Братство бумажного самолётика

Екатерина Витальевна Белецкая, 2022

Это история о свободе и выборе. Или нет, не так. Прежде всего, это история о мальчишках, которые, вопреки всему, сумели сделать выбор, не смотря на то, что никакого выбора у них не могло быть. Трудно что-то предпринять, если живешь в детдоме… или на Сфере, ведь ни там, ни там речи не может идти ни о свободе, ни о выборе, ни о попытках хотя бы выйти за поставленные рамки. Выбор ждёт впереди, но предполагаемая инициация на самом деле не выбор, а единственный выход из казалось бы безвыходного положения. Вот только даже самая распрекрасная интелектронная система класса Адонай, способная создать подобную ловушку-модель, не может предусмотреть всего – например, бумажные самолетики. Или сочувствие, которое невольные палачи испытывают к своим жертвам. Или еще что-то бесконечно важное, недоступное интелектронным системам.

© Екатерина Белецкая, 2022

Глава 1

Братья Фламма. Правила игры в крысу

— Ян, скорей, — Пол стоял у двери, и, придерживая её рукой, то и дело выглядывал в коридор. — Ну? Ты где?

— Сейчас… — винтик всё никак не поддавался, медная чашечка колокольчика прокручивалась, влажные от напряжения и волнения пальцы то и дело срывались, но Ян не сдавался, он продолжал упрямо крутить винт, прижимая скругленную шляпку что было сил. — Погоди, минуту ещё.

— Док сейчас придёт, какая минута! — шепотом заорал Пол. — Давай быстро!

Винт, о чудо, наконец-то поддался, гайка провернулась, и Ян в несколько секунд согнал её, наконец, вниз, с винта. Подхватил медную чашечку, сунул в карман. Воровато оглянулся, заметил на краю обшарпанной столешницы початую пачку доковских сигарет, секунду помедлил, и сунул пачку туда же, куда только что спрятал чашечку. На цыпочках подошел к Полу, встал рядом.

— Пошли, — велел Пол. — Вроде нет никого.

Никого и не было, Ян и сам это отлично слышал, но он всё равно нервничал, потому что это сейчас никого, а через несколько секунд в коридоре запросто мог кто-то появиться. Услышать-то они, конечно, услышат, но толку от этого — кабинет дока располагался в тупике, незаметно смыться не получится. Они вышли, Ян аккуратно, беззвучно прикрыл дверь, и братья неспешным шагом направились в сторону выхода, к повороту коридора.

— Дай мне, — приказал Пол.

— Чего это? — нахмурился Ян.

— У тебя карман дырявый, дай, — настойчиво повторил Пол.

— Ай, да, точно, — Ян замедлил шаг, вытащил из кармана медную чашечку и початую пачку, Пол, секунду помедлив, сунул добычу в карман штанов.

— Почти полная, — с тихой радостью сказал он. — Слуш, давай им не всё?

— Шесть штук отдадим, — согласился Ян. — Скажем, док сам скурил. Он смолит постоянно, чего они, считали, что ли?

— Точно, — кивнул Пол. — На кого док подумает, интересно?

— У кого пачка будет, на того и подумает, — пожал плечами Ян. — Понял?

— Понял, — ухмыльнулся Пол. — Жалко, что «Памир», вонючие такие…

— Не было «Герцеговины», — вздохнул Ян. — С собой, небось, унёс.

— Ну а то, — согласился Пол. — Хитрый он, док. Может, специально «Памир» оставил?

— Может, — Ян вздохнул. — Пошли этих найдем? Отдать надо, а то они опять…

— Пошли, найдём, — кивнул Ян. — Они у завода, небось. Чем быстрее отвяжемся, тем лучше.

* * *

Братьев Фламма в детдоме имени К.П.Маслова не жаловали с первого же дня их появления в этом детдоме девять лет назад. Братья выглядели в сравнении с другими пацанами хиляками, впрочем, слово для них нашлось быстро, и слово это было отнюдь не хиляк — привычное, крепенькое словцо, которое начиналось на «за..», а заканчивалось на «…оты». Хотя, конечно, и хиляками их и называли, и считали. Причем хиляками не того хитрого вывернутого толка, который в среде детдомовцев еще как ценится, а простодушными хиляками, не сильными, не крепкими, неумелыми. Просто двое тощих мальчишек, семи и восьми лет соответственно (братья были погодками), которых еще и записали обоих восьмилетними, тем сравняв их невеликий возраст. Ян, который был старшим, от Пола, который был младшим, внешне почти не отличался, разве что цветом волос и глаз, да и в росте они к десяти годам сравнялись. Впрочем, не только внешность была причиной того, что братьев чморили все, кто только был в состоянии это сделать. У братьев имелась фамилия — не фамилия, а чистая провокация. Фламма, подумать только! И — имена. Януш и Пол. Среди Пашек Комаровых, Горек Сивых, Лёшек Черновых, и прочих Поликарпов со Матвеями и Тихонами быть Яном и Полом, да еще и Фламма — это то же самое, что быть куском мяса на веревке, закинутым в стаю голодных акул, которые сожрут, и не поморщатся. И действительно, никто не морщился. Братьям доставалось за всё, в первую очередь — просто за факт существования. Впрочем, справедливо будет заметить, что доставалось не только им, тот же Пашка Авдеев, не смотря на правильность своего имени, страдал порой ничуть не меньше, а временами и больше, потому что Пашка был из рода предателей, а братья Фламма — всего лишь из погорельцев. Что с ними было до Масловки, они толком не помнили. Так, куски какие-то. Вроде был то ли деревенский, то ли городской дом, частный, деревянный, в котором они жили всей семьёй. И мама с папой были. И бабушка тоже была. И куры во дворе. Рыжие, яркие, как солнечные всполохи, куры. И кошка, белая, с серыми пятнами. А потом случилось что-то настолько страшное, что братья и не запомнили, что именно. Больницу они помнили, в которой им лечили ожоги, впрочем, не очень-то и сильные. Интернат пермский, в который они попали на полгода после больницы, тоже помнили, скудно там было совсем, в этом интернате, голодно, и приехали оттуда братья в детдом Маслова вшивыми и грязными, но, на удивление, почти что здоровыми. Да, осталось у каждого на память о прошлой жизни по паре ожогов, но не более. У Яна обгорело левое плечо, у Пола огонь оставил след на правой голени. В сопровождающих документах было указано, что братья Фламма пережили пожар, потому что успели спрятаться в подвале, чудом не задохнулись, и упала на них горящая балка, оттуда и отметины. Ни про семью, ни о происхождении не было в деле ни слова, однако братья хотя бы были не «политические», только по этой причине их трепали поменьше. Но фамилия… Не было во всём Морознове второй такой фамилии, ни в поселке, ни на выселках, ни в детдоме, ни в лесхозе, ни на комбинате, ни бараках, да и вообще нигде. Не было, да и быть не могло.

Морозново, в прошлом закрытый, как про него говорили, «секретный» посёлок, точнее, небольшой городок, пребывало в полнейшем запустении, и запустение это началось вскоре после безвременной кончины двух образующих всю его структуру предприятий. Сперва, по словам обкомовских деятелей, из-за происков врагов пришлось «порешить» аэродром, потом, тоже не иначе как из-за происков, накрылся медным тазом завод, производивший когда-то что-то большое и железное, но что — не помнили, или старательно не хотели помнить, даже старожилы Морознова. Словом, ныне Морозново пребывало в полнейшем упадке, и, кабы не лесхоз с комбинатом, давно бы разделило судьбу соседней Хованки, которая уже лет десять как практически полностью опустела. Лесхоз был большой, равно как и комбинат, размеры которого поражали воображение. Комбинат производил древесно-стружечные плиты, и работы там хватало всем без исключения — собственно, исключаться куда-то в Морознове было в принципе невозможно. То есть некуда. Судьба тех же детдомовцев, к примеру, была предрешена изначально: либо комбинат, либо лесхоз, причем комбинат, конечно, предпочтительней, потому что и столовая есть своя, и комнату в бараке-общежитии какую-никакую дадут, особенно семейным, и даже ателье и поликлиника при комбинате имелись, в отличие от лесхоза. Тот, разумеется, тоже не бедствовал (то есть на самом деле бедствовали все, но не так, чтобы совсем уже отчаянно), но поликлиникой его сотрудники пользовались обычной, да и еду горячую в лес возили отнюдь не каждый день. Словом, сотрудники лесхоза крутились, как могли, при этом утверждая, что так даже лучше, чем на комбинате эпоксидку нюхать, комбинатские же смотрели на лесхозовских свысока, явно считая себя белой костью в отличие от быдла. Это была война, тихая, давняя, застарелая, но никогда не приедающаяся; совершенно абсурдная война, ведь оба предприятия существовать могли только совместно.

Центр Морознова помнил о лучших временах. На улице Раздольной, главной, широкой, и местами даже асфальтированной, имелись дома отнюдь не барачного типа — бывшие купеческие двухэтажки, флигельки, красного кирпича, столетней давности дэкашник, с облупившимися колоннами, в котором крутили кино и устраивали иногда танцы; несколько чудом выживших магазинов, аптека, промтоварный, в котором, кажется, кроме воротных петель да сто двадцатых гвоздей отродясь ничего не было, и рынок, который, впрочем, работал только в выходные. Сгонять на Раздольную в среде детдомовцев считалось особым шиком, а уж если купить мороженого, или, в торговый день, кулёк семечек… впрочем, про мороженое и семечки обычно было либо враньё, либо и вовсе сказки, потому что откуда детдомовским было взять хоть копейку на мороженое и семечки.

Неподалеку от посёлка находились развалины, вдохновлявшие на подвиги не одно поколение мальчишек — главным объектом был, конечно, завод, от которого осталось немало, от полупустых цехов, до энергетических щитов, в которых, по слухам, по сей день водилось электричество. Полазать по заводу — это было престижно. Да еще можно гаек набрать на грузила, к примеру. Поэтому на завод, в отличие от аэродрома, ходили охотно и много, невзирая на запреты и угрозы.

А вот аэродром растащили подчистую, всё, что на нём имелось — это чудом сохранившаяся вышка, стены ангаров, лишенные даже крыш, и огромное, постепенно прорастающее травой бетонное поле, в самом центре которого находился почти полностью лишенный обшивки остов самолёта. То есть обшивка сохранилась на кабине, да местами над участком, где когда-то был салон, крылья жители Морознова давно ободрали полностью, потому что им надо было «железки поплощее». Всерьез аэродром интересовал, пожалуй, только братьев Фламма, прочие же считали его местом никчёмным, и были, пожалуй, правы. Что там делать, в этом чистом поле, продуваемом всеми ветрами, в котором от дождя можно укрыться только под вышкой, да и то с риском получить по голове какой-нибудь железкой? Дурное место, да и никчёмное. Никудышное.

* * *

Комаров, Зотов, и Ковригин нашлись там, где и ожидали их найти Ян с Полом — за главным корпусом завода, на своем «коронном месте». Коронное место располагалось за одним из цехов, в укромном закутке, и обладало сразу несколькими преимуществами. Во-первых, оно находилось под крышей, потому что в закутке был дебаркадер для выгрузки машин, и имелся неплохо сохранившийся навес. Во-вторых, удрать, если что, можно было сразу в двух направлениях. В цех, по лестнице наверх (страшновато, потому что лестница сильно проржавела), и вниз, в люк (еще страшнее, но если сравнить с тем, что устроят взрослые, если поймают — не так уж и страшно). Место гоп-компания себе устроила роскошное, с размахом: из конторки приволокли диваны и кресла, причем даже мягкие, обтянутые расползающимся дерматином, ящики, заменяющие столы, и даже для чего сейф с сорванной дверцей, которую, впрочем, ушлый Комар приставлял на место.

— О, крыса ползёт, — Коврига, увидев братьев, приподнялся с дивана, и ухмыльнулся.

— Какая? — спросил Комар. Он вставать не спешил, сидел в своём любимом кресле, и курил, пуская в воздух сизые дымные кольца.

— Двухголовая, — отрапортовал Коврига. — Вшивая.

— Сам ты вшивый, — сердито ответил Пол.

— А рыжих не спрашивали, — отрезал Коврига. — Вообще молчи, у тебя души нет, чего с тобой говорить.

— Есть у меня душа, — Пол нахмурился.

— Рот закрой, — мирно посоветовал Комар. — Яшка, давай, чего накрысили.

— Меня зовут Ян, — в который раз уже сказал Ян. Имя «Яшка» бесило его несказанно, Комар про это, конечно, знал, и сейчас давил на больное специально.

— Куян, — передразнил Комар. — Давай, сказал, чего принесли.

Из карманов братьев на импровизированный стол из ящика перекочевали следующие предметы: два коробка спичек, оба початые, шесть сигарет в пачке, которую зацепили в кабинете доктора, кусок синтетической бечевки (баб Зина оборется, веревка-то была для белья), открытка с изображением пышнотелой актрисы Грибановой (увидев открытку, Коврига с удовольствием причмокнул), и слипшиеся в комок сахарные помадки, которые Пол стащил у математички из ящика рабочего стола. Помадки были, к сожалению, так себе — все в какой-то крошке, дряни, посеревшие, и выглядели совершенно непрезентабельно.

— И это всё? — с возмущением спросил Комар.

— Ну… да, — вздохнул Ян. — Что смогли.

— Плохо стараетесь, — менторским тоном произнес до этого молчавший Зот. Он сейчас явно пародировал голос учителя русского языка, обладавшего мерзким характером и густым елейным баритоном. — Надо работать, мальчики. Прилагать усилия. Вот вы, братья Фламма, приложили усилия? Нет? Садитесь, двойка.

— Да, Зот, двойка им, — подтвердил Комар. — Так, Фляма-мяма, вот чё. Идите, доставайте, чё скажем. Леску чтобы принесли, два поплавка, хлеба, да не чёрствого, картоху…

— Тебе, может, Сферу с неба достать? — зло спросил Ян. — Издеваешься?

— Это ты издеваешься, ушлёпок, — Комар прищурился. — Ты сегодня кто? Крыса. Потому что ты вчера вытянул что? Травинку короткую. Чё тебе не ясно, Фляма-мяма? А ну пошли, и если до вечера не достанете, Зот вам пропишет песочной колбасы.

— Пойдём, — Пол дернул брата за рукав. — Ян, идём.

— Во, вторая крыса думалку включила, — обрадовался Комар. — Давайте, шевелите булками, пошустрее.

— И где мы это всё возьмём? — безнадежно спросил Ян.

— Да хоть в Пермь сгоняйте, но чтоб к вечеру было, — Комар вытащил из пачки сигарету, понюхал, скривился. — «Памир», блин. Самые вонючие притащили… уроды…

— Не было других, — сказал чистую правду Ян.

— Не было других, у-тю-тю, — передразнил его Комар. — А надо, чтобы были. Док сегодня «Герцеговину» курил, сам видел. И где?

— У дока в кармане, — зло произнес Ян. — Как я тебе достану оттуда?

— Ниипет, как, — хмыкнул Комар. — Попроси. Вы ж нытики оба, найдите дока, и в ножки упадите.

— Да пошел ты, — Пол разозлился. — Сам падай. Что было, то принесли, отцепись уже!

— Да щас, — процедил Комар. — Всё, валите. К вечеру чтоб тут были, а иначе…

Он не договорил. Мрачно зыркнул на Яна с Полом, а потом сплюнул себе под ноги.

— Ползи, крыса, — приказал Коврига. — Ползи-ползи. После ужина тут, ясно? Чтоб как штык!

* * *

Эту чёртову игру в крысу придумал, разумеется, Комар — и играть заставлял всех старшеклассников, от седьмого класса и до последнего. Мальки в крысу не играли, потому что для этого не годились, всякие же мелкие поручения Комар заставлял их выполнять просто так. Правила игры были просты: избранные Комаром жертвы, числом всегда вокруг десятка, вызывались после отбоя в коридор, и по очереди тянули из пучка травинки, среди которых была одна короткая. Тот, кто вытягивал короткую травинку (или, по зимнему времени, бумажку с оторванным краем), становился крысой, и был обязан сутки прислуживать Комариной банде, причем услуги эти зачастую были не только воровством, которым вынужденно промышляли сегодня братья Фламма. Полу и Яну в этот день ещё, считай, повезло — ведь Комар мог заставить делать куда более мерзкие вещи. Отказаться от игры, разумеется, было невозможно, потому что отказавшийся получал от Зота порцию песочной колбасы, то есть кто-то из банды держал провинившегося, а Зот в это время избивал его самошитой колбаской, в которую был насыпан песок. Избивал жестоко и страшно, и самым скверным было то, что синяков после таких избиений не оставалось, даже воспитателям не пожалуешься. Жаловаться, впрочем, не рисковал никто, потому что за жалобу прилетало сперва от Комара с компанией, за стукачество, а потом от завуча — за неумение решать проблемы самостоятельно…

— Ладно, поплавки сопрём на рынке, день базарный, — обреченно произнёс Ян, когда они вышли с территории завода, и направились к посёлку. — Леску тоже…

— А хлеб с картошкой и сигареты? — спросил Пол. Выглядел он несчастнее некуда. Ян вздохнул, задумался.

— Не знаю, — признался он. — Понятия не имею. По огородам пройти, что ли?

— Соли в жопу захотел, по огородам? — с отчаянием спросил Пол. — Они нам пройдутся.

— Может, попросить? — Ян задумался.

— У кого? — обреченно произнёс Пол. — И сигареты ещё… блин, как бы дока подловить, а? Если подловим дока, добудем хотя бы сигарет.

— Угу. Иначе отловим от Зота по почкам, — вздохнул Ян.

Быть им сегодня битыми, понял Ян. Комар поставил невыполнимую задачу, он, видимо, вознамерился обеспечить себе завтра поход на рыбалку — их руками. И ещё спасибо, что ему понадобилась только картошка и хлеб, мог ведь потребовать и лук, и морковь, и лавровый лист, и перец. Комар был большой эстет, и Ян подумал, что Комар, видимо, возжелал отведать ухи из местных карасиков, и… и варить эту уху, разумеется, будет следующая крыса. Специально выбранная для этой цели крыса, которой сегодня вечером подсунут короткую травинку.

* * *

Вопрос с картошкой решился на удивление просто — потому что в этот день в детдом как раз привезли картошку, и не только её, и братья, вовремя оказавшись в нужном месте, помогли с выгрузкой, за что баб Зина оделила их и картошкой, и парой морковок, и даже большой жухлой луковицей. Иначе как чудом это совпадение объяснить было невозможно, и чудо это повлияло на братьев просто сказочным образом — они приободрились, и выпросили у баб Зины ещё полбуханки вчерашнего черного, которую та не очень хотела отдавать, но всё же отдала, по доброте душевной. Поскольку хранить хабар им было негде (в общей спальне такое добро не залежалось бы), потащили к Комару, на завод, вызвав у компании веселое изумление. Сразу посыпались реплики, что крыса-то сегодняшняя могёт, и хорошо, пусть теперь дальше могёт, может, и без лечения песком обойдётся. Упоминание про песок обрадованных братьев слегка отрезвило, и, поразмыслив, они отправились в Морозново, на рынок — пытать удачу дальше.

…Ночью прошел дождь, и это было хорошо, потому что дождь прибил дорожную пыль, шли поэтому легко, и до Морознова добрались за двадцать минут. Пол по пути развлекался тем, что сшибал прутиком колючие фиолетовые цветочки, которые в изобилии росли на могучих кустах чертополоха по обочине, а вот Ян сделался задумчив, шел медленно, то и дело отставая от брата, и, кажется, что-то прикидывая про себя.

— Чего ты застреваешь? — Пол, наконец, тоже замедлил шаг, а затем и вовсе остановился. — Идём, обед скоро, а нам леску ещё добыть нужно.

— Да помню, отстань, — отмахнулся Ян. — Думаю просто.

— Про что? — с интересом спросил Пол.

— Про самолетики, — Ян нахмурился. — Куда они попадают, а? И кто нам пишет?

— Ох… Ну, Ян, попадают куда-то, — Пол пожал плечами. — Да скоро всё равно станет, куда попадают. Нам туда точно не попасть. Последний год учимся, потом — на курсы, потом в барак. Времени не будет на поле шляться. Ты же понимаешь.

— Нет, не понимаю, — покачал головой Ян. — Этого не может быть, ну, того, что мы с тобой делаем и видим. Так?

— Ну… так, — согласился Пол. — Не может, это ты прав.

— Но оно есть. И вот я думаю, — Ян осёкся. — А если это враг? Если это обман?

— Враг? — Пол удивился. — Да ладно, с чего враг-то?

— А кто? — Ян повернулся к нему. — Сфера же. Давай в следующем самолете спросим, не враг ли он.

— Да какой он враг, — махнул рукой Пол. — Ян, это игра какая-то у нас. И этот, который нам присылает самолеты, такой же дурак, как и мы, только из Морознова, небось. Семейный, домашний. Сидит тоже по кустам, за полем, ждёт, когда мы свой самолёт закинем, и…

— Пол, не мели чепуху, — строго сказал Ян. — Ты еще скажи, что самолеты ветром уносит так, что мы свои ни разу не находили. Только его.

— Ну, он, значит, с собой уносит. И он, дурак этот, тоже потом свои не находит. Ян, всё, детство кончилось, — Пол посерьезнел. — Ты еще скажи, что они на Сферу улетают, — хмыкнул он. — И что этот там, на Сфере на самом деле живёт. То есть нам хочется верить, что это так и есть, но…

— А кто живет на Сфере? Не враги? — Ян нахмурился. — Ты же знаешь, что именно они там и живут. А вот на счет игры ты не прав, уж извини. И на счет дурака из Морознова. Тебе, конечно, очень хочется поскорее повзрослеть, и чтобы деньги появились, вот только взрослость тут ни при чём. Система наша работает, сам видишь. Самолеты куда-то улетают. И парень этот себя называет Амрит^[1]. Ты хоть одного Амрита в Морозново знаешь? Не сходится. Кажется, он и впрямь со Сферы нам пишет, этот Амрит.

— Не, не знаю. Амрита не знаю, — хихикнул Пол. — Комара с Зотом знаю, а вот Амрита…

— А что он пишет? Ты хоть понимаешь вообще, о чём речь в его самолётах? — Ян нахмурился. — Мы с тобой и слов таких не понимаем. Их даже в словарях нет, я в библиотеке смотреть пытался, фиг там, ничего не нашел.

— Ты когда успел? — удивился Пол.

— Да весной ещё, как от него первый внятный самолёт появился на поле. Помнишь, в котором русскими буквами уже было?

— А, да. Помню. Ну, ясно…

Пол задумался, нахмурился — сейчас братья стояли посреди абсолютно пустой дороги, Ян бездумно смотрел куда-то в сторону, а Пол — с тревогой глядел на брата.

— Может, как-то запишем это всё? — предложил Пол.

— Вроде дневника? — Ян что-то прикинул. — Можно, наверное. Спрячем на вышке.

— Тогда тетрадь еще добудем, — предложил Пол. — Раз уж мы сегодня крыса. Не на листах же писать.

— Давай, — согласился Ян. — Хотя знаешь, мне мерзко.

— Из-за крысы? — Пол обреченно вздохнул. — Мне тоже. А что делать?

— Отказаться, — Ян закусил губу. — Я не хочу этого больше. Достало.

— Убьют, — вздохнул Пол.

— Да, убьют, — кивнул Ян. — Если бы меня одного убили, я бы уже давно их послал… но есть же ты, понимаешь, я не хочу, чтобы они убили тебя из-за того, что я отказался. Я всё-таки старше, и за тебя отвечаю.

— Ян, пойдём, — Пол решил, что этого разговора уже достаточно. — Ну пойдём, а? Хватит, сам ты достал. Даже меня достал. Стоишь тут с кислой рожей.

— Ладно, — нехотя кивнул Ян. — Но когда-нибудь я всё-таки откажусь. Потому что не могу больше.

— Когда-нибудь да, так и сделаем, — пообещал Пол. — Идём. Солнце уже за полдень перевалило, видишь, тени какие короткие?

* * *

На рынке братья поняли, что везение их на этот день, видимо, закончилось — потому что леску сегодня просто никто не продавал. Вообще никто. Обычно ею торговали перед входом, на досочках, но сегодня на досочках сидели сплошь бабки с зеленью и домашними огурцами, кривенькими и горькими, а лески не было ни у кого. Сунулись в ряды, побродили там — молодая картошка, редис, свекла, лук (за которым стояла небольшая очередь), дорогущие яблоки, квашеная капуста, волглая и мягкая по летнему времени; соленые бочковые огурцы, явно подпорченные. В ряду с ширпотребом лески тоже не было — булавки, нитки, мелки для шитья, заколки-невидимки, которые нещадно драли волосы, и потому спросом не пользовались, капроновые ленты, белые и коричневые, унылого вида пуговицы, наклеенные на бумажки десятками, пришивные кнопки огромного размера, распарыватели, да тупые ножницы с зелеными кольцами, которые человек начинал тихо ненавидеть в день покупки из-за того, что они не резали.

Детдомовцев продавцы закономерно опасались, особенно тётки — они безошибочно узнавали в оборвышах потенциальных воришек, и скоренько либо убирали товар, либо выходили из-за прилавков, чтобы, если что не так, поймать за руки. Тихая эта ненависть была, разумеется, взаимной — братья Фламма зыркали на торговок с презрением и чуть ли не высокомерно, те фыркали, и не стеснялись отпустить крепкое словцо.

— П…ц, — констатировал Пол, когда они вышли из рядов. — И чего делать?

— Не знаю, — мрачно ответил Ян. — Чего делать… пошли к Лаврентьичу, может, там сопрём.

Лаврентьич был завхоз их детдома, заядлый рыбак, и случалось, правда, очень редко, что он делился с такими же фанатами рыбалки кое-какой мелкой снастью. Проблема заключалась в том, что братья Фламма к рыбалке ни таланта, ни тяги никогда не обнаруживали, поэтому на дележку рассчитывать не приходилось. Но хоть попробовать, а вдруг?

* * *

«Вдруг» не удалось по нескольким причинам, первая из которых заключалась в том, что Лаврентьич находился дома, мало того, он сидел во дворе, и штопал объёмистый здоровенный рыболовный сачок. Вторая причина была в том, что завхоз вчера, пятницы ради, хорошенько принял на грудь, и нынешнее похмелье доброго настроения ему не добавило.

— Леееску? — протянул он в ответ на робкую просьбу Яна. — А на кой тебе леска?

— Рыбу ловить, — соврал Ян, и тут же был уличён.

— Рыыыбу? — переспросил завхоз. — Это тебе-то, Фламма, рыбу? Какую тебе рыбу, ты не знаешь, с какого конца за удочку берутся. Да и врёшь ты плохо. Толкнуть, небось, решил на базаре, да? А на деньги чего взять? Пива?

— Мы не пьём, — покачал головой Пол.

— Ага, да конечно, — сардонически усмехнулся Лаврентьич. — Не пьешь, потому что не наливает никто. А так бы пил, как милый. Не, не дам я вам леску. Валите на хрен, не трогайте дядю. Пока дядя вам позвонки вот этим не пересчитал, — он потряс в воздухе сачком. — Давай, давай, ноги в руки! Ишь, чего им. Леску. Видали…

Часом позже они попробовали подобраться к стоящей у порога сарая удочке, но завхоз был мужиком ушлым, и маневр их раскусил — пришлось убегать, да еще и Пол чудом сумел увернутся от полетевшей ему в спину лопаты.

— Ясно, — констатировал он, когда дом завхоза и завхозихи остался за поворотом. — Облом. Ну, чего? Ты или я?

— В смысле первый? Я пойду, — Ян опустил голову. — А чего делать? Всё равно ведь…

— Давай я, — предложил Пол. — Ну, колбаса, подумаешь. Не в первый раз ведь.

— Не в первый, а что, легче от этого? — в голосе Яна звучало самое настоящее отчаяние. — Уроды они. Ненавижу.

— Кто их любит. Ладно, пойдём, что ли, — обреченно вздохнул Пол. — Раньше начнётся, раньше кончится.

…Били крысу, разумеется, там же, где и всегда — на полянке, в заводском дворе, неподалеку от козырного места. Крыса в этот раз не сопротивлялась, просто молча терпела — точнее, первым терпел Ян, всё-таки Ян, а Полу досталось поменьше, потому что Зот подустал, и бить Пола ему тривиально расхотелось. После экзекуции крысе было велено принести два бидона воды с колонки, развести костёр, и на сегодня свободны, только позовите из восьмого класса Василькова, найдите, и притащите, с полудня ищем, он запропал куда-то, а ему сегодня травинку тянуть.

* * *

— Больно? — виновато спросил Пол, когда они шли к детдомовской столовой, на ужин.

— Немножко, — ответил Ян, хотя больно было ещё как множко. — Потерплю.

— Давай их отравим? — предложил Пол.

— Чем? — невесело усмехнулся Ян. — Они нас быстрей убьют, чем мы их отравим.

— Градусником, — Пол прищурился. — Сопрём у дока. Ртуть ядовитая.

— Это надо тысячу градусников, чтобы кого-то отравить, — возразил Ян. — Откуда тебе такая дурь лезет в голову?

— Не знаю, — Пол задумался. — Может, в книге прочёл. Не помню.

— Не мели ерунды. Никого мы травить не будем, — твёрдо ответил Ян. — Пошли жрать, обед-то пропустили из-за этих уродов.

— Компота бы, — мечтательно произнес Пол. — С изюмом.

— Дожидайся. Изюм ему, как же. Мечтатель.

Серые макароны с маргарином, положенные на ужин, и сладкий жидкий чай братья смолотили в момент — впрочем, в этом ничего удивительного не было. Тут все молотили еду так, что за ушами трещало, скудных порций мальчишкам было недостаточно, а на добавку могли дать разве что кусок хлеба. Ну, хлеба и взяли, по два куска, да еще удалось зацепить по куску сахара у зазевавшейся баб Зины. Добыча перекочевала в карманы, вылизанные до зеркального блеска тарелки — на чёрную резиновую ленту, к мойке, и братья вышли, наконец, на вечернюю улицу.

— Ну чего? На аэродром? — спросил Пол.

— А куда? — пожал плечами Ян. — Успеем, солнце ещё не село.

— Надо попробовать поискать самолёт, — закончил Пол. — Утром не было. Может, сейчас?

— Ну и пошли, — заключил Ян.

Примечания

1

Амрит — «бессмертный», санскрит, индийское имя. Дорогой читатель, обращай внимание на имена в этой книге, многие из них говорящие, содержат определенные маркеры или подсказки