Принцесса на горошине. Не такая, как все

Екатерина Риз

Марьяна Дегтярева родилась самой настоящей принцессой, в сказочном замке, и воспитывалась папой-королем. Вот только любая сказка заканчивается. Жизнь Марьяны в одночасье изменилась, и оказалось, что остаться одной, пусть и богатой невестой, не так уж и сказочно. Наоборот, страшно и одиноко. Да и нашедшиеся родственники приносят больше неприятностей, чем счастья. И надеятьсяостаётся только на призрак из прошлого, что неожиданно возвращается в её жизнь. Которого когда-то любила и потеряла.

© Екатерина Риз, 2023

ISBN 978-5-0059-9888-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА 1

Жила-была на свете девочка. Настоящая принцесса. Умница и красавица. Папа-король так всегда ей и говорил:

— Ты у меня умница и красавица.

И девочка всегда-всегда своему папе верила. Потому что никогда не сомневалась в его словах.

И было у девочки всё-всё, что она могла пожелать. И огромный дворец, и сад, и красивые платья и украшения. И ещё много-много всего, чему девочка могла радоваться.

Не было у неё только одного. Мамы. Потому что, как и принято в сказках, мама-королева когда-то давно, когда принцесса была совсем маленькая, покинула этот мир, оставив любимого мужа и безумно любимую дочку, одних. Пообещав, что всегда будет рядом, и всегда о них позаботится. Откуда-то сверху, с небес. Присмотрит за своей малышкой, не даст ей совершить какую-нибудь страшную ошибку.

— Но ты тоже должна стараться, — любил приговаривать папа-король своей маленькой девочке, предостерегая от ошибок, — чтобы не расстраивать меня и маму. Должна быть хорошей девочкой.

И принцесса старалась. Очень старалась быть хорошей девочкой, всегда. Не расстраивать папу, не водиться с плохими людьми и не участвовать в сомнительных приключениях.

Всегда старалась. Всегда. Даже тогда, когда стала совсем взрослой.

А потом принцесса осталась одна…

И оказалось, что расстраивать ей больше некого.

Я сделала большой глоток виски из хрустального бокала, и поморщилась, когда крепкий алкоголь обжег горло. В гостиной ещё было многолюдно, я слышала гул негромких голосов, но мне совсем не хотелось выходить к гостям. Или людей, пришедших на поминки, не следует называть гостями?

Понятия не имею, как их следует называть. А ещё понятия не имею, что делать дальше.

Сегодня я похоронила отца. Единственного близкого мне человека. И осталась одна в целом мире.

Конечно, я знала, что этот день неизбежен. Отец был в возрасте, в прошлом году мы отметили его семидесятилетний юбилей, и последние пару лет здоровье его подводило. Я всё это видела, переживала, но даже когда его состояние после второго инфаркта окончательно ухудшилось, верить в то, что он не справится с болезнью, не хотела. Я была достаточно поздним ребенком для отца, родилась, когда ему уже исполнилось сорок два года, и была его единственной дочерью, единственной радостью. Но папа всегда виделся мне крепким, сильным человеком, пышущим здоровьем. И поэтому его ухудшившееся состояние стало для меня настоящим ударом. Мне казалось, что всё произошло молниеносно. На моей памяти, ещё совсем недавно, отец возвращался после недельного отсутствия, с охоты или рыбалки с друзьями, горделиво басил на кухне, радуя Шуру подробностями своего отдыха и демонстрируя добычу, которую в нашем доме никто никогда не ел. И вот он уже бледный и вечно уставший, большую часть времени проводящий в своём кабинете или в спальне. А теперь его и вовсе нет.

И как мне дальше жить?

Я ведь понятия не имею, как мне жить без папы.

Кто будет заботиться о нас с Шурой? Кто будет нас поучать, наставлять? Кто будет решать все бытовые вопросы вместе с проблемами?

Наверное, в теории, я сама отлично могу справиться с проблемами. И, вообще, с жизнью и её сюрпризами. В конце концов, мне двадцать восемь лет, я давно взрослая, вот только в своей самостоятельности я не уверена… Всю мою жизнь, сколько я себя помню, за моей спиной был папа. Который решал проблемы и вопросы прежде, чем они в моей голове вообще появлялись. И я, на самом деле, чувствовала себя принцессой. Счастливой, улыбающейся девочкой с огромным бантом на голове.

А теперь я кто?

Я бросила угрюмый взгляд на своё отражение в стекле книжного шкафа. Сидела на широком подоконнике отцовского кабинета, поджав ноги к груди, и пила отцовский дорогущий виски. Ему бы это точно не понравилось.

Но папы больше нет. Последние три дня эта мысль меня буквально преследовала. Не давала дышать. Папы больше нет.

Как такое, вообще, может быть?

Дверь кабинета приоткрылась, я голову повернула, увидела, как Шура боком проскальзывает внутрь. На несколько секунд гул голосов в гостиной стал громче, но Шура тут же дверь за собой прикрыла. И я смогла сделать вдох. Под рой чужих, неясных мне слов, у меня остановилось дыхание, стало больно и неприятно.

Шура, или Александра Константиновна, хотя так мы к ней никогда не обращались, сколько я себя помню, служила в нашем доме экономкой. Хотя, по факту, была и няней для меня, и шеф-поваром для моего отца, потому что он обожал Шурины кулинарные способности, и управляющей в нашем большом доме она была. В общем, Шура являлась настоящей домоправительницей, и в правах её никто никогда не ограничивал. Хотя, она, являясь женщиной покладистой, никогда их особо и не отстаивала. Шура всегда была всем довольна, всегда проявляла заботу и участие. Отец говорил, что Шура — душа нашего дома. А отец всегда и во всём был прав.

Шура вошла в кабинет, остановилась, смотрела на меня, после чего печально вздохнула. Прошла к отцовскому письменному столу, смахнула с того по привычке невидимую пыль.

— Не выйдешь к ним? — спросила она.

Я невольно поморщилась.

— Не хочу. Слетелись, как коршуны, — не удержалась я.

— Ну, не все, — всё же воспротивилась она. — Вот, например, Самойлов, они с Александром Гавриловичем столько лет дружили.

— Кто дружил, тот не осудит, — проговорила я. Снова посмотрела за окно. Там накрапывал дождь.

— Ты бы не пила, Марьяна, — мягко намекнула мне Шура. — Живот заболит.

Я не удержалась от усмешки.

— Шура, мне же не пятнадцать.

— Александр Гаврилович всегда так говорил, — улыбнулась она. Присела на краешек кресла. — Помнишь, у тебя выпускной был? Он тогда тебе сказал: «Марьяша, не пей больше двух бокалов шампанского. У тебя заболит живот».

Я даже таким милым и теплым воспоминаниям не нашла в себе сил улыбнуться. Только пробормотала:

— И я не выпила больше двух бокалов.

— Ты всегда была послушной девочкой.

Я таращилась за окно, до боли в глазах. Поднесла к губам тяжёлый бокал и сделала глоток. Обжигающая горечь в горле прогоняла слёзы и рыдания.

Шура принялась разглаживать на коленях форменный фартук. Понятия не имею, для чего она сегодня надела униформу, никогда её не надевала, я даже не знала, что она у неё есть.

— Похороны хорошие были, — зачем-то заметила она. — Торжественные, правильные. С речами. Цветы красивые.

— Красивые, — согласилась я, вспоминая огромные корзины роз и белых калл. А ещё толпу людей, на лица которых я даже не смотрела. Мой отец был видным бизнесменом, его имя было на слуху, он слыл щедрым меценатом и благотворителем. На его похоронах произносили много речей, говорили о том, какая это большая потеря для всех нас — его уход, приносили соболезнования от администрации президента, от различных фондов и организаций. Кого я только не выслушала за этот день, пожала огромное количество рук и приняла соболезнования, кажется, от сотен человек. Но что всё это значило? Что всё это могло изменить в моей ситуации? Ничего.

Папы больше не было.

И мне… Нам с Шурой нужно было как-то справляться дальше самим. Без его присмотра, советов, решений.

— Марьяша, ты взрослая, — неожиданно заявила Шура. Я не сразу обдумала её слова, а когда обдумала, немного озадачилась. На Шуру посмотрела.

Сказала:

— Я знаю.

Шура продолжала смотреть на меня с печалью.

— Александр Гаврилович так за тебя переживал, так переживал, — принялась причитать она. Затем добавила в голос твердости: — Но я ему говорила, что он вырастил замечательную девочку. Что ты сильная, что ты смелая, что ты не пропадешь.

Я нахмурилась.

— Шура, зачем ты мне это говоришь?

— Чтобы ты знала, — растерялась она. — Чтобы не опускала руки. Ведь надо жить дальше. — Шура с кресла поднялась, подошла ко мне и забрала из моей руки бокал. Неодобрительно добавив: — А не пить отцовский виски.

Бокал я ей отдала, отклонилась назад, прижавшись затылком к прохладной стене. На секунду закрыла глаза. Гул голосов за стеной не давал мне покоя.

— Не хочу к ним идти, — пожаловалась я негромко. — Когда они все уедут?

— Они папу твоего поминают. Нельзя людей выгонять. Неправильно это.

— Я знаю.

Необходимо было собраться с силами. Шура права, мне нельзя показывать свою слабость. Верить в то, что в этот трудный, страшный день в нашем доме собрались исключительно близкие и друзья нашей семьи, было бы крайней степенью наивности. Большинство из присутствующих слетелись сюда словно коршуны, в предчувствии добычи. Теперь все с нетерпением ждут оглашения завещания. Хотя, никто никаких сюрпризов не ожидает, я — единственная наследница, но нужно понимать, кто встанет во главе компании отца. Если честно, меня охватывал озноб при одной мысли о том, что толкового, честного человека, на которого я, на самом деле, смогу положиться, не найдется. Что отец его не нашел. Он же не мог всерьез думать, что я смогу?..

Я спрыгнула с подоконника, сделала несколько успокаивающих вздохов, а Шуре кивнула. Сказала:

— Я пойду.

Та ободряюще погладила меня по плечу.

— Молодец.

Наверное, мой траурный наряд уже не выглядел так идеально, как утром. Платье где-то помялось, прическа немного растрепалась, идеально натуральный тон помады на губах, померк и растаял. Но, перед тем как выйти в гостиную, я заставила себя гордо вскинуть голову, мысленно сжать зубы, убрать из глаз несчастное выражение, и тогда уже вышла из отцовского кабинета.

— Марьяна, держись. — Меня тут же кто-то схватил за руку, сочувственно её пожал. Какая-то женщина с немыслимо короткой стрижкой, больше похожей на мужскую. Я эту особу знать не знала, была уверена, что впервые вижу. Наверняка, какая-то знакомая отца.

— Спасибо, — чуть слышно проговорила я.

Я осторожно поглядывала по сторонам. Кажется, поминки ещё не заканчивались. Официанты сновали, гости негромко беседовали, некоторые даже посмеивались. А что, жизнь продолжается.

На каминной полке большой портрет отца в траурной рамке, рядом цветы. Темно-бордовые розы. Всегда ненавидела такие розы.

— Марьяна, — давний друг отца, Григорий Филиппович остановил меня. После короткой заминки обнял. Давно он меня не обнимал, наверное, с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать и это стало неудобно. Сегодня я позволила ему это сделать. — Девочка, ты как?

Я отстранилась, посмотрела на Лысовского, растянула губы в дежурной улыбке.

— Держусь, спасибо.

— Тебе надо держаться, надо. — Григорий Филиппович взял меня под руку, отвел чуть в сторону. — Ты же понимаешь, всё самое трудное ещё впереди.

— Что вы имеете в виду?

Лысовский был намного выше меня, и, не смотря на возраст, казался бравым молодцом, высоким и подтянутым. Отец тоже был таким, ещё пару лет назад. Мне казалось, что ещё вчера, а теперь его не стало. Я огляделась по сторонам, будто загнанный в угол зверек. Все эти люди в моем доме, их негромкие перешептывания за моей спиной, меня настораживали и пугали.

— Через несколько дней к тебе приедет адвокат. Необходимо будет обсудить завещание.

— Я знаю.

— А ты знаешь, что в завещании?

Я лишь плечами пожала. Как я уже и говорила, особых сюрпризов я не ждала. А Лысовскому сказала:

— Нет. Мы с папой это не обсуждали. Но, уверена, что он всё сделал так, как нужно.

— Очень на это надеюсь. Ты не против, если я поприсутствую при оглашении завещания?

Я на Григория Филипповича взглянула. Не знаю, что я пыталась высмотреть, само как-то получилось, и то ли он прочел в моём взгляде какой-то вопрос, или недоверие, потому что снова взял меня за руку.

— Я просто хочу помочь, Марьяна. Но ты ведешь себя правильно. Не спеши никому доверять, даже мне. Ты должна быть начеку в ближайшее время.

У меня из груди вырвался вздох. Я совсем, совсем не ожидала, что в моей спокойной, охраняемой от всех ветров жизни, неожиданно развернется всё так, что всех нужно будет подозревать в корысти. К такому я не была готова.

Но кому-то, хоть кому-то, я должна верить, правда?

— Хорошо, дядя Гриша, — согласилась я.

— Ты стала очень богатой невестой, Марьяна, — проговорил он, с чуть заметной улыбкой. — Нам всем нужно быть осторожными.

— Я не невеста, — проговорила я супротив его словам. Во рту появилась горечь. — Я просто очень богатая женщина.

Кому только нужны эти деньги. Я бы их все отдала за то, чтобы отец был жив и здоров.

Я шла через гостиную, мимо собравшихся на поминки людей, и все на меня смотрели, провожали взглядами. Это было трудно терпеть. Мне все сочувствовали и сопереживали, даже дикторы выпусков новостей на федеральных каналах. Новость о смерти моего отца обсуждалась уже третий день. Обсуждали его достижения, его работу, заработанное им состояние, но на самом деле всем было интересно, кому всё это достанется. Потому что в меня, как в будущее компании, никто не верил. И правильно, между прочим, делали. Потому что я и сама в себя не верила, и совершенно не понимала, что предпринять в дальнейшем. И так же, как и многие присутствующие сегодня на похоронах отца, ждала оглашения завещания. Не знаю, для чего ждали они, а я ждала в надежде, что часть проблем упадет с моих плеч.

Мне не хотелось ни о чем думать, ни о чем заботиться. Я хотела сесть в уголочке и плакать. Но на данный момент, позволить себе этого не могла.

— Марьяна, примите наши соболезнования.

Я остановилась, будто споткнувшись, посмотрела на женщину, что неожиданно оказалась прямо передо мной. В первый момент я смотрела на неё в полной прострации, потому что снова не представляла, кто передо мной стоит. Потом перевела взгляд на мужчину за её плечом. Нахмурилась, но следом вспомнила о воспитании и коротко поблагодарила.

— Спасибо.

— Ваш отец был чудесным человеком, — продолжила женщина, а я её разглядывала. Миниатюрную фигурку, симпатичное личико, встретила милую улыбку. Поинтересовалась:

— Вы были знакомы?

— Да. — Женщина кивнула, но тут же смутилась, оглянулась на мужа за своим плечом. Принялась объяснять: — Как сказать знакомы? Мы с Александром Гавриловичем встречались несколько раз на совместных мероприятиях. Вы же знаете, он любил общаться с сотрудниками и их семьями. Он был очень душевным и отзывчивым человеком.

Я уже смотрела не на женщину, а на мужчину за её спиной. Тот тоже на меня смотрел, и взгляд его был… извиняющимся, что ли? Дмитрий Абакумов был управляющим самого крупного по стране филиала компании отца. Талантливый, успешный, подающий с каждым годом всё больше и больше надежд. Дмитрий Алексеевич знал себе цену, выглядел горделиво и вёл себя чуть вальяжно с большинством людей, что встречал. Я прекрасно знала, что одно время отец всерьёз раздумывал о том, чтобы назначить Абакумова своим личным замом, это открыло бы перед Дмитрием Алексеевичем колоссальные перспективы. Но повышения так и не случилось, оно застопорилось, и никто не понимал причины. Абакумова ценили и не раз пытались переманить на другую работу, но он отказывал. До сих пор. Все эти странные решения и непонятные телодвижения неизменно удивляли, всех без исключения, кроме меня.

Я отвела глаза от лица Дмитрия Алексеевича, а его жене вежливо кивнула.

— Да, мой отец был именно таким. — Мои губы тронула дежурная улыбка. — Спасибо, что пришли проводить его в последний путь. Мы это ценим.

Не знаю, кто это «мы», но я произнесла это с особым официозом, и направилась дальше. У меня не колотилось сердце, не горели щёки, и не щипало уши от стыда или волнения. Я просто ушла. Наконец дошла до стеклянных дверей, толкнула их и вышла в сад. Воздух показался мне прохладным, я сделала глубокий вдох и зажмурилась.

— Я хочу, чтобы все ушли, — проговорила я твердо, когда двери за моей спиной закрылись как бы сами по себе. Я знала, что это не так. Я знала, что, как только я покину гостиную, рядом со мной, точнее, за моей спиной, возникнет Пал Палыч, начальник охраны отца. Он появился в нашем доме лет пятнадцать назад, я была подростком, и с тех пор, кажется, никуда и не отлучался. Так же, как и Шура. Стал неизменной частью этого дома, нашей семьи. Просто всегда был рядом. До смерти отца, был его тенью. Кажется, отныне станет моей.

Кто хотел стать богатой наследницей? Жить во дворце, с прислугой и охраной? Могу вам сказать откровенно, ничего завидного в этой доле нет. Последние три дня у меня чёткое ощущение, что я больше никому в этом мире и не нужна, только домработнице и охраннику. Богатая девочка и две её тени. Даже при мысли об этом становится одиноко до чертиков, а я так живу.

— Хочешь, значит, уйдут, — проговорил Рыков басом. Мужчиной он был роста невысокого, но зато комплекции выдающейся, и бас имел завидный, с рокочущими, опасными нотками.

Я сделала несколько шагов в сад, затем обернулась. И у меня неожиданно вырвалось:

— Пал Палыч, не пускай ко мне никого. Я не хочу… Слышать больше не могу всех этих сочувствующих речей.

Рыков внимательно смотрел на меня. Уточнил:

— Никого?

Я сомневалась всего секунду, затем повторила:

— Никого.

Пал Палыч вошёл в дом через те же стеклянные двери, прикрыл их за собой, и я знала, что через них в сад больше никто не выйдет, при всём желании.

Я долго сидела в саду, в беседке. Дождь прекратился, я дышала влажным, наполненным ароматом цветов, воздухом, теребила золотой кулончик на шее, и наблюдала за тем, как разъезжаются гости. Деревья мешали видеть полную картину, но отъезжающие практически один за одним, автомобили, я видела. И мне становилось легче. Легче, легче, до какого-то момента. Люди в доме мне мешали, раздражали своим сочувствием, искренним или нет, я хотела остаться одна, в тишине, а потом… потом мне пришло в голову, что одиночество и тишина — это теперь надолго. Люди разъедутся с похорон по своим домам, по своим жизням, в которых ничего не изменилось, а я останусь в этом огромном доме, не зная, что предпринять, чтобы вернуть хоть крупинку прежнего счастья, прежнего спокойствия. Отлично понимая, что ничего уже не вернуть.

— Выпей. — Когда я вернулась в дом, дождавшись, когда всё окончательно стихнет, и, успев немного замерзнуть на прохладном после дождя ветре, ко мне тут же подошла Шура. Поставила на столик передо мной чашку с горячим чаем. Поставила, вздохнула и присела рядом. Сказала: — Ромашку тебе заварила. Чтобы уснуть спокойно.

В гостиной был заметен беспорядок. Нанятые специально на этот вечер официанты, успели прибрать со столов грязную посуду, но в гостиной, обычно идеально прибранной, чувствовалось совсем недавнее присутствие большого количества людей. Я неспешно обводила взглядом комнату. Конечно же, взгляд сам собой остановился на портрете отца. Сердце болезненно сжалось. Сжалось, и мне тут же захотелось плакать. Это происходило уже третий день. На какие-то минуты, мгновения я отвлекалась, забывала, до сих пор не верила в свою потерю, а потом меня в одну секунду накрывало осознание, и к горлу подступал болезненный комок. Я до сих пор не могла понять, как же мне жить дальше. Без отца. Без человека, который всю жизнь был рядом со мной, каждый день, любил, заботился и оберегал. Несправедливо. Несправедливо оставлять человека одиноким, одного в целом мире.

Словно подслушав мои мысли, Шура сказала:

— И ведь никаких родственников рядом… — Протянула руку, и сжала мою ладонь, в знак поддержки.

Я на домработницу посмотрела, и решила не показывать ей, насколько сильно меня саму эта мысль тревожит. Даже губы в улыбке растянула.

— У меня ты есть. И Пал Палыч.

— Я же не об этом, Марьяна.

У меня вырвался вздох.

— Знаю. — А потом довольно бодро добавила: — У папы двоюродные брат с сестрой есть. Где-то в Краснодаре. Он мне рассказывал. Так что, теоретически, родня у меня есть. У них, наверняка, есть семьи, дети. Мои братья и сестры.

— Ну да, — скептически заметила Шура, — не хватало нам бедных родственников при оглашении завещания.

— Знаешь ли, — решила возмутиться я, — на тебя не угодишь.

Шура махнула на меня рукой.

— Ты знаешь, о чем я говорю. Тебе поддержка нужна, опора. Близкий человек рядом. А не незнакомые люди, которые начнут тянуть из тебя деньги.

Я всё-таки выпила ромашковый чай. А Шуре серьезным тоном сообщила:

— Чего нет, того нет. Будем исходить из реалий сложившихся обстоятельств. — Я с дивана поднялась. — Пойду спать. Завтра меня ждут в главном офисе. На обсуждении ситуации. — Я дошла до распахнутых в холл дверей, и негромко призналась: — Понятия не имею, что мне делать, Шура.

— А ты возьми с собой Пал Палыча, — неожиданно предложила она.

Я удивилась.

— Зачем?

У Шуры, судя по всему, ответа на этот вопрос не было, и она лишь развела руками.

— Для моральной поддержки.

Замечательный выход из ситуации. Пал Палыч, с его широкими плечами и суровой физиономией. Но спорить я не стала, Шуре сказала:

— Я завтра об этом подумаю. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, дорогая.

Шура смотрела мне в спину печальным взглядом. Я не оборачивалась, но знала, что это так. И от этого её взгляда мне хотелось поскорее скрыться.

Наверное, от накопившегося за последние дни стресса, организм всё же решил за себя побороться, и спала я этой ночью на удивление крепко. Без снов, без пробуждений. А когда проснулась, поняла, что комнату заливает солнечный свет. Я зажмурилась, сладко потянулась, подумала о том, что выспалась, а потом всё вспомнила. И настроение тут же пропало. Даже солнечный день после дождливого, совсем не радовал.

В столовой, куда я спустилась к завтраку, хотя, голода совершенно не чувствовала, бубнил телевизор.

— Финансово-промышленная группа компаний под управлением Александра Дегтярева много лет успешно преумножала свои капиталы. Совет директоров концерна «Астракт», основанного в 2000-м году, ежегодно голосовал за кандидатуру Александра Гавриловича на пост генерального директора. И сейчас всех очень интересует, кто займёт его кабинет, а, самое главное, сможет ли достойно заменить Александра Дегтярёва на его месте. Напоминаем, что этим утром, после открытия Московской биржи, на фоне новостей о смерти отца-основателя, цена акций концерна «Астракт» упала на пять пунктов. И, скорее всего, продолжит падать, в ожидании новостей о появлении кандидата на должность управляющего.

Я недовольно покосилась на экран телевизора, на молодого диктора в модном костюме, который с нейтральным выражением лица рассказывал о том, какие не радужные перспективы маячат впереди у отцовского бизнеса. Все ждали оглашения завещания, ждали назначения нового генерального директора, гадали, оставил ли Александр Дегтярев какие-то прямые указания на случай своей кончины. У меня же клокотало всё внутри, когда я слышала эти досужие разговоры. У меня отец умер, а, кажется, что вся страна обсуждает только стоимость акций компании.

Шура пила какао, Шура обожала какао, и очень внимательно слушала диктора. Вид имела встревоженный. Я обошла обеденный стол, села на своё привычное место, по правую руку от стула, на котором всегда сидел отец. Потянулась за кофейником. Не выдержала и поинтересовалась у домработницы:

— Ты что-то поняла из того, что услышала?

— Поняла, — вздохнула та. На меня посмотрела. — Что дела наши не очень.

Я якобы равнодушно пожала плечами.

— Нормальные у нас дела. Даже если меня вынудят продать свою часть акций, денег хватит на три жизни. А то и больше. Так что…

— Жалко же, Марьяна. Отец всю жизнь на этот бизнес положил. А они захапают, не постесняются. Всё, что смогут, то и захапают. И подсказать тебе некому.

Я усмехнулась и напомнила ей:

— А как же Пал Палыч?

Шура махнула на меня рукой.

— Ладно смеяться-то. Я же за тебя переживаю.

Усмехаться я, на самом деле, прекратила. Согласно кивнула.

— Я знаю, Шура. — Решила её немного успокоить: — Не надо тебе обо всё этом думать. Что бы ни случилось с бизнесом, уверена, о нас папа подумал. Какой-нибудь секретный план… Наставление, пункт в завещании… Что-нибудь точно есть.

— Будем надеяться.

Я пила кофе маленькими глотками, время от времени мой взгляд возвращался к пустующему стулу папы-медведя. Прошло всего три дня, а мне ужасно его не хватало.

Наверное, я вздыхала или как-то особо видимо печалилась, потому что Шура, понаблюдав за мной, негромко и как-то осторожно проговорила:

— Дмитрий Алексеевич звонил. Час назад. Интересовался, как ты себя чувствуешь.

Я вновь поднесла к губам чашку с кофе, сделала глоток, и только после этого переспросила:

— Что ты ему сказала?

— Что ты ещё спишь, — удивилась Шура. — Сказала, чтобы не приезжал. Что ты никого не хочешь видеть. Я ведь правильно поступила, Марьяна?

Я спокойно кивнула.

— Правильно.

— Разозлилась на него? — полюбопытствовала она.

Я качнула головой, отрицая.

— Нет. Просто, на самом деле, не хочу никого видеть. Мне надо собраться с мыслями.

— Ну и ладно. — Шура из-за стола поднялась, подошла ко мне, погладила по плечу. — Ты у нас умница. Со всем справишься.

Отвечать я не стала, но про себя лишь понадеялась, что Шура права. Что я умница и непременно со всем справлюсь. Хоть с какой-то частью свалившейся на меня ответственности.

К одиннадцати меня ждали в главном офисе компании. Там, где отец, по обыкновению, проводил большую часть своего времени. Я же в офисе бывала нечасто, лишь изредка заезжала к отцу, увидеть его или позвать на обед. Даже особо не интересовалась происходящим на трех этажах высотного офисного здания. И только сегодня, выйдя из машины и закинув голову, чтобы посмотреть наверх, на сияющие в солнечных лучах зеркальные стены здания, задумалась о том, что наша компания, на самом деле, процветает, если мы можем позволить себе аренду трех этажей практически в центре столицы. Точнее, процветала. Что будет дальше, никому неизвестно. И от мысли, что я несу ответственность, и за себя, и за многочисленных сотрудников, мне становилось не на шутку страшно. Без преувеличения — страшно. Я вдруг почувствовала себя в ловушке.

— Марьяна Александровна, доброе утро. Мы вас с нетерпением ожидаем.

Я заставила себя улыбнуться. Нас с Пал Палычем встречал заместитель отца по руководящей работе, я даже вспомнила, как его зовут. Олег Романович Спесивцев. Примечательная фамилия. Помнится, однажды он встречал меня в аэропорту, когда я возвращалась на каникулы в Москву. Мне было лет семнадцать, Олег Романович тогда едва начал работать на отца, был моложе, имел на голове собственную шевелюру, которую к сегодняшнему дню, на нервной работе, благополучно растерял.

— Примите мои соболезнования, Марьяна, — проговорил он, глядя мне в глаза.

— Спасибо, — проговорила я, и украдкой кинула взгляд на своё отражение в зеркальной стене рядом с лифтом.

Наверное, выглядела я хорошо. Оделась в соответствии с ситуацией. Строгий костюм чернильного цвета, лаковые туфли на шпильке, строгий черный клатч в руках, а глаза прикрыла темными очками от Dior. Я шла по мраморному холлу офисного здания, и чувствовала, как меня провожают взглядами. Не хотелось думать о том, что меня узнают со стороны незнакомые мне люди, предпочитала думать, что привлекаю внимание тем, что меня окружили пятеро мужчин. Двое из них охрана, включая Пал Палыча, и трое кинулись навстречу, стоило нам появиться в холле, и едва ли не раскланялись передо мной.

— Нас уже ждут в зале заседаний, — сообщили мне.

Я сняла темные очки, невольно нахмурилась и на всякий случай уточнила:

— Кто ждет?

Олег Романович от моего вопроса заметно растерялся.

— Руководящий состав. Все собрались, Марьяна. В сложившихся обстоятельствах… — Спесивцев, кажется, сам растерял слова, замолчал и только развел руками.

Мне пришлось кивнуть и негромко проговорить:

— Я понимаю.

Больше всего меня раздражало чужое внимание. На меня всегда посматривали с любопытством, когда узнавали, чья я дочь, но это было лишь любопытство, порой зависть, но я никогда не чувствовала чужие взгляды, направленные мне в затылок настолько отчётливо. Я шла по офисному коридору, и сотрудники оборачивались мне вслед. А мне хотелось остановиться и проговорить во всеуслышание:

— Не переживайте, я не пришла никого увольнять или лишать зарплаты. Всё останется по-прежнему.

Но так ли это?

У дверей в зал заседаний на семнадцатом этаже, нас поджидал Дмитрий Алексеевич. Я знала, что он будет присутствовать на встрече, но не думала, что он захочет перехватить меня перед началом.

— Марьяна. — Его настойчивый голос заставил меня остановиться. Меня и всю мою свиту. Наличия такого количества свидетелей, Абакумов, суда по всему, не ожидал. Глянул с недовольством и замешательством, после чего произнес, понизив голос: — Можешь уделить мне минуту?

Я сомневалась. Честно, не знала, стоит ли мне разговаривать с ним. Но затем сделала несколько шагов в сторону, к окну, у которого Дмитрий Алексеевич меня до этого момента и поджидал. Абакумов направился следом за мной, но затем оглянулся на Спесивцева. Ворчливо заметил:

— Олег Романович, ты можешь занимать своё место, мы сейчас подойдём.

Он попросту вынудил всех разойтись и оставить нас наедине. Вот только мы замолчали. Я смотрела в окно, почему-то не могла заставить себя поднять глаза на Дмитрия Алексеевича, а он напротив, смотрел на меня со всей внимательностью, и тоже молчал. В какой-то момент я почувствовала, что он осторожно коснулся моей руки. Руку я отвела, а глаз на него так и не подняла.

— Марьяна, — позвал он. Затем поинтересовался: — Ты как?

— Как я? — вырвались у меня удивленные слова. Я всё-таки на него посмотрела. — У меня отец умер, Дима.

Уголки его рта печально опустились.

— Конечно. Глупый вопрос. Просто ты не хотела со мной разговаривать все эти дни.

— Я ни с кем не хотела разговаривать. Мне нужно было побыть одной.

— Это тяжело. Переживать такое горе одной.

Я лишь дернула плечом. Что сказать ему — не знала.

— Марьяна, — снова позвал он. — То, что сейчас будет происходить, я хочу, чтобы ты понимала… На тебя попробуют надавить.

— Надавить? — переспросила я. — Чего они от меня хотят?

— Указать тебе на твоё место. С самого начала. Ты должна быть к этому готова.

У меня вырвалась печальная усмешка.

— Что на меня давить? Мне и без того страшно.

— Я знаю. — Он снова сграбастал мою ладонь, сжал её. Глянул на меня по-особенному. — Девочка моя, я знаю, что тебе страшно, — зашептал он, закрывая меня своей спиной ото всех. А у меня почему-то от его страстного шёпота нервозные мурашки по спине поползли. Не знаю почему, но никакого удовольствия, никакого волнения или радости я не почувствовала. Даже то, что Димка сжимал пальцами мою ладонь, и то мне мешало. Никогда со мной такого не случалось раньше. А ещё он так на меня смотрел, с нарочитой настойчивостью, что в какой-то момент мне показалось, что Абакумов вот-вот схватит меня за подбородок и заставит смотреть ему в глаза, будто пытаясь загипнотизировать. Но делать он этого не стал. Только проговорил почти на ухо мне: — Ты не должна позволять им тобой управлять. Это ты — хозяйка положения. Да и все они лишь наёмные работники. Твои работники, Марьяна. Не позволяй им тобой управлять. — Дмитрий Алексеевич замолчал, а потом неожиданно добавил: — В конце концов, ты должна подумать о нас.

Эти его слова: «должна подумать о нас», меня неожиданно зацепили. Я посмотрела ему в лицо, в глаза, сглотнула. С трудом сглотнула, потому что в горле комом неожиданно встало некое неудовольствие от его речей, от всего происходящего. Я его чувствовала, но говорила себе, что не должна испытывать ничего подобного. В моём понимании это как-то неправильно. Женщина не должна испытывать подобных необъяснимых чувств в отношении мужчины, которого считает своим. В моём понимании, это так.

Я осторожно, но довольно решительно освободила свою руку, отвела глаза в сторону, а затем и отступила от Дмитрия Алексеевича. А ему сказала:

— Пойдём в зал. Нас ждут.

Нас, на самом деле, ждали. Я вошла и оказалась под внимательными взглядами дюжины мужчин, рассевшихся за большим овальным столом посреди зала заседаний. Я даже не была в этом помещении никогда. Необходимости не было.

При моём появлении негромкие разговоры стихли, все на меня посмотрели. Мне пришлось сделать вдох, прежде чем заговорить.

— Доброе утро, — проговорила я. Голос мой прозвучал странно. Я словно не здоровалась, а объявляла собравшимся, что утро сегодня всё-таки доброе.

Спесивцев, сидевший ближе всего к дверям, вскочил.

— Марьяна Александровна, прошу вас, присаживайтесь. На место вашего отца.

— Это совсем необязательно, — вырвалось у меня.

— Обязательно, — заявил Абакумов из-за моей спины. — Вы — наследница, Марьяна Александровна. Кресло вашего отца — ваше по праву.

Я прошла мимо длинного стола, мимо мужчин, половину из которых я видела впервые в жизни, а с остальными едва была знакома. Устроилась в кресле отца, чувствуя себя очень скованно.

— Марьяна, в первую очередь, хочется ещё раз принести вам соболезнования, — заговорил кто-то.

Я благодарно кивнула.

— Спасибо.

— Это большая потеря. Александр Гаврилович много лет руководил твёрдой рукой.

Я посмотрела на говорившего.

— Хотите сказать, что у меня такой руки нет?

Мужчина хмыкнул.

— Боюсь, что ни у кого из нас такой руки нет. И нам всем вместе необходимо решить, как выходить из трудного положения.

— Нужно устроить голосование, — предложил кто-то. — Назначить несколько соискателей на должность генерального директора, провести голосование Совета директоров.

— И кто будет отбирать кандидатуры?

— Самовыдвижение?

Абакумов усмехнулся.

— Не слишком ли много желающих появится?

— Ты хочешь сузить круг, Дмитрий Алексеевич? — поинтересовался кто-то довольно едко.

Абакумов тут же возмутился.

— Пытаюсь всеми возможными способами облегчить нам всем задачу. И выбор, соответственно.

— Ну-ну.

Я слушала мужскую перепалку, разглядывала собравшихся мужчин, и пугала себя тем, что мой мозг с трудом улавливает информацию. Их слова, их взгляды на меня, и друг на друга. Я растерялась, и не знала, как реагировать. Кстати, моей реакции никто и не ждал. Я пришла, я села за стол, и всех устраивало, что я молчу и мало что соображаю в происходящем. Ничего удивительного, что я начала смотреть на Дмитрия Алексеевича, в надежде, что он подаст мне какой-то знак, что говорить, как себя повести. Но Абакумов на меня не смотрел, он был занят, он с головой ушел в спор, отстаивал свои позиции.

— Я думаю, что ещё рано, — сказала я. Мой голос потонул в голосах мужчин, я поняла, что на меня никто не обращает внимания, а мне эти споры очень не нравились. Я резко поднялась, глянула на всех сверху, осознав, что в этот момент мне абсолютно безразлично, кто и что обо мне подумает. Когда я поднялась, на меня всё же посмотрели. И я заставила себя повторить, громче и твёрже. — Я считаю, что ещё рано рассуждать о том, кто займёт кресло отца. И спорить об этом. — Все, наконец, замолчали, я аккуратно выдохнула, надеясь, что моё волнение не так сильно заметно. — Господа, я понимаю, что вас всех тревожит положение вещей. Компания оказалась в трудном положении. Но смею вам напомнить, что моего отца похоронили вчера. И рассуждать о том, кто завтра сядет в его кресло, несколько поспешно. — Я из-за стола вышла, сделала несколько шагов по залу. Мне нужно было куда-то деть свою нервозность. — Через несколько дней я встречаюсь с адвокатом, будет вскрыто завещание отца. И я собираюсь дождаться этого момента, прежде чем принимать какое-то решение.

— Марьяна Александровна, вы считаете, что ваш отец в завещании указал имя приемника?

Я руками развела.

— Я не знаю. Кстати, вы тоже не можете знать, что он этого не сделал. Поэтому мы выждем это время. Я всегда своему отцу верила, всегда могла на него положиться, и поэтому считаю, что мне есть чего ждать. Я уверена, что папа продумал разные исходы и развитие ситуации. Даже такое, какое… произошло. Так что, — я обвела собравшихся взглядом, — подождём.

— Марьяна, вы собираетесь претендовать на должность? — спросил кто-то.

Я в удивлении моргнула и даже зачем-то уточнила:

— На должность генерального директора огромного промышленного концерна? Думаю, все мы понимаем, что я при всём желании не справлюсь. Меня к этому не готовили.

— У вас лично есть кандидатура, которую вы выставите? Своего представителя?

Абакумов таращился на меня, я чувствовала его взгляд. Наверное, он ждал от меня положительного ответа, и этим ответом должно было быть его имя. Ну, кто, как не он может быть моим доверенным лицом, правда? Дмитрий Алексеевич смотрел на меня, а я не могла заставить себя на него взглянуть. Потому что у меня не было ответа, которого он от меня ждал.

— Я подумаю об этом, — пообещала я. И твердо закончила: — У меня есть несколько дней на это.

Можно сказать, что встреча Совета директора закончилась ничем. Я поняла лишь одно: каждый присутствующий будет защищать свои интересы, а не мои. И даже не компании, а именно свои. Существование компании отца, на процветание которой он потратил добрую половину своей жизни, сейчас повисло в воздухе. Ещё вчера мы были преуспевающими, а что будет завтра — большой вопрос. И моя персона на отцовском месте лишь побудит некоторых забрать свои деньги и бежать, пока есть, что спасать.

— Пал Палыч, мы уезжаем, — сообщила я, забрав со стола свою сумку. Посмотрела на Спесивцева. — Олег Романович, я думаю, что необходимо перенести собрание. На следующий день после оглашения завещания. Это будет самым правильным решением.

— Если вы так считаете, Марьяна Александровна.

Пал Палыч уже распахивал передо мной дверь зала заседаний. К ней я и устремилась, кивнув на прощание всем присутствующим. Краем глаза я заметила, что Дмитрий Алексеевич шагнул за мной следом, но был остановлен грозной фигурой Рыкова на своём пути. Глянул на него суровым взглядом из-под бровей, Абакумов с шага сбился, немного потерялся, а я тем временем покинула зал и твёрдым шагом направилась по офисному коридору обратно к лифтам. Дорогой ковролин на полу скрадывал стук моих каблуков. Мы с Пал Палычем и молчаливым охранником, вошли в лифт, двери закрылись, и я смогла перевести дыхание. А Рыков проговорил:

— Молодец, девочка. Так им.