, уже почти восемь! Что же вы молчите! Срочно звоните!

Глафира набрала номер Стаса и минут пять слушала переливы то ли японской, то ли китайской музыки.

— Алло, — наконец лениво ответили ей, — кто говорит?

— Я говорю! Мне уходить пора. Ты где?

— Черт-те где! — весело ответили ей.

— Стас, уже восемь вечера, ты собирался быть к шести.

— Ничего я не собирался. Это вы все меня собирались уморить в вашей богадельне!

«Пьян до бесчувствия, — поняла Глафира. — Ну и что мне теперь делать?»

— Что там? — тревожно спросил Олег Петрович.

— Кажется, Стас… занят.

Она решила быть дипломатичной, чтобы не портить и без того напряженные отношения между родственниками.

— Напился, — проницательно заметил Бартенев. — Ну что ж, не возьмусь его осуждать. Жизнь со мной — не сахар. Он человек молодой, охочий до удовольствий, как и все в его возрасте. Я смело могу дождаться его один.

«Только мне-то что теперь делать?» — мысленно возмутилась Глафира, а вслух сказала:

— Ничего экстраординарного не случилось. Останусь у вас до его возвращения.

— Об этом не может быть и речи! — запротестовал Бартенев. — Сейчас же отправляетесь домой! Я отлично справлюсь и без вас!

— Ни минуты не сомневаюсь в ваших способностях, но я останусь.

— Профессиональный долг не велит? — иронично прищурился он.

— Всякий. И профессиональный тоже. Позвоню Моте и лягу на диване.

— Вот этого я и боялся!

— Чего?

— Что об этом узнает Матрена Евсеевна! Я ее боюсь до колик! Она меня за вас поедом будет есть!

— Нет, поедом — не ее стиль, — задумчиво сказала Глафира. — Она вас сожрет за один присест. Сразу, чтобы и костей не осталось.

— Боже! — панически заголосил Бартенев. — Вы шутите, а у меня в самом деле колики начались! Скорее вколите мне снотворное, чтобы я даже не слышал вашего с ней разговора!

— Лучше в коридор выйду.

— Нет, оттуда все равно слышно! Спуститесь на кухню!

Глафира усмехнулась. Вот до чего ты, Мотя, довела хорошего человека!

Стоя в коридоре, Глафира набрала номер не менее пяти раз, прежде чем ее тоже охватила паника. Что могло случиться? Где Мотя?

— Ну что там? — крикнул нетерпеливый Бартенев. — У меня еще есть шанс на помилование?

— Олег Петрович, Мотин сотовый не отвечает, — начала Глафира, появляясь на пороге комнаты.

И тут раздался звонок в дверь.

— Кто это? Стасик или?.. — со страхом спросил Бартенев.

— Что-то мне подсказывает: мы должны приготовиться к худшему, — ответила Глафира, которую кольнуло нехорошее предчувствие.

Она одернула блузку, зачем-то пригладила волосы и пошла открывать.

На пороге в позе памятника Екатерине Великой стояла Мотя, и ее вид не предвещал ничего хорошего.

— Мотя, вот ты где! А я тебе звоню, звоню! Ты куда пропала? — затараторила Глафира, пытаясь придать голосу интонацию, которая сразу бы подсказала грозной императрице: ничего страшного не произошло и произойти не может.

— Ты чего тут делаешь? Почему еще не дома? — не купившись на ее слащавый тон, начала Мотя.

— Понимаешь, Мотенька… Да ты проходи, проходи…

Глафира заискивающе улыбнулась, делая приглашающий жест.

Мотя не сдвинулась с места, только круче свела брови.

Ну все! Теперь ее может спасти только чудо!

И чудо в лице Бартенева не заставило себя ждать.

С юнкерской прытью, невесть как очутившись в прихожей, — звук лифта Глафира не слышала — он подкатил к двери и со всей возможной галантностью раскланялся перед воплощением гнева человеческого.

— Добро пожаловать, драгоценнейшая Матрена Евсеевна! — голосом шпрехшталмейстера, начинающего представление, воскликнул он. — Мы так рады вас видеть, вы представить себе не можете!

Глафира сглотнула, лихорадочно прокручивая в голове варианты дальнейшего развития событий. Слишком хорошо она знала Мотю.

И тут Мотя удивила.

— Господь вас храни, господин хороший, — выдала она и поклонилась в ответ. — А я думаю, дай зайду проведать, как вы тут поживаете.

— Вашими молитвами, Матрена Евсеевна! Прошу присоединиться к нашему вечернему бдению, вынужденному, смею заметить. Видите ли, мой родственник Станислав изволит опаздывать… с работы, посему Глафира Андреевна любезно согласились подежурить до его возвращения. Вы воспитали удивительно чуткого и ответственного человека, Матрена Евсеевна.

Последние слова профессора, кажется, подкупили Мотю. Она переступила порог и, сняв свой замечательный салоп, величественно прошествовала в кухню.

— Ну раз так, я чай заварю, — заявила она хозяйским тоном.

— Заварите, заварите! Буду премного благодарен! А то мы с Глафирой Андреевной, ей-богу, так заработались, что чаю с обеда не пивали!

Бартенев резво покатил за широко шагающей Мотей. Глафира выдохнула.

За столом, на котором возник не только чай, но и невесть откуда взявшееся рассыпчатое печенье — поди, с собой притащила, — Бартенев продолжал заливаться соловьем, пока окончательно не притомился.

— Уф! Что-то я объелся. И обпился, — заявил он, вытерев пот, и наконец замолчал.

— Олег Петрович, — воспользовавшись паузой, начала Глафира. — Что вы имели в виду, когда сказали, что Елизавета Алексеевна не умерла?

— Я имел в виду, она не умерла в тысяча восемьсот двадцать шестом году в Белеве, как гласит официальная версия.

— Да как такое может быть?

— О! Это весьма интересная и мистическая история! Если вы готовы терпеть мои занудные рассказы, могу поведать.

— А в ней про нечистую силу, богоотступников и фармазонов ничего нет? — уточнила Мотя.

— Ни слова, уверяю вас, любезнейшая Матрена Евсеевна!

— Тогда отчего ж не послушать, милостивый государь.

Глафира покосилась на нее. С чего вдруг такой шелковой стала? Что за удивительные превращения?

— Видите ли, милые дамы, — начал Бартенев, привычно входя в образ лектора за кафедрой. — Необычные обстоятельства смерти Александра Первого в тысяча восемьсот двадцать пятом году и его супруги годом позже породили множество слухов и предположений. Уж больно странно выглядела эта неожиданная поездка в Таганрог, скоропалительная кончина императора, который никакими очевидными болезнями не страдал. Кроме того, было много других странностей. Отсутствие священника при смертном одре императора, подложная, как оказалось впоследствии, подпись доктора Тарасова под протоколом вскрытия… Потом похороны два месяца спустя в закрытом гробу… Да еще и отсутствие Елизаветы Алексеевны на панихиде в Петербурге… В общем, спустя какое-то время стали говорить о том, что Александр удалился от мира и продолжает жить под имеем старца Федора Кузьмича, который объявился в середине тридцатых и почил в бозе лишь в шестьдесят четвертом году в Сибири.

— Господи ты Боже мой, страсти какие, — перекрестилась Мотя.

— Это еще что! — тоном фокусника пообещал Бартенев. — Через год та же история повторилась с императрицей. Скоропостижная смерть в Тульской губернии, множество странностей, вплоть до того, что Дорофеева, хозяйка дома, где все произошло, утром увидела вместо блондинки Елизаветы тело жгучей брюнетки. А потом в Сырковом монастыре под Новгородом появилась некая Вера Молчальница, про которую сразу стали говорить, что она и есть удалившаяся от мира вслед за мужем императрица.

— Вот, значит, как, — задумчиво сказала Мотя. — Последовала, выходит, за венчаным супругом. Не захотела без него в миру оставаться…

— Именно так все и решили, — кивнул Бартенев. — Впрочем, вру — не все, конечно. Официальная версия осталась прежней: императорская чета захоронена в Петропавловской крепости в царской усыпальнице. Как положено.

— А вы сами какой версии придерживаетесь? — спросила Глафира, которая ловила каждое слово.

— Честно говоря, да сего дня занимал позицию сомневающегося. Не мог определиться.

— А сегодня что ж? — заинтересованно спросила Мотя.

— А сегодня, высокоуважаемая Матрена Евсеевна, меня лишило последних сомнений одно письмо.

— Что же за письмо такое? — продолжала допытываться она.

— Адресованное Елизавете Алексеевне и датированное тысяча восемьсот тридцать седьмым годом. А это явно говорит о том, что писавший не сомневался — она жива. Иначе к чему ей писать? Более того, он был уверен: письмо дойдет до адресата. Ведь не зря вложил в конверт сережку, которую хотел вернуть.

— Но, Олег Петрович, письма Елизавета Алексеевна так и не получила, — вступила Глафира.

— Верно, но тридцать седьмой год! Одиннадцать лет спустя после даты официальной смерти!

Бартенев помолчал, задумчиво поглаживая скатерть.

— С другой стороны, насколько я помню, Вера Молчальница умерла только в шестьдесят первом году. Что все эти годы мешало передать ей письмо? Почему оно оказалось забытым среди других бумаг, да еще укатило в Австралию? — словно самому себе сказал он и обвел взглядом слушательниц. — В любом случае, милые и почтенные дамы, история самого письма не отменяет того, что мы с вами узнали доподлинно. Пушкин не сомневался, что Елизавета Алексеевна жива, и его прощальные слова были обращены именно к ней.

— Какая любовь необыкновенная! — мечтательно произнесла Глафира.

— Любовь, достойная великого поэта, Глафира Андреевна!

— А кому же было велено письмо доставить? — вдруг спросила Мотя. — Чего же он, нерадивец, последнюю волю покойного не исполнил, маракуша этакий!

Глафира взглянула на взволнованную Мотю. Уж если начала обзываться, значит, задело за живое.

— Вдруг он вовсе не такой, Мотенька. Может, человек хотел, но не смог. Умер, например.

— Сам не смог, другому бы наказал, — не согласилась упрямая Мотя.

— Так ведь такое не каждому доверишь. То, что Елизавета Алексеевна жива, хранилось в глубокой тайне. Можно было и в тюрьму попасть.

— А с чего мы решили, что это был он, а не она? Конечно, в последние минуты рядом с Александром Сергеевичем находились его друзья, имена которых всем известны. Да, письмо нашлось среди бумаг потомков Николая Лонгинова, секретаря императрицы. Но это вовсе не означает, что поручение должен был выполнить кто-то из этих людей. Мало ли какой путь оно проделало! Лонгинов действительно был с императрицей до последнего вздоха. Но после ее официальной смерти сделал успешную карьеру при Николае Первом — я рассказывал Глафире Андреевне — и закончил свои дни действительным тайным советником. Если бы он придерживался версии, что императрица жива, ему бы никогда не дослужиться до таких высот! Если не сказать хуже!

— И все же мне кажется, Лонгинов все знал, — задумчиво сказала Глафира. — Именно поэтому и не доставил письмо адресату. Не хотел делать тайное явным, ведь если бы стало известно, что письмо дошло, слишком многие оказались бы посвящены.

— Возможно, Глафира Андреевна, возможно. Вы склонны к глубоким умозаключениям, и меня это несказанно радует, ибо в вашем лице я обрел умную помощницу.

— Не перехваливайте, Олег Петрович, ведь то, что именно Лонгинов был изначально выбран курьером, не доказано.

— Более того, — кивнув, подхватил Бартенев, — зная обстоятельства смерти Пушкина, я уверен, что такого поручения и даже просьбы он получить не мог.

— И что это значит? — спросила пытающаяся уловить нить разговора Мотя.

— Лонгинов состоял на службе у царской семьи, поэтому скандальным был сам факт обращения Пушкина к императрице, пусть и скончавшейся. Это ее компрометировало.

— Бог ты мой, да что такого-то? — возмутилась поборница справедливости. — Человек на смертном одре писал, ему Господь уже все простил!

Олег Петрович растерянно побарабанил по столу.

— Да, многое тут неясно. Однако так еще интереснее, и, главное, зацепки есть. Общеизвестно, что в судьбе Веры Молчальницы принимала деятельное участие Анна Алексеевна Орлова-Чесменская, а она, между прочим, была камер-фрейлиной Елизаветы Алексеевны. Она вызволила Веру из тюрьмы и поселила в Сырковом монастыре. Было еще что-то, связанное с ней, но я уже не помню… Надо вернуться к ее биографии. И поможет нам в этом…

Конец ознакомительного фрагмента.