Принцесса на горошине. Не такая, как все

Екатерина Риз

Марьяна Дегтярева родилась самой настоящей принцессой, в сказочном замке, и воспитывалась папой-королем. Вот только любая сказка заканчивается. Жизнь Марьяны в одночасье изменилась, и оказалось, что остаться одной, пусть и богатой невестой, не так уж и сказочно. Наоборот, страшно и одиноко. Да и нашедшиеся родственники приносят больше неприятностей, чем счастья. И надеятьсяостаётся только на призрак из прошлого, что неожиданно возвращается в её жизнь. Которого когда-то любила и потеряла.

ГЛАВА 3

— Свят, свят. — Шура быстро перекрестилась, когда я рассказала ей о нашей гостье. Смотрела на меня ошарашено и с недоверием.

Я кинула на домработницу быстрый взгляд. Осторожно спросила:

— Ты не знала?

Шурины глаза удивленно округлились.

— Ты что, Марьяна? Нет, конечно.

— Мне казалось, папа тебе всё рассказывал.

— Не настолько же. К тому же, когда я пришла в ваш дом, о матери твоей уже никто и не говорил.

— Никто не говорил, — повторила я за ней тихо. Я не могла сидеть на месте, и ходила по комнате. А Шура наоборот, присела на краешек кресла. Наблюдала за мной, печально вздыхала время от времени.

— Что ни день, то новости, — вздохнула она в какой-то момент. — И все плохие. Что же это за напасть?

— А вот Пал Палыч знал, — пожаловалась я. — Но говорить со мной не хочет.

— Как это — не хочет?

Я развела руками.

— А вот так. Говорит, что не нужно мне во всё это вникать. Что папа прав был. Ни к чему мне такие родственники.

Шура не кинулась возмущаться самовольством начальника охраны, хотя я, признаться, ждала от неё чего-то такого. А она выдержала паузу, посматривала на меня исподлобья, а затем аккуратно проговорила:

— Может, он и прав, Марьяна? Если честно, то эта девушка мне совсем не понравилась.

Я остановилась, вздохнула, глубоко-глубоко, само как-то получилось, затем присела на диван. На Шуру посмотрела.

— И что теперь делать? — поинтересовалась я. — Взять и всё забыть? Будто ничего не случилось? — Между нами повисло молчание. Потому что обе прекрасно понимали, что «взять и забыть» — не вариант. — Она мне тоже не очень понравилась, — призналась я, продолжая рассуждать. — Но это не отменяет того факта, что она, возможно, моя сестра.

Шура тут же вскинула руку в предостерегающем жесте.

— В том-то и дело, что возможно!

— К тому же, — добавила я, — может, это первое, ошибочное впечатление. А, на самом деле, она совсем неплохая. Даже хорошая. Просто у нас с ней разная… манера общения.

— Среда обитания у вас разная, — сказала, будто отрезала, Шура. — И воспитание, и образование. В общем, всё.

— А мать?

Этот короткий вопрос поверг Шуру в уныние. В конце концов, она безнадежно махнула рукой и с кресла поднялась.

— Пойду, — проговорила она, — сейчас продукты привезут, надо проследить.

Шура ушла, а я осталась. Хорошо ей, есть на что отвлечься. А мне вот голову ломай, что предпринять.

Наверное, я до сих пор пребывала в шоке, поэтому думать могла только о визите Лили, а не о том, что она мне сказала. Какую тайну открыла. Что моя мама жива, а я всю свою сознательную жизнь думала о ней, как о мертвой. Я пыталась подумать о матери, но каждый раз моё сознание уводило меня в какую-нибудь другую сторону. К раздумьям о каком-нибудь другом вопросе, куда менее важном.

Да и Лилю я, можно сказать, выгнала. Нехорошо, конечно, получилось, но в тот момент я не могла себя заставить дальше её слушать.

— Чем занимаешься? — заинтересовался Пал Палыч, заглядывая в отцовский кабинет. Я уже час здесь сидела, и занималась, по собственному мнению, абсолютно преступным делом — копалась в бумагах отца. Подумать никогда не могла, что могу себе подобное позволить.

— Наследство разбираю, — не стала я скрывать. — Пал Палыч, ты не в курсе, где отец держит ключ от сейфа? — Я вздохнула. — Я этого не знаю. Никогда не могла подумать, что он мне понадобится.

— Нет там ключа, Марьяна. Там код и отпечаток пальца его.

Я моргнула в растерянности.

— А где же его взять теперь?

— Я уже вызвал специалистов, завтра приедут, и всё исправят.

— В смысле, исправят?

— Твой пальчик в базу внесут. Как единственной наследницы.

— Как думаешь, в сейфе могут быть какие-то документы?

— Связанные с твоей матерью? — догадался Рыков.

Я кивнула.

— Может быть. Посмотришь.

Я взглянула на начальника охраны.

— Считаешь, что я не права?

Он плечами пожал.

— Тебе интересно. Ты вправе интересоваться.

— Но не стоит, да? — допытывалась я, как в детстве.

— Не стоит, — согласился он без всяких обиняков. — Но ты ведь меня не послушаешь.

— Моя мать жива, Пал Палыч.

— Это еще не факт. Что она жива, что эта девица твоя родственница. Сейчас объявится куча твоих предполагаемых родственников. И что, всех в семью принимать? Со всеми родниться? Можно подумать, у тебя других проблем недостаточно.

Правда в его словах была. Вот только взять и выбросить разговор с нечаянной гостьей из головы, я тоже не могла. О чём Рыкову и сообщила. Тот недовольно поджал губы, но спорить со мной не стал. А мне вдруг пришла в голову занятная мысль.

— Нужно навестить Лысовского, — сказала я. Откинулась на отцовском кресле, а на Пал Палыча взглянула с вызовом. — Они с отцом дружили еще до моего рождения. Наверняка, он знает больше, чем кто-либо.

— Ты ведь не успокоишься? — задал Пал Палыч риторический вопрос.

Пришлось головой качнуть.

— Нет. Поедем к Лысовскому.

Григория Филипповича я знала столько же лет, сколько себя помнила. Они с отцом дружили половину их жизней, порой встречались не часто, но никогда дядя Гриша из нашей жизни не пропадал. Появлялся, уезжал в командировки, помню, что возвращался всегда с подарками для меня. Половина кукол из моего детства — его подарки. Сам Лысовский был женат несколько раз, но к своим шестидесяти годам развёлся в третий или четвертый раз, и с тех пор, как он сам говорит, наслаждается свободой. А чего не наслаждаться, когда состояние ты себе заработал, детей вырастил и выпустил во взрослую жизнь, с внуками, между прочим, практически моими ровесниками, встречается время от времени. И практически всё своё свободное время, проводит в загородном клубе vip — класса. Играет в гольф, теннис, обедает на веранде престижного ресторана, а ещё прикупил себе небольшую яхту и бороздит, так сказать, прибрежные воды. Жизнь себе Лысовский обустроил вольготную. Между прочим, он и отца к этому призывал последние лет пять, но папа был трудоголиком до мозга костей, и оставить должность никак не мог. Хотя, каждый год собирался это сделать. Всё переживал, что без него всё развалится.

Вот теперь и придётся выяснить, прав он был или нет.

В этом загородном клубе я бывала пару раз, с отцом. К Григорию Филипповичу в гости как раз и приезжали. Я каждый раз поражалась уровню обслуживания и продуманности деталей для удобства и комфорта всех гостей. Хотя, если люди готовы платить большие деньги, то за большие блага их и обслуживать готовы со всем усердием.

— Хотел бы я встретить здесь старость, — крякнул Пал Палыч у меня за спиной, когда мы с ним шли по идеально ровному газону к полю для гольфа. Что начальник охраны, что я, оглядывались по сторонам, и мысли и ощущения у нас, наверняка, были схожи. Хотелось сесть посреди этого поля, прямо на зеленую травку, и просидеть на этом поле, в тишине, несколько часов. С чувством, что ты можешь себе это позволить.

— Главное, задаться целью, — поддакнула я Пал Палычу. — Хочешь — встретишь.

— Нет уж, Марьян, не успокаивай, — неожиданно усмехнулся Рыков. — Тут как раз работает поговорка: кто на что учился.

Григорий Филиппович нашелся на пригорке. Стоял с клюшкой и что-то с увлечением разглядывал вдали, приложив ладонь козырьком ко лбу. Неподалеку юркий, беленький электрокар, корзина с клюшками для гольфа и скучающий парень-охранник, поджидающий хозяина. Для чего дяде Грише на территории клуба, охранник, мне невдомек, но я, наверное, чего-то не понимаю.

— Марьяна, красавица моя. — Григорий Филиппович при моем появлении, отвлекся от созерцания поля для гольфа, передал клюшку своему парнишке, и шагнул ко мне. Обнял, крепче, чем обычно, прижался губами к моему виску. Затем отстранился, заглянул в глаза. — Как дела? Как настроение?

— Привыкаю, — сказала я правду. Я отступила назад, стоять так близко к сухопарой груди Лысовского показалось мне неловким. А ему сказала: — Дядя Гриша, разговор есть.

— Это хорошо. Ты же знаешь, я всегда с тобой поговорить готов. Вообще, люблю разговаривать с молодёжью. Вчера вот Валерка приезжал, мы с ним любим поговорить. Единственный мой внук, которому интересно слушать мои стариковские байки, — засмеялся Лысовский.

А я поспешила его успокоить.

— Потому что вы совсем на старика не похожи. — И поинтересовалась: — Как у Валеры дела?

Валера, старший внук Лысовского, был младше меня на пять лет. В детстве мы с ним время от времени встречались на семейных празднествах и дружеских посиделках. Конечно, в то время разница в возрасте была существенной, дружить мы никогда с ним не дружили, но, достаточно повзрослев, стали общаться, приятельствовать. Несколько лет назад Валера уехал в Будапешт, сначала учился там, потом остался на практику, и теперь раздумывал, вернуться ему в России или остаться в Европе. По всей видимости, обдумывать своё будущее он решил рядом с родными.

— Хорошо у Валеры дела, — отмахнулся от меня Лысовский. — Девушку завел здесь, в Москве. Надеюсь, она его вразумит, и он останется.

— А он хочет остаться? — хмыкнула я.

Григорий Филиппович недовольно поморщился.

— Это его мать с панталыку сбивает. Европа, Европа!.. Какая к чертям Европа? Здесь дом, здесь семья. Пусть работает, женится.

— Рано ему еще жениться, — вырвалось у меня.

А Лысовский фыркнул.

— Глупости. Я в первый раз в девятнадцать лет женился. — Я на него взглянула, а он тут же вскинул руку в предостерегающем жесте. — И не жалею, Марьяна. Смотри, сколько всего успел! Четверо детей, пятеро внуков. И на себя время осталось.

Я улыбнулась.

— И тебя надо было замуж вовремя выдавать, — неожиданно выдал Лысовский. — Мы с Сашей ещё спорили на эту тему. А он ни в какую со мной не соглашался.

Мне стало откровенно не по себе, и я аккуратно попросила:

— Дядя Гриша, давайте не будем. Я к вам по-другому вопросу приехала. Разговор есть… пикантный.

— Ого, — вырвалось у него, а в глазах зажглась насмешка и хитринка. — Тогда предлагаю поговорить в другом месте, а не здесь. — Он раскинул руки, предлагая оценить простор с идеально подстриженными полями для игры в гольф. — Поедем в ресторан, я тебя мороженым угощу. Я же знаю, ты любишь.

Я снова улыбнулась, на этот раз через силу. Вдруг вспомнилось, что папа всегда задабривал меня мороженым.

К ресторану рядом с пирсом мы добирались на электрокаре. Для передвижения по территории загородного клуба, они, без сомнения, были удобны, но я всё равно чувствовала себя немножко глупо, сидя позади, спиной к водителю, и цепляясь за маленький поручень, чтобы ненароком не свалиться. Вздохнула с облегчением, когда мы, наконец, припарковались рядом с рестораном. Я спрыгнула с неудобного, узкого сидения, одёрнула подол узкой юбки, и суетливым жестом откинула за спину волосы. А Лысовскому всё было весело. Он, как мальчик, выскочил с переднего сидения, взглянул на меня, и рассмеялся.

— Как тебе развлечения старика?

— Мило, — выдавила я из себя.

Оказавшись сидящей за столиком в ресторане, я почувствовала себя спокойней и увереннее. Пал Палыч остался ждать меня на улице, а я смотрела на тёмную воду озера, блестевшую в солнечных лучах, и ждала, когда мне принесут кофе и мороженое.

— Так что у тебя случилось, девочка? Совет директоров бунтует? Я слышал, ты была, навела там шороха, — улыбнулся Лысовский.

Я отмахнулась.

— Не было там никакого шороха. Я испугалась, и разговаривать с ними не стала. Решила взять паузу.

— Правильно.

— Дядя Гриша, отец вам ничего не рассказывал? Про завещание?

— А что с его завещанием? — удивился он. — Всё тебе достанется. Ты одна-единственная, кровинка его.

— Да я не об этом, — вздохнула я. — Я о компании.

— А, в этом смысле. Мы с ним обсуждали возможность его преемника, но он определиться никак не мог. Было у него несколько кандидатур.

— Даже несколько, — удивилась я.

— А что? Это такое дело, Марьяна. Всегда нужно иметь запасной вариант.

— То есть, мне ждать? Когда завещание огласят?

— Думаю, да. Торопиться, точно, не стоит. Поспешность, вообще, дело неблагодарное.

— Хорошо, — согласилась я, — я подожду.

— Так тебя это беспокоит?

— Нет. Точнее, не только это, — запуталась я.

— Тогда говори.

Мне принесли мороженое, я поковыряла его ложечкой, съела крупную малину, что лежала сверху. Она приятным, сладким сиропом растворилась на языке. Я даже глаза от удовольствия на мгновение прикрыла. Но бесконечно тянуть нельзя было, поэтому я снова на Лысовского посмотрела.

— Дядя Гриша, расскажите мне о матери.

— О матери? — удивился он. — А что тебе рассказать?

— То, чего я не знаю.

Григорий Филиппович в задумчивости хмыкнул, смотрел на меня, а глаза у самого хитрые-хитрые.

— Если отец тебе не рассказал, то мне откуда знать?

Я смотрела на Лысовского и понимала, что он со мной играет. Как в детстве. Уговаривает меня всякими глупостями, чтобы я перестала требовать ещё одну порцию мороженого.

— Дядя Гриша, у меня вчера гостья была, — выдала я ему без обиняков. — Говорит, что сестра моя. Родная, по матери.

Григорий Филиппович смотрел на меня, не моргая, после чего в задумчивости хмыкнул.

— Даже так, — проговорил он. И тут же признал: — Быстро они подсуетились. Где нашли?

И хотя от его слов у меня перехватило дыхание, от волнения, я всеми силами постаралась сохранить спокойствие, и проговорила:

— Караулила меня, у городской квартиры.

— Видать, хваткая особа.

— Вся в мать? — догадалась я.

Лысовский вздохнул, на этот раз совершенно искренне.

— Марьяна, ты пойми, отец же не просто так от тебя правду скрыл.

Я обстоятельно кивнула.

— Понимаю. Что не просто так. Но это, знаете ли, не фантики какие-нибудь. Это моя мать. Живая женщина. А папа её похоронил.

Лысовский откинулся на спинку стула, молчал. То меня разглядывал, то тоже на озеро смотрел. Думал. А я ему не мешала.

— Всё это было, конечно, ожидаемо, — проговорил, наконец, Лысовский. — Что она объявится. Но там, Марьяна, история некрасивая вышла. Что тут скрывать. Банальная, но некрасивая.

— Расскажите, — попросила я. — Я пыталась найти ответ в бумагах отца, но там ничего об этом нет. Да и вряд ли я что-то пойму, даже если найду бумаги о разводе, или что-то подобное.

Григорий Филиппович выдержал ещё одну паузу. Затем признался:

— Странно всё это обсуждать. С тобой, когда Сашки уже нет, да еще после стольких лет. Много лет об этом не говорили, я уж, признаться, и думать забыл. — Он на меня посмотрел: — Так говоришь, дочка у неё ещё?

Я кивнула.

— Двадцать четыре года.

— Не такая уж и большая разница между вами. Что про мать говорит?

— Ничего не говорит. Сказала, что меня обманули, что мама жива-здорова. Живёт в Ржеве.

Лысовский неожиданно хмыкнул.

— Что ж, туда ей и дорога.

— Дядя Гриша, вы знали… что она жива?

— Да знал, конечно. — Он неожиданно потёр шею, словно, неожиданно устал, или ему в один момент стало жутко неловко. — От меня-то такое разве скроешь?

— А от остальных, значит, можно?

Лысовский руками развел.

— Да особо никому и интересна её судьба не была. Сашка версию озвучил, все поверили, посочувствовали, да и думать забыли. Никто же от него подтверждения и документов не требовал. На похороны никто не просился, и на поминки. Остался мужик с ребенком на руках.

— Расскажите мне всё, что знаете, — попросила я.

— Если честно, мне и рассказывать особо нечего. Только то, что я от Сашки знал. Мать твою я видел несколько раз всего. Я в те времена на приисках месяцами пропадал, свою-то семью не видел. Сашка после первой, сильной студенческой любви долго жениться не мог. Романтиком он был, в любовь верил. Знаешь, не в ту, что с неба под ноги упала, люблю — не могу. А в настоящую. В какую-то неземную. Где только набрался всех этих сказок. А потом с матерью твоей встретился, случайно, на улице. Она молодая была очень красивая. Этого не отнять. Огонь девка. Ты на неё очень похожа, кстати.

У меня вырвалась кривая усмешка.

— Я тоже огонь? — невесело переспросила я.

А Лысовский улыбнулся, головой качнул.

— Нет. Ты, Марьяна, бриллиант. Отец тебя так воспитал. У тебя уникальная огранка. Красива, воспитана, умна, с характером. А твоя мать… она была красивой бабой. И этим всё сказано. Сашка только этого сразу не понял. Да и как понять, когда ему сорок, а ей двадцать? Взыграло всё, что могло взыграть.

Мне, если честно, было неловко слушать про то, что у папы когда-то что-то взыграло, пусть и по отношению к моей матери. Я бы предпочла, чтобы дядя Гриша использовал другие выражения. Влюбился, потерял голову, был пленен её красотой. Я на Лысовского взглянула, и напомнила себе, что он точно не романтик и не поэт. Какое тут «пленен»?

— Сашка к тому времени уже задумывался о серьёзном бизнесе, «купи-продай» его никогда особо не прельщало, но на дворе девяностые, все только этим и занимались. Полный бардак творился. А мать твоя, как ты уже поняла, из приезжих. — Григорий Филиппович откровенно ухмыльнулся. — На улице познакомились. Свезло же девке. Такое, если и случается, то раз в жизни, и то далеко не со всеми. Свою удачу надо за хвост хватать. Вот она и хватанула. Люба, вообще, такая… хваткая. — Лысовский покивал каким-то своим мыслям. — И имя ей досталось замечательное, — заметил он, — под стать приключившейся влюблённости взрослого мужика к молодой деве.

Я крутила в руках маленькую серебряную ложечку, которой ела мороженое. Смотрела куда угодно, но не на Лысовского. Он пересказывал историю моего появления на свет, а я не находила в ней ничего волшебного, светлого, любящего, как обычно обставлял этот рассказ отец. И я с горечью понимала, что версия его друга куда правдивее, чем та сказка, что пересказывал мне папа годами.

— Он на ней женился, — подсказала я продолжение.

— Женился, — кивнул Лысовский, — со всем его удовольствием. Причем, довольно быстро. Месяца через три после знакомства расписались. Я как раз тогда в Москву приехал, познакомился, вразумить попытался. Говорю, куда ты торопишься? Поживи, присмотрись. По ней же видно было всё.

Я глаза на него подняла. Задала четкий вопрос:

— Что?

От моего тона Григорию Филипповичу, кажется, стало немного неловко. Он стушевался.

— Марьяна, ты не подумай, я ничего плохого в виду не имею. Но что есть, то есть. Девочка провинциальная, мордашка симпатичная, до работы не охоча. Поэтому, чем она себя в столице в девяностых обеспечивала, вопрос неоднозначный. Говорила, что на своей малой родине на фабрике работала. А какие фабрики в девяностых? Потом с подружкой в Москву приехала, и едва ли не через день твой отец её на улице встретил. — Его тон был полон скептицизма. — В общем, даже испугаться красавица не успела.

— Что было дальше?

— Ну, что было дальше… Поженились они, в свадебное путешествие поехали.

— В Париж, — негромко проговорила я. Сколько раз я слышала о свадебном путешествии родителей, что папа отвез маму в Париж, ведь она так об этом мечтала, но возможности вырваться из России девяностых годов в Европу, у среднестатистического гражданина, шансов не было. А папа устроил для мамы сказку.

Я глаза прикрыла. А Лысовский согласно кивнул.

— Они в Париж, а я обратно на прииск. Когда вернулся, года через полтора, ты как раз родилась. Отец твой на седьмом небе от счастья был.

— А мама?

— А что мама? Она родила мужу дочку, тот её подарками завалил, от всех забот в этой жизни освободил. Как все жёны бизнесменов того времени: салоны, магазины, рестораны. Автомобили, шубы, бриллианты. Ездила с ним по всем заграничным командировкам, на морях да океанах отдыхала. Красоту свою сохраняла и лелеяла. — Григорий Филиппович побарабанил пальцами по столу. Хмыкнул. — Чего дуре не хватило?

— Что случилось? — повторила я всё тот же вопрос.

— Совершенно банальная вещь. Мужа дома никогда нет, девочке стало скучно, захотелось острых ощущений. С молодым любовником. Видимо, поверила, что она умнее всех. Думала, что Сашка не узнает.

— Что за любовник?

— Если честно, и не помню уже, Марьяна. То ли охранник, то ли водитель. Что-то такое. Говорю же, история банальная. Вот только Сашку она задела не по-детски. Он ведь, на самом деле, эту дурочку любил. Решил, что она и есть его судьба, что он её столько лет ждал, не женился. Холил, лелеял, дурной характер прощал, капризы. А тут такое… Он ведь узнал всё не по-человечески. Полетели в Париж в очередной раз, город влюблённых, особое, вроде как, для него и его жены, место. Тебя с собой взяли, тебе около трёх лет было, если не ошибаюсь. Он по делам уехал, а когда вернулся, их в номере и застал. — Лысовский помолчал, посверлил меня взглядом. Затем всё-таки продолжил: — Ты в одной комнате мультики смотрела, а они за стенкой… В общем, ты поняла. Это Сашку больше всего задело, что ты рядом была, а Люба даже не постеснялась. В общем, вот и вся история. Вернулся он в Москву с тобой и без жены. С вестью, что матери у тебя больше нет. А всё остальное, про аварию, про похороны в Париже, если честно, люди сами додумали. Люди же любят мыльные оперы. Истрии любви с трагическим финалом. Никто доподлинно об аварии не знал, на похоронах не присутствовал, но кто-то пустил слух, а Сашка оспаривать не стал.

— А что же… мама? — поинтересовалась я. — Просто взяла и уехала из Москвы?

— В этом я очень сомневаюсь, — крякнул Лысовский. — Что просто взяла и уехала. Понятно, что уехать её твой отец заставил. Он мне тогда говорил, что сделает всё, лишь бы её рядом с тобой не было. Не знаю, что ты про отца подумаешь, но возможности выжить её из столицы, у него были. Думаю, он ими воспользовался. Денег дал, я знаю, но с её тогдашними аппетитами, не думаю, что их надолго хватило. Хотя… Куда можно потратить деньги, живя в Ржеве?

Я подперла щеку рукой, смотрела на воду. На душе было откровенно тягостно. Все мои феерические мысли о великой любви родителей, рассыпались в пух и прах. Трудно пережить разочарование.

— Поэтому он так и переживал за тебя, — добавил Лысовский. Я снова на него посмотрела. — Не хотел, чтобы ты такое же предательство пережила. Оберегал. Чересчур оберегал, Марьяна, но ты должна его простить за это. И на отца зла не держать.

Я сглотнула. Затем проговорила негромко:

— Я не держу. Он делал это, потому что меня любил.

— Любил, — кивнул Григорий Филиппович. — Очень любил. Он всю свою любовь тебе отдал.

Я невольно улыбнулась. Секунду размышляла, после чего сказала:

— Он должен был мне рассказать. Потом, когда я повзрослела. Я бы его поняла.

— Да как такое расскажешь? — отмахнулся Лысовский. — Признаться в том, что тебя бросили, не оценили? Это для мужика такой удар по самолюбию. Его пережить надо. Сашка, мне кажется, так и не пережил. Да и признаться дочери, что придумал смерть её матери… Он надеялся, что ты не узнаешь. Она ведь не интересовалась тобой все эти годы. Конечно, ты можешь сказать, что у неё шанса не было… Но и попыток тоже не было, Марьяна, я точно знаю. И поэтому… подумай десять раз, прежде чем позволять ей вернуться в твою жизнь.

Я вздохнула раз, другой, после чего честно призналась:

— Лучше бы я всего этого не знала.

— Лучше бы, — кивнул Лысовский. — Но тут уж на удачу… Я тоже надеялся, что не всплывет эта история. — Григорий Филиппович протянул руку через стол и накрыл ею мою ладонь. — Марьяна, надо сделать всё возможное, чтобы эта история в прессу не попала. А зная Любу… Думаю, она и дочку свою… другую, похоже воспитала. Ты её сейчас прогнала, и чем это закончиться может для тебя, неизвестно.

— И что вы предлагаете?

— Прощупать почву, пока не поздно. Я, конечно, своих людей подключу, но… в наше время интернета, сама понимаешь.

Я кивнула.

— Понимаю.

Похоже, придется делать шаг назад, и снова встречаться с Лилей.

Всю дорогу домой я молчала. Думала, а Пал Палыч на меня с подозрением косился. Точнее, оборачивался время от времени, и пытал меня взглядом. Я притворялась, что не замечаю. Рыков вздыхал, отворачивался, но затем не выдерживал, и снова на меня смотрел. Ждал моего решения.

Дома меня поджидал сюрприз. Дмитрий Алексеевич на диване в гостиной. Пил кофе и просматривал какие-то бумаги. Пиджак снят и повешен на спинку соседнего стула, узел галстука распущен, и, вообще, Дмитрий Алексеевич, судя по всему, чувствовал себя вполне комфортно. В домашней обстановке.

В первую секунду, увидев его, я остановилась в дверях, после чего решила, что глупо таиться, и нужно принимать реальность такой, какая она есть. То есть, Абакумова в своём доме. Как никак, а я его люблю. Последние два года люблю. И в последнее время частенько себе об этом напоминаю.

— Привет, — сказала я.

Димка голову поднял, посмотрел на меня. Спустя мгновение улыбнулся.

— Привет, — отозвался он легким тоном. Меня, если честно, отпустило.

А ведь до момента его улыбки я даже не осознавала до конца того напряжения, что меня неожиданно накрыло. Но он улыбнулся, и я поняла, что продолжения ссоры не будет, и на душе стало легче.

— Где ты была?

— Ездила к Лысовскому, — призналась я. Подошла ближе, кинула на кресло свою сумку, скинула с ног туфли на каблуках, и устроилась рядом с Абакумовым на диване. Ноги под себя поджала.

Дмитрий Алексеевич за мной наблюдал.

— Советоваться?

— Вроде как, — вздохнула я. Пристроила локоть на мягкой спинке дивана, подперла рукой голову.

— И что он говорит?

Я молчала. Раздумывала, стоит ли Димке знать о происходящем. А потом решила, что если не стоит, тогда и сидеть на этом диване рядом со мной, ему тоже не стоит. Но я ведь не хочу взять и прогнать его, да? Я его люблю.

«Люблю», проговорила я мысленно, будто смакуя это слово на языке.

«Надо было выдать тебя вовремя замуж», вдруг пронеслись в моей голове слова Лысовского. «Сейчас всё было бы по-другому».

Не знаю, что это вдруг накатило на меня, но в горле встал комок, глаза зажгло, я поняла, что слёзы готовы пролиться, так горько вдруг стало, в один момент, и я поторопилась откашляться. И заговорила:

— Это не по работе. Нужно было прояснить один вопрос… связанный с моей семьёй. — Я сделала глубокий вдох. — Дима, мне надо тебе кое-что рассказать.

И я рассказала. Взяла и рассказала. Как сама понимала, как запомнила, как смогла выразить. Абакумов выслушал, хмурился, но не перебивал. За что я была ему благодарна. Если честно, собственный пересказ услышанной недавно истории моего появления на свет, внесло немного ясности в моё сознание. Я будто взглянула на ситуацию со стороны.

А вот Димка, судя по всему, всерьёз впечатлился.

— Бедные родственники? Марьяна, ты ведь несерьёзно?

Я посмотрела в один угол, затем в другой угол комнаты. Осторожно заметила:

— Дима, это не просто родственники. Речь идёт о моей матери.

Он отложил бумаги, которые до сих пор держал в руках, с дивана поднялся.

— А мне кажется, речь идет о шантаже. Тебя пытаются припереть к стенке.

— Что ж, — вздохнула я, — у них получается.

Абакумов забегал по комнате.

— Лысовский прав. Нужно немедленно принять меры. Не дай Бог вся эта история выйдет в свет. Да нас всех с потрохами съедят!

— Кого это — нас? — не удержалась я от вопроса.

Дмитрий Алексеевич остановился передо мной, взглянул выразительно.

— Марьяна, я знаю, что ты злишься на меня, но, мне кажется, что не время.

— Я не злюсь, Дима.

— Ты понимаешь, какой масштаб может принять этот скандал? Александр Дегтярев «похоронил» свою жену! Заживо!

Я кивнула.

— Понимаю.

— Нужно решать вопрос радикально, — выдохнул он.

Я моргнула. Решила поинтересоваться:

— Это как? Похоронить её по-настоящему?

— Что за ерунду ты говоришь? — тут же возмутился он. — Нет, конечно. — Дмитрий Алексеевич упер руки в бока. — Придётся дать им денег, — сказал он. — Они же этого и хотят, да?

Я промолчала. Мне было неприятно об этом слышать. Мне бы, если честно, хотелось бы узнать, что дело не в деньгах, а именно во мне.

А вдруг мама хочет увидеть, узнать меня? Такое ведь может быть?

В гостиную заглянула Шура. На меня посмотрела, затем на Дмитрия Алексеевича. Поинтересовалась:

— Ужин подавать?

Абакумов кивнул.

— Подавайте, Шура.

В его голосе проскользнули хозяйские нотки, для себя я этот факт отметила, но обсуждать, даже раздумывать на этот счёт, у меня в данный момент желания не было. Поэтому я лишь кивнула Шуре, которая вопросительно на меня поглядывала.

— Я ей не нравлюсь, — сказал мне Димка, когда Шура вышла.

Я лишь плечами пожала.

— Тебя это беспокоит?

— Неприятно, знаешь ли.

Я за Димкой украдкой наблюдала, он прошёлся по гостиной, остановился у окна, сунул руки в карманы брюк. Он был привлекательным и притягательным мужчиной. Меня он тоже, в своё время привлёк и притянул к себе. Я даже влюбилась. А вот теперь смотрела на него, и чувство влюблённости во мне ещё было живо, но я уже не помнила, за что именно я его полюбила. Смотрела на Дмитрия Алексеевича и задавала себе этот вопрос.

— Дима, ты хочешь мне что-то сказать? — Вопрос вырвался у меня сам собой.

Он обернулся на меня через плечо.

— Мне кажется, своим присутствием в твоём доме, я уже всё сказал. Или ты не рада меня видеть?

— Рада, — признала я. — Мне не нравится быть одной.

— Только поэтому? Потому что тебе не нравится быть одной?

— Не придирайся к словам, пожалуйста. Я лишь пытаюсь уберечь свою психику и самолюбие.

— В каком смысле?

— Когда ты вернёшься обратно к семье, я снова останусь одна, и мне нужно быть к этому готовой.

— А если я не вернусь? Если я останусь с тобой?

Мои губы тронула понимающая улыбка.

— Сейчас очень удобно об этом говорить, — сказала я. — Я хотела услышать эти слова от тебя гораздо раньше.

— Я знаю. — Он вернулся к дивану, склонился надо мной, прижался губами к моей макушке, при этом, даже не тронув меня руками. Его губы были тёплыми и мягкими. — Ты сама не была к этому готова, Марьяна. Признайся. Ты не готова была пойти против мнения отца.

Я промолчала. В чём-то он был прав. Я не готова была в одиночку доказывать отцу, что люблю, что хочу именно этого мужчину, что есть достойная причина для того, чтобы стать разлучницей. Особенно, притом, что сам Дмитрий Алексеевич особого рвения не проявлял. Любовь проявлял, сексуальное желание проявлял, клятвы и обещания давал в огромном количестве, а конкретных шагов за два года так и не предпринял. Именно за это отец его и невзлюбил. Я это доподлинно знала. Папа был человеком слова, категоричным в некоторых вопросах, а Абакумову именно этих качеств и не хватало.

А теперь, когда папы не стало, по всей видимости, ему стало куда удобнее действовать в своих интересах.

— Пойдём ужинать, — предложила я, уворачиваясь от его рук. — Я хочу есть.

За столом он сел напротив меня. Отцовское место так никому и не хватало смелости занять. Даже присесть на его стул на минутку.

— Очень вкусно, Шура, — похвалил Дмитрий Алексеевич стряпню домработницы. — Солянка отменная.

Шура переставляла тарелки на столе, принесла корзинку с хлебом, а в ответ на похвалу, коротко кивнула.

— Спасибо, Дмитрий Алексеевич. Утром будут любимые блинчики Марьяны. Вы на завтрак останетесь? — как бы между прочим поинтересовалась она.

А я кинула на Шуру предостерегающий взгляд. Правда, та на меня даже не взглянула. А Абакумов, тем временем, кивнул.

— Останусь.

Вот так вот. Моим мнением никто не поинтересовался.

Но разве не об этом я мечтала ещё полгода назад? Кажется, это было так давно, в прошлой жизни. Я была беззаботной, занятой лишь своими чувствами и эмоциями, а все проблемы решал папа. Я о проблемах вовсе не думала.

— Что ты скажешь дома? — осторожно поинтересовалась я, когда Шура вышла из столовой.

— Правду, — ответил он, продолжая сосредоточенно жевать. Затем кинул на меня внимательный взгляд исподлобья. — Мне кажется, пора, Марьяна.

Я промолчала. Молчание длилось около минуты, после чего Дмитрий Алексеевич деловито продолжил:

— Я считаю, что тебе не следует больше встречаться с этими людьми. Нужно переговорить с Пал Палычем, чтобы он собрал информацию. Побольше информации.

— И что дальше?

— Я думаю, что он решит всё. Сможет договориться.

Я ковыряла вилкой салат. Раздумывала, затем усмехнулась.

— Сколько ты хочешь предложить им денег?

Абакумов дёрнул плечом.

— Не знаю. Это зависит от того, что узнает Пал Палыч. В какой финансовой заднице они находятся. — Он посмотрел на меня, ободряюще улыбнулся. — Уверен, мы отделаемся малой кровью.

— Сколько, вообще, стоит молчание бывшей жены Александра Дегтярева? — якобы в задумчивости проговорила я.

А Димка тут же нахмурился и попросил:

— Не нагнетай, пожалуйста.

— Дима, я хочу сама с ней встретиться, — сказала я.

— Не выдумывай, — в легком раздражении отмахнулся он.

— Она моя мать, Дима.

Он в раздражении выдохнул.

— Я считаю, что это ошибка, Марьяна.

— Это неважно. Мне нужно её увидеть… познакомиться.

— И что ты хочешь от неё услышать?

— Это неважно, Дима. Я хочу услышать хоть что-то. Хочу разобраться.

— Я против, — выдал он резким тоном.

А я, признаться, в растерянности моргнула.

— В каком смысле?

— В прямом. И я думаю, что со мной все согласятся.

— Кто?

— Лысовский. Шура. И Пал Палыч тоже.

— Причем здесь Пал Палыч? — развела я руками.

— Он отвечает за твою безопасность, Марьяна.

— Считаешь, что меня там убивать станут? — не удержалась я от усмешки.

— Нет, конечно, — ровным голосом проговорил Дмитрий Алексеевич. — Но ограбят, глазом не моргнут.

— Может быть, — не стала я с ним спорить. — Но это моё право — встретиться с родственниками. А ты, милый, мне не муж, чтобы что-то запрещать, — закончила я в возмущении. Я из-за стола поднялась, допила залпом вино из бокала. И оповестила: — Я иду спать. А ты можешь отправляться к Пал Палычу, выдать ему дополнительные инструкции. Кого ко мне подпускать, а кого нет. По твоему мнению.

Как же я на Димку разозлилась. За его трезвые суждения, на которые он, по сути, права не имел.

А с матерью я всё равно встречусь, я так решила. И только после этого буду раздумывать о том, какое решение принять.